Беглая монахиня

Глава 11

После быстрой скачки Рудольфо добрался до монастыря Эбербах. Как только циркачи прибыли в Майнц, он на рассвете отправился в путь. Ни с кем, даже с зазывалой, который в его отсутствие брал на себя руководство, канатоходец не поделился своим намерением — и на это были свои причины.

Монах в серой сутане взял под уздцы его коня и указал ему дорогу. Древний цистерцианский монастырь, основанный четыре столетия тому назад как первое поселение ордена на правом берегу Рейна, был настоящим маленьким городком, отрезанным от внешнего мира. Построенный в мрачном стиле, он скорее походил на темницу, чем на воплощение царства небесного на земле.

Когда Дезидерий Эразм обратился к аббату Эбербаха с просьбой предоставить ему и его собратьям, сплошь знаменитым ученым, на один день монастырскую трапезную, дабы они могли спокойно и без посторонних ушей обсудить Тезисы Лютера, тот не раздумывая согласился. Как-никак

великому богослову сопутствовала слава, что его общества жаждут даже императоры и короли. То, что Эразм в своих трактатах бичует недостатки теологии и Церкви, цистерцианцам было, конечно, известно. Однако мысли ученого нашли здесь благодатную почву; в отличие от епископов, соборных каноников и странствующих проповедников монахи имели свое собственное, особое отношение к деньгам.

Дорога в трапезную, а их в монастыре было три, по горизонтали походила на блуждание по лабиринту, а по вертикали напоминала подъем и спуск в горах. Эта путаница произошла оттого, что отдельные части строения на протяжении веков по личному усмотрению настоятелей перестраивались, нагромождались друг на друга, сносились и строились заново. Без проводника Рудольфо никогда не добрался бы до цели, так как вследствие постоянной смены направления он давно перестал ориентироваться в темных коридорах без окон. Даже тернистый путь в потусторонний мир не мог быть изнурительнее. Когда Рудольфо почти окончательно разуверился в том, что они вообще дойдут когда-нибудь до цели, монах остановился, молчаливым жестом пригласил его к стрельчатой двери на заднем плане и беззвучно исчез.

Студеная тишина, царившая в холодных стенах, и рассеянный свет таили какую-то угрозу, и канатоходец вошел, не представляя, что его ждет за дверями. По законам Девяти Незримых обладатели тайны встречались каждые девять лет, последний раз это было в 1516-м году после принятия человеческого облика Господом в Констанце. С тех пор произошло много событий, и нельзя было исключить, что «девятка» будет не в полном составе или кто-то будет заменен другим.

Когда Рудольфо отворил тяжелую дубовую дверь, разговоры уже собравшихся смолкли, словно журчание ручейка, от которого через канаву отвели воду. Рудольфо молча, без улыбки кивнул, поскольку повод был серьезный. Право говорить имел лишь тот, кому Примус предоставлял слово. Порядок размещения за длинным обеденным столом, стоявшим посередине узкого, вытянутого зала, был также строго регламентирован: с торца, под двумя окнами, разделенными двумя колоннами без украшений, сидел Дезидерий Эразм. Он считался величайшим умом своего времени и был больше известен под именем Эразм Роттердамский, по названию его родного города в Нидерландах.

Остальные Незримые сидели друг против друга: Секундус напротив Терциуса, Квартус напротив Квинтуса, Секстус напротив Септимуса и Октавус напротив Нонуса, так что Рудольфо, будучи Четвертым, сразу увидел свое пустовавшее место.

Собрание открыл Эразм, бывший Примусом, то есть Первым, и сидевший за своим переносным пюпитром, который всегда брал с собой в поездки. Он посмотрел на присутствующих своими маленькими хитрыми глазками. Его большой заостренный нос и узкие губы вкупе с двумя массивными золотыми перстнями на указательном и безымянном пальцах левой руки делали его скорее похожим на успешного адвоката или торговца, чем на одухотворенного ученого, теолога и писателя.

