Белый Север. 1918

Глава 10 Вы не понимаете духа времени

Выйдя из госпиталя, Максим рефлекторно потянулся к нагрудному карману, чтобы достать смартфон. Выругался про себя — когда же уйдут эти привычки из его прошлого, которое вдруг стало далеким будущим? Глянул на наручные часы. Эту «Омегу» не то чтобы подарил, скорее просто выдал ему Гуковский: «Не благодарите, товарищ Ростиславцев, это же мне нужно, чтобы вы приходили вовремя». Четверть девятого. Можно с чистой совестью идти к себе, хотя обычно он дольше засиживался на работе — здесь говорили «на службе». Дел хватало и сегодня, но сколько можно рвать жилы… Как учили на тренингах по профилактике выгорания, работа без отдыха все равно что «я так стремлюсь уехать как можно дальше, что мне некогда заправить машину». Пойти сейчас домой, похлебать не совсем еще остывший ужин и завалиться на койку с глупеньким шпионским боевиком в мятой обложке. Да, в книжных лавках здесь то, что потом стало классикой, пылилось в дальнем углу, а прилавки возле входа были завалены примерно тем же, что и в двадцать первом веке — любовными романами, детективами и боевиками. Так что Максим разжился парочкой томиков, чтобы разгружать голову перед сном, раз уж поскроллить соцсети тут нельзя.

Предвкушая не до конца остывшую уху, Максим направился к дому, но… замер на полушаге. Он ведь так и не завизировал сегодняшние списки на досудебное освобождение — комиссия слишком долго их готовила, вот он и не дождался. Можно, конечно, подмахнуть их и утром, но тогда арестованных продержат взаперти почти на сутки дольше — тюремная машина неповоротлива. Невиновные люди, запертые в сырых переполненных камерах… Нет, положительно так нельзя. Вздохнув, Максим повернулся на каблуках и потащился назад на службу.

В коридоре он встретил Чайковского в халате и поспешно отвел взгляд, чтобы не видеть бледные стариковские ноги. Черт бы побрал эту их манеру жить прямо на рабочем месте… коммуна, едрить ее налево! Гуковский работал в кабинете управления юстиции — по счастью, никакого дезабилье, пиджак застегнут на все пуговицы, воротник-стойка безупречно накрахмален.

— Товарищ Ростиславцев, посмотрите-ка процедуру утверждения присяжных, — сказал Гуковский. — Как полагаете, это будет работать? Она завтра уже должна вступить в действие, десятки людей ждут суда…

Максим с тоской подумал про суп, дожидающийся его на печке. Зря он хотя бы чаю не выпил с симпатичной рыжей сестричкой. За весь день только краюху хлеба и успел проглотить на бегу. Московскому менеджеру трудно было к этому привыкнуть, но просто кислый ржаной хлеб без ничего здесь считался полноценной едой, а пшеничная булка с хрустящей корочкой — и вовсе роскошью.

Однако промедление недопустимо, суд присяжных должен приступить к работе как можно скорее… Гуковский просек сильные стороны своего помощника и всегда давал ему на вычитку проекты различных процедур. Максим сразу видел проблемные моменты — например, этапы, на которых попросту ничего не произойдет, потому что не проставлены сроки или за исполнение не отвечает никто.

Из-за тонкой стенки доносились голоса, иногда смех — там находилось помещение, которое члены ВУСО использовали как общую гостиную. Максима шум сперва раздражал, потом он погрузился в работу и перестал обращать внимание. Гуковский шуршал бумагами напротив. За окном, выходящим на задний двор, совершенно стемнело — в сентябре наконец начались нормальные человеческие ночи.

Ближе к полуночи гомон за стеной утих — министры улеглись спать. Однако не успел Максим порадоваться тишине, резко стукнула входная дверь. Тонкая стенка дрогнула. Следом послышался топот ног, лязг оружия и неразборчивые команды. Максим вскочил, рука сама легла на рукоять нагана. Нападение большевиков? Красные в городе?

Гуковский приложил палец к губам.

— Подъем, господа! — Максим с изумлением узнал голос Чаплина. — Немедленно собирайтесь.

— Что такое? — чей-то хриплый спросонья голос. — На нас напали?

— Вы арестованы. За саботаж управления вверенной вам областью.

Максим не мог видеть лица Чаплина, но по голосу понял, что сейчас он презрительно кривит нижнюю губу.

— На каком основании?

— По законам военного времени.

Раздался шум — кажется, упало что-то из мебели… Судя по шагам, захватчиков человек семь… скорее десять. Максим крепче сжал рукоять нагана. Побледневший Гуковский помотал головой.

