Атаман Войска Донского Платов

Глава 16 НЕСЧАСТНАЯ ФРИДЛАНДСКАЯ КАМПАНИЯ

«Всемилостивейшая государыня!..»

Сообщал Платов, что получил он известие о ее высочайшем к нему благоволении, узнал о том от князя Багратиона. «…Спешу яко подданнейший принесть за таковое Ваше Императорское Всемилостивейшее напоминание обо мне подданическую душевную и всенижайшую мою благодарность. Прошу Всевышнего, чтобы благословил меня лично удостоиться за толикую милость ко мне Вашего Императорского Величества, пасть к стопам Вашим.

Всемилостивейшая Государыня! благословением Твоим, которым Вы Всемилостивейше удостоили меня при отъезде моем в 15 день генваря, доехал я за границу к армии в рассуждении нездоровья моего поспешно, прибыл накануне Прейшь-Эйлауского достопамятного сражения…» Далее описывал он, как бил французов и как пленным счет потерял. «Гордость, а больше дерзость французов выбита из головы их. Доведены они до изнурения. Кавалерия их дерзкая донскими казаками вся истреблена, а, пехоты они потеряли много и много…» Один раз упомянул в письме Беннигсена, назвав его просто «командующим», мол количество взятых казаками пленных командующий знает, к которому их отправляли. Упомянул о приезде в армию царя: «И так зимняя кампания хвала Богу кончилась удачно. Государь Император к нам в армию прибыл. Благослови Господи! начинаемую весеннюю и летнюю кампании кончить вящшим успехом.

Осмеливаюсь всеподданнейше принесть всенижайшую мою благодарность Ея Императорскому Высочеству великой княжне Екатерине Павловне, за милостивое Ея обо мне напамятование, которое я имел щастие удостоиться слышать чрез князя Багратиона». Теплое вышло письмо, почти домашнее, хотя и прогибался он с титулами и «верноподданничеством». Мол, все помню и знаю, и о намерениях Багратиона относительно Екатерины Павловны мне известно.

Поблагодарив еще раз за высланную корпию, чтоб раненых казаков перевязывать[116], подписался:

«Всемилостивейшая Государыня,

Вашего Императорского Величества верноподданнейший Матвей Платов».

Весеннюю и летнюю кампании начинали с большими надеждами. Перебрасывали Платова с казаками опять в главную армию. Намеревался Беннигсен окружить и разгромить выдвинувшийся вперед французский корпус маршала Нея.

Тут снова явился Денисов:

— Матвей Иванович, я после нашего разговора месяц уже назначения жду… Я царю жаловаться буду! Или дай мне казаков в команду, или отпусти домой, на Дон!

Платов, словно только что Денисова увидел, удивился:

— Вы, Адриан Карпович, недовольны, верно, потому, что не видите у себя команды? Но я в этом не виноват: я требовал полки из других корпусов. Опять же много казаков у меня разные начальники забрали, держат их на посылках. Тому десять, тому десять… Ладно, дело поправимое. Письмоводитель! Пиши приказ — дать генерал-майору Денисову 6-му три полка…

24 мая русские пошли в наступление. Платов со своими полками прикрывал движение, наблюдал за корпусом Даву. А вот Денисов, получив три полка, кинулся отличаться, прорывать и отрезать. Ох, бедный маршал Ней!

Французы за рекой Алле стояли спокойно, русских не ждали, хотя и укрылись шанцами. Сто пятьдесят казаков при полковнике Василии Ефремове подобрались по болотистому берегу к самой реке и стали их из ружей на выбор «щелкать», а потом половина разделась, вплавь кинулась через реку и ударила в дротики. Шанцы захватили и десять пленных взяли. Подошел корпус князя Горчакова, навел понтонный мост, Денисов первым махнул на ту сторону и повел полки через лес к городу Гутштадту. Там встретил французскую кавалерию, дерзко на глазах у нее перешел через ров, ограждающий город. Французы кинулись было в атаку. Денисов их встретил:

— Ребята-молодцы, в дротики! Погнали французов…

Вторая колонна кавалерии вывернулась навстречу, погнали и ее, вогнали в промежуток меж деревней и французской пехотой; прикрываясь французской кавалерией от огня французской пехоты, сами проскочили и — пошли по тылам. Весь день французов гоняли, пока не свалился Денисов в изнеможении на землю, а Ефремов и дальше гнал и разил. Англичанин Вильсон, увязавшийся за казаками, только руками разводил:

— О-о-о! Итс импосибел!..