— Досточтимые ученые мужи, — начал он на смеси немецкого и латыни, — итак, после того как мы собрались в полном составе, каждый по очереди должен назвать имя и номер, объявив о своем присутствии, и, подняв руку, поклясться, что прошедшие девять лет прожил в соответствии с уставом нашего братства и не выдал никому из непосвященных тайну нашей миссии. Это надлежит подтвердить формулой: Tacent libri suo loco, то есть «Книги молчат на своем месте». Прошу вас, Секундус!

Секундус, темноволосый мужчина тридцати с лишним лет от роду, борода которого делала его похожим на пятидесятилетнего, поднялся и торжественно произнес:

— Мое имя Пьетро де Тортоса Аретино, родился в Ареццо. Поэт по профессии, которого боятся из-за памфлетов, превозносят за сатирические комедии, еще четыре года назад был при дворе Папы Льва, в прошлом году изгнан из Рима из-за своих якобы бесстыжих сонетов о куртизанках. Tacent libri suo loco. — Он поднял руку в знак клятвы.

Вслед за ним взял слово его визави, Терциус, весьма благообразный пожилой господин с узким лицом, обрамленным ниспадающими волосами:

— Был рожден как Николай Коперник студеной февральской ночью в городе Торн в Вармии. В восемнадцать лет изучал астрономию, гуманитарные науки и математику в Кракове, затем в Болонье — светское и религиозное право, в Падуе и Ферраре стал доктором церковного права и доктором медицины. Два года я правитель епархии Вармии и депутат соборного капитула...

— Этого нам достаточно! — оборвал Примус поток красноречия Терциуса.

Явно обескураженный, Коперник добавил:

— Tacent libri suo loco. Клянусь.

— Слово имеет Квартус, — холодно провозгласил Примус.

Рудольфо поднялся. Это было его первое выступление

перед высокой коллегией. После представления Терциуса он был смущен и начал, слегка волнуясь:

— Я Квартус, родился тридцать один год тому назад в Бамберге в семье сапожника и повитухи, наречен Рудольфом Реттенбеком. Скромные условия, в которых я рос, не оставляли мне большего выбора, чем ловить рыбу в Майне. По собственному почину научился читать и писать у каноника соборного капитула, а также немножко освоил латынь, которой обучался, расплачиваясь рыбой, выловленной в Майне. Не успел я вырасти из детских башмаков, которые у меня были не из кожи, а из дерюжки и плетеной соломы, как один за другим с интервалом в полтора месяца от эпидемии умерли мои родители. Оставшись без крыши над головой, я примкнул к бродячей цирковой труппе, случайно проезжавшей мимо. Когда спустя два года мы показывали свое искусство в Вюрцбурге, меня позвал к себе аббат монастыря святого Якоба, одной ногой уже стоявший в могиле. Он доверил мне тайну, которой, по его словам, владели лишь девять избранных на Земле. Клянусь всеми святыми и Девой Марией, что не знаю, почему аббат Иоганн Тритемий выбрал носителем тайны именно меня и доверил секретное место, где хранятся девять «Книг Премудрости». Клянусь: Tacent libri suo loco.

Эразм недоуменно покачал головой, среди остальных Незримых тоже поднялся ропот. Примус стукнул кулаком по столу и призвал всех к порядку, потом обратил свое внимание на Квинтуса.

У Пятого на лице была написана ожесточенность, и трудно было поверить, что он когда-нибудь вообще улыбался. Он набычился и начал резким голосом:

— Меня зовут Никколо Макиавелли, родился во Флоренции, где мой отец, в силу превратных обстоятельств, был вынужден влачить жалкое существование обедневшего чиновника. Как государственный секретарь Флорентийской республики я служил в дипломатической миссии и был принят при дворах Папы Юлия, короля Франции Людовика и императора Максимилиана. Потом меня обвинили в заговоре, пытали и лишили всех должностей. В итоге я удалился в свое имение. Как и все те, кто не учился ничему путному, я с тех пор пробую писательствовать, правда, с грехом пополам. Многие ненавидят меня за пессимизм и распространение идеи, что в политике следует опираться на силу. И тем не менее: Tacent libri suo loco.

