Без семи праведников...

Глава 18

Герцогинь ждали неприятные новости. Они уехали за три дня до турнира и ничего не знали ни о гибели Тиберио Комини, ни об убийстве Франчески Бартолини, Иоланды Тассони и Антонио ди Фаттинанти. Теперь все придворные наперебой делились с Донной Элеонорой и Донной Елизаветой горестными впечатлениями — ибо больше поделиться было нечем.

Фрейлины и статс-дамы с особой теплотой и жалостью говорили об Антонио. Он никому не делал зла, был неизменно вежлив и галантен, не любил сплетен, и ни одна из них не могла вспомнить о нём ничего дурного. При вспоминании, что он собирался жениться, да так и не успел, на глаза придворных дам наворачивались слезы.

Гибель Иоланды Тассони ужаснула всех. С девицей расправились жестоко: сначала, видимо оглушили, потом изнасиловали, а напоследок всадили в спину кинжал. Было заметно, что несчастная пыталась защищаться: мебель в комнате была перевёрнута, сорван полог с кровати, ковёр сбился. Но никто не слышал ни возни, ни криков, ибо слева пустовала комната Франчески Бартолини, а напротив, в комнате Глории Валерани, никого не было: та была у сына.

Никто ничего не заметил, всем казалось, что всё было, как обычно. Правда, Дианоре ди Бертацци показалось, что в этот вечер Франческа Бартолини была странно взволнованной, но что её обеспокоило — не знала. Глория Валерани, вернувшись от сына, натолкнулась в коридоре на труп Франчески, озлобленного мессира Альмереджи и взволнованных фрейлин. Она подтвердила, что Франческа была весь вечер странной, заглядывала к ней за настойкой лаванды, сильно волновалась, но тоже не знала, что было причиной её волнения. Правда, утром, по свидетельству конюшего Руджеро Назоли, донна на несколько часов покидала замок, но где побывала — никому не сказала.

Видел статс-даму и Адриано Леричи. В мае и июне соколы линяли, дел у Адриано не было, и потому он, прогуливаясь в галерее, видел, как донна Франческа, сказав что-то мессиру Альмереджи, пошла к себе в покои. Это окончательно убедило подеста, что его шпион не лгал, ибо и Леричи отметил, что донна Франческа была взволнована и на себя не похожа.

На вечернем туалете у герцогини Элеоноры статс-дамы и фрейлины были неразговорчивы и печальны, и с немым вниманием слушали рассказ герцогини о паломничестве. Донна Элеонора описала аббатство Сан Винченцо в ущелье Фурло, аббатство в Ламоли ди Борго Паче, аббатство Святого Томмазо вблизи Пезаро, тысячелетний Скит около Фонте Авеллана, где герцогини были три дня, они молились и во францисканском святилище Беато Санте в Момбарочьо, видели образ плачущей Мадонны в Пеннабилли.

Пока Камилла была в покоях герцогини, Грациано ди Грандони наведался к себе. Утром он убрал с постели окровавленную простыню, но теперь вынул её из ларя. Это было свидетельство её чистоты и его мужества. Но что так тревожит? Или тяготит? Или просто томит? Брачная ночь принесла Грациано не покой, но что-то неясное, гнетущее. Что-то мелькнуло в предрассветном сумраке, какое-то понимание чего-то сокровенного — и погасло.

Чума снова спрятал простыню, вызвал слугу, распорядился об ужине, велел убрать в комнате и застелить постель. Вернулся к покоям Донны Элеоноры и вдруг испугался. Что, если все ушли? Где она? Он ринулся к двери, но услышал голоса. Приём продолжался…

Песте стал ждать выхода статс-дам и фрейлин. Сердце его билось неровными толчками, он молча смотрел как за окном в галерее с востока на предместье наползает дымная серая туча. Чего он дрожит? Чего боится? Грациано был внутренне бесстрашен и этот осознанный вдруг липкий страх — не чужой силы, но чужой подлости, бьющей исподтишка, — оледенил злобой сердце.

