Белый Север. 1918

Глава 11 Дай знак мне, если ты на нашей стороне

Маруся раздевалась под рваный ритм электронного хип-хопа. Стоя к Максиму спиной, она медленно спускала блузку, обнажая изящную шею, лопатки, открывая сантиметр за сантиметром ложбинку вдоль позвоночника. Затаив дыхание, он ждал, когда же она повернется — но она не спешила. Максим понимал, почему так происходит: он стремился скорее увидеть ее обнаженной, но в то же время хотел, чтобы она подразнила его. Его отношение к этой девушке оставалось противоречивым, потому она не подчинялась даже в управляемом сне. Вместо того, чтобы показать себя полностью, Маруся только повернула голову — он увидел полуоткрытые губы и взгляд из-под опущенных ресниц, но выражение лица распознать не мог.

Забавно работает подсознание. Эту песню Максим когда-то слышал, но в текст не вслушивался, а подсознание взяло да и воспроизвело его дословно. Тревожная мелодия ускорилась, голос певицы окрасился нотками истерики. «Дай знак мне!» — почти прокричала она, и тут Маруся резко повернулась.

Максим вздохнул. Это было не то, что он хотел увидеть. Нет, грудь оказалась на месте, отличная грудь, размер, должно быть, третий… с половиной. Но вот свежие сигаретные ожоги — кринж… да и без направленного на него пистолета в ее руках было бы лучше.

— Маруся, это не обязательно должно быть вот так, — мягко сказал Максим. — Мы могли бы не быть врагами.

— Ты знаешь, каково это — когда тебя предали? — Девушка смотрела на него упрямо и яростно, закусив губу и часто дыша.

Максим хотел ответить, что это не его вина, но понял, что даже в сколь угодно управляемом сне никогда ей этого не объяснит — не словами, по крайней мере — и рискнул просто шагнуть к ней… И тогда в сон ворвался раздраженный голос генерала Пуля:

— Что это значит, мистер Ростиславцев?!

Максим поморщился. Сон окончательно вышел из-под контроля. Кому точно не место в предрассветной эротической фантазии, так это Пулю. Особенно раздражало, что даже во сне генерал не удосужился перейти на русский, а продолжил орать на чистейшем английском языке:

— Объясните немедленно, откуда это взялось?

Маруся ехидно ухмыльнулась, так и не опустив пистолета, померкла и исчезла. Музыка тоже стихла, и только Пуль все не унимался:

— Да проснитесь вы наконец!

Максим нехотя разлепил глаза. Над ним нависал Пуль и совал ему прямо в лицо лист бумаги. Максим взял его и машинально принялся переводить вслух на английский:

— «Товарищи! Офицеры при помощи иностранных захватчиков хотят вернуть нас под царский гнет! Ночью они арестовали Верховное управление и захватили власть! Они тайно привезли в Архангельск Михаила Романова, чтобы помазать его на царство и отсюда начать возрождение монархии! Все к оружию!»

— Мне уже перевели, — перебил Пуль. — Объясните, кто напечатал это воззвание и с какой целью.

Максим проморгался и перечитал текст, смутно надеясь, что спросонья ему померещилось. Нет, там действительно было именно это. Строки разной длины — набирали наспех, возможно, с голоса…

— Ну же, я жду объяснений! — поторопил Пуль.

Максим тряхнул головой, с сожалением изгоняя из памяти остатки сна. От листовки пахло типографской краской, она даже пальцы пачкала… Два, максимум три часа назад этот лист был еще в ротационном станке. Максим глянул на запястье — восемь утра.

— Могу только определить, что это отпечатано в городской типографии, — сказал Максим. — Вот эту щербинку в левой нижней части заглавной «О» я помню, там литера бракованная…

Если график работы типографии не поменялся, значит, сегодня дежурила та же ночная смена, которая месяц назад отказалась печатать призыв к оружию для Маруси. А для кого-то, значит, согласилась.

— Эта дрянь развешана по всему городу! — ярился Пуль. — Я отправил людей срывать ее, но листовки уже пошли по рукам. Докеры начали работу по графику, но прекратили час спустя. Только что выключилась электростанция, в городе нет электричества. Немедленно едем в типографию, выясним, кто устроил эту провокацию! Наверняка большевики!

— Нет смысла сейчас ехать в типографию, — сказал Максим, зашнуровывая новые форменные ботинки. — Персонал сменился в шесть утра.

— Значит, наборщиков надо разыскать в их домах, арестовать и немедленно допросить!

— Бесполезно. Они ничего вам не расскажут, не сдадут заказчика…

Максим передернулся, припомнив методы ведения допроса, которые, как он знал, иногда до сих пор практиковались втайне от ВУСО с его требованиями соблюдать букву и дух закона. Нет, до этого доводить нельзя… Пуль жестко дернул уголком рта — видимо, подумал о том же, но объяснять такие вещи туземцу, да еще штатскому, счел ниже своего достоинства.

