Боснийский ад

2

Нена Рив надавила ложечкой на пакетик с заваркой, пытаясь выдавить из него все и в то же время не порвать. Интересно, что пьют в Завике? Вероятно, талый снег.

Она уже приготовила вещевой мешок к походу, положив его на узкую койку. Эта комнатка, одна из многих пустующих в старом корпусе для медсестер, была размером шесть на восемь футов, с единственным маленьким окошком. Апартаменты далеко не шикарные, но, поскольку Нена возвращалась обычно из госпиталя с единственной мыслью поспать, удобства ее мало заботили.

За окошком открывался вид на крыши внизу и горные склоны на той стороне долины Мильд-жяка. На площади справа раньше стояла мечеть, окруженная зарослями акации, и ее хрупкий минарет с надеждой тянулся к небесам, но горожане порубили деревья на дрова, а сербский снаряд срезал верхнюю половину изящной башенки.

Послышался стук в дверь, и Нена впустила подругу, Хаджриджу Меджру.

— Готова? — спросила Хаджриджа, плюхаясь на койку. На ней были толстое поношенное пальто поверх армейских камуфляжных брюк, армейские башмаки и зеленый шерстяной шарф. Длинные черные волосы, собранные в пучок под черной вязаной шапочкой, со всех сторон выбивались прядками. Лицо Хаджриджы, которое Нена всегда находила красивым, теперь осунулось, как и у нее самой, глаза ввалились, скулы торчали.

Что ж, Хаджридже еще не перевалило за тридцать. И ничего еще особенного не произошло с ними, что нельзя было бы восстановить с помощью хорошего отдыха и полноценного питания. И чудо не в том, как они выглядят, а в том, каким образом городу с населением в 300 тысяч человек еще удается держаться.

Нена натянула пальто, надеясь, что два свитера и джинсы не подведут, и взялась за вещевой мешок.

— Готова, — неохотно сказала она.

Хаджриджа собралась с духом, глубоко вздохнула и поднялась.

— Я думаю, нет смысла уговаривать тебя не ходить?

— Нет, — сказала Нена, открывая дверь перед подругой.

— Расскажи еще раз, что этот англичанин сказал тебе, — сказала Хаджриджа, когда они миновали первый лестничный пролет. Лифт уже несколько месяцев не работал. — Он пришел в госпиталь, да?

— Да. И был немногословен...

— Он назвал свое имя?

— Да. Торнтон, как мне показалось. Он сказал, что явился из британского консульства...

— А я и не знала, что тут есть британское консульство.

— А его и нет, я проверяла.

— Так откуда же он взялся?

— Кто