Чума понял, чего испугался. Испугался, что злобствующая в замке гадина может покуситься на Камиллу, на его женщину. Да, теперь ему было, что терять. Осознание этого страха взбесило Чуму. Он ничего терять был не намерен, он ничего не позволит у себя отнять. Тем более, данное ему Богом. Это не турнир, противника не видишь, но кто смеет заставлять его трястись от страха? Тут Чума спиной ощутил чьё-то присутствие в зале и резко обернулся, бездумно уронив руку на рукоятку даги.

В арочном проходе стоял Лелио Портофино. Он неспешно приблизился, окинув Чуму пристальным взглядом.

— Этой ночью я молился о вашем счастье, Песте. Надеюсь, не зря? У тебя странное лицо. Почему?

Грациано расслабился, вздохнул и пожал плечами.

— Я познал женщину. Вчувствовался в кровь, в плоть, в душу. Женщина сладостна.

— Так что же?

— Я взял её чистоту и отдал ей свою, но… я остался собой.

Духовник окинул своего исповедника странным взглядом.

— А ты, что, ждал овидиевых метаморфоз, что ли? — хмыкнул он.

— Да нет, но я думал, это подарит мне… ну… что-то, чего я не знал в себе доселе. Я стал мужчиной, но я не изменился ни на волос. Кроме сладости соития и жажды новых соитий, да ещё дурного страха потери и какой-то тоски… я не чувствую ничего.

Портофино снова хмыкнул.

— Ты дурак, Песте. Соитие с женщиной не делает мужчиной. Оно может сделать из мужчины либо распутную свинью, и этим весьма рисковал мой духовный сынок Флавио, либо — супруга и отца семейства. В тебе это ничего и не могло изменить, мой мальчик, ты — мужчина per se. Познание женщины! О, если бы все, познавшие женщин, становились мужчинами!

Чума скосил глаз на Аурелиано и улыбнулся. Звучало убедительно. Портофино же продолжил.

— Если я тебя верно понимаю… вчера ты просто потерял свободу.

— Что?

— Первое же освящённое Богом соитие с женщиной лишает мужчину свободы, ибо дарит наслаждение и вяжет по рукам и ногам. Тоска, что в тебе — это плач души по потерянной свободе. Но ты поступил верно. Свобода — выбор царский, а ты… — Лелио ухмыльнулся, — тяжеловат для танцев на облаках, я это всегда чувствовал.

Песте усмехнулся, но тут же снова напрягся и схватил Портофино за запястье.

— Слушай, пока всплыло… У тебя не бывает такого… Ты словно сквозь сон вдруг понимаешь что-то, очень нужное и важное, но оно сразу тает, исчезает, как дым. Вот только что было и нет его, но это было важно…

Портофино мягко освободил стянутую тисками пальцев Чумы руку, потёр запястье и осведомился.

— Это касалось… Камиллы?

— …Это было под утро. Я лежал с ней и думал о чём-то, и что-то забрезжило, всплыло… осталось поймать… но всё погасло.

— Да, такое бывает, обычно в полусне, я вспоминаю о чем-то забытом, но если не заставлю себя проснуться — то оно снова забывается… К утру ничего не помню. Но постой… Мы оглашаем твой брак?

Песте почесал левую бровь.

— Пока не похоронены Антонио и Франческа с Иоландой — не надо.

Портофино молча кивнул.

В коридоре промелькнула серая тень и на свет вышел Дженнаро Альбани, вернувшийся из паломничества, куда сопровождал герцогинь. Он был мрачен, вокруг глаз его залегли тени, Ринуччо ссутулился и шаркал ногами по плитам пола. Его ждали в Урбино горькие новости — о новых убийствах, о брате и несчастном Флавио, о гибели Антонио, с которым он был в приятельских отношениях.

— Господи, как я молился там о всеобщем покое, о мире, о том, чтобы сгинули страшные искусы этих бесовских времён, чтобы души успокоились, и милость Господа была бы со всеми нами… всё напрасно.

Аурелиано любил Дженнаро и только вздохнул при виде его убитого лица. Грациано тоже не нашёл, чем утешить Альбани, но спросил:

— Кто, по-вашему, творит это, Дженнаро?

Тот оглядел шута и инквизитора мрачным взглядом.

— Бесы… бесы в образе человеческом.