— Аресты рабочих накалят обстановку до предела, — торопливо подобрал аргумент Максим. — Город похож на пороховую бочку, и это может стать той самой спичкой. Лучше мне самому провести расследование, быстро и без лишнего шума…

Максим осторожно встал, опираясь на трость. Левая нога болела, но уже терпимо, не как вчера. Хорошо, что фельдшер оставил пару таблеток аспирина.

На лбу Пуля пролегли глубокие вертикальные складки — генерал изволил задуматься. Видимо, служба приучила его принимать решения быстро.

— Только без глупостей, Ростиславцев. Выделю вам автомобиль и сопровождение. Прояснить ситуацию нужно до высадки янки, то есть до двух часов пополудни. Не хватало еще перед ними опозориться…

Когда Максим дохромал до выхода, возле крыльца уже ожидал «Форд Т». На взгляд Максима, эти машины выглядели роскошно, но здесь считались массовой моделью, оттого союзники и звали их «Лиззи» — популярной в Америке лошадиной кличкой, вроде коровы Буренки или кошки Мурки. Управление «Лиззи» со всеми этими рычагами и педалями было сродни ракетной науке, Максим, в прежней жизни водивший только автомат, никогда бы не справился.

— Куда едем? — шофер в перчатках с раструбами сверкнул зубами. Двое солдат уже ждали внутри.

Максим назвал адрес наборщика Лехи. Ну как, адрес… «четвертый поворот налево после второй деревянной церкви». Еще когда Максим работал в типографии, Леха перевелся в ночную смену, чтобы вечерами помогать шурину в лавке. Недавно они повстречались там, значит, в типографии Леха до сих пор пашет по ночам; то есть наверняка он видел, кто заказал те листовки… Дома у Лехи Максим был, когда помогал ему дотащить четыре мешка картошки, удачно выменянных у крестьянина на ситец.

Шофер согласился остановить машину за пару домов до Лехиного — не стоило светить свой эскорт, хотя ковылять с тростью по глубокой уличной грязи ужас до чего не хотелось. Огороженный столбиками деревянный тротуар здесь насквозь прогнил, остатки досок едва проступали из густой жижи.

Жена Лехи не хотела поднимать только уснувшего после смены мужа, но, припомнив донесенную Максимом картошку, смягчилась. Наборщик вышел во двор минут через пять, потирая глаза ладонью.

— Максим Сергеич, чего в такую рань? И где формой англицкой разжился?

— Где разжился, там больше нету. Прости, что разбудил, но дело срочное. Расскажи, кто ночью у вас листовки заказал.

— Да так, один… А ты пошто спрашиваешь? — на что Леха был простоват, однако насторожился.

— Такое дело, Леха, обвел он вас вокруг пальца. Офицерье правда ВУСО повязало, но без британцев, им этого не надо. И никакого Михаила Романова нету в Архангельске, его большевики расстреляли давно, как и Николашку.

Леха растерянно почесал лохматый затылок:

— Так чего это, наврал нам, что ли, товарищ Лихач? Свой министр вроде, столько для профсоюзов наших делал…

Лихач. Естественно. В его характере выходка. И неудивительно, что его не оказалось в здании ВУСО в момент ареста — проводить вечера со стариками в страстных спорах о великой судьбе России ему было скучно, и он жил в коммуне только формально, а на самом деле у него вроде была баба в городе.

Значит, не большевики подкузьмили, а свой же министр ВУСО. Во что это теперь выльется, и как расхлебывать эту кашу?

— Может, товарищ Лихач сам чего напутал, — осторожно сказал Максим. — А чего теперь мужики делать думают?

— Как чего? Бастовать. Для начала, — Леха криво усмехнулся. — А там… Судьба — не собака, палкой не отобьешься. Занадобится — все поляжем, а только возвращения старых порядков не допустим. Хватит, намучились, пусть хоть дети наши поживут по-людски.

Максим вздохнул. Как объяснить незамутненному пролетарию Лехе, что стремление любой ценой свергнуть старый порядок может привести к куда как более горькому рабству? Неловкую паузу нарушил клаксон «Форда».

— Ты смотри в оба, Леха, и своей головой думай.

Максим торопливо пожал бывшему коллеге руку и поспешил, насколько позволяла нога, к машине. По пути соображал, где можно найти Лихача. Куда бы он сам отправился на его месте, где искал бы союзников? Пожалуй, в Соломбалу. Профсоюз портовых рабочих — самый мощный в городе, ведь от работы порта зависит буквально все. У докеров даже в войну бронь от призыва была, поскольку через Архангельск военные грузы шли непрерывно.