Мужчина, который после него степенно поднялся со своего жесткого стула, был прямой противоположностью Квин-тусу. Он был элегантно одет, а выражение его лица однозначно доказывало, что он не чужд радостям жизни.

— Я Секстус, — начал он, единственный, у кого на устах играла улыбка, что, в принципе, было запрещено, — Генрих Корнелиус Агриппа из Неттесгейма, родился в Кельне на Рейне. Профессий у меня много: адвокат, секретарь, теолог, историк и — не в последнюю очередь — астролог, поскольку наибольшую славу мне принесла именно астрология. Помимо этого я писал книги, и не потому что не научился ничему лучшему, а чтобы оставить что-то непреходящее, например, «О тщете наук», которую я рекомендую прочесть некоторым из присутствующих здесь. Tacent libri suo loco.

Своей остроумной речью Секстус заработал враждебные взгляды, пока не поднялся плешивый Септимус и не начал говорить:

— Мое имя Филипп Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, однако вся Европа знает меня под именем Парацельс. Это имя я дал себе сам в подражание своему великому учителю Корнелиусу Цельсу, римскому врачу тех времен, когда Иисус ходил по земле. Пара-Цельс означает равный Цельсу. Чего во мне больше — доктора медицины, этот титул я получил в Феррарском университете, или простого естествоиспытателя — пусть решат потомки. Некоторые даже называют меня магом, поскольку я излечиваю болезни необычным способом. Для этого я использую самые скромные теории, к примеру, что благодаря Господу в каждой стране произрастают именно те растения, которые действенны против распространенных там болезней, и что болезни зачастую имеют психическую причину, а не органическую. Все это я изложил в двухстах работах в надежде оставить их потомкам.

— Клятва! — раздраженно буркнул Эразм Роттердамский.

Парацельс недоуменно посмотрел на него, но тут же спохватился:

— Простите, это не намеренно! Tacent libri suo loco.

Октавус начал представляться на смеси древнего французского и плохой латыни. Он был в черном плаще ученого, с бородой и в треуголке на голове.

— К востоку от Рейна меня называют Нострадамусом, потому что мое настоящее имя Мишель де Нотр-Дам кому-то кажется труднопроизносимым. Многие в этой стране считают меня чернокнижником или глупым фантазером, на самом деле благодаря моему дару предвидения я самый настоящий пророк. В итоге Екатерина Медичи и король Карл пользуются не только моими познаниями доктора медицины, приобретенными мною в Монпелье, но и моими мудрыми предсказаниями, которые я со временем собираюсь записать. Tacent libri suo loco.

Последним представился Нонус, человек аскетической внешности, в бедной одежде, также впервые принимавший участие в такой встрече.

— Поверьте, досточтимые ученые мужи, — нерешительно начал он, — мне очень непросто выступать перед вами, ведь я не могу соперничать с вами ни в образовании, ни в чем ином. Я родился в Галле на реке Зале и звался Матиас Готхард, но известность приобрел как Грюневальд, живописец. В тридцать девять лет я стал придворным художником архиепископа Ульриха в Ашаффенбурге, спустя семь лет получил место у Альбрехта Бранденбургского и рисовал все, что от меня требовали. И вот совсем недавно его милость выставил меня на улицу, потому что его секретарь, этот лицемер Иоахим Кирхнер, обнаружил в моей мастерской трактаты Мартина Лютера, которыми я заинтересовался из чистого любопытства. Я бежал во Франкфурт, где нашел пристанище, и настоятельно прошу вас не выдавать меня. Вы спросите меня, каким образом такой, как я, стал одним из Девяти Незримых. Поверьте, сам я этого никогда не желал. Великий Иероним Босх из Нидерландов обратил на меня внимание, потому что мы оба, хотя и по-разному, отображали библейские сюжеты. Однажды он неожиданно возник на моем пути и сказал, что я достоин быть его наследником, став одним из Девяти Незримых. Он посвятил меня во все тайны, и через три недели до меня дошла весть о его кончине. Tacent libri suo loco.