В эту минуту парадные двери распахнулись, приём закончился, и у входа показались статс-дамы и фрейлины. Камилла увидела мужа и вспыхнула. Глаза Чумы потеплели, и губы его тронула нежная улыбка. Вот она — цена его свободы. Ну и Бог с ней, со свободой.

Ночью супруг удивил Камиллу. Грациано нежно гладил её по волосам, но смотрел на стену — пустым, остановившимся взглядом. Поднимая глаза на мужа, она видела, что душа его далеко. Сердце её сжалось.

— Что с тобой, Грациано? — Камилла трепещущими руками обняла его.

Она поймала его душу и душа, усладившись её красотой, вздыбила его плоть. Грациано взял её, понимая, что всё ещё причиняет ей боль, но она безропотно терпела её — лишь бы он смотрел на неё своими горящими глазами, лишь бы обжигал дыханием и давил своей тяжестью — лишь бы любил. Она жила теперь от одного его взгляда до другого. Он вторгался в её лоно, гладил и любовался ею, наконец, прижал к себе, убаюкивая. Камилла чуть отстранилась, снова ловя взгляд Грациано — но он снова был обращён в стену.

— О чём ты думаешь? — она старалась, чтобы в голосе не проступили нотки боли. Сердце её снова болезненно сжалось.

Теперь Грациано смотрел на неё точно в полусне.

— Вчера я понял… — он умолк.

Камилла затрепетала. Понял… что? Что не любит её? Что она не нужна ему? Что понял? Её хватило только на один вопрос.

— Что? — её шёпот был еле слышен.

Грациано досадливо покачал головой.

— Ушло. Я под утро смотрел на тебя и подумал о чём-то, что подсказало мне…. что-то важное. Теперь, как хвост угря, выскользнуло.

— Но… ты думал обо мне? Что ты думал?

— Говорю же — ушло. А было важным.

Камилла не понимала, что он мог забыть такого, что могло быть связано с ней. Откинулась на подушку, тихо вздохнула. Ещё месяц назад этот человек казался ей воплощением бессердечия и язвительности. Как это произошло, что теперь она не может без него — он заполонил все мысли и поработил чувства? Также любила и сестра… Господи, прости и сохрани.

Она смотрела на лежащего рядом — открытого ей теперь в страшной мужской силе напряжённых мышц и уязвимости плоти. Лунный луч скользил по его мерно вздымавшейся груди и белому лбу, рассыпался мелкими искрами по волосам. Она не сможет жить, если он разлюбит её, в ужасе поняла Камилла. Просто не сможет жить. Стараясь сдержать слезы, провела пальцами там, где свет луны выбеливал плечи, светившиеся мускульной силой. Медленно гладила мощную шею, где пульсировала вена, руки, грудь, каменный живот с жёсткими кирпичами мускулов. Это — мужчина.

Она не заметила, как он проснулся и из-под ресниц начал наблюдать за ней. Она впервые ласкала его, и её мягкие руки и вид трепещущей груди снова взорвали его. Грациано не понимал себя: в нём проснулась, преодолев страхи распада, страшная сила плоти. Он не насыщался. Снова и снова лаская её грудь и гладя нежные ягодицы, трепетал в наслаждении, в сладких содроганиях представляя, как это лоно, наполненное им, будет вынашивать его детей, эти сосцы — питать их. Чудо…

…На этот раз он совсем истомил её, и после Камилла просто тихо лежала рядом, слушая его мерное дыхание. Грациано снова засыпал, и она подумала, что мужская любовь — по природе своей жестока, даже овладевая ею, он просто упивается обладанием, но душа его и помыслы далеки от неё… Как же это?

Грациано вскочил, как ужаленный, резко разорвав цепь её горестных мыслей.

— Что? Что ты?

— Вспомнил. Наконец-то. — Он сел на постели. Глаза его блеснули в ночи. — Я смотрел на тебя и подумал, что для наших детей будет не очень-то удобно жить в Урбино. Мой дом, пока дети будут маленькими, достаточно поместителен, но потом нам будет нужен дом за городом.

