Беглая монахиня

Глава 8

Оказавшись на корабле, на котором кроме них были еще два пассажира и команда из четырех человек, Магдалена получила возможность обдумать события последних дней. Ее все сильнее одолевали сомнения, правильно ли она поступила, связавшись с Рудольфо, и не лучше ли было незаметно исчезнуть, чтобы он мог жить дальше своей жизнью. Он так много уже рассказал ей, явно больше, чем она имела право знать. Но чем дольше она размышляла об этом, тем больше боялась, что канатоходец, уступив ее любопытству, посвятит ее в тайны, которые могли стать для нее губительными.

Действительно ли она любит этого странного артиста? А если любит, то потому что он Великий Рудольфо или из-за его мужского обаяния? Может, она любит его, потому что он дал ей почувствовать, что любит ее, что она многое для него значит, даже сверх того, что ему позволено?

И хотя жизнь в монастыре лишила ее возможности сравнивать, Магдалена была уверена, что он не такой, как другие мужчины. Стоило ей представить себе, что она окажется в постели с зазывалой Константином, лекарем Мегистосом или жонглером Бенжамино, уж не говоря о великане Леон-гарде Куенрате, ее охватывало омерзение. Все их разговоры о любви и о женщинах сводились к паре десятков непристойных, уничижительных выражений, к тому же таких грязных, хуже уличной клоаки. В них не было ничего, кроме бахвальства своей непревзойденной мужской силой и количеством женщин, которых они «уложили в постель», — именно так они обычно говорили.

Ничто не способствует такому глубокому погружению в собственные мысли, как корабль, бороздящий водную гладь. Поэтому Магдалена, перегнувшаяся за борт носовой части корабля, вздрогнула от испуга, услышав вдруг голос Форхенборна.

— Я не хотел обидеть тебя, — произнес он. — Просто в плохие времена, когда так худо с деньгами, по-другому смотришь на вещи.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Магдалена пожала плечами, хотя догадывалась, куда он клонит.

— Ну, когда я тебя упрекал, что ты купила новые платья! Я не имел права укорять тебя. — С этими словами он протянул Магдалене руку.

Вот уж от кого она никогда не ожидала извинений, так это от зазывалы. Ведь они с первого дня знакомства невзлюбили друг друга и вели себя, как кошка с собакой. Кстати, Магдалена вовсе не была уверена, что такая резкая перемена в чувствах Константина не была притворной. Тем не менее она пожала его руку и с вымученной улыбкой сказала:

— Все, забыли!

Какое-то время они стояли молча, устремив взгляд на проплывающий мимо берег, как вдруг зазывала невзначай заметил:

— С тех пор как ты у нас появилась, Рудольфо стал другим человеком.

— Как прикажешь это понимать?

— Ну, в общем, — смущенно заговорил Константин, — Рудольфо не самый простой человек, он большой оригинал, упрямый, иногда безжалостный и не очень-то обходительный.

— Гения нельзя мерить обычными мерками.

— В любом случае твоя заслуга состоит в том, что он научился улыбаться. Раньше можно было подумать, что наш канатоходец живет в другом мире, в мире, где запрещено смеяться. А ведь циркачи для того и созданы, чтобы смешить людей.

— Может, оно и так, — возразила Магдалена, — но канатоходец не обычный шут. Его искусство скорее вызывает восхищение, чем смех. Не знаю, как ты бы повел себя, доведись тебе рисковать жизнью на канате над крышами города. Между прочим, Господь наш Иисус во время своего тридцатилетнего земного пребывания тоже ни разу не смеялся. По крайней мере, в Новом Завете об этом ничего не сказано. Ты бы и Его назвал «не слишком обходительным», так ведь ты выразился?

— Упаси Боже, нет! — Зазывала воздел руки, словно миссионер, желающий подчеркнуть свои слова театральным жестом. — Ведь я всего лишь хотел воздать должное тебе — за твое умение превратить серьезного человека, отягощенного проблемами, в безмятежно счастливого.

Слова Константина заставили ее задуматься. А ведь он прав. В памяти сохранились неприятные впечатления от их первой встречи с Рудольфо, от его колючей манеры смотреть сквозь человека, словно он пустое место.