Молча и внешне безразлично Незримые выслушали речь друг друга. Лишь Эразм Роттердамский не мог удержаться, чтобы время от времени не показывать свое одобрение или восхищение, а порой озабоченность или недовольство. В особенности его расстроили канатоходец Рудольфо, исцелитель-чудотворец Парацельс и предсказатель Нострадамус, что не укрылось от окружающих. Когда он заговорил, склонившись над своим пюпитром и прищурив, как от яркого солнечного света, глаза, его голос звучал тихо, поначалу почти невнятно:

— Досточтимые ученые мужи, как известно, тому из Незримых, кто осведомлен о месте хранения «Книг Премудрости», разрешено их читать, однако пользоваться их содержанием запрещено под угрозой наказания. — Постепенно повышая голос, Примус продолжал: — Все вы знаете, что это означает, а ежели забыли, то я напомню вам, что случилось с Иоганном Гейденбергом, называвшим себя Тритемием, оккультистом духовного звания.

Рудольфо беспокойно заерзал на своем стуле, и Эразм хитро посмотрел на него. Тогда канатоходец был вынужден продолжить речь Примуса:

— Тритемий воспользовался искусством магии из «Книг Премудрости», которые были вверены ему как Квартусу. Когда у императора Максимилиана погибла супруга Мария Бургундская, он от горя пришел в полное отчаяние и пообещал оккультисту большое вознаграждение, если тому удастся устроить так, чтобы он смог еще раз увидеть Марию. С помощью своих знаний о физических свойствах вещей из восьмой книги монах действительно явил императору некую женщину, которую тот признал своей женой. На самом деле Тритемий воспользовался услугами одной женщины бюргерского сословия, имевшей сходство с покойной, поместил ее в камеру обскуру размером с платяной шкаф и через отверстие не больше человеческого глаза отбросил ее движущееся изображение на белую стену. Деньгами, которыми он был вознагражден императором, Тритемий пользовался недолго, потому что его поразила странная эпидемия, опасная, как медленно действующий яд. Тритемий жил тогда в аббатстве святого Якова в Вюрцбурге, на нем уже лежала печать смерти, когда я прибыл туда со своей цирковой труппой. По причине, для меня и поныне остающейся загадкой, оккультист перед смертью позвал циркача. Я нанес ему визит в аббатстве бенедиктинцев, и Тритемий, которого я до этого никогда не видел, посвятил меня в тайну Девяти Незримых. Еще до того как мы отправились дальше, монах умер от странной болезни. С тех пор ваши ряды пополнились канатоходцем. Насколько я осведомлен, лишь я один знаю местонахождение секретных книг.

По вековой традиции «Книги Премудрости» передавались единственным на тот момент хранителем, знавшим место тайника, достойному преемнику. Тот мог по собственному усмотрению определять место хранения. Он также мог поставить в известность остальных членов «девятки», где хранятся книги, но мог и не делать этого. И Тритемий был не единственный, кто до самой смерти не разглашал тайну. Вот как оказалось, что только канатоходец Рудольфо знал, где были спрятаны «Книги Премудрости».

Помимо колких и язвительных замечаний, выпавших на долю Рудольфа Реттенбека, сына сапожника из Бамберга, со стороны Незримых, в особенности досточтимых ученых мужей, он вызвал большое недоверие. Причастность прорицателя Нострадамуса и художника Грюневальда была воспринята ими весьма скептически, но у тех, по крайней мере, не было в руках такого козыря, как обладание главной тайной — знания места хранения «Книг Премудрости». И вдруг оказывается, что тайной владеет какой-то сомнительный канатоходец!

— А в тот момент, когда Тритемий посвятил вас в тайну «Книг Премудрости», вы уже были канатоходцем? — поинтересовался Эразм после долгого задумчивого молчания. — Говорите правду!

Рудольфо покачал головой.

— В качестве престидижитатора я выполнял кунштюки в бродячем цирке, вроде парящей девы или перемещения монеты из одной бутылки в другую. Ничего особенного, но на хлеб заработать было можно.

— И как же, прошу прощения за выражение, заурядный фокусник Рудольф Реттенбек превратился в Великого Рудольфо?

Вопрос Примуса повис в воздухе. Все взгляды устремились на Рудольфо, и не без основания. Каждый из Незримых прекрасно понимал, что имел в виду Примус, задавая этот вопрос.