Вернулся Ефремов:

— Конных человек двадцать ушли, а дальше пехота стеной стоит, тысячи две — две с половиной…

— Пошли к Платову за подкреплением!.. Пока ждали, подсчитали потери и трофеи.

— Полковник — один, подполковник — один, майоров — два, — загибал пальцы Ефремов, — офицеров… этак… три-четыре…

— Не понял.

— Да один, похоже, ноги протянет.

Был Ефремов из простых, атаманскому семейству только однофамилец, и рассуждал просто:

— Рядовых под сотню и одного генерала раненого кинули…

— Как это «кинули»?

— Да он все равно раненный. Помрет — ни представить его, ни выкупа за него содрать…

— Потери?

Один из полковых, Степан Сулин, был тяжело ранен в ногу пулей, терял от боли сознание, и видно было, что долго не протянет.

Подкреплений от Платова не дождались. На пехоту французскую, твердо стоявшую, не полезли. Перед ночью ушли назад, поближе к главным силам.

Платова Денисов нашел в каком-то домишке, писавшим при свече донесение.

— Что дальше делать, Матвей Иванович?

Платов поморщился и продолжал писать.

Денисов, уверенный в своем праве, сел на стул и стал ждать. Ждал с полчаса. Прибыл граф Строганов, волонтер, царский друг, ему Платов из громадного уважения свой Атаманский полк в тот день отдавал в подчинение.

Стал Строганов, не разобравшись, Денисова хвалить, рассказывать, что из взятых Денисовым пленных есть молодые люди очень хороших фамилий.

Платов, которому по диспозиции не дали сегодня подраться, слабым голосом сказал:

— Благодарю тебя, Адриан Карпович. Чаю хочешь? А то могу и пуншем угостить. Хочешь? Чего тебе?

— Я слаб здоровьем, — сказал Денисов. — Мне покой необходим. Что дальше делать?

— Что делать? Иди да лагерем становись. Что тебе еще делать?

— Позвольте засвидетельствовать Вашему Превосходительству мое нижайшее почтение, — клюнул носом Денисов, гордо распрямился и, громко топая, вышел.

Нея в тот день так и не окружили. Северная обходная колонна барона Фон-дер Остен Сакена не вышла в назначенное время к нужному месту.

На другой день на Нея снова насели, князь Багратион очень напирал. Денисов все норовил в тыл зайти. Генерал Раевский с егерями по лесам французам жизни не давал, все бегом да бегом.

Маршал Ней, сам парень не промах, эльзасец, службу начинал в гусарах, подраться большой любитель и умелец, не выдержал, бросил раненых, бросил часть обозов, свои экипажи тоже, между прочим, бросил и ушел с пехотой и артиллерией к Бонапарту за реку Пассаргу.

Вслед за Неем, но южнее, вышли к Пассарге казаки Денисова. Французы, укрывшись за рекой, успокоились, с пренебрежением открыто разъезжали. Денисов, пока они не опомнились, отобрал по тридцать-сорок храбрейших из полков, к каждому приставил по пять пеших с ружьями, двух офицеров назначил. Расседлали храбрейшие лошадей, сами разделись, пешие их седла на руки взяли. По знаку все бросились через реку. Пешие, оставив седла, рассыпали цепь, а конные мигом заседлали и — в атаку, с французов спесь сбить. Денисов аж прослезился. Вернулись без потерь, семерых пленных привели.

Два дня стояли у реки, наездничали. Иловайский 9-й за реку плавал со своими и пушку отбил, есаул Тарарин с казаками из французской цепи арканами шестерых стрелков уволок, двести атаманцев с майором Балабиным за рекой артиллерийский обоз захватили и взорвали… В общем, раздразнили Бонапарта, пошел тот вперед всей своей силой.