Взгляд Камиллы просветлел. Она улыбнулась. Он сказал: «для наших детей…»? Для наших детей… Он хочет детей! Её затопило счастье. Как она могла плохо помыслить о нём? Как могла подумать, что он не думает о ней! А он думает уже об их будущих детях! Лицо её просияло. Она обняла его, угнездившись в его объятьях.

— Но ведь ты получишь в приданое палаццо Монтеорфано. Там просторно. У меня большое доте, деньги, драгоценности… и мои и Изабеллы… — взгляд Камиллы на минуту потемнел воспоминанием о покойной сестре, — много белья, посуды, утвари. А в Монтеорфано хороший сад, большой виноградник.

Грациано забыл о приданом, но поморщился.

— Жить в доме жены? Я, что, не мужчина? Я сам обеспечу детям… Я подумал о Ферминьяно… — Он умолк, потом всколыхнулся, — да нет же! Ты сбила меня. Я же не о том. Недавно банкир Пасарди предлагал мне купить дом в Пьяндимелето… — он снова умолк.

— …Не далеко ли?

— Далеко. Я не о том. Я вспомнил вчера, как ты мне говорила, что Антонио Фаттинанти думал купить замок! Где?

Камилла задумалась, закусив губу, потом уверенно ответила.

— Тоже в Пьяндимелето. Это точно. Он часто о нём говорил. Очень часто. А что?

— А то, что покойник Комини, содомит старый, перед смертью, д'Альвелла сказал, приглашал к себе банкира Пасарди. Зачем?

Камилла ничего не ответила, но почувствовала, как по её телу прошёл озноб. Эти слова мужа напугали её, хоть она и не осознала их смысл в полноте. Она чуть отстранилась, пожала плечами и, закусив губу, смотрела на мужа.

— Пьяндимелето… Пьяндимелето… — бормотал он. — Девятьсот пятьдесят флоринов. Недёшево. Кажется, сто акров земли. Замок, колодцы, виноградники. Джанмарко Пасарди. Если я прав… Разберёмся-ка. — Он откинулся на подушку, и снова притянул её к себе, и от его жеста, хозяйского и властного, у неё ещё больше потеплело на сердце. — Твой братец замечает, как старый мужеложник пристаёт к писцу и спускает негодяя с лестницы. — Камилла удивлённо озирала супруга. — Спускает, спускает, — кивнул он, уверяя её. — Сам Лелио рассчитывает препроводить его в Трибунал позже, когда освободится камера, и старый мерзавец тоже не мог не понимать, что то, что Портофино не сделал сегодня, он сделает завтра и, видимо, решает удрать. Но передвигается с трудом, почти не встаёт с постели. И приглашает запиской Пасарди. Зачем? Договориться о покупке дома? Взять деньги? Видимо, и то и другое — ему нужно было по выздоровлении срочно куда-нибудь уехать. Но никаких купчих или денег в его комнате не было. Связано ли это с остальными смертями?

Камилла побледнела.

— Ты думаешь, дело в деньгах?

— Почему нет? Причины убийств, как выражается мой мудрый дружок-богослов и твой братец Лелио, всегда одни и те же — властолюбие, алчность, злоба, зависть или мстительность. При этом, Даноли едва ли не пятикратно повторил, что это — подлость. А подлость, хоть и совместима со всем перечисленным, легче всего клеится всё же к зависти и алчности. Властолюбие не может иметь отношения к Черубине ди Верджилези и Джезуальдо Белончини — убийца никуда не продвигался. Следует отбросить и месть: никогда не поверю, что Антонио мог кого-то смертельно оскорбить. Чёрная злоба жертв не выбирает, бьёт всех подряд, а тут убитые тщательно отобраны — и, что любопытно, — среди отравленных нет бедняков. И потому, надо остановиться именно на алчности. Как сказал бы твой учёный братец, quid non mortalia pectora cogis, auri sacra fames[9]? Если это причина… а почему нет? Подлость не знает высоких побуждений. Некто предлагает состоятельному человеку недурную сделку, вложить деньги в землю. Это всегда выгодно, а в эти времена — прибыльно сугубо. Посредник — уважаемый в городе банкир. Что тут подозрительного? Потом деньги прибираются к рукам, а покупатель… травится! Так один и тот же дом можно продавать и трижды, и пятикратно. Но это значит, что Пасарди знает продавца, и он в курсе всего. Странно… он мне подлецом не казался.