— Среди бродячих артистов был один итальянский жонглер, — начал Рудольфо. — На высоте человеческой головы он натягивал трос, не длиннее циркового фургона, и, пока шел по канату, жонглировал деревянными шарами. Как-то я попробовал пройти по тросу, но сразу свалился. Через пару дней я сделал еще одну попытку, и надо же, у меня получилось! Я прошел десять шагов по канату. Так я стал канатоходцем, Великим Рудольфо.

— Бла-бла-бла! — перебил его Эразм. — Есть ведь разница — сделать десять шагов на высоте двух-трех локтей над землей или взойти на башню высотой триста локтей, что, насколько мне известно, другие артисты считают невозможным. Если только канатоходец не использует сверхъестественные силы и не продал душу дьяволу. Или...

— Или? — прозвучал в длинной трапезной многоголосый вопрос.

— Или канатоходец принадлежит к Девяти Незримым и нашел в «Книгах Премудрости» указание на чудодейственное средство.

— Это обман!

— Квартус должен выдать тайник и покинуть братство!

— Фу, какая гадость, канатоходец!

От волнения остальные Незримые заговорили все сразу.

Рудольфо пришел в бешенство. Почувствовав себя загнанным в угол, он отчаянно воскликнул:

— Ваши обвинения, господа, похожи на фарс! Без единого доказательства вы обвиняете меня в обмане и нарушении наших законов, соблюдать которые каждый из нас торжественно поклялся. Докажите свои обвинения, и я добровольно взойду на костер!

В зале мгновенно стихло.

— Квартус прав, — примирительно заметил Примус и обратился к Рудольфо: — Вы сможете уличить нас всех во лжи, если еще сегодня продемонстрируете свое искусство. Не используя никаких вспомогательных средств! — добавил он, повысив голос.

Не задумываясь о последствиях, канатоходец парировал:

— Прекрасное совпадение. Мои артисты наверняка уже натянули канат, по которому я собираюсь взойти на Майнцский собор. Не такое простое дело, между прочим, поскольку канат должен быть изрядной длины, дабы подъем не был чересчур крутым.

— Так тому и быть, — подвел черту Эразм. — Кстати, — назидательно произнес он, подняв указательный палец, — с этой минуты мы не будем спускать с вас глаз, чтобы вам не пришло в голову воспользоваться недозволенными ингредиентами. У вас еще есть возможность отказаться от затеи. Хотя в таком случае мы будем вынуждены сделать определенные выводы. Если же вы достигнете цели, каждый из нас принесет вам свои извинения.

Незримые одобрительно закивали, а Рудольфо сделал широкий жест в знак своего согласия. На самом деле у него мороз по коже пробежал, ведь он прекрасно осознавал, что подписал себе смертный приговор.

Он вдруг вспомнил о Магдалене, которую не видел с тех пор, как их пути разошлись в Ашаффенбурге. Как бы она отнеслась к его намерению? После того как все устремились к выходу, эту мысль снова вытеснил страх, и он проклял тот день, когда отправился к Тритемию в монастырь и принял от него тайное послание.

В нарушении строгих законов братства «Книги Премудрости» обеспечили Рудольфо хорошее существование. Пяти капель эликсира, состав которого оказался на удивление прост и мог быть изготовлен любым аптекарем, было достаточно, чтобы превратить его на короткое время в другого человека, который чувствовал себя свободным, как птица, и не сомневался, что не сверзится с каната.

Невзирая на полуденную жару, Девять Незримых отправились в путь из Эбербаха в Майнц, Рудольфо и Эразм — верхом, а остальные — в двух колясках. На полпути Рудольфо вдруг страстно захотелось пришпорить коня и обратиться в бегство, затерявшись в лесах Таунуса. Однако пока он поджидал удобный момент, Эразм подъехал на всем скаку к нему и крикнул, словно прочитав его мысли:

— Если вам придет в голову идея бежать, мы сочтем это за признание вины! И не сомневайтесь, рано или поздно мы отыщем вас.