Тут к ним неожиданно подошел полный, приземистый мужчина, бывший уже на корабле, когда они садились в Ашаффенбурге, но до сего времени сидевший в каюте на корме. Темный венчик кудрявых волос на голом черепе, схожий с кустистым лавровым венком, несомненно, делал его старше.

— Простите, что вмешиваюсь, — начал незнакомец, — но не мог удержаться, услышав вашу беседу о смехе, поскольку эта тема давно занимает меня. Позвольте представиться: моя фамилия Бомбаст, Тео Бомбаст. Я направляюсь в Майнц. Я естествоиспытатель, писатель, доктор медицины, сведущ и в богословии, словом, человек, который многому учился и ничего в действительности не знает.

Магдалена и Константин поначалу в полном недоумении смотрели на тучного коротышку, силясь понять, то ли он их разыгрывает, то ли перед ними ученый муж с искрой Божьей. Тут Бомбаст, которому такие встречи, по-видимому, доставляли огромное наслаждение, разразился оглушительным хохотом. Магдалена даже испугалась, что он подавится своим булькающим смехом. Хохот был настолько заразительным, что сопротивляться было совершенно бесполезно. И вот уже и Магдалена, и Форхенборн от души смеялись вместе с незнакомцем, пока не пришли в полное изнеможение.

— Вот видите, — произнес Бомбаст, когда все успокоились, — смех способствует преодолению скованности. Но это всего лишь одна из многих врожденных предпосылок интеллекта. Животные не смеются, и это их основное отличие от людей. Кстати, смех — это отличительная черта человека, имеющая самое большое количество вариаций.

— Ну надо же, — с ухмылкой заметила Магдалена. — Простите, доктор Бомбаст, но это вам придется объяснить мне, простой женщине, поподробнее!

Привлеченный громким голосом Бомбаста, к ним подошел и второй пассажир, нищенствующий монах, каких сотни бродили по стране, в коричневой сутане, которую он явно смастерил собственноручно, в соответствии с собственной фантазией. Магдалена никогда не видела подобного орденского монашеского одеяния. Через плечо у него была перекинута нищенская сума, в которой хранилось все его имущество.

— Licet interesse? — спросил он на корявой латыни, дабы ни у кого не возникало сомнений в его духовном статусе. — Позволено присутствовать?

Бомбаст милостиво кивнул и продолжил:

— Возьмите другое видимое проявление чувств человека — плач. Существуют лишь два различных вида слез: от радости и от горя.

— Верно! — Магдалена посмотрела на доктора с нескрываемым любопытством. — А сколько существует разновидностей смеха?

— Тут мне на ум приходит много вариантов. Начнем со смеха, приносящего облегчение, которое мы все только что испытали. Существует и противоположный вид смеха — скептический. Смех бывает также иронический, циничный, неприличный, высокомерный, чванливый, это может быть агрессивная усмешка или издевательский хохот. Зачастую бывает непросто различить, что скрывается за смехом.

— Это уж точно, — согласился зазывала, а монах подобострастно добавил:

— Recte, recte, совершенно справедливо.

— А что именно вы исследуете в смехе? — вмешалась Магдалена. — Я имею в виду, какую цель преследуете своими изысканиями?

Бомбаст вдруг стал серьезен.

— Как я уже указывал в своем трактате «О медицине», — продолжил он, — смех оказывает профилактическое и целебное действие на болезни. Вы, конечно, можете себе представить, что своей теорией я не приобрел друзей среди приверженцев традиционной медицины. Но ученые доктора не верят и в существование душевных болезней. Вспомните хотя бы выражение «разбитое сердце» — нередкая причина смерти, между прочим, хотя человек не испытывает физической боли и не проливает кровь. Но хватит уже теории и науки. Куда вы держите путь? Я попробую отгадать: на ярмарку во Франкфурт. Скорее всего, вы купеческая пара, торгующая дорогими итальянскими тканями. — Бомбаст посмотрел на Магдалену оценивающим взглядом.

Она удивленно подняла брови, демонстрируя свое разочарование.

— Доктор Бомбаст, вы, несомненно, хороший естествоиспытатель, писатель, врач и богослов, но в людях вы вообще не разбираетесь! — заявила она. — Мужчина рядом со мной — вовсе мне не муж, мы отнюдь не купцы и не едем во Франкфурт. Наш путь лежит в Майнц, где мы должны подготовить прибытие нашего хозяина.

