Беглая монахиня

Глава 20

Внушительное здание в переулке Францисканергассе города Вюрцбурга производило впечатление вымершего. Когда Магдалена постучала в красивую резную дверь, поначалу никакого отклика не было вообще. Она уже собиралась повернуть назад, чтобы зайти еще раз попозже, когда с левой стороны от двери открылось небольшое оконце и в нем появилось удрученное женское лицо.

— Меня зовут Магдалена Вельзевул, и я хотела бы поговорить с господином Тильманом Рименшнайдером, если можно, — произнесла Магдалена.

— Мастер Рименшнайдер больше не живет, — буркнула женщина и захлопнула окошко.

Магдалена будто окаменела. Ей понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя и отправиться восвояси. Сделав несколько шагов, она услышала, как кто-то позвал ее по имени. Она оглянулась: это был Йорг, сын Рименшнайдера.

— Простите! — крикнул он еще издалека. — С тех пор как люди епископа раздробили отцу руки и он не может держать

долото, он сидит целыми днями, смотрит в одну точку и произносит не больше пяти фраз за день.

— То есть Тильман Рименшнайдер вовсе не умер?

— Умер? Нет, он жив. Но порой кажется, что жизнь ушла из него. А потом вдруг его охватывает ярость, он страшно ругается и жалуется на немоту в суставах и пожар в пальцах. Разве это можно назвать жизнью?

Молодой Рименшнайдер протянул Магдалене руку и вежливо поклонился.

— Он наверняка будет рад, если вы нанесете ему визит.

— Вы думаете, он меня узнает?

Йорг вскинул руки.

— Мы не раз говорили о вас и вашей готовности помочь. В те дни, когда отец, разбитый морально и физически, вдруг оказался на свободе, он только благодаря вам получил врачебную помощь. Пойдемте, он будет рад видеть вас!

Поколебавшись, Магдалена последовала за молодым Рименшнайдером. Она не знала, как больной художник встретит ее. Но все же в ее душе теплилась надежда, что Рименшнайдер что-нибудь расскажет ей о Тритемии и это поможет в их поисках «Книг Премудрости».

С чувством тревоги она вошла в дом. Йорг проводил ее в мрачную комнату на верхнем этаже. В кресле неподвижно сидел, словно олицетворение страдания, небрежно одетый Тильман Рименшнайдер. Было трудно поверить, что этот человек, постаревший, казалось, на годы со дня их встречи, несколько недель назад был творцом выдающихся произведений искусства — алтарей, надгробий и скульптур. Но именно так все и было.

Когда они вошли, мастер Рименшнайдер не проявил никакого интереса к визиту посторонней дамы. Но потом он узнал Магдалену и на его скорбном лице промелькнула робкая улыбка. Беспомощно, почти как малое дитя, Рименшнайдер протянул ей свои руки с наложенными шинами и повязками из грубого холста. Движение явно причиняло ему боль.

— Мастер Рименшнайдер, — обратилась к нему Магдалена, — я так надеялась застать вас в лучшем состоянии!

— Я хорошо себя чувствую, — с горечью произнес скульптор.

— Как вы можете так говорить? — удивилась Магдалена. — Вам ведь не под силу держать в руках резец, и о хорошем самочувствии нет и речи.

Рименшнайдер повысил голос:

— Даже если бы я был в состоянии держать резец, поверьте мне, дева, я никогда больше не стал бы создавать произведения искусства. Ни для Папы Римского, ни для архиепископа Альбрехта в Майнце и уж тем более для епископа Конрада, окопавшегося наверху, в крепости Мариенберг. Творить искусство может лишь тот, кто любит людей. Я их могу только ненавидеть.

Откровенные слова художника испугали Магдалену. Однако, вспомнив о том, что с ним сделали, она не могла не согласиться.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — попытался разрядить обстановку старик. — И на вашу долю выпали несчастья...

— Вы знаете?..

— Все говорят о смерти канатоходца, о том, что он стал жертвой покушения. Кто способен на такие вещи?

— Да, кто способен на такие вещи? — задумчиво повторила Магдалена и неожиданно добавила: — Мастер Рименшнайдер, это не вы высекали надгробие для аббата Тритемия?

Похоже, этот вопрос был неприятен Рименшнайдеру. Он упорно хранил молчание, пока наконец не вмешался его сын Йорг:

— Отец, ты не слышал, о чем спросила Магдалена?

— Не глухой же я! — обиженно буркнул Рименшнайдер. Потом произнес, обращаясь к Магдалене: — Уже почти десять лет минуло, как аббат Тритемий призвал меня в аббатство Святого Якоба и заказал себе надгробие с эпитафией. Я очень удивился, потому что аббат имел цветущий, здоровый вид. Зачем, подумал я, ему надгробие? Но он хорошо заплатил вперед, и я приступил к своей работе. Я и представить себе не мог, сколько неприятностей доставит мне этот заказ.

— Надгробие, приносящее неприятности? — Магдалена с нетерпением уставилась на старика.