Рудольфо отказался от затеи и, покорившись судьбе, рысью двинулся навстречу своей неминуемой гибели.

Когда они добрались до рыночной площади, где циркачи разбили свой лагерь, на город надвигалась гроза. Трос к соборной башне был уже натянут. Встреча с Магдаленой была скованной и холодной. Она не осмелилась спросить, где он был все это время и кто те люди, которые недоверчиво следили за каждым его движением. Лишь молча дала понять канатоходцу, что, кажется, понимает смысл странной игры. Даже переодеваясь в своем вагончике и натягивая на себя белый костюм, Рудольфо находился под неусыпным надзором двух свидетелей.

Надежды Магдалены, что гроза и сильный ливень помешают аттракциону и разгонят собравшихся зрителей по домам, не оправдались. Желанный дождь так и не хлынул, а глухие удары грома стали раздаваться восточнее и вскоре вовсе замолкли. Напротив, все больше людей, оживленно обсуждавших предстоящее выступление, наводняли площадь.

Зазывала, стоя на бочке и поднеся ко рту жестяную воронку, громко возвещал о сенсационном представлении, равных которому не видали курфюрстшеский Майнц и его жители.

Магдалену терзали дурные предчувствия. Почему эти мужчины не спускали глаз с Рудольфо? Самые причудливые картины проносились у нее в голове. То она представляла канатоходца повисшим посреди троса и парализованным от страха, так что он не мог двинуться ни вперед, ни назад. То она видела его по-орлиному взлетающим с вершины башни с распростертыми руками-крыльями и исчезающим за крышами домов. Магдалена уже хотела броситься к Рудольфо, но потеряла его из виду. Она словно вросла в землю, не в состоянии пошевельнуться, как вдруг услышала за спиной его голос:

— Магдалена!

Она обернулась. Рудольфо продирался к ней через толпу зевак и, наконец приблизившись, на короткий миг заключил ее в объятия.

— Что бы ни случилось, знай, я тебя люблю, — шепнул он и, снова нырнув в толпу, исчез.

Публика начала терять терпение, послышался первый недовольный свист, а затем ритмичное хлопанье в ладоши. Время от времени взгляд Магдалены скользил по натянутому канату вверх и снова вниз, словно она сама была готова совершить невозможное. Тут от толпы отделился канатоходец в своем белом костюме и прыжком вскочил на канат.

Женщины всех возрастов завизжали и подались еще ближе к канату. Жонглер Бенжамино бросил Рудольфо два горящих факела, а тот, размахивая руками, пытался сохранить равновесие. Он знал, что через шесть минут факелы догорят и уже не смогут служить балансирами. Магдалена в тревоге посматривала на низко плывущие свинцовые облака и по монастырской привычке посылала Небу истовую молитву, чтобы все прошло хорошо. В этот момент канатоходец начал свой дерзкий аттракцион.

Даже на расстоянии Магдалена могла различить, каким напряженным было его лицо. Ей казалось, что она слышит, как он периодически отфыркивается, словно непокорный жеребец под ударами кнута. Сперва осторожно, но через десять-двенадцать шагов все быстрее, он ставил одну ногу за другой, не прямо, как обычно, а чуть наискось, чтобы трос оказывался посередине подошвы между пяткой и подушечками пальцев.

«Почему он это делает?» — терялась в догадках Магдалена, следившая за представлением с молитвенно сомкнутыми руками.

Чем больше канатоходец удалялся от исходной точки своего пути, тем порывистее становились его движения, потому что канат начал раскачиваться, как верхушка дерева на осеннем ветру. Факелы в его вытянутых руках угрожающе замерцали, и широкие рукава накидки уже не раз лишь чудом не вспыхнули.

Гул и взволнованные крики, только что стоявшие над площадью, стали заметно тише. Затаив дыхание, публика наблюдала за каждым шагом артиста, который в своей развевающейся белой накидке на фоне темного неба был похож на привидение.

— Полагаю, — тихонько сказал Эразм Роттердамский, следивший за происходящим со скрещенными на груди руками, — мы были не правы с нашими обвинениями.