Низкорослый толстяк, не страдавший от недостатка самонадеянности, был явно смущен своим провалом, но тут же парировал с лукавой усмешкой:

— Я же сказал, что попробую отгадать. Вероятно, гадание не относится к числу моих сильных сторон.

Именно в этот момент корабль содрогнулся от мощного толчка, раздались скрежет и треск, и через пару локтей он остановился. Бородатый шкипер бросился к кормилу, оттолкнул в сторону штурмана и резкими движениями руля попытался снять судно с мели. Ничего не помогало, корабль крепко сел на дно реки.

Неделями не было дождей, и Майн обмелел как никогда. Капитан и его штурман, сварливый старик, которому пассажиры были что острый нож в сердце, не менее десятка раз в году спускались и поднимались по Майну, знали каждую мель и могли с закрытыми глазами обойти ее и найти место, где под плоским корпусом барки было хотя бы на ширину ладони воды. Но против такой низкой воды и они оказались бессильны.

Встревоженный шкипер носился с кормы на нос и обратно и в конце концов отдал своим матросам приказ сбросить за борт часть груза. После того как матросы избавились от доброй дюжины плитняков из песчаника, судно закряхтело, заскрипело и, как упрямый мул, даже чуть сдвинулось с места. Казалось, корабль вот-вот опять поплывет, но он тут же снова зарылся в песчаное дно и больше уже не шелохнулся.

В ленном поместье, расположенном в пределах видимости на небольшом пригорке в долине Майна, шкипер раздобыл четверку крепких рабочих лошадей. Запряг их в застрявшее судно и огрел кнутом. Маневр удался. Однако штурман побоялся направить корабль к берегу и дать возможность капитану подняться на борт, и тому пришлось три рейнские мили бежать по берегу за своим судном, прежде чем на излучине Майна, где река была полноводнее, он смог вернуться на корабль и взять управление в свои руки.

Тем временем наступил вечер, а поскольку ночное судоходство на Майне было небезопасно и к тому же запрещено, капитан встал на якорь неподалеку от торгового городка Гроскротценбург, древнего владения капитула каноников церкви Святого Петра в Майнце. Если все пойдет хорошо, пообещал бородатый шкипер, послезавтра они, возможно, уже будут в Майнце.

Авария задержала их на полдня, и Магдалена то и дело поглядывала, не покажутся ли Рудольфо и циркачи, не нагнали ли они корабль по суше; однако путешествовать по воде, очевидно, все же было намного быстрее.

На ночь капитан предоставил своим пассажирам каюту в кормовой части корабля. Сам он вместе с четырьмя членами своей команды предпочел заночевать на прибрежном лугу.

Мириады мух и назойливых насекомых, несмолкаемое кваканье речных лягушек не слишком благоприятствовали безмятежному сну. Кроме того, было страшно жестко, поскольку пассажирам пришлось спать, лежа в ряд, словно рыба на базаре, прямо на голом полу каюты. На барке не было даже соломенного тюфяка, не говоря уж о подстилках.

Зазывалу, доктора Бомбаста и нищенствующего монаха эти неудобства, похоже, не особенно волновали; не успев растянуться на полу, все мгновенно погрузились в глубокий сон. Словно сговорившись, они тут же устроили чудовищную какофонию отвратительных звуков, начав наперебой храпеть, рыгать, пускать ветры и хрюкать. Поскрипывание и потрескивание барки довершило кошмар и не позволило Магдалене сомкнуть глаз.

Опершись на руку, она пыталась дремать; время от времени, сощурив глаза, смотрела через расположенный напротив люк на звездное небо. Соседи по каюте ворочались по очереди с боку на бок, недовольно фыркая и ворча себе под нос из-за духоты и неудобства спального места.

Открыв в очередной раз глаза, Магдалена увидела луну, висевшую так низко, что ее молочный отсвет через открытый люк падал на головы мужчин. Монах отвернул лицо в другую сторону, а вот черты зазывалы и доктора можно было рассмотреть во всех подробностях, и она решила поупражняться в физиогномике.