— Вы не имеете права! — возмущенный голос Чайковского. — Мы неприкосновенны! Мы — действующие члены всенародно избранного Учредительного Собрания!

— Шайка социалистов, вот вы кто! — Чаплин явно потерял самообладание. — Только тем и отличаетесь от большевиков, что не понимаете духа времени! Вы ни на что не способны! Вами недовольны все — командование, союзники, промышленники, коммерсанты, да даже и простое население!

— Это вы вынуждали нас принимать непопулярные решения!

— Ваша задача была в том, чтобы эти решения становились популярными! Вы управляли областью месяц, но положительно ничего не достигли! Демагогия, истерики и пустые обещания — вот и все, что мы от вас видим!

Пока явно уже несостоявшиеся Минин и Пожарский орали друг на друга, Максим, стараясь ступать как можно тише, подошел к окну и распахнул его. Черт, всего-то второй этаж, а как высоко! Дровяной сарай и невнятная не то клумба, не то грядка проступали из мрака далеко внизу.

— Это военный переворот! — голос Чайковского дрожал от негодования. — Вы что же, Чаплин, в диктаторы метите?

— Да хоть бы и так! Область должна управляться твердой рукой! Все лучше хаоса, который вы тут устроили!

— Это вы устраиваете хаос, оставляя область без правительства!

— Так, в самом деле, довольно хаоса, — судя по голосу, Чаплин резко успокоился. — Господа, среди вас есть пожилые люди. Я предпочел бы обойтись без применения силы. Даю вам четверть часа, чтобы успокоиться, одеться и собрать вещи.

— Вы отправите нас в тюрьму?

— Ну к чему такие страсти? На остров. Да не надо хвататься за сердце, не на Мудьюг. На Соловки. Древний монастырь, дивная природа… Монахи гостеприимны, так что бедствовать вы не будете. Отдохнёте там, а то перетрудились, защищая свою проклятую революцию. И о душе помолитесь, вам не повредит, господа социалисты. Время пошло. Обыскать здание!

Последняя фраза явно была адресована кому-то другому.

Максим вскочил на подоконник и протянул Гуковскому руку. Тот приложил ладонь к изувеченному бедру и снова помотал головой. Из коридора раздались тяжелые шаги. Максим спрыгнул во влажную ночь.

Падения на крышу постройки удалось избежать, но левую лодыжку пронзила острая боль. Матерясь сквозь стиснутые зубы, Максим откатился под укрытие куцых кустов.

— Почему окно открыто? — раздался сердитый голос сверху.

Надо было сразу прыгать, тогда Гуковский успел бы закрыть окно! Какого черта он столько тянул? Надеялся, что Чаплин с Чайковским договорятся и все закончится миром? Новые Минин и Пожарский, едрить их налево! Кабаре-дуэт, блин…

— Очень уж было душно перед вашим приходом, — ответил невозмутимый, как обычно, Гуковский.

— Вы ведь лжете… вечно вы, социалисты, лжете. Обыскать двор!

Максим вскочил и рванулся было к калитке, но травмированная нога подломилась, и он упал в грязь. Огляделся, выдернул палку, к которой был подвязан куст, и заковылял, опираясь на нее. Истошно лаяла собака — кажется, все же на соседнем дворе. За спиной, возле черного входа, вспыхнули электрические фонарики. Максим упал, откатился с тропы за грядку, всем телом вжался в липкую грязь. Луч фонарика зашарил по калитке и выхватил пару стоящих возле нее караульных. Мда, а ведь если бы Максим бежал, как раз в них бы и врезался. Не было бы счастья… Вот только сточная канава воняла отвратительно.

— Видели кого-нибудь? — человек с фонарем прошел в двух шагах от Максима и обратился к часовым.

— Никак нет, вашбродь, не было никого! У нас мышь не проскочит!

— Мы осмотрим двор.

Они принялись методично прочесывать пространство лучами света.

Максим панически огляделся. Никаких укрытий, а если б и были, там в первую очередь будут искать… Забор высокий, и со здоровой ногой не перелезть.

Остается… сточная канава. Она глубокая, Максим однажды случайно оступился и съехал в нее по раскисшему краю — едва голенищами сапог вонючую жижу не зачерпнул. Недавно прошли дожди, так что воды в канаве было почти до верха.