— Это еще ни о чем не говорит, — прошипел сквозь зубы стоящий рядом с ним Агриппа Неттесгеймский, устремив взгляд наверх, где канатоходец боролся с ветром. И добавил, подняв палец: — Он еще не достиг цели!

— Вы не слишком-то жалуете Квартуса, я прав?

— А вы? — ответил вопросом на вопрос Агриппа, чтобы воздержаться от однозначного ответа.

Эразм тоже уклонился от прямого ответа, сказав:

— Во всяком случае секретная миссия была возложена на него правомерно.

— Однако возложена тем, кто незаконно пользовался «Книгами Премудрости» и еще публично этим бахвалился.

— За это Тритемий был справедливо наказан! Вы же не можете поставить в упрек канатоходцу, что он так чудесно владеет своим искусством.

— Ну не нравится он мне! — Лицо Агриппы скривилось в недовольной гримасе. — И я скажу вам почему: этот канатоходец не ровня нам. У него скромное образование, да и что уж он такого умеет?

— Ходить по канату, — бросил Эразм. — Этого не можете ни вы, ни я. Вы не умеете рисовать, как Матиас Грюневальд, и писать такие бесстыжие, но прекрасные сонеты, как Пьетро Аретино. И то, что земля шар, а не плоский диск, ни вы, ни я не осмелились утверждать. Это сделал Коперник!

— Но канатоходец имеет куда более громкую славу, чем все мы вместе взятые. Где бы он ни появился, народ встречает его ликованием. Вы видели горящие глаза жителей Майнца, когда он вступил на канат? Можно было подумать, что им явился Мессия. Квартус вдохнул в себя их аплодисменты, словно прохладный утренний воздух. Он знает лишь самого себя. Рудольфо — эгоист, достойный презрения!

— А мы с вами, да и все Незримые, разве не эгоисты? Мужчины уже на свет появляются эгоистами. И разве мужчины, которые умеют то, что не могут другие, действуют не из эгоизма? И неужели свое знаменитое произведение «О тайной философии» вы написали для самого себя? Нет, вы его написали, чтобы показать современникам и потомкам, какой вы классный парень. А я? Я ни на йоту не лучше. Я все мозги свои вывернул наизнанку, писал одну книгу за другой, пока не замолчали все мои критики, сняли передо мной свои шляпы и назвали величайшим ученым нашего времени. Если бы мой эгоизм не подгонял меня, я бы еще и сегодня оставался скромным священником на службе у епископа Камбрийского.

Агриппа замахал двумя руками, чтобы Эразм наконец замолчал. Остановить его словесный поток было иногда очень трудно.

Налетел порыв ветра, и канат стал раскачиваться еще более угрожающе. Шквалистый ветер погасил факел в правой руке Рудольфо. На миг он потерял контроль над равновесием и едва не оступился. Рыночная площадь вскрикнула тысячей глоток, но каким-то чудом он снова обрел устойчивость.

Никто из зрителей не подозревал, что происходило в душе Рудольфо. Он давно простился с жизнью. Для него было совершенно непонятно, каким образом он без эликсира и вопреки враждебным обстоятельствам поднялся так высоко. Но самая трудная часть представления была еще впереди — спуск.

От башенного окна канатоходца отделяли еще двадцать шагов, в обычной жизни расстояние, которое мы едва ли замечаем, но качающийся пеньковый трос, причем на высоте триста локтей, казался бесконечной тропой, усыпанной острыми камнями, врезающимися, как острие ножа, в подошву. Тем временем погас и второй факел, что, однако, придало канатоходцу уверенности.

Приковав взгляд к окошку в башне, Рудольфо шаг за шагом продолжал свой мучительный путь к небу. Неожиданно в левой части окошка мелькнул луч света, настороживший его. Потом в окне показался факел, который держала чья-то узкая рука, и, наконец, освещенное огнем лицо.

Хватая ртом воздух, Рудольфо выдохнул:

— Магдалена!

Магдалена протянула канатоходцу левую руку.

— Иди сюда! — тихонько позвала она, так что Рудольфо с трудом расслышал ее слова. — Иди сюда!