Стали русские отступать. Авангард опять превратился в арьергард. Тут и про Платова вспомнили, вызвали со всеми полками прикрывать отступление. Денисова, чтоб не раздражал своим видом, Матвей Иванович отослал правее, на связь с корпусом Каменского, который отступал от Данцига, а сам с Багратионом, Марковым и Багговутом прикрывал отход по лесам и болотам на тот же Гутштадт и далее, на Гейдельберг.

Французы под началом Бонапарта напирали жестоко, охватывали, назойливо по лесам шныряли, стрелки их жалили из чащи огнем и разбегались, чтоб вскоре снова откуда-то ужалить.

Бонапарт забирал севернее, хотел глубоким обходом от Кенигсберга отрезать, в сплошные болота загнать. Увидел Платов, что главный удар по Денисову приходится. Хочешь не хочешь, а поскакал туда. Прибыл вечером:

— Как у вас тут?

— Не успеваем поворачиваться.

За два прошедших дня дрался Денисове напиравшими французами несчетно. Присоединил он к своим трем полкам еще пять, уходивших вразброс и потерявших друг друга из виду. Соединил новые пять полков в одну вторую линию, со своими тремя несколько раз французов опрокидывал, а в случае нужды ко второй линии откатывался. Два полка прусских драгун вместе с казаками дрались, Денисов их генерала по-французски уговаривал на разные рискованные дела, но немец дрался расчетливо, в авантюры не лез. Под конец успели схватиться с французскими латниками. Выехали те и, уверенные в себе, пошли в лоб через ручей, прямо на Денисова. Знали по опыту, что казаки фронтальной атаки кирасирской не выдерживают. Но, переправляясь и разгоняясь, потеряли французы строй, да и мало их было, эскадрона два, не больше. На нашей стороне ручья их окружили и, как ни ломались, ни гнулись пики о французские латы, больше половины кирасир положили лоском. Только и смогли французы расходившегося донца артиллерийским огнем отогнать.

Выслушал все это Платов и остался с казаками на ночь, а утром стояла перед казаками французская армия, готовая к бою, и надо было ее задержать.

Выехали донские генералы, оглядели местность.

— Вон, на левом фланге неприятеля… этот самый… пункт. Взять и удержать!

— Разве приказано начать сражение? — удивился Денисов.

— Нет, но этот пункт надобно занять.

— Французы никак того не потерпят, они там в минуту меня атакуют, — стал объяснять Денисов. — Чтобы пункт удержать, пехота нужна.

Платов же знал, что французы конницей деревню атаковать не будут, дождутся пехоты, а это — время. Ничего он Денисову на его возражения не сказал, и Денисов также молча поехал исполнять приказания.

Французы, обжегшись вчера с конницей, напирали на Денисова пехотой, а он от них шагом отступал на расстоянии выстрела.

Подошли к тому самому ручью, где кирасиров побили, там казаков Платов встретил:

— Ручей не переходить, держаться!..

— Отважность Вашего Превосходительства чересчур велика, — язвительно сказал Денисов. — Впрочем, слушаюсь, исполню в точности.

Собрал он своих полковых командиров.

— По велению атамана — за ручей не уходить, держаться.

Встали полковые командиры плечом к плечу с Денисовым, стали прикидывать:

— У них пушек штук десять. Главное — не дать пристреляться.

— А коли так, то лучше нам самим их атаковать, — решил Денисов. И командиры, подумав, тоже это за лучшее сочли.

Французы не ждали. До тысячи их шло лесом, огибая поляну, на которой перед ручьем стояли денисовские полки, человек пятьсот пеших, развернув строй, шли прямо через поляну, да конных человек триста с артиллерией позади пехоты виднелись.

Приказал Денисов Ефремову атаковать прямо, а Астахову рассыпать полк в лаву и стать против леса, сам же с третьим полком стал позади Ефремова в резерве.

Подвела французов храбрость. Кавалерия их, обскакав пехоту, налетела на Ефремова. Ефремов с места во весь опор в дротики на них ударил, опрокинул, погнал за пехоту.

Тут из леса французы высыпали: трах-бах! Обошли…

Астахов, не смущаясь, велел «загичать» пострашнее и во весь конский мах — вперед, в дротики. Французы не выдержали, шарахнулись обратно в лес, только штаны белые меж стволами мелькали.