Камилла удивилась.

— Ты хочешь сказать, что кто-то из придворных… предлагает жертвам купить замок, забирает деньги, а потом убивает их? Господи, это же подло!

— Всё верно. Это и было изначально задано.

— Но почему ты… Мне казалось, тебя эти убийства раньше так не волновали.

— Может быть. Но почему я должен трястись, отпуская жену на четверть часа к герцогине и думать, не найду ли её зарезанной в коридоре? Не будет этого. — Глаза Грандони потемнели. — Одевайся… у нас будут гости. Я поймаю мерзавца. — Камилла торопливо потянулась к платью, но не дотянулась — он оказался проворнее и, схватив её сзади, притянул к себе, ибо вновь возжелал.

— Подожди. Ещё темно, — от него снова повеяло пламенем, — женщина похожа на гитару… — пробормотал он, снова вторгаясь в её лоно и ловя трепет тела, — какие лады… какие округлости, сколько мелодий… — он ласкал её грудь и жарко бормотал ей на ухо, — неаполитанскую тарантеллу и венецианскую серенаду сыграю я на тебе, миланскую павану и падуанскую баллату, карнавальную сальтареллу и пасторальную вилланеллу… Я заставлю тебя играть… — Она трепетала — он любил её.

— Ты же хотел… — она не договорила, в её лоно вторгся жар, и она затрепетала от его стона.

Несколько минут после Чума молчал, сжимая её в объятьях.

— Романы Ариосто так тонко делят любовь и влюблённость… А я, когда стоял с тобой у алтаря, любил тебя…

— Да? А сейчас?

— А сейчас я в тебя влюбляюсь, — усмехнулся Грациано, но неожиданно всколыхнулся. — О, я все забываю спросить! Кто напал на тебя тогда на лестнице?

Камилла не сразу поняла, о чём он, но потом нахмурилась.

— Не знаю. Но это… был кто-то молодой. И не челядинец. Он набросился в темноте, но… я чувствовала, плащ был из дорогого сукна. И это не старик — кожа была молодая, гладкая…

— Зачем ты вышла?

— Глория воды просила.

— Ладно, и с этим разберёмся, — Чума рывком вскочил, высунулся в коридор и заорал, — Винченцо! Где этот шельмец?

Шельмец был неподалёку и получил распоряжение привести Аурелиано Портофино и Тристано д'Альвеллу. Но только он ринулся, как услышал новый вопль господина.

— Потом приведи графа Даноли.

Камилла торопливо шнуровала платье. Она ликовала, поняв, что любима, что супруг боялся за неё, а его слова о детях и вовсе согрели её душу. Он хочет детей! Он любит её! Тут до неё дошло, что Грациано хочет видеть Альдобрандо.

— Граф совсем болен, Грациано… Ему было плохо.

— Альдобрандо? Когда?

— Вчера. Нет… позавчера. Он в коридоре упал в обморок, бредил о какой-то ведьме, твердил о силе злодейки… Я боялась оставить его, хотела позвать Бениамино ди Бертацци, но граф пришёл в себя, поднялся. И ушёл к себе. Мне было так страшно.

— Сила злодейки… Но Тассони же… как же? — Песте чувствовал, что истина, на мгновение промелькнувшая, гаснет.

В эту минуту в дверь постучали. На пороге стояли Тристано д'Альвелла и Аурелиано Портофино, — слуга встретил их в коридоре. Вскоре пришёл и Альдобрандо Даноли.

— Позволь поздравить тебя, я только что узнал, — Тристано д'Альвелла сжал Чуму в объятиях, — ты странный, однако. То змеёй на девиц шипел, а теперь… попался.

Чума снова умно не оспорил это мнение и сообщил Даноли, что позавчера мессир Портофино соединил брачными узами его и синьорину Монтеорфано. Альдобрандо болезненно улыбнулся и сбивчиво пробормотал пожелания счастья. Он чувствовал себя совсем плохо.

— Мы думали, ты на свадебную трапезу нас позвал, — оправдался Портофино в том, что проболтался д'Альвелле.