— Тритемий все время вмешивался в мою работу. Он хотел, чтобы я изобразил его с книгой в правой руке. Я сделал ему эскиз. Но он настаивал на том, чтобы книга была открытой. Мое возражение, что это противоречит иконографии, он отверг, высокомерно заметив: что такое иконография — решает он, и никто другой. Хорошо, я изобразил его на надгробии с открытой книгой, которую он прижимает к груди. Но если вы думаете, что Тритемий на этом успокоился, вы глубоко ошибаетесь. Только я закончил его портрет — аббат был облачен в скромную разглаженную ризу, — как он вытащил листок, на котором начертал странные, неестественные линии, и заявил, что я должен высечь складки на его одеянии, причем именно такие, как изображено на его рисунке. Разозлившись, я схватил свой самый тяжелый молоток и размахнулся, чтобы сильным ударом разнести надгробие на сотню осколков. Мне бы это, без сомнения, удалось, если бы Йорг в последний момент не остановил меня. Поэтому мне пришлось задним числом высекать на песчанике складки одежды досточтимого господина аббата, хотя, признаюсь, это недостойно Тильмана Рименшнайдера.

— Недостойно? Отчего же недостойно? — удивилась Магдалена, придя в страшное возбуждение.

— Они выглядят абсолютно неестественными! — выкрикнул мастер. — Таких складок вообще не бывает. Это самые дурные складки с Рождества Христова!

— Но мастер Рименшнайдер! — попыталась успокоить разбушевавшегося старика Магдалена. — Я нахожу складки на ризе Тритемия очень интересными.

— Интересными? Я не желаю, чтобы через сто лет говорили, что Рименшнайдер высек в песчанике интересные складки. Нет, потомки должны говорить: «Этот Рименшнайдер изваял в камне такие складки на одеянии, что можно подумать, будто они из тончайшего полотна».

Магдалена с сочувствием кивнула.

— Этот аббат Тритемий, по-видимому, был странным человеком, — наконец произнесла она в надежде выудить еще что-нибудь из Рименшнайдера.

Но тут вмешался Йорг:

— Простите, что прерываю вашу беседу, но отец быстро устает. Он уже давно не разговаривал так долго. Давайте ограничимся этим!

Магдалена сразу же вняла просьбе и удалилась. Она вовсе не хотела казаться назойливой. И в особенности не следовало создавать впечатление, что она преследует важную цель.

Сидя за скудной трапезой в гостинице «У лебедя», Магдалена попробовала встроить те детали, которые упомянул Рименшнайдер, в уже существующую в ее голове картину. Вяло и без всякого аппетита она ковыряла ложкой в густом супе из капусты, зелени и пережаренных свиных шкварок, когда открылась дверь и в мрачный трактир, где яблоку негде было упасть, вошел Тильман Рименшнайдер.

Он молча опустился рядом с Магдаленой, подозвал хозяина и заказал себе кружку его лучшего красного вина, а для Магдалены — не спросив ее — кружку белого.

— Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной по кружке. — Он повернулся к Магдалене.

— Конечно, не откажусь, — приняла она неожиданное приглашение.

Какое-то время они обменивались незначительными фразами, не обращая внимания на беззастенчивые взгляды, которыми сверлили их многочисленные посетители трактира. Среди них был любопытный зевака, пышная черная борода которого никак не сочеталась ни с его худым лицом, ни с седыми волосами на голове.

— Мне нужно непременно сказать вам еще одну вещь, — вдруг медленно произнес Рименшнайдер. — Я не хотел, чтобы мой сын Йорг услышал об этом. У него язык как помело. Надеюсь, что, обратившись к вам, я передам мои сведения в более надежные руки.

— Вы говорите загадками, мастер Рименшнайдер!

— Не страшно! Сейчас вы поймете, что я имею в виду. Все думают, что вюрцбургский епископ Конрад приказал раздробить мне руки, потому что я принимал участие в крестьянском восстании. Но это не так. Истинная причина того, что меня пытали, было мое молчание. Епископ Конрад действовал по приказу Альбрехта Бранденбургского, который пытался выбить из меня сведения о том, что скрывается за надгробием аббата Тритемия. Приспешник князя-епископа все еще думает, что Тритемий посвятил меня в свои сомнительные тайны.

— А он посвятил?..

— Я знаю только одно: Тритемий хотел, чтобы я спрятал зашифрованные послания в красный песчаник, вырезанный позднее в виде складок. Они сходятся в одной точке, и эта точка маркирует особое место. Больше Тритемий ничего не сказал. Он вел себя крайне таинственно. О значении этой точки я бы так ничего и не узнал, если бы не было второй подсказки, каким-то образом связанной с первой. Хотя я располагал достаточным временем, чтобы подумать над этим, я, честно говоря, так ни к чему и не пришел.

Магдалена залпом осушила свою кружку, чем весьма удивила Рименшнайдера.

— Вы, конечно, уже видели надгробие в монастырской галерее, — продолжил он. — Это все что угодно, только не шедевр. Между прочим, оно скрывает больше, чем одну тайну. Секрет не только в складках одежды и раскрытой книге. При ближайшем рассмотрении вам не могло не броситься в глаза, что надгробие Тритемия в верхней части имеет явственную трещину.