Так все это быстро вышло, слаженно и лихо, что Денисов сам удивлялся и, пав на колени, возблагодарил Бога.

Платов все видел, решил, что Денисов и сам продержится, забрал «приблудные» пять полков и сам пошел левее, на другой дороге неприятеля отбивать. Денисову же прислал своего зятя (за всеми этими делами он успел дочь Анну замуж отдать), Константина Харитонова, чтоб поблагодарил казаков и самого Денисова от имени атамана.

Французы, отбитые на всех дорогах и тропинках, в тот день наступали медленно, но после полуночи прискакал гонец с известием, что Бонапарт обошел русских по другому берегу реки Алле, и идет бой за город Гейдельберг и переправы.

— Эдак нас, чего доброго, и отрежут!..

Велел Платов сообщить обо всем Денисову и срочно бежать к Алле, переходить ее вброд.

На рассвете Денисов переправился через Алле и присоединился к Платову. Но к сражению за Гейдельберг казаки не успели. Беннигсен отступил на Бартенштейн, и французы его по правому берегу особо не преследовали. Зато по левому берегу, оставленному Платовым и Денисовым (и Беннигсен, опасаясь, как бы не разрезали армию, все войска оттуда увел), устремились французы, обгоняя русских, к Кенигсбергу.

Следующая неделя решила всю войну. Обе армии, французская и русская, растянувшись на походе, спешили к Кенигсбергу по обеим берегам реки Алле. У городка Фридланд передовые части увидели одиноко стоявший французский корпус (Наполеон их всю войну как бы подставлял поодиночке, чтобы спровоцировать русских на атаку и накрыть всеми силами), стали собирать растянутые части, выбили французов из городка, перешли, кто успел собраться, за Алле. Беннигсен в тот день болел, дежурный генерал Эссен 1-й и генерал-квартирмейстер барон Штейнгель, обозревавшие позиции, были контужены одним ядром. Приказаний целый день никто не отдавал. Тут-то Наполеон и нагрянул. Маршал Ней, «рыжий лев», которому всю зиму и весну не везло, во главе таранной колонны врезался в русские войска, перемешал их боевые порядки. Подкатили французы пушки на картечный выстрел, ударили в упор…

Платов, шедший в арьергарде, поспешил на звуки сражения, но помочь ничем не мог. Отступала избиваемая армия из-за Алле по горящим переправам. Кто командует — непонятно. Навстречу отступающим переправляться или броды искать? Пригляделся, что на том берегу творится: нет, уже не поможешь…

Началось отступление на Тильзит. Опять Багратион и Платов оказались в арьергарде. И даже не любивший Платова Денисов в своих воспоминаниях писал позднее, что атаман, «где нужно, сам успевал быть», храбро отражал неприятеля, «почти не сходил с лошади и всюду без упущения времени являлся».

Пригнали ему на поддержку каких-то башкирцев. Те пускали в неприятеля тучи стрел, но французы только потешались и называли азиатов «амурами».

7 июня армия оставила Тильзит, перешла по мосту на другой, русский, берег Немана. Платовские казаки перешли последними и зажгли мост, составленный из судов. В тот же день появились французские парламентеры с предложением мира.

Велено было собрать все казачьи и иррегулярные войска и расположить прямо на заливных лугах Немана напротив сожженного моста, чтоб табор этот скрыл от французов остальные наши войска и показал им обилие легкой нашей конницы, которую неприятель научился ценить.

Через казачий лагерь проезжали переправлявшиеся туда и обратно парламентеры — русские и французы. Русский покатый берег был виден как на ладони, оставленный, высокий, с Тильзитом на хребте, нависал над рекой, и ничего нельзя было понять, что у неприятеля происходит.

Посреди реки французские саперы стали строить плот, на плоту — павильон.

Специальная команда очистила ближайшую к табору крестьянскую усадьбу — Обер-Мамельшен-Круг. Усадьба была пуста, разорена, и даже солому с крыши унесли для шалашей и на корм лошадям. 13 июня утром в усадьбе остановился Император Александр, едущий на свидание с Бонапартом.