Но это же какой-то абсурд, сказал себе Максим. Чаплин, он упертый сукин сын, но все же свой. Арест правительства… в голове не укладывается. А хоть бы и так… Ну что ему сделают? Не расстреляют же… Соловки — не такое плохое место, он видел фоточки… А тут — сточная канава.

Лучи света уже прочесали дальнюю часть двора и приближались к грядкам, где залег Максим. Тогда он перекатился и упал в канаву спиной вперед. На поверхности оставил только лицо, чтобы дышать. Собака снова зашлась в истерическом лае. Авось из-за нее офицеры не услышат его движение. Холодная вонючая грязь мгновенно наполнила сапоги, пробралась под одежду, облепила тело. Свет медленно приближался. Когда он уже почти ударил в глаза, Максим набрал полную грудь воздуха и опустил затылок. Мерзкая жижа поглотила его целиком.

По ощущениям, прошло полчаса, не меньше, хотя едва ли больше полутора минут. Максим нашарил руками какие-то корни и судорожно сжал их, словно это могло помочь дольше задерживать дыхание. В легких словно бы разгорелся огонек, и когда жжение стало невыносимым, Максим поднял лицо над водой.

Свет фонаря удалялся.

— Чисто, — сказал один из офицеров. — Никого.

— И министры все в один голос уверяют, что в здании никого больше не было, — подтвердил другой голос.

— Скверно. Одного министра не хватает, и неизвестно, где искать… — пробормотал Чаплин, пару секунд помолчал, потом снова сказал уверенным командирским тоном: — Выводите. Сперва до двор. Без грубости, насколько возможно. Крупнов, на пристань, заводите мотор. Бажин, проверьте, что на пути нет союзных патрулей. Соболев, на пару слов…

Совсем рядом зашуршала трава. Максим приготовился снова нырять. Стоило, пожалуй, сдаться сразу, но уже замарался, теперь как-то глупо…

— Хорошо, ночь ясная выдалась, рыбаки в море вышли, так что внимания не привлечете, — голос Чаплина звучал уже совсем близко. — Пока не покинете гавань, мотор не включайте. И как завидите союзное судно — сразу глушите.

— Будет исполнено, — ответил второй офицер. — А монахи шум не поднимут? Не возмутятся, что мы монастырь как тюрьму используем?

— Да какое… Как узнают, кого к ним на постой определили — в ножки нам кланяться станут. Ты только гляди в оба, чтобы слуги Божьи толченого стекла постояльцам в суп не подсыпали. Представляешь, какой у них зуб на этих социалистов за секуляризацию имущества?

Максим старался дышать как можно тише. Грязная вода оказалась ледяной. Интересно, сколько еще он выдержит? Ну почему сразу не сдался, перед кем героя корчил?

— Как бы Пуль завтра не взбрыкнул… Хоть голову он использует только чтобы фуражку носить, но про Учредительное собрание знает — формально все же последняя законная власть в России… А если вдруг попытается забыть, послы напомнят.

— Да что Пулю те послы, военное положение же в области. А самому ему шайка социалистов этих поперек горла. Я сколько раз при нем говорил: «Пора, мол, внести решительные перемены в деятельность правительства», он кивал, индюк самодовольный… А потом, на параде куда он денется? Скажу, так мол и так, правительство было да все вышло, а, кстати, вот и новое. Не станет же Пуль перед американцами позориться, показывать, до какого бардака довел губернию.

— Капитан Чаплин, позволите вопрос?

— Задавай, чего уж там…

— Вы разве не знали, что эти люди — социалисты, когда сюда их везли?

Чаплин глубоко вздохнул:

— Да черт в них ногу сломит, в партиях этих… расплодились, что твои кролики. Они же от «Союза возрождения» были, вот и подумал, с ними можно работать… А потом, не все социалисты тряпками оказались, вот Савинков тот же — на что террорист, а какую славную бучу поднял в Ярославле! Большевики так перепугались, что даже авиацию в ход пустили, весь город разнесли в труху. Думал, и эти парни боевые окажутся, а они только и знают что сопли жевать… большевизм им де не преступление… А вот и Бажин, наконец-то. Доложите обстановку!

— Британский патруль удалился в сторону доков! Путь свободен!

— Отлично. Выводите! — и негромко, непонятно к кому обращаясь: — С Богом…

Торопливые шаги, суета, смазанные окрики. Кто-то чуть не свалился в канаву в полуметре от головы Максима и энергично выругался. Потом голоса отдалились, стали невнятными; кажется, Максим различил что-то вроде «не стоим, пошли!» Наконец все вроде бы стихло, ну или по крайней мере больше мокнуть в канаве было невозможно. Максим, едва чувствуя тело, выбрался, уселся на землю и попытался осмыслить, что же сейчас произошло.