— Явственную трещину? Что вы хотите этим сказать, мастер Рименшнайдер?

Двумя непослушными руками скульптор взялся за кружку, сделал большой глоток и поставил на место, при этом блаженно рыгнув, что должно было означать, что вино его устраивает.

— В общем, — наконец негромко произнес он, — первоначально в полукружии была высечена другая эпитафия. Она была написана на латыни и давала повод для некоторых спекуляций. После смерти Тритемия епископ Конрад распорядился заменить эту надпись на другую. Приказ, по его словам, исходил от курфюрста Альбрехта Бранденбургского.

— Это крайне странно, вы не находите, мастер Рименшнайдер? Что ни говори, но высеченную в камне надпись не так легко стереть, как написанную чернилами на пергаменте!

— Это говорите вы, поскольку вы — умная женщина. Чего нельзя сказать о нашей курфюрстшеской милости и его наместнике епископе Конраде. Я смирился и выразил готовность перебить эпитафию. Но за это я потребовал удвоить гонорар — в конце концов, мне пришлось бы делать свою работу снова.

— Мне это кажется справедливым, хотя намерение и не соответствовало воле аббата Тритемия. И чем же закончился торг?

Мастер Рименшнайдер горько рассмеялся:

— Высокие господа отказались оплачивать мне вторую эпитафию. Я разозлился и заявил им, что в таком случае мне ничего другого не остается, кроме как отбить верхнюю часть надгробия с сомнительной эпитафией. То, что я подразумевал как дурную шутку, епископ Конрад нашел вполне приемлемым. Он решил, что я должен отбить верхнюю часть и на ее место поставить новое полукружие с надписью на латыни: «Достойный почитания святой отец и господин Иоганн Тритемий». Старую я должен был разбить. Так оно и произошло.

Магдалена покачала головой.

— И как звучала эпитафия, которая так взбудоражила Альбрехта Бранденбургского и епископа Конрада, что они потребовали ее уничтожить?

Скульптор пожал плечами. Он уже в достаточной мере воздал должное майнскому вину, а потому его голос звучал слабо.

— Я этого не знаю, — ответил он, с трудом ворочая языком. — И никогда не знал. Тритемий называл мне по одной букве каждый день моей работы. И я выбивал ее в камне. Когда я закончил и увидел, что череда букв не имеет никакого смысла, я задал аббату вопрос, что все это значит. Тритемий рассвирепел и крикнул, чтобы я занимался своим делом и не совал нос в чужие дела. Я готов был швырнуть ему под ноги свое зубило.

— И вы не помните ни одного слова из той надписи? — не сдавалась Магдалена.

— Как же я мог запомнить? — слегка занервничал скульптор. — Надпись состояла из сумбурного набора букв, так что нельзя было составить ни одного нормального слова. Первые шесть букв засели у меня в голове: I.аеt.tа. Попробуй разберись в них!

— Но майнцский архиепископ и его вюрцбургский собрат явно знали, что с этим делать, иначе они не стали бы требовать разрушения прежней надписи.

— Тут вы, скорее всего, правы, — согласился Рименшнайдер. Потом подумал и добавил: — Надо бы сложить обломки и перенести эпитафию на бумагу. Ученый-стеганограф мог бы, наверное, ее расшифровать.

— Вы хотите сказать, что сохранили обломки? Ведь прошло почти десять лет!

Старый Рименшнайдер скривил лицо, показывая напряженную работу мысли.

— Если не ошибаюсь, те осколки лежат в моей мастерской в куче вместе с другими обломками, как у любого каменотеса.

Было уже поздно, и Магдалена, не привыкшая к таким возлияниям, с трудом боролась с усталостью. Однако надежда, что надпись, которая считалась утраченной, все же могла быть восстановлена, вдохнула в нее силы и заставила взять со скульптора обещание помочь ей в поиске фрагментов.

Ранним утром на следующий день — над Майном появился первый туман, провозвестник осени, — Магдалена постучалась в монастырские ворота к брату Люциусу и попросила слепого монаха передать Венделину Свинопасу, что она хотела бы срочно с ним переговорить.

Ее краткий рассказ об исчезнувшей надписи на надгробии аббата Тритемия вызвал у Венделина самый горячий интерес. Свинопас предположил, что если высеченная надпись так обеспокоила Альбрехта Бранденбургского, что он приказал разбить ее, то она, безусловно, представляет значительный интерес. Вероятно, она даже позволила ему серьезно продвинуться в поисках «Книг Премудрости». В любом случае им надо попытаться разыскать и составить каменные обломки.

Они вместе отправились к дому Тильмана Рименшнайдера на Францисканергассе.

Йорг, сын скульптора, открыл дверь с окаменевшим лицом.

— И вы еще осмеливаетесь приходить в этот дом? — набросился он на ранних визитеров и хотел было уже захлопнуть дверь. Свинопас успел вставить ногу в проем двери, и Магдалена ошеломленно спросила:

— Что случилось? Я не знаю за собой никакой вины!