Платов сопровождал Императора от главной квартиры, которая находилась в Амт-Баублене, и вместе с другими ждал в раскрытой усадьбе на берегу Немана, когда покажется Наполеон.

— Едет, Ваше Величество…

Царь встал и неторопливо вышел из горницы. Под кавалергардским конвоем переминались и отмахивались хвостами от мошкары рослые гнедые кони. Свита толпилась, некоторые любопытные, обогнав всех, высыпали на берег и разглядывали показавшегося Бонапарта с его многочисленным окружением.

Александр, брат его Константин Павлович, Беннигсен, граф Ливен, князь Лобанов, министр иностранных дел Будберг и командовавший гвардейской кавалерией Уваров сели в барку и отплыли к павильону. Платов остался на берегу в толпе генералов и придворных, у которых глаза разбегались: одни смотрели на плот и встречу двух Императоров, другие оглядывались на оставленного на берегу прусского короля, который совершенно безмятежно наблюдал за барками и павильоном.

На следующий день вновь произошла встреча, и на сей раз Государь взял с собой новых людей и с ними Платова. Он был представлен Наполеону. Наполеон окинул его быстрым взглядом. В ответном платовском взгляде не было восхищения, привычного Бонапарту. Было любопытство: «Ясно, что проходимец, но отчего тебе так везет?» Наполеон молча пошел дальше.

— Чем-то я Его Величество напугал, — усмехаясь, рассказывал потом Платов, — Почему я ему страшным показался? Проскочил, слова доброго не сказал, хотя бы через толмача… И я его толком не рассмотрел. А надо бы…

Французы очистили половину Тильзита. Александр со свитой и частью своей гвардии переселился туда. Начались визиты и смотры.

Устроили смотр и казакам. Тут уж Платов «показал товар лицом». Александр и Наполеон стремя в стремя, Платов чуть позади наблюдали за эволюциями полков и сотен. Вокруг теснилась перемешавшаяся свита обоих Императоров. Платовское окружение и вся прижившаяся в Атаманском полку родня сбились тесно, следили, чтоб никакой порухи, никакого сокрушения Матвею Ивановичу не произошло, поглядывали на французов, как на главных инспекторов. Французы тоже не праздно собрались, преобладали кавалерийские начальники, смотрели хмуро, внимательно, каждый вольт, каждый прием подмечали, тихо переговаривались. Главный их кавалерийский начальник, принц Мюрат, рослый красивый мужчина, но с бабьей пышностью одетый, полные губы свои покусывал.

Ротмистр Левашов, взятый Платовым в адъютанты, прислушивался к французам, также тихо своим переводил:

— Вот тот, с усиками, Лассаль, говорит, что в казачьем полку нет ничего интересного и поучительного, кроме самого казака. В выездке и владении оружием, говорит, никто не сравнится. А если полк в чистом поле, то он со своими гусарами из любого положения готов опрокинуть…

— Кого опрокинуть?

— Любой казачий полк.

— Вот собака!

Калмыки, башкиры и кое-кто из казаков поскакали и на скаку из лука стрелы стали пускать. Бонапарт оживился.

— Император Наполеон говорит, что даже в Египте не видел такой меткости, — обернулся к Платову Император Александр. — Он спрашивает, сколько времени уходит на подготовку такого стрелка.

— Да мы их, Ваше Величество, не учим, сами такие рождаются, — не нашелся перед царем Платов. — Многие, значит… того самого… упражняются… Да я и сам могу…

Александр, улыбаясь, сказал что-то Наполеону, и они оба с любопытством обернулись к Платову. Наполеон, кривя в недоверчивой усмешке губы, пригласительным жестом указал Платову на поле.

— Вот черт… Назвался… Ну да ладно! Ребята, дайте мой лук!

Пока бегали за луком, Наполеон что-то горячо говорил Александру, указывая на Платова и на казаков, улыбался. Александр тоже улыбался, но сдержаннее, один раз отрицательно покачал головой.

Принесли лук. Платов выехал, пробную засадил в мишень с места, придавил коня коленями и на рыси — вторую, а с намета — третью. Туп! Туп! Туп! Сдерживая горячащегося коня, подъехал к Императорам. Наполеон, сверкнув глазами, протянул руку в сторону свиты, в нее вложили шкатулку.