— В Соломбалу! — бросил Максим шоферу, совершенно не уверенный, что британец его послушает. Однако тот согласно кивнул и принялся разворачивать машину. Форд побуксовал в грязи, но вырвался. Перепуганные куры с кудахтаньем разбегались из-под колес. Старуха, копавшаяся в огороде за низкой оградкой, принялась истово креститься на чудо техники. Зарядил дождь. На набережной встретили британский патруль — девять солдат против обычных трех, и даже по спинам их угадывалось напряжение.

Миновали центр. Въехали на временный деревянный мост через реку Кузнечиху — тот самый, по которому ещё недавно ездили вместе с Михой на митинг. Ехали поверх рельсов — трамваи сегодня не вышли на линию.

Соломбала разительно отличалась от центральных улиц: неказистые бараки, покосившиеся заборы, некрашеные деревянные домики. Порт издалека казался вымершим: не рассекали реку груженные доверху лодки, не сновали во всех направлениях тележки, подъемные блоки праздно покачивались на ветру. Волны бились о доски пристани — на Двине разыгрался шторм.

Но порт был отнюдь не безлюден. Тут и там, не боясь усиливающегося дождя, стояли и переговаривались рабочие — руки в карманах, картузы низко надвинуты. Ветер гонял над пристанью низкие мокрые облака и громкий злой шепот.

Максим попросил водителя высадить его за зданием конторы — не стоило раздражать хмурую толпу иностранной машиной. Сам, опираясь на трость, по скользким доскам пошел к ближайшей группе рабочих, больше напоминавшей кордон.

— Тебя какого рожна сюда занесло, солдатик? — спросил рослый, почти с Максима, вихрастый парень. — От своих отбился? Вали, покуда цел. Гоу, значицца, хом. В Англию. Гоу, гоу!

Надо же, народ, оказывается, времени даром не терял, иностранные языки осваивал… в минимально необходимом для текущей ситуации объеме.

— Да свой я, товарищи, — Максим развел руки, демонстрируя открытые ладони. Наган удобно лежал в кармане мундира — выхватить можно за три секунды, а со стороны не различить, что он там.

— А пошто форму англицкую носишь, коли такой свой? — Вихрастый криво усмехнулся. — Запродался, значит, интервентам?

— С офицерьем заодно? — поддержали его. — Царя хотите вернуть на наши головы?

Как все запуталось, устало подумал Максим. Лихач если и здесь, то, верно, прячется. А вот Миха наверняка в гуще событий, и его тут каждая собака знает. Максим улыбнулся во все зубы:

— Да что вы, братушки, я сам от офицеров пострадал, вон, хромаю теперь! А дело у меня к товарищу Бечину, срочное. Я приятель ему.

— Михал Иваныч с англицкими шпионами дружбы не водит! — ярился вихрастый парень.

— Охолони, Степан, — осадил его рабочий постарше. — Миха наш много с кем дружбу водит. Не такое время, чтобы зазря друзьями разбрасываться. Да и не бить же калечного…

— А я его видал, — неожиданно вмешался рабочий постарше. — Выступал на Маймаксе. Комиссар это от нового правительства, ну которое офицеры перестреляли. Идем, отведу тебя до профкома. Там товарищ Бечин, он и рассудит.

Максим сдержал усмешку. После института он почти на год загремел в государственную контору — та давала бронь от армии, да и трудно попасть в серьезную компанию совсем без опыта. При оформлении документов молодой специалист неосмотрительно подмахнул какую-то бумажку и вступил таким образом в профсоюз. Отстегивать процент от и без того символической зарплаты было жаль, потому Максим ходил в профком, где сидели пыльные тетки, и умолял его исключить, уверяя, что не нужен ему ни новогодний подарок для несуществующих детей, ни путевка в санаторий «Прощай, молодость» через десять лет беспорочной службы.

Здесь профком выглядел иначе. Хмурые мужики сидели на ящиках в одном из полупустых складов и вполголоса переговаривались. Курили все непрерывно… вот почему тут так часто бывают пожары. Постоянно кто-то подбегал, и ему отдавали короткие распоряжения. В углу стояло нечто, накрытое мешковиной, по контурам весьма похожее на пулемет. Вот так выглядит профессиональный союз трудящихся, всерьез настроенных бороться за свои права. «На каждый вопрос есть четкий ответ: у нас есть „максим“, у них его нет».

— Товарищи, вот комиссар давешний к нам пожаловал! — объявил пожилой рабочий, пока Максим ковылял от входа к собравшимся. — В Маймаксе на митинге выступал, помните?

Трое мужиков оторвались от своих дел и обступили Максима. Особой радости от встречи на их лицах не просматривалось.