— Отец умирает. У него врач. Говорит, что отца отравили. Его видели вместе с вами в трактире «У лебедя». Как вы могли это сделать?

Лоб Магдалены прорезала гневная складка.

— Вы же не думаете, что я... — Голос ее сорвался.

— У кого же еще была возможность насыпать ему в вино яд, если не у вас? Отец пробормотал что-то вроде того, что он «пьянствовал с девой Магдаленой». Потом он потерял сознание. Врач то и дело засовывает ему палец в глотку, чтобы его вырвало. Пока все напрасно.

— И доктор уверен, что виной всему яд?

— Совершенно точно. У отца бледные губы, а это, как говорит врач, верный признак отравления. Скажите, по крайней мере, чем вы его отравили!

— Это не я! — ошеломленно повторяла Магдалена. — Это не я! Зачем бы мне делать это? Я даже не знала, что Рименшнайдер придет ко мне в гостиный двор «У лебедя». Он появился совершенно неожиданно, чтобы рассказать подробности про аббата Тритемия.

— И когда он вам это доверил, вы насыпали ему в кружку яд!

Тут Магдалена развернулась и залепила Йоргу пощечину.

Потрясенный, но отнюдь не помышлявший о мести, тот удрученно посмотрел на Магдалену и извинился:

— Мне очень жаль. Но у кого могла подняться рука?

— Пропустите меня к нему! — выпалила Магдалена, оттолкнула в сторону молодого Рименшнайдера и бросилась вверх по лестнице.

Свинопас встревоженно наблюдал за перепалкой и уже подумывал о бегстве, когда Йорг подозвал его.

— Вы должны меня понять, — начал он, когда входная дверь захлопнулась, — это уже второе покушение на жизнь моего отца.

— Что касается Магдалены, — вставил Свинопас, — поверьте мне, она никому не способна причинить зла.

— Тогда скажите, что вам надо от Тильмана Рименшнайдера?

Свинопас секунду помедлил, решая, стоит ли говорить молодому Рименшнайдеру правду, потом тихо ответил:

— Ваш отец сказал, что обломки эпитафии аббата Тритемия до сих пор лежат где-то у вас в мастерской. Они могли бы быть полезны нам.

Йорг прищурился и недоверчиво оглядел Свинопаса.

— Вы не первые, кто этим интересуется. Пару недель назад в моей мастерской вдруг появился хорошо одетый мужчина и осведомился насчет этих же фрагментов. Он пообещал мне два гульдена, если я передам их ему...

С верхнего этажа вдруг раздался громкий голос Магдалены, просившей Свинопаса немедленно бежать к аптекарю и как можно быстрее раздобыть белены.

Венделин тут же поспешил прочь, а молодой Рименшнайдер побежал за ним.

— Магдалена знает много целебных средств! — на ходу крикнул Свинопас. — Она очень начитанна, изучала произведения Хильдегарды фон Бинген¹⁴ о лекарственных растениях и их действии. Она знает побольше иного медикуса.

Тяжело дыша, подгоняемый надеждой вернуть с помощью целебного средства отца к жизни, Йорг перевел дыхание и выпалил:

— Я хочу сказать вам правду: обломки я через два дня продал благородному господину за пять гульденов. Отчего не заработать деньги, не прилагая никаких усилий, за несколько кусков камня, вряд ли кому-нибудь нужных.

Венделин остановился и, хватая ртом воздух, повторил:

— ...вряд ли кому-нибудь нужных!

Молодой Рименшнайдер схватил Свинопаса за рукав.

— Пойдемте, умоляю вас, речь идет о жизни моего отца. Пойдемте, я вас отблагодарю!

Получив у аптекаря желаемую белену, они побежали назад, к дому скульптора. Магдалена уже ждала их с тиглем кипящей воды, в котором плавали разные ингредиенты, придавшие воде красновато-коричневый оттенок.

Ловко растерев сушеную белену между ладоней, она помешала поварешкой дымившееся варево, распространявшее адский запах, и понеслась наверх.

Йорг и Венделин стояли друг против друга и молчали, в конце концов Рименшнайдер неторопливо произнес:

— Что касается надписи на обломках, то я, конечно, насторожился, когда незнакомец предложил мне два гульдена, а затем и вовсе согласился заплатить запрошенные мною пять гульденов. Поэтому в тот же день я собрал разрозненные куски. Непростое это было дело, отец честно выполнил свою работу.

— Он знал о вашей сделке?

Йорг Рименшнайдер отрицательно покачал головой.

— Он никогда не должен был узнать.

— Ну и что, вам удалось прочесть надпись с надгробия?

— Прочесть-то удалось, — задумчиво протянул Йорг, — а вот понять из этой таинственной череды букв я не смог ничего.

— Вы хотя бы запомнили ее?

— Ни один человек на свете не в состоянии запомнить такую бессмыслицу. Впрочем, я до сих пор не знаю, было ли бессмыслицей написанное там. Однако Йорг Рименшнайдер, может, и не слишком образован, отец только и научил его, что читать, но дураком он никогда не был!