Итак, военный переворот. Глупый и бесславный конец попытки построить демократию в Северной области. Чуть больше месяца продержались! Интересно, Максима теперь тоже арестуют? Вроде невелика птица, но кое-где засветиться успел. Так что домой нельзя… Забрать бы свое пальто, оно так и висит в гардеробной, и бумажник с деньгами в нем остался. Но в гостиной членов ВУСО горит свет. Забыли выключить или оставили охрану? Наверняка оставили, ведь одного министра не досчитались. Кого, интересно? А, да какая разница? Что теперь вообще можно сделать? Наган в кармане намок… Да и в кого стрелять?

Максима била крупная дрожь. Нога, затихшая было в холодной воде, снова запульсировала болью. Одно хорошо — запаха сточной канавы он теперь не ощущал, потому как привык. Но вот первый же встречный непременно почувствует.

Оставаться здесь нельзя — часовые могут снова обыскать сад. Но куда можно пойти в таком виде — хромым, вонючим, ни черта не понимающим? Максим ощупал ногу через голенище. Икра распухла так, что непонятно, получится ли стянуть сапог. Кость сломана, что ли? Но даже если удастся с грехом пополам ковылять, опираясь на палку — то куда?

Максим заставил себя успокоиться. Он ведь не просто так здесь, надо подумать о чем-то более важном, чем собственная шкура. Чаплин опасался встретить британский патруль… а его человек выражал сомнения насчет реакции Пуля. Британцы — вот кто может вмешаться! Против них Чаплин не пойдет, силы неравны, да и верность союзническим обязательствам для него не хухры-мухры. К послам идти бесполезно, дипломатия мало что решает в захваченном хунтой городе. Значит, к самому Пулю… благо до британского штаба рукой подать. Максим глянул на часы — «Омега» пережила погружение в холодную жижу. Половина первого. Всего каких-то полчаса назад он мирно работал с документами, а кажется, сутки прошли. Разыскал отброшенную палку, встал. В принципе, если почти не переносить вес на левую ногу — ничего, терпимо.

Хотя каждый шаг давался с трудом, а промедление было опасным, Максим доковылял сперва до дождевой бочки под водоотводной трубой, чтоб умыть хотя бы лицо и руки.

По случаю ночи и комендантского часа улицы были безлюден. Свет в окнах электрифицированных домов не горел. Ветер гонял над мостовой жухлые листья. Снова залаяла собака, и Максим мысленно поблагодарил ее: если бы не она, его барахтанье в канаве наверняка услышали бы.

Постовой у дверей особняка, занятого британским штабом, скорее учуял, чем увидел ночного гостя, и гаркнул кое-как заученное русское:

— По-шел вон!

— Срочное сообщение для генерала Пуля! — сказал Максим на самом чистом английском языке, который только был способен выдать.

Часовые растерянно переглянулись — не ожидали услышать весьма пристойную родную речь от вонючего колченогого бродяги.

— Ну не впускать же его… — пробормотал один другому.

— А вдруг правда что-то срочное? — пожал плечами другой. — Генерал здесь еще…

— Вот что, малый, — обращаясь к Максиму, первый часовой произносил английские слова медленно и отчетливо, чтобы до туповатого аборигена дошло. — Как о тебе доложить дежурному офицеру?

— Не дежурному офицеру, — упрямо повторил Максим. — Генералу Пулю. Это очень серьезно. В городе военный переворот. Я Ростиславцев, комиссар правительства.

Часовые снова переглянулись, и один из них приоткрыл дверь и прокричал внутрь что-то неразборчивое. Пуль вышел минуты три спустя. Посмотрел на Максима, едва заметно сморщил нос и остановился в пяти шагах.

— Отчего вы в таком виде, мистер Ростиславцев? Доложите, что произошло.

Максим как мог внятно изложил все, что видел — вернее, слышал.

— Holy shit… — прошептал Пуль одними губами. Потом скомандовал часовым «присмотрите за ним», резко повернулся и ушел в дом.

Часовой прикладом указал Максиму на скамью метрах в двадцати от поста.

Пару минут спустя на улицу быстрым шагом вышел отряд из трех солдат и офицера и почти сразу за ним — еще один; оба направились куда-то в город. Про Максима, кажется, все забыли. Накатило отупение. Пульсирующая боль в ноге волнами расходилась по телу, но от холода не спасала. Больше всего хотелось вытянуться прямо на этой лавке и уснуть, наплевав на последствия и для себя, и для демократии Северной области.