— Я должен спуститься по канату назад, — пробормотал Рудольфо.

— Не ходи назад! — настойчиво произнесла Магдалена. — Ты доказал все, что хотел. Никто не ждет, что ты спустишься вниз по канату. Никто, слышишь!

Краткое замешательство, еще три-четыре шага — и Рудольфо выронил потухшие факелы и схватил Магдалену за руку.

Снизу донесся гром аплодисментов. Рудольфо, добравшийся до цели из последних сил, сел на подоконник и помахал рукой толпе. Многоголосый хор грянул куплеты:

Рудольфо, Рудольфо, ты просто молодец!

Рудольфо, Рудольфо, веди любую под венец!

Пока канатоходец благосклонно махал ликующей толпе — сам Папа Римский Климент VII едва ли мог приветствовать народ еще благосклоннее, — Магдалена обвила сзади руками его шею и прошептала ему в ухо:

— Ты был неотразим. Я так горжусь тобой, хотя тысячу раз умирала от страха на последнем кусочке твоего пути.

Одному Господу известно, как долго Рудольфо в позе триумфатора мог еще приветствовать людскую толпу, если бы черные тучи вдруг не разверзлись и не хлынул долгожданный дождь. Крупные капли размером с голубиные яйца застучали по мостовой. Куплеты стихли, и горожане, расталкивая друг друга, ринулись по вонючим узким улочкам домой. Гроза мгновенно превратилась в настоящую бурю. Кучера даже не успели собрать канат.

В открытых оконных проемах соборной башни бушевала непогода. В любой момент факел Магдалены мог погаснуть. Мягко, но настойчиво Рудольфо подтолкнул Магдалену к узкой дверной арке, от которой крутая деревянная лестница вела вниз на антресоль. Он еще никак не мог прийти в себя после тех невероятных усилий, которых ему стоило восхождение, и был слишком оглушен, чтобы рассказать, что же произошло на самом деле.

«Может, лучше утаить от возлюбленной, — думал он, — что я поднялся на башню без чудодейственного эликсира и, собственно говоря, ожидал, что сорвусь и сломаю себе шею?» Почему этого не произошло и почему он при самых неблагоприятных условиях, которые только могут выпасть на долю канатоходца, все же добрался до цели, Рудольфо и сам не мог понять. У него было весьма размытое объяснение, заключавшееся в том, что за долгие годы он набрался опыта и умения. Но именно это и приводило его в замешательство. Ему удалось нечто такое, что, как он был уверен, возможно лишь с помощью алхимии или сговора с дьяволом.

Пока они молча спускались по отвесным ступенькам, у канатоходца вдруг закружилась голова и его охватил испуг, чего с ним никогда не случалось в минуты высочайшей опасности на канате. Магдалена отнеслась с пониманием, когда он присел на ступеньке и опустил голову на скрещенные руки. Она лишь ласково погладила его по голове.

Снаружи неистовствовала просто апокалипсическая буря. Магдалене порой казалось, что она слышит зловещую мелодию. Полностью поглощенная своими переживаниями, она до смерти испугалась, когда перед ней вдруг словно из-под земли вырос мужчина, одетый в черное. Его благородная, насквозь мокрая одежда висела на нем, подобно лохмотьям нищего. Под размокшим бесформенным беретом едва можно было различить черты лица.

Магдалена локтем ткнула в бок Рудольфо, все еще сидевшего с опущенной головой. Тогда незнакомец подал голос. Ему пришлось бороться с завываниями ветра, чтобы его могли расслышать:

— Я Примус, не пугайтесь!

Канатоходец порывисто вскочил, а Магдалена поднесла к мокрому от дождя лицу чужака факел.

— Я приношу свои извинения, — начал тот твердым голосом, — от своего имени и от имени остальных Незримых, обвинявших вас в нечистоплотных махинациях. Tacent libri suo loco.

Магдалена вопросительно посмотрела на Рудольфо. Хотя ее познаний в латыни было достаточно, чтобы понять слова незнакомца, для нее осталось загадкой, что он имел в виду. Канатоходец отвел глаза. Когда она снова обернулась к странному человеку, того уже не было.