Анатомия ада

Каталогизация мук

Пространные видения загробного мира и тем более изображения адских казней на иконах, фресках или миниатюрах рукописей, сколь бы они ни были причудливы и разнообразны, почти всегда строятся как каталог. Не случайно на иконах Страшного суда каждая мука обычно размещается в отдельном клейме или в темной пещерке с подписью, а в лицевых старообрядческих сборниках XVIII-XIX вв. на десятках страниц сменяют друг друга «портреты» грешников с указанием их вины и приговора: «сребролюбцы от- идутъ в червь неусыпающий», «купцы, которые неправдою торговали, идутъ в муку вечную» и т.д.

Интересно, что примерно до середины XVII в., когда на страницах лицевых Синодиков происходит настоящая экспансия инфернальных образов, разнообразие мук преисподней в иконографии явно «отстает» от их описаний в текстах. Только в одном «Хождении Богородицы по мукам» перечисляется множество самых причудливых пыток, требовавших особого адского «инвентаря» или участия неких чудовищ: нерадивые христиане, которые по воскресеньям ленились ходить на заутреню, лежат на раскаленных скамьях посреди огненного озера; грешники, непочтительно относившиеся к духовенству, горят на огненных столах; трехглавый змей истязает человека за то, что он учил людей Евангелию, а сам не следовал заповедям, и т.д.

Однако изображения таких изощренных кар мы долго не встретим в древнерусской иконографии. Эти сюжеты либо просто не визуализировались, либо переводились в более «стандартные» образы: вечное пламя, подвешивание на крюках за разные части тела, черви, облепляющие призрачные тела грешников, и пр. Лишь в XVII-XVIII вв. на миниатюрах сборников, посвященных участи души на том свете, множатся изображения многосоставных и нестандартных казней: демоны, окружив свою жертву, дуют в огненные трубы, пронзают ее жезлами, нанизывают на огромные вертела и даже насилуют (или, по крайней мере, стоят в характерных позах, выставив вперед вторую морду, расположенную у них в паху).

Независимо от устройства конкретной муки, циклы адских казней, которые мы видим на иконах Страшного суда или на миниатюрах Синодиков, стремятся к дидактической ясности. Однако связь преступления и наказания в них просматривается далеко не всегда и подчеркивается явно не так последовательно, как в западных видениях загробного мира или в католической средневековой иконографии1.

1 О «механике» инфернального воображаемого и иконографии преисподней на средневековом Западе см., например: Baschet J. Les justices de Гаи-deli: Les representations de l’enfer en France et en Italic (Xlle-XVe siecle). Rome, 1993.

15

Иногда наказание символически связано с преступлением или напоминает о нем: когда пытке подвергается именно тот орган, который «ответственен» за преступление, когда греховное удовольствие превращается в кару и т.д. Например, муки пьяниц чаще всего связаны с раскаленной жидкостью (инфернальной «пародией» на любимое ими вино): их варят в колоссальной винной бочке или котле либо заливают им в рот горячую смолу.

Клеветников, лжецов, богохульников, любителей посудачить и осуждать друг друга, т.е. тех, кто грешил с помощью лживого или злоречивого языка, за этот язык в аду и подвешивают (в «Видении апостола Павла» ангел бритвой вырезает язык чтецу, который учил людей, а сам заповеди не исполнял, а в «Хождении Богородицы по мукам» описано железное древо, на котором за языки были повешены клеветники и виновники раздоров). Богохульников или любителей позлословить могли изображать с непомерно длинными, порой достающими до земли, языками, превращающимися в их опознавательный знак (точно так же, как Иуда в аду чаше всего опознается по мешочку с тридцатью сребрениками, который он держит в руках).

Блудниц, прелюбодеек, женщин, убивших в утробе плод, или детоубийц: т.е. всех, чьи грехи лежали в сексуальной плоскости или связаны с деторождением, — за груди кусают змеи или скорпионы (в том же «Хождении Богородицы по мукам» змеи поедают в аду монахинь-блудниц).

Гордецы, мечтавшие возвыситься над другими, часто висят в преисподней вниз головой. Их наказание строится по принципу инверсии: тот, кто желал стать первым, обречен оказаться последним.