Одна группа вернулась минут через двадцать, вскоре после нее — другая, увеличившаяся в численности. Максим разглядел среди британцев двух рядовых и офицера в русской форме, их явно вели под конвоем. Минут пять спустя про Максима наконец-то вспомнили: к нему подошел паренек в звании капрала — кажется, именно об этом говорил шеврон с двумя полосками на плече. Речь капрала была невнятной — половину слогов он глотал, половину растягивал до невозможности, однако Максиму и в своем времени приходилось сталкиваться с тем, что уроженцев некоторых регионов понять сложно. Так что паренек скорее жестами позвал Максима за собой к одной из хозяйственных построек.

Не сразу стало понятно, что закрепленный под потолком куб — это душ. В богатых домах на Троицком проспекте были ванны, в хозяйствах попроще — бани, и Максим думал уже, что с мыслью о душе придется проститься, а у британцев он был! Кое-как стянув одежду и обувь — с левым сапогом пришлось повозиться — Максим повернул рычаг и с наслаждением встал под струи даже не совсем холодной воды. Нашлось и мыло, и чистое полотенце — все, чтобы снова почувствовать себя человеком. Капрал принес комплект новенькой британской формы — такой же, как на нем самом, только без знаков различия. Зашел пожилой фельдшер, минут пять ощупывал больную ногу, потом сказал — по счастью, вполне разборчиво — что перелома нет, но есть сильное растяжение и как бы даже не разрыв связок; смазал мазью с химическим запахом, туго перебинтовал. Дружелюбно предложил поставить укол морфия. Максим передернулся и отказался — местная медицина пугала его, в аптеках продавали кокаин от зубной боли и героин от кашля. Тогда у фельдшера нашелся самый обычный аспирин.

Капрал тем временем принес банку тушенки, галеты и кружку эля, во вкусе которого Максим с умилением различил характерную горечь IPA — сорта, который он всегда заказывал в крафтовых барах. В довершение капрал где-то раздобыл трость. Жизнь понемногу налаживалась. Однако не успел Максим допить эль, пришел посланец и вызвал его к генералу Пулю.

Пуль ждал в том же кабинете, где они разговаривали месяц назад, но на этот раз сразу предложил сесть.

— Мистер Ростиславцев, весьма благодарен за сведения, которые вы доставили, несмотря на ранение и… невозможность соблюсти приличия. Вы проявили себя подлинным другом Британии! Форму оставьте себе в знак моей признательности.

— Благодарю вас, — ответил Максим.

Мундир и брюки сели, будто под него шились, ботинки на шнуровке комфортно обхватывали голеностоп, да и белье оказалось куда качественнее, чем то, что осталось в наследство от первого Ростиславцева.

Пуль встал и заходил по кабинету, заложив руки за спину.

— Моей задачей было содействие формированию боеспособной русской армии для борьбы с немцами и их пособниками, — сердито сказал он. — Но не установление военной диктатуры же! Это скверно выглядит, да что там, тянет на международный скандал… Капитан Чаплин и с ротой новобранцев управиться не способен, как он думает управляться с целой областью?

Максим догадался, что это риторический вопрос и от ответа воздержался.

— Он мнит себя Наполеоном, этот пигмей… Дипломаты меня в гроб вгонят… Вот вы, как человек здравомыслящий и знакомый с обстановкой, какие видите последствия падения этого правительства?

— Город погрузится в хаос, — ответил Максим. — Начнутся волнения, стачки, столкновения с военными…

— Вы полагаете? Ведь это правительство было непопулярно…

— Тем не менее его воспринимают настолько законным, насколько что-то вообще может считаться законным в настоящих условиях. И с ним связывают надежды на трудовое законодательство, секуляризацию, а главное — на закрепление земли и других ресурсов за теми, кто с них живет. Для местного населения это вопрос чрезвычайной важности.

— Мятеж — последнее, что нам нужно… Ладно, будем возвращать это правительство. Если, конечно, ваш провинциальный Наполеон не решился их всех перестрелять, чтобы не создавать себе лишних сложностей. Но рейс на Соловки и обратно займет по меньшей мере двое суток, да пока еще мы разыщем их на архипелаге… Сейчас мы не можем найти ни Чаплина, ни оставшегося на свободе министра… А завтра торжественная встреча десанта янки, дьявол их побери. Ладно, будем решать проблемы постепенно. Вы ночуете здесь, мистер Ростиславцев. Завтра надо быть готовыми ко всему.