Чума рассадил гостей, Камилле пришлось сесть на постель, а сам Песте пристроился на подоконнике.

— Я не хочу бояться за жизнь своих гостей. Поймаем отравителя, тогда и сядем за трапезу.

— Благое намерение, — проронил Тристано, сразу постарев, — может, ты знаешь, кто он?

— Нет, но соображение на это счёт имею. — Чума заметил, что все смотрят на него, не отрывая глаз, и продолжил. — От супруги я услышал, что покойный Антонио ди Фаттинанти думал о покупке замка в Пьяндимелето. А когда я торговал жеребца у Альджизо Тренуло, Джанмарко Пасарди, мой банкир, мне тоже предлагал… замок в Пьяндимелето.

Д'Альвелла настороженно слушал. Портофино проронил.

— И что?

— А то, что Тристано сказал, что Тиберио Комини перед смертью виделся с банкиром.

— Пасарди? — Тристано д'Альвелла сдвинул брови, — его никто не видел, но слуга Комини, да, говорил, что тот ему записку посылал. И ты полагаешь…

— Я полагаю, что пересчитав мордой ступени, направляемый нашим дорогим Аурелиано, мужеложник понимал, что этим дело не кончится. Он боялся Портофино и решил покинуть замок.

Д'Альвелла не оспорил это утверждение.

— Верно, это и Монтальдо говорил. Он хотел уехать после выздоровления. И что?

— Допустим, банкир приходил. Все утром были на турнире — кто бы его заметил? Он принёс деньги и составил купчую… Но где они? Суть дела, мне кажется, проста. Пасарди сказал мне, что продаётся замок в Пьяндимилето. Я так понял, что банкир — только посредник, ищущий покупателей, а продавец — кто-то из придворных. Этот придворный раздобыл яд, опробовал его на Лезине, потом брал деньги, оформлял покупку и предлагал выпить за удачную сделку — после чего покупатель отправлялся на тот свет, а убийца спокойно клал в карман дукаты и сжигал купчую. Оставалось убрать следы и исчезнуть. Земля и строения стоят девятьсот пятьдесят дукатов. Если убийца взял такие деньги с Черубины, потом с Джезуальдо, да с Комини, да с Антонио — он стал богаче почти на четыре тысячи золотых. Это целое состояние. За такие деньги стоило рискнуть… — задумчиво проронил Песте.

Альдобрандо Даноли чуть сдвинулся на стуле и потёр лоб.

— Это недоразумение…

Шут резко обернулся к нему.

— Почему?

— Я бывал в Пьяндимелето. Какой замок? Никаких замков, кроме графского, там нет… Захолустье. Один только на развалинах крепости, её ещё Сфорца разрушил. Церквушка приходская Сан-Бьяджо, женский монастырь, да северной окраине — руины какие-то. Несколько домов приличных. На окраине с юга — виллы, но тысячи дукатов ничего там не стоит.

Песте внимательно выслушал и переглянулся с д'Альвеллой.

— А что это меняет? — прошипел начальник тайной службы. Он схватил за хвост мотив убийства и не намерен был выпускать его. Ничего другого не оставалось — он уже перебрал всё. Предложенная Чумой причина не выглядела невозможной. Да, это была подлость — деяние чёрной души, омерзительное и интригующее одновременно. Живой мертвец, внутри которого ползают смрадные черви и тихо смеётся сатана, притворяется человеком, грабит живых и хладнокровно делает из них покойников. — Тристано жёстко заключил, — Банкир — посредник в сделке. Он может знать, что она жульническая, а может и не знать. Но он не может не знать продавца. Даже если продажа шла через подставное лицо, нет такого подставного лица, которого мы не разговорим… — Тристано стремительно встал и высунулся в коридор.

— Эй, кто там! Аделарди! Скажите Энрико — немедленно привести в замок банкира Джанмарко Пасарди.

— Под конвоем?

— Под охраной, — мягко подчеркнул Тристано д'Альвелла и вернулся к столу. — Что-то в этом есть. Замок, чай, не ручная кладь…

— Банкир говорил о девятистах пятидесяти дукатах, — снова напомнил Песте.

— Почему так дорого?

— Он упоминал о ста акрах земли и виноградниках.