Что касается Константина Форхенборна, то его физиономия полностью соответствовала его характеру, по крайней мере манере вести себя с Магдаленой: жесткая, почти угловатая верхняя часть лица с остро очерченным, узким носом и чувственные губы — внешность, за которой скрывалась какая-то загадка. Не было бы ошибкой охарактеризовать зазывалу как беспощадного, заносчивого, хитрого эгоиста. Безусловно, ему были присущи определенная участливость и чувствительность, но все вместе давало противоречивую картину, лишь усугубляющую ее недоверие к нему.

Совсем другое дело — доктор Бомбаст. Даже во сне унылое лицо толстяка несло печать его многогранных занятий. Доминирующий высокий лоб, изрезанный морщинами, глубоко посаженные глаза и опущенные вниз уголки рта выдавали обуревающие его сомнения и отчаяние по поводу мировых событий. В его чертах даже угадывались разногласия с учеными традиционного толка.

В те моменты, когда Бомбаст не всхрапывал или не выпускал со свистом воздух из носа, его мясистые губы складывали невнятные слова, дыхание при этом останавливалось, и ей казалось, что он вот-вот умрет.

Один раз Магдалене почудилось, что она разобрала одно из произнесенных им слов. Он пробормотал себе под нос что-то вроде «сатана». Впрочем, если этот странный тип во сне разговаривал с дьяволом, это было нисколько не удивительно. Кто знает, быть может, он умолчал, что владеет еще одной профессией — алхимика, бывшего в сговоре с дьяволом, как большинство представителей его цеха.

Хотя религия и приличия не позволяли прислушиваться к словам, произносимым кем-то во сне, но, по-видимому, греховность преобладала в ней над благочестивой верой, а любопытство — над воспитанностью. И поскольку доктор выговаривал слова все отчетливее и все чаще, Магдалена просто не могла не обратить все свое внимание на спящего естествоиспытателя.

Но как объяснить иначе, чем справедливой карой Господней, то, что Бомбаст моментально замолчал и больше не издал ни одного звука? Смертельно усталая Магдалена уже почти засыпала, как вдруг снова услышала бормочущий, но ясный и четкий голос Бомбаста: сатан... адама... табат... амада... натас...

Магдалена жутко перепугалась. От страха на лбу ее выступил холодный пот, леденящий ужас сковал душу. Она встала и мельком взглянула на Бомбаста, он спал и храпел как ни в чем не бывало. Ее одолели сомнения, не приснилось ли ей все это? Быть может, ее мозг, на долю которого в последние дни выпало так много трудно перевариваемой информации, сыграл с ней злую шутку? А не сама ли она выговорила формулу? Она безуспешно попыталась повторить слова Бомбаста: сатан... адама... Дальше ничего не получалось. Как она могла в полудреме произнести формулу, если не в состоянии вспомнить ее, даже бодрствуя? К тому же она точно слышала голос Бомбаста.

Она снова и снова разглядывала загадочного исследователя. В какой-то момент ей показалось, что в нем есть сходство с незнакомцем, с которым она встречалась ночью в долине Майна. Правда, лицо того мужчины она видела лишь в свете мерцающего фонаря, но чем дольше Магдалена всматривалась в спящего, тем невероятнее ей казалось это предположение. Не только голос Бомбаста, но и вся его внешность, манеры резко отличались от облика и манер таинственного незнакомца.

Магдалена дрожала всем телом. Понапрасну пыталась она сдержать слезы, ручьями вдруг побежавшие по ее щекам. Это были слезы не боли и скорби, а полной растерянности. Что ей делать? События не умещались в голове. Она помышляла о бегстве, о том, чтобы вырваться из адского круга, в котором оказалась.

И вдруг, в страшном смятении, она словно бы услышала голос Рудольфо: «Ты хочешь восстать против собственной судьбы? Именно теперь, когда я посвятил тебя в величайшие тайны человечества? Я удовлетворял твое любопытство по твоей собственной воле. А теперь ты желаешь вопреки здравому смыслу обратиться в бегство? Магдалена...»

Оглушенная голосом Рудольфо и смыслом его слов, Магдалена примостилась, подобрав под себя ноги, в самом конце каюты. Она и сама не знала, как туда попала. Наверное, доползла на четвереньках. Уткнувшись лицом в коленки, она стала ждать утра.