— Его Величество Император Наполеон просит тебя, Матвей Иванович, принять этот подарок, — сказал Александр.

— Благодарю Его Величество. Весьма обязан, — ответил Платов, принимая шкатулку и здесь же ее рассматривая. — Ишь ты, портрет! Спасибо, буду помнить.

Наполеон, которому будто только что все стало ясно, нетерпеливо заерзал в седле, что-то с улыбкой сказал Александру и решительно оглянулся на свиту.

— Отбывают… Отбывают… — прошелестело в толпе. Французский Император, клонясь вперед и выглядывая из-за Александра, что-то сказал Платову, приветственно помахал рукой в белой перчатке и тронул рыжую арабскую лошадь. Засуетилась и тронулась свита, так что никто не перевел последних слов Бонапарта.

Главный французский кавалерист, принц Мюрат, проезжая, попридержал коня, окинул Платова оценивающим взглядом, как бы прикидывая, справится ли один на один. Были они одного роста и сложением схожи, но Мюрат, конечно, много моложе и одет гораздо пышнее. И Платов его также оглядел. Француз, видно, был парень не злой, подмигнул доброжелательно и дальше поехал.

Еще один маршал задержался. Платов, наблюдая за Наполеоном, его имени не расслышал.

— Его сиятельство спрашивают, — переводил Левашов, — как вы, Матвей Иванович, оцениваете французскую кавалерию. Его сиятельство сам в ней службу начинал.

— А черт его знает. Скажи что-нибудь не обидное…

Маршал, заметив, что Платов все еще наблюдает за Бонапартом, спросил, как нравится атаману Император Наполеон.

— Лошадь под ним дюже добрая, — уклончиво ответил Платов и, чтоб отвязаться, добавил: — Скажи ему, что польская конница лучше ихней. Ну, адью, мусье!

Маршал, молодой, но лысый, улыбнулся, услышав знакомые слова, приветственно вскинул руку, показывая пустую ладонь.

— Прямо древние римляне, — усмехался потом Левашов, — приветствие римское, прически римские.

— А чего это Бонапарт напоследок сказал, когда уезжал?

— Сказал, что если б был у него полк донских казаков, то он прошел бы весь мир.

— Ишь, паскуда! Издевается! — вздохнул Платов.

— Почему? — опешил Левашов.

— Ему б один полк, он бы мир прошел! А у меня их до черта, полков этих, я мир пройти не могу… При таком, значит, богатстве… Нет, это и под Императора подкоп! Я Императору скажу!..

— Это намек, не горячись, Матвей Иванович, — сказал бывший рядом Павло Иловайский.

— Какой еще намек?

— Да, небось, хочет, как при покойном Павле Петровиче, нас на Индию погнать.

— Ну, это, брат…

— А что? Мир подпишем, союз заключим и по-о-едем мы в теплые края по оренбургскому морозцу…

В конце июня подписали с французами мир. Многие считали его постыдным. Одно хорошо, развязаны были теперь руки против Турции. Император Александр сказал по этому поводу Платову:

— Император Наполеон берется нас с турками помирить. Но надобно, чтобы турки сами мира запросили и желали его больше нашего. Отправляйтесь, любезный Матвей Иванович, с полками в Молдавию, помогите князю Прозоровскому.

Отсылал царь Платова подальше, и не мог теперь Матвей Иванович соблюдать интересы императрицы Марии Федоровны. Написал ей письмо:

«Всемилостивейшая Государыня!

Осмеливаюсь всеподданнейше поздравить Вашего Императорского Величества с окончанием французской войны, и миром, и приношу мою подданическуго благодарность за напоминовение Ваше обо мне, что я неоднократно от приезжавших имел щастье получать Ваше Всемилостивейшая Государыня! ко мне благоволение. Ея Императорскому Высочеству великой княжне Екатерине Павловне мое всенижайшее почтение, за столь великую милость, которую объявил мне Его Императорское Высочество цесаревич и Великий Князь Константин Павлович. Я теперь после войны с французами, последовал по Высочайшей воле с войском донским в Молдавскую армию против турок.

Всемилостивейшая Государыня,

Вашего Императорского Величества подданейший Матвей Платов.