Д'Альвелла хмыкнул.

— Прикинем-ка по именам. Мерзавец меняет оружие и методы, но мотив-то должен совпадать. Начнём сначала. Черубина ди Верджилези.

Портофино скептически уставился на Тристано, но от полога раздался тихий голос Камиллы.

— Это правда. Она мечтала о покупке загородного дома и даже, я сама слышала, говорила об этом с герцогиней Элеонорой.

— Ну, мечтать-то… А деньги? — хмыкнул Портофино.

Камилла пожала плечами.

— У неё были деньги, Аурелиано, муж её умер, имущество было поделено между ней и сыном мессира Фабио от первого брака. Она говорила ещё, что это несправедливо, мол, в завещании он городской дом и полторы тысячи дукатов женатому сыну оставил, а ей — завещал две тысячи, но дома не оставил — ни в городе, ни за городом. А она хотела загородный дом.

— Дурак, — прошипел от стола Тристано д'Альвелла, — какой же я дурак. Я искал сходство в жертвах, а оно же выпирало! Что общего у Черубины ди Верджилези, Джезуальдо Белончини, Тиберио Комини, Антонио ди Фаттинанти? Это старая и денежная аристократия! Это люди с деньгами. — Он обхватил голову и раскачивался, как маятник, — тупица. Портофино, крикните Сиджизмондо.

Тот появился и был послан за Ладзаро Альмереджи. Главного лесничего нашли в храме, где тот помогал в организации похорон Антонио ди Фаттинанти. Ладзаро был тёмен с лица и сумрачен.

— А почему, Ладзарино, ты не сказал мне, что Черубина мечтала о доме загородном?

— Мечтала, — не отрёкся Ладзаро, но поморщился. Это его явно не интересовало. — Она даже поручила кому-то посредничать. Да только она переборчива была. То не то, это не это. Вариантов пять перебрала, точно. А что не сказал, — Альмереджи пожал плечами, — так ты про то не спрашивал.

— Допустим, она, наконец, выбрала… Если она купить его собиралась, могла вексель взять, а могла и наличные…

— Она бы наличные предпочла, говорила, что не шибко в бумагах-то ценных разбирается.

— Кто её банкир?

Альмереджи поморщился.

— Ой… лысый живчик такой, глаза чуть косят.

— Джанмарко Пасарди?

— Точно. Сам я монеты у венецианского жулика держу. Так ты думаешь, она взяла у него деньги на покупку дома?

Тристано со вздохом кивнул. Ситуация теперь прояснилась для него.

— И хранила она их, видимо, в чулане, в ларе дубовом с двумя замками наружными и одним внутренним. А на расходы мелкие — в ларе в комнате.

Ладзаро задумчиво пожевал губами.

— Дьявол… То-то она взбесилась на котов-то тассониных! Так она… купила? Деньги-то где?

— А вот это вопрос вопросов. Есть для тебя шалости, я понимаю. Прищучить кого за строго оговорённую плату, бабёнку охмурить или там подставить нахала, поперёк святых в рай навострившегося. Дело чести. Но раз ты у неё брать не брезговал, так не ты ли деньжата и свистнул?

Этот невинный вопрос неожиданно странно взбесил мессира Альмереджи. Он обиделся до дрожи и разозлился не на шутку.

— За кого ты меня принимаешь? — взвизгнул Ладзаро. — Я честный человек! Воровать у потаскухи? Не брал я ничего!!! — последняя фраза была уронена Альмереджи с подлинной злобой.

Тристано задумчиво почесал за ухом. Он не понял гнева Ладзарино.

— Ладно, этот вопрос нам сейчас прояснят. Но пока всё сходится. Пошли дальше. Белончини. Он не говорил о покупке дома?

Песте перебрался на кровать к супруге. Ладзаро же, заметив Камиллу, ещё больше насупился.

— Я что-то не понимаю. Причём тут покупка дома Черубиной? И Белончини причём?

Шут снизошёл к его непониманию и растолковал то, что понял сам. Альмереджи бросил на шута мрачный взгляд.