Заметив вопросительный взгляд Свинопаса, он продолжил:

— Пошли, я вам кое-что покажу.

Они покинули дом через заднюю дверь, пересекли внутренний двор, где громоздились мрамор, известняк, песчаник и стволовая древесина, и вошли в мастерскую, в которой когда-то создавал шедевры отец Йорга.

Повсюду стояли и лежали незаконченные работы, консоли колонн и фрагменты орнаментов. Побеленные стены были увешаны инструментами, обрывками бумаги и пергамента, испещренными эскизами и рисунками, а также снятыми мерками.

На высоте колен, почти незаметно для постороннего глаза, на стене вилась вереница строчных букв, набросанных сангиной.

— Вот, — Йорг энергично кивнул в сторону надписи, — это и есть эпитафия с надгробия Тритемия!

Свинопас в недоумении молча разглядывал полустершиеся буквы: Laet.ta.li.johannis.Trithemii.s.loc.dom.Cae.Hen.

Подобные сокращения в эпитафиях не были редкостью. В основном так поступали, чтобы вместить как можно больше слов. Но что заставило Альбрехта Бранденбургского уничтожить первоначальный дословный текст?

Раздумья Венделина были прерваны неожиданно донесшимися с другой стороны двора чудовищными звуками, сопровождавшими рвоту, как будто чья-то душа выворачивалась наизнанку.

— Он жив! — крикнул Йорг Рименшнайдер и как безумный вылетел из мастерской. Свинопас в растерянности остался стоять у стены. Словно пытаясь запечатлеть в памяти строчку из букв, он неотрывно смотрел на каракули. Наконец оторвал кусок от запыленного пергамента и нацарапал буквы куском сангины. Потом поспешил за молодым Рименшнайдером в дом.

Травяное зелье Магдалены подействовало. Желудок старика очистился до последней капли, процедура вдохнула в него новую жизнь. Уверенно, не обращая внимания на то, что Рименшнайдер дрожал всем телом, как листья осины, Магдалена вставила ему в горло воронку и вылила туда большой кубок теплой воды, которую пациент фонтаном выпустил назад, после чего в изнеможении упал на подушки.

Врач, благородный мужчина, одетый в черное, с подчеркнуто изысканными манерами, удивленно поднял брови и заметил, обращаясь к Магдалене:

— Мое почтение, дева! Если бы вы не были женщиной, из вас получился бы прекрасный врач! Где вы черпали ваши знания?

— Уж точно не в университете, — хмыкнула Магдалена. — Существует масса хитроумных книг, которыми можно воспользоваться, сидя в тихой келье. Если ты, конечно, умеешь читать. Хотелось бы только спросить, какие физические или умственные качества могли бы помешать женщине стать врачом?

Словно внимая беседе, Рименшнайдер открыл глаза и сердито сказал медику:

— Благодарю вас, вы можете удалиться! С девой я в надежных руках.

Йорг, на расстоянии наблюдавший за происходящим, подошел и попытался успокоить врача, лицо которого омрачилось, как небосвод перед первым днем творения.

— Отец только что вырвался из лап смерти, — вполголоса заметил он, — и еще немного не в себе.

Обиженный медик с гордым видом удалился.

— Простите, что я заподозрил вас, — робко заговорил Йорг, когда они покинули комнату больного, — но я не мог иначе объяснить состояние отца. Приношу свои извинения!

— Ладно-ладно, вас можно понять, — отмахнулась Магдалена. — Без сомнения, кто-то поставил себе целью отравить вашего отца. Вчера в трактире я обратила внимание на одного незнакомого мужчину, который не спускал с нас глаз. Тогда я не придала этому значения, но теперь все выглядит иначе. Честно говоря, часть вины я за собой чувствую. Кому-то очень не хочется, чтобы я общалась с Тильманом Рименшнайдером.

К ним подошел Свинопас и вытащил из кармана куртки клочок пергамента, на котором он записал надпись Тритемия.

— Надеюсь, она вам пригодится, — заметил Йорг. И добавил, обращаясь к Магдалене: — Будем считать, что это моя благодарность за то, что вы вернули жизнь моему отцу. Мне лично эти буквы ничегошеньки не говорят.

Прищурившись, Магдалена разглядывала пергамент, который поднесла к скудному свету. Один раз, второй, снова и снова скользили ее глаза слева направо по надписи. Наконец она спросила Венделина:

— Ты что-нибудь понимаешь в этих буквах? Ты ведь встречался в книгах с такими сокращениями!

— Я же не ясновидец! — с сожалением воскликнул Свинопас. — А вас, Йорг, благодарю за отзывчивость и доверие.

Пообещав заглянуть и проведать хозяев через пару дней, они вышли из дома и направились в сторону монастыря Святого Якоба.

— Я не хотел, чтобы молодой Рименшнайдер что-нибудь понял в эпитафии, — заметил на ходу Свинопас. — Никогда не знаешь...

— Не хочешь ли ты этим сказать, что ты ее...