«И виде Святая на друземъ месте висяща мужа за четверо, за вся края ноготь его, ис- хожаше кровь велми зело, и языкъ его вязашеся отъ пламени огненаго, не можаше воз- дохнути, ни рещи: „Господи, помилуй мя“. И видевши его, Пресвятая Богородица, ирече: „Господи, помилуй“... И приде къ ней ангелъ, иже обладаше муками, отрешити языкъ мужеви тому. И воспрси Святая: „Кто се есть бедный человекъ, приемля сию муку?" И рече ангелъ: „Се есть икономъ и церкви служитель, и не творя воля Божия, по да про- даяше сосуды, имение церковное, и глаголаша: иже церкви работаете, то отъ церкви питаетъся, и того ради мучится зде“».

«Хождение Богородицы по мукам», греческое откровение, переведенное на церковнославянский язык в XI в.'

Однако часто сочетание преступления и наказания кажется совершенно произвольным. Символическое соответствие вины и карьт, видимо, считалось желательным, но не обязательным. Одно и то же наказание на разных

1 Памятники литературы Древней Руси. XII век... С. 172.

16

иконах может полагаться за разные грехи, а один и тот же грех получает разное воздаяние из одного списка.

Загробное правосудие, как его вслед за раннехристианскими апокрифами и византийскими житиями представляли себе на Руси, конечно же, бесконечно изощренней земного. Инфернальное воображаемое всегда стремится дойти до пределов мыслимой жестокости и пытается через описание физических пыток передать неописуемый ужас преисподней. И авторы ранних апокрифов (от «Книги Еноха» до «Видения апостола Павла»), описывавших устройство того света, и византийские откровения о том свете (от «Хождения Богородицы по мукам» до «Хождения Феодоры по воздушным мытарствам» из «Жития Василия Нового»), и редкие древнерусские тексты о посмертной участи души описывают чудовищные, невозможные на земле пытки и казни (от бушующего огненного потока, куда грешники погружаются по колено, по живот, по грудь, по шею или уходят с головой, не умирая, а бесконечно страдая, — до чудовищных монстров, терзающих нечестивцев).

И все же между загробным и земным правосудием есть параллели. Воображение холит по проторенным дорожкам, а стремление к тому, чтобы наказание отпечатало на теле преступника правду о его преступлении, было свойственно средневековому правосудию и в Византии, и на Западе, и на Руси. Например, Соборное уложение 1649 г., вслед за византийским правом (72-м правилом Льва Мудрого), предписывает вырезать клятвопреступникам языки. Подобная мера в Московии время от времени применялась к мятежникам, поднимавшим народ (например, во время Медного бунта 1662 г.), старообрядческим проповедникам (как иноку Епифанию, священнику Лазарю и другим соузникам протопопа Аввакума, которых в 1667 г. приговорили к урезанию языков), или болтунам-крамольникам, позволившим себе «непотребные слова» о царе или царском семействе1. Всякому, кто был знаком с иконами и фресками Страшного суда, эти кары не могли не напомнить изображения богохульников или клеветников, подвешенных в аду за язык посреди вечного пламени.

Однако отдельные параллели не означают, что инфернальное правосудие представляют по образцу земного и что реальные казни, прописанные церковным и светским правом, «вдохновляются» адскими муками из древних апокрифов или с икон. Между ними существует лишь избирательное родство, которое иногда прослеживается только на уровне образов. Так, в средневековом праве важной санкцией был штраф за преступление, однако грешники, представ перед Судией, естественно не могут компенсировать совершенные ими грехи деньгами. И все-таки похожий мотив встречается в видениях — например, св. Василий помог Феодоре пройти через все мытарственные стан

1 См.: Kollmann N. Crime and Punishment in Early Modern Russia. New York, 2012.

17

ции, дав ей золото (как овеществленный знак своей милости), которым она откупилась от некоторых бесов, выдвигавших против нее обвинения.

Если загробньдй суд, как его представляют в Византии X в. или в Московской Руси XVII в., отражает земные порядки и установления (формы правосудия, иерархию преступлений, социальные противоречия), это часто реалии не того периода и времени, когда был написан конкретный текст, а гораздо более давних эпох, например, Иудеи последних веков до нашей эры или римского Востока первых веков нашей эры. Древние откровения о посмертной участи усопших, ставшие матрицей для христианского инфернального воображаемого, впитали реалии своего времени и передали их Средневековью1.