— Да уж помним, как тут забудешь, — процедил усатый крепыш, глядя на Максима исподлобья. — Тот самый митинг, после которого Никишу Левачёва арестовали.

Максим подавил порыв оглянуться на дверь. С калечной ногой об отступлении нечего и думать. Переложил трость в левую руку, чтобы правой, если станет горячо, быстро выхватить наган.

— А ведь и пра-авда, — протянул другой. — Объявили, значит, демократические, мать их за ногу, свободы, прям благодать. А стоит рабочему человеку голос поднять, так сразу на каторгу его!

— Следствие установило, что Лихачёв был большевиком, вступил в их партию, — Максим все еще надеялся, что до нагана не дойдет.

— Да били его смертным боем, пока себя не оговорил, вот и все ваше следствие, — усатый сплюнул себе под ноги. — Никифор и правда поначалу к большевикам приглядывался, а потом как понял суть их гнилую, первым требовал гнать эту мразь в три шеи.

— Зачем же лозунги за ними повторял?

— А затем, что какими большевики гадами ни будь, это не значит, будто все, что они говорят — неправда. Ежели рабочий люд за себя не постоит, капиталист три шкуры сдерет, в могилу сгонит… Или того тебе и надобно, комиссар?

Максим как бы случайно двинул правой рукой к левому карману.

— Максимко! Уберегся?! — из лабиринта ящиков выскочил растрепанный Бечин. — Слава богу! Думал уже, постреляли тебя британцы заодно с министрами! Так, товарищи, вы совсем с глузда съехали? Момента исторического не чувствуете? Нашли с кем воевать, а главное, когда! Что у нас есть к ВУСО, предъявим потом ВУСО, а сейчас никакой союзник против офицерья лишним не будет!

— Под твою ответственность, товарищ Бечин, — пробормотал усатый, отступая.

— Чего с ногой? И откуда форма такая красивая? — накинулся на Максима Миха. — Слышь, ты на товарищей зла не держи. Обстановка нервная, сам понимаешь, и с Левачёвым правда неладно вышло, ну да об этом после перетрем… коли живы будем. Да садись ты, вот сюда, в ногах правды нет!

— Да, давай присядем, — Максим с удовольствием вытянул больную ногу. — И слушай меня внимательно…

Миха слушал, не перебивая, сосредоточенно кивал и покусывал губу.

— Так что же, выходит, не при делах англичане? — спросил он, когда Максим закончил рассказ. — Про царя-то я сразу не поверил, шито белыми нитками… Да уж, удружил товарищ Лихач, едрить его налево…

— Должно быть, хотел поднять город. Лихач здесь, у вас?

— Не, не заявлялся…

— Миха, ты понимаешь, что город сейчас как пороховая бочка? Докеры бастуют, трамвайщики тоже, и один бог знает, кто еще! Стоит хоть одному союзному патрулю сцепиться с бастующими — и бои охватят весь город!

— За свою революцию люди насмерть стоять будут, — серьезно кивнул Миха. — Не для того столько мучились, чтобы назад вернуться в проклятый царизм… Ну а можно ли доверять британцам-то? Пуль этот правда хочет вернуть ВУСО? Вдруг он с Чаплиным заодно, а тебе наврал с три короба, чтобы… да бес их, англичан этих разберет, зачем.

Бечин хоть и ругался ругательски на каждом почти заседании ВУСО, а все же понимал, что это правительство, в котором его хотя бы выслушивают, и что другие могут быть намного хуже.

— Да чего мы будем гадать, — Максим глянул на «Омегу». — Через два часа парад, встреча десанта американского… Только чертовых янки в нашем замесе не хватало, будто без них слишком просто было… Меня машина ждет тут рядом. Поехали со мной, сам все увидишь. Чаплин туда заявится, это кровь из носа. Посмотрим, как-то они с Пулем поладят.

В водянистых глазах Михи мелькнуло сомнение. Максим запоздало понял, как звучит его предложение: он зовет самого, вероятно, авторитетного профсоюзного лидера города накануне возможных беспорядков покинуть доки, полные верных ему людей, и ехать в штаб к британцам, про которых неясно, на чьей стороне они выступят… А знакомы Миха с Максимом всего два месяца.

Но круглое лицо Михи озарила улыбка:

— Твоя правда, товарищ. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Как раз успею мужикам растолковать, что к чему, и двинемся.

— Убеди их не эскалировать ситуацию… не лезть на рожон и не хвататься за оружие, хорошо?

— Не митусись, Максимко, — Миха вскинул открытые ладони. — Мы тут людей умеем беречь, ведь нам здесь жить. Своего не отдадим, но и чужого нам не нать. А ты, небось, с утра не жрамши? Щас сгоняю кого-нибудь на кухню…