— Не слабо. И Пасарди, по-твоему, соучастник? Или он ни при чём? — Песте в ответ только пожал плечами, Альмереджи задумался. — Белончини о том, что хочет что-то за городом купить, мне не говорил, — Ладзаро по-прежнему хмурился, — но он приглашал Альбани осенью не то в Пьяндимелето, не то во Фронтино. Говорил о каком-то винограднике… И Витино приглашал.

Д'Альвелла блеснул глазами.

— Так… очень хорошо. С Фаттинанти и Комини мы и сами разобрались, а вот дальше — туман. Франческа Бартолини. Деньги у неё были?

— У неё вилла за городом, запущенная, правда. Но ничего она покупать не собиралась, — Альмереджи был твёрд. — Но постой, а как это всё всплыло, насчёт покупки?

— Мессир Песте, женившись, в брачную ночь мозгами шевелить начал, — усмехнулся Тристано, — и сопоставил записку Комини банкиру с покупкой Фаттинанти и предложением банкира ему самому.

Альмереджи бросил ироничный взгляд на шута.

— У этих гаеров всё не как у людей. Нормальные мужики в брачную ночь не мозгами шевелят, а этот… Подумать только… Постой, так ты женился? — оторопел лесничий.

Песте в ответ скривил рожу, но без злости, походя обозвав Альмереджи прохвостом, но факт своего брака подтвердил.

Портофино начал проникаться найденной версией.

— А ведь Бартолини и не отравлена. Её — первую — зарезали. Не удивлюсь, если она… дурость дуростью, но догадаться о чём-то могла. А может, сама Черубина ей что-то сказала, например, что деньги взяла на покупку виллы, а купить решила у кого-то из придворных, а та потом вспомнила да неосмотрительно к убийце с вопросом и подкатила. Тот ей дагу в сердце и воткнул. И, заметьте, в коридоре у фрейлин. А Тассони… Девица тоже чего-то понять могла. Рядом сновала, подслушать да подглядеть любила.

— Любила, — тихо пробормотала Камилла.

— Граф, супруга сказала мне, что вам было новое видение? — осторожно поинтересовался Грациано.

К Альдобрандо резко развернулся Портофино.

— Вот как? — Глаза инквизитора вспыхнули. — Что вы видели?

Даноли тяжело вздохнул. Ему было отрадно, что хоть эти люди не считают его безумцем и относятся к его видениям со вниманием и доверием, но все равно ему было стыдно за свою слабость.

— Я видел… бесов. Они наполняли бокалы какой-то зелёной жидкостью и шипели «Сила злодейки, яд злодейки…» Я понимаю, — пробормотал он, ловя взгляд д'Альвеллы, — несчастная Иоланда убита мужчиной. Но я же просто болен… Это видения, творя пагубное брожение в мозгу, порождают эти путанные обрывочные образы… — Он бросил на Портофино виноватый взгляд.

Портофино зло хмыкнул.

— Я ничего болезненного здесь не вижу. Яд, естественно, приготовлен какой-то мерзавкой. Мало ли их по округе? Всех, о ком слава идёт, я сволок в трибунал, но почему во дворце не может быть ведьмы, отнюдь не афиширующей свои способности? Такую только по отравленным и нащупаешь. — Портофино едва не рычал. — Но что ведьма есть — я вам сразу сказал, носом чую… Не мужик это.

Но Тристано д'Альвелла поморщился.

— Вздор, мужик просто купил яд у какой-то твари. Но Комини отравил мужчина, а уж Тассони… Она изнасилована, а уж это дело рук… или чего там… злодея, а не злодейки.

Тут в дверном проёме появился невысокий мужчина с живыми быстрыми глазами. Америко Таволетто был пристроен в замок Дамиано Тронти, но когда-то Тристано в трудную минуту помог ему деньгами. Сам Таволетто отвечал за сделки по антиквариату, подыскивал для герцога ценные вещи, но Тристано считал его своим человеком.

— Мессир, там Энрико… он просто испугался.

— Что? — д'Альвелла в недоумении поднялся.

— Он не может… Мы не можем привести мессира Джанмарко, он возле сейфа у себя… найден только что. Весь в крови. В спину дагой ударили. Но мёртв он давно. Наверное, со вчерашнего дня. А, может, и с позавчерашнего.