Июля 6-го дня 1807 года сел. Лумпенен».

Однако прежде чем казакам в Молдавию уйти, возгорелось дело за награды. Выделили казакам 200 знаков отличия Военного ордена на все войско. Платов взвился. В гусарские полки по 50 знаков дали, а тут на все казачье войско, на 27 полков — 200. Меньше чем по 10 на полк, да в пехотные роты больше дали!

Сел Платов писать и Ливену и Беннигсену, чтоб дали еще 475 знаков: «А без того останутся они (казаки) в унынии и будут жаловаться на меня, что я не хотел обратить на подвиги их начальнического внимания». Поедут в Войско, ропот будет…

А для уходящих на Дон и в Молдавию полков издал Платов приказ, что война закончилась благополучно, царь-де приказал объявить донцам свою признательность и благодарность и грамоту особую пришлет, «уверяясь, впрочем, что и впредь…» и т. д.

В главной квартире спохватились: не было на такое высочайшего соизволения… Совсем обнаглел казак, за царя в приказе благодарности объявляет и грамоты какие-то сулит…

Впрочем, посреди всеобщих перемен, радостей и горестей на нарушения эти особого внимания не обратили. Лишь бы положенные 15 полков быстрее в Молдавию шли.

Засобирались казаки с войны на войну. Стал Платов с собой лучших отбирать. Вызвал Денисова, предложил ему на выбор: в Молдавию идти или на прусской границе оставаться.

Денисов — решительно:

— Конечно же, на прусской границе.

— Очень хорошо.

Вмиг эта весть весь лагерь облетела. Не успел Денисов от Платова выйти, прибежал генерал Иловайский, Николай Васильевич, с ним полковники, что в Молдавию уходили:

— Точно ли правда, дядя, что вы хотите остаться на границе?

— Точно, — ответил Денисов, удивленный, что его зовут «дядей». С Иловайским они в родстве не были.

— Сделай милость, дядя, уважь просьбу всех, кто в Молдавию идет. А я особенно прошу: не оставь нас и иди с нами. Мы все тебя любим и почитаем.

Платов подкручивал усы и в окно смотрел: «Опять навяжется на мою голову». За арьергардные бои представлял он Денисова к золотой сабле за храбрость, честно восхищался теми боями, но все же не любил; разные они были — старообрядец и «провинциал» Адриан Денисов и черкасец Матвей Платов.

Меж тем Денисов, польщенный казачьим уважением, стал просить с почтением:

— Буде можно, Матвей Иванович, отмени мое согласие и причисли меня к полкам, идущим в Молдавию.

— Как же вы так скоро переменяете ваши мысли?

— Так на твоих же глазах!..

— Хорошо, вы пойдете в Молдавию, — быстро сказал Платов. Иловайский стал обнимать Денисова и благодарить, полковники тоже. Пока шли в Молдавию, все о наградах переписывались. За минувшую войну наградили Платова Владимиром 2-й степени, «Александром Невским», прусскими орденами Красного орла и Черного орла. Послал он за ними в Санкт-Петербург есаула Шульгина и просил царя, чтоб прислал он Войску Донскому особую грамоту, которую Платов за него пообещал, как делали Петр Первый, Анна Иоанновна и Екатерина Великая, чтоб была она в нарочитом ковчеге и по праздникам церемониально вычитывал бы из нее старый дьяк: «Сие делается издревле для образования всему Войску».

Еще об одной награде думал Платов, но не писал о том царю.

Знали все ближние, что ждет Платов Георгия 2-й степени, но сомневались: даст ли царь?

— Даст, — уверенно говорил Платов. — Я ему намекнул.

— Как же, Матвей Иванович?

— Георгий Победоносец на каком коне ездит? Какой масти?

— Белой…

— Вот именно. И я царю через графа Ливена белую горскую лошадь послал. Лошадка добрячая, по лестнице подниматься и опускаться может. Правда, ей лет десять, но в горах они все долгожители — по их меркам, лошадка еще молодая. Царь лошадь принял, значит, намек понял.

Уже в декабре на Днестре получил наконец измученный ожиданием Матвей Иванович орден Святого Георгия 2-й степени.