Свинопас огляделся по сторонам, чтобы удостовериться,

что за ними никто не следит. У колодца на Рыночной площади, где Магдалена когда-то впервые повстречалась с Тильманом Рименшнайдером, они остановились и присели на ступенях, обрамлявших фонтанирующее сооружение. Оба воззрились на пергамент.

I.aet.ta.li.Johannis. Trithemii.s.loc. dom. Cae.Hen.

Магдалена медленно, почти благоговейно прочитала вслух таинственную строку. Потом молча взглянула на Свинопаса.

Тот показал на последние буквы.

— Dominus Caesar Henricus, — неуверенно произнес он, — господин наш император Генрих.

— Император Генрих? — На лице Магдалены отразилось крайнее возбуждение. — Что общего у императора Генриха с Тритемием? Императора Генриха уж полвека не было в живых, когда почил Тритемий!

— Это и мне сразу пришло на ум, однако дело от этого легче не становится. Но тем не менее какая-то связь между ним и оккультистом Тритемием должна быть, иначе с чего бы он стал упоминать его в своей эпитафии.

Задумчиво вперив глаза в пергамент, оба замолчали, пока Магдалена вдруг взволнованно не воскликнула:

— Связь между императором Генрихом и аббатом Тритемием в самом деле есть: Тильман Рименшнайдер!

Свинопас недовольно затряс головой, после чего Магдалена предпочла оставить свои мысли при себе. Вскоре они расстались: Магдалена пошла в свою гостиницу, а Венделин отправился в аббатство, где его ждал брат Люциус.

Почему он, собственно, должен утаивать от незрячего библиотекаря обнаруженные подробности? Поскольку старый монах лично знал окруженного ореолом таинственности аббата и не слишком благоволил к его памяти, он мог бы быть полезен при расшифровке надписи.

Поначалу старик даже отказывался верить, что Свинопас знает утраченный текст эпитафии, потом произнес:

— Прочтите мне строку, чтобы я мог видеть ее перед моим мысленным взором.

Свинопас выполнил его просьбу.

— А теперь назовите мне прописные и строчные буквы!

— Строка содержит пять больших букв, — перечислил Венделин, — I в начале, j и T от Иоганна Тритемия, С и Н в двух последних сокращениях, здесь бесспорно речь идет об императоре Генрихе. Или вам приходит в голову что-то иное?

— Нет, вы совершенно правы. Сае. Неn. — часто встречающееся сокращение. Начало строки тоже не нуждается в особо долгой дискуссии. Раннехристианские отцы Церкви, такие как Исидор Севильский или Иоанн Дамаскин, часто его употребляли. І.аеt означает in aeternum, то есть «навечно». Для экономии времени, места и чернил они пользовались этим сокращением. Но все остальное мне непонятно. ta.li. может означать и все, и ничего.

Свинопас провел рукой по лицу, как делал всегда, когда заходил в тупик. В порыве безропотного смирения он с печалью заметил:

— Если аббат Тритемий воспользовался при составлении этой надписи одним из своих криптологических открытий, тогда и вовсе нет никакой надежды разгадать тайну. Если только не...

— Если только не... что? — переспросил брат Люциус с самодовольной ухмылкой.

— Ну, я хотел сказать, что книга, которую ученый аббат написал о криптографии, возможно, приблизила бы нас к решению, но папские похитители книг наверняка и ее переправили в Рим. Кто знает, в какой библиотеке Запада хранится еще один экземпляр. Вы не могли бы сказать, брат Люциус, что вас так веселит в моих словах?

— Ах да. — Слепой библиотекарь глубоко вздохнул. — Папские ищейки действительно забрали все книги Тритемия, но, да будет замечено, книги, а не рукописи, по которым эти книги печатались!

— Вы хотите сказать, что эти манускрипты все еще находятся в аббатстве? — Свинопас напряженно уставился в мертвые глаза Люциуса.

Глаза старика, как обычно, смотрели немного мимо, что приводило в некоторое смущение каждого собеседника. Люциус ничего не ответил. Вместо этого он целенаправленно, словно зрячий, подошел к глиняному кувшину высотой в три сажени, какие стоят в любой библиотеке, наполненные водой, чтобы облагородить сухой пыльный воздух. Однако вместо воды в кувшине были спрятаны шесть свернутых в трубочку рукописей. Брат Люциус склонил голову и большим и указательным пальцами коснулся страниц, прислушиваясь к их шелесту.

Потом молча протянул одну из рукописей Венделину Свинопасу.

Тот, не переставая удивляться, прочел на титульном листе: Polygraphiae libri sex.

— Шесть книг о полиграфии, — пробормотал он себе под нос, — посвящено императору Максимилиану. — Венделин помолчал. — Брат Люциус, а как вы распознали именно эту книгу? Или вы вовсе не утратили зрение, а просто вводите меня в заблуждение по каким-то причинам?

Люциус кивнул, что отнюдь не означало согласие. Напротив, в движении его головы сквозила грусть.

— Как бы я хотел, чтобы это было так, — вздохнул он. — Но, как я уже говорил, слепые видят иначе. Я узнаю бумагу по шуршанию, которое она производит. Между прочим, Тритемий уже не застал выход этой книги, она появилась лишь спустя два года после его смерти.

— Вы полагаете, это сочинение могло бы содержать ключ к эпитафии?

Брат Люциус пожал плечами.

— Во всяком случае в «Полиграфии» Тритемий приводит все известные шифры. В том числе и те, которые придумал сам, как, например, Tabula recta.

— Tabula recta? Квадратная доска?

— Совершенно верно. Вы об этом еще не слышали?

— Если честно, то нет.

Люциус вновь повернулся к глиняному кувшину и вытащил, предварительно ощупав содержимое, пятую часть «Полиграфии». Не без гордости протянул ее Свинопасу.

— Примерно посередине вы найдете Tabula recta, квадратную доску с написанными по горизонтали и по вертикали буквами алфавита. Каждая строка, следующая за первой, сдвинута на одну букву влево, так что во второй строке алфавит начинается не с А, а с В, третья — с С и так далее. Если бы Иоганн Тритемий зашифровал мое имя Lucius, вышло бы Lvelyx.

— Мне очень жаль, — пробурчал Свинопас, — но я этого не понимаю!

— Все очень просто! — воскликнул брат Люциус, задрав голову и глядя на потолок, — L в первой строке остается без изменения. Под U, второй буквой моего имени в первой строке, во второй стоит V, вместо С в третьей строке стоит Е, вместо I в четвертой строке стоит L, вместо U в пятой — Y, и S в конце моего имени в шестой строке превращается в X. Так из Lucius становится Lvelyx.

— Теперь понимаю! — возбужденно произнес Свинопас, скользнув глазами по мнимому буквенному хаосу в таблице.

Они начали вместе расшифровывать разрушенную надпись по системе Tabula recta Тритемия. При этом складывалось впечатление, что слепой брат Люциус держит запутанную таблицу со всеми буквами в голове.

Свинопасу с трудом удавалось поспевать за ним и записывать результат на листке бумаги. Получилось бессмысленное нагромождение букв. Свинопас в ярости швырнул сангину об стену и подпер голову руками.

— Попытка все же не была напрасной, — проворчал брат Люциус. Он был не менее разочарован. — А может быть, — заговорил он после долгой паузы, — может, мы все зря усложняем. А что, если Тритемий был настолько уверен в своем деле, что вовсе и не делал попыток зашифровать загадочную надпись на своем надгробии?

Свинопас взглянул на Люциуса. На губах слепца опять играла та же насмешливая улыбка, смысла которой Венделин не понимал.

— Вы верите, что Тритемий использовал самые обычные сокращения?

— Я верю только в Бога Всемогущего, и то с некоторыми ограничениями.

Ответ Люциуса давал пищу для размышлений, но в данный момент надпись на надгробии интересовала Венделина куда больше, чем сомнительное кредо бенедиктинца, и он отказался от расспросов.

— В пользу моего предположения, — продолжил Люциус, — говорит уже хотя бы выражение, которым начинается надпись: Laet. — навечно. Подумайте об этом. А я вынужден вас сейчас, к сожалению, покинуть и проверить, как обстоят дела на воротах. С Богом!

Венделин Свинопас провел весь день в размышлениях, пытаясь связать в единое целое путаные мысли, но ни на шаг не приблизился хоть к какому-нибудь дельному результату. Втайне он проклинал разбитую эпитафию, так притягивавшую его к себе.

Как обычно, во время вечерни он встретился с Магдаленой, обескураженный и на грани отчаяния.

— Мне пришла в голову одна вещь, которую я чуть не забыла, — начала она. — Где тот клочок пергамента с надписью?

— В библиотеке, — ответил Венделин. — Я провел с братом Люциусом много времени, изучая литературу, которая могла бы помочь в расшифровке, но все впустую. У тебя появилась какая-то идея? Тогда пошли!

Через осиротевшие ворота они молча вошли на территорию аббатства и зашагали к библиотеке. Перед полкой с надписью Philosophia magica et occulta стоял обшарпанный пюпитр, на котором лежал клочок пергамента с текстом эпитафии из мастерской Рименшнайдера. Магдалена взяла обрывок и близко поднесла к глазам.

— Ты сказала, у тебя возникла идея!

— Да, — кивнула Магдалена. — Девять Незримых узнавали друг друга по приветственной формуле, которая звучит так: сатан адама табат амада натас. Если слова написать друг под другом, их можно читать слева направо, сверху вниз, снизу вверх и справа налево. Великий Рудольфо утверждал, что формула используется только как пароль и не имеет иного смысла.

— Это нам не поможет! — разочарованно протянул Свинопас.

— Между прочим, существует еще одна формула, которую Незримые используют в связи с «Книгами Премудрости».

— И как же она звучит?

— Tacent libri suo loco — «Книги молчат на своем месте».

Свинопас смерил Магдалену долгим и пронзительным

взглядом, словно пытаясь подавить вспышку гнева.

— И ты говоришь это только сейчас? — угрожающе прошипел он, не отрывая глаз от строки на пергаменте.

Магдалена оторопела. Потом, заикаясь, прочла:

— In aeternum tacent libri Johannis Trithemii suo loco — навечно молчат книги Иоганна Тритемия на своем месте. Это «Книги Премудрости»! — разволновавшись, воскликнула она.

— Тут ты, пожалуй, права, — иронично бросил Свинопас. — Это, без сомнения, слова человека, который знает, где спрятаны книги. Скорее всего, Тритемий собственноручно перепрятал их на новом месте, и у меня такое впечатление, что он посмеялся над всеми, кто стремится их найти.

— И мне так кажется, — согласилась Магдалена. Осеклась и добавила: — Но при чем тут, ради всех святых, указание на нашего государя императора Генриха — dominus Caesar Henricus?

— И я хотел бы это знать. От хитрого аббата можно было бы ожидать, что упоминанием императора Генриха он просто хотел пустить всех по ложному следу. Какая связь между Генрихом и «Книгами Премудрости»?

— А не мог император Генрих быть одним из Девяти Незримых? — высказала предположение Магдалена.

Свинопас скривил физиономию.

— В общем, это возможно. Но какую цель преследовал Тритемий, запечатлевая этот факт в своей эпитафии? К тому же в таинственно закодированном виде? Нет, мы, должно быть, что-то проглядели в наших расследованиях.

Из монастырской церкви донеслись заключительные звуки вечерни, и Свинопас напомнил Магдалене, что пора уходить. Ее присутствие могло привести к ненужным сложностям. Они условились встретиться завтра в то же время у монастырских ворот.

Было глубоко за полночь, а Венделин Свинопас все еще оставался в библиотеке, роясь в фолиантах в поисках сокращений, употребляемых в названиях книг. Но чем глубже он погружался в свои изыскания, тем недостижимее казалась ему разгадка.

Прежде чем отправиться в свою каморку, он снова пошел в заднюю часть галереи, к надгробию Тритемия, и направил луч света своего фонаря на эпитафию, выбитую в верхней, надставленной части.

Venerabilis.Patr.Dominus. Johannes.Trithemius.

Свинопас несколько раз повторил слова: «Достойный почитания святой отец и господин Иоганн Тритемий» — обычная вежливая формула, как тысячи других эпитафий.

— Dominus! — Его словно молнией поразило. Он лихорадочно вытащил клочок пергамента с первоначальной эпитафией:

I. aet. ta. li.Johannii. s. loc. dom. Cae. Неп.

— Dominus — господин, — пробормотал Свинопас и добавил: — Написано с большой буквы. — Затем поднес к свету пергамент: dom. — написано с маленькой, как domus!

Свинопас как безумный помчался по крестному ходу к воротам и побежал в гостиницу «К лебедю». Входные ворота были на запоре, ведь дело близилось к рассвету. Венделин забарабанил кулаком в дверь, пока не появился толстяк хозяин в льняной ночной сорочке и с ночным колпаком на голове. Он ворчливо осведомился, какое срочное дело позволило вытащить его посреди ночи из постели.

— Дело не терпит отлагательства, — ответил Свинопас, — мне срочно нужно поговорить с Магдаленой.

Трактирщик отпустил непристойное замечание:

— Если уж так приспичило, мог бы сходить к красоткам в купальне. — Он показал, где находится комната Магдалены, — на втором этаже, по правую руку в конце коридора.

Магдалена до смерти испугалась, увидев около своей кровати Свинопаса с фонарем, отбрасывавшим длинную тень.

— Просыпайся! — тихонько позвал он приглушенным голосом. — Я знаю, где спрятаны «Книги Премудрости»!

Магдалена выпрямилась на кровати. Ей потребовалось какое-то время, чтобы осознать, что это не сон.

— «Книги Премудрости»? — переспросила она заспанным голосом.

— Да просыпайся же наконец! — разозлился Венделин. Размахивая перед ее глазами куском пергамента, он начал

объяснять: — Вот, смотри: мы исходили из того, что dom. Сае.Неп. означает «наш государь, император Генрих».

— Это напрашивается само собой, — заметила Магдалена, постепенно приходя в себя.

— Напрашивается, вот именно. Вероятно, Тритемий потому-то и выбрал эту формулировку. Но dom.Сае.Неn. в действительности значит domus.Caesaris.Henrici, то есть «в соборе императора Генриха»!

— Собор, который император Генрих возвел в Бамберге, — почти благоговейно произнесла Магдалена.

Свинопас молча кивнул. Тут Магдалена бросилась ему на шею, поцеловала и прижала к своей груди.

Как часто Венделин мечтал об их близости, но не осмеливался сделать первый шаг. То, что инициатива исходила от нее, было приятно ему как мужчине.

Магдалена взяла из рук Венделина пергамент. Дрожащими пальцами провела по строке и промурлыкала:

— Навечно молчат книги Иоганна Тритемия на своем месте в соборе императора Генриха.

Окончательно проснувшись, она объявила:

— Сегодня же, как можно раньше, отправляемся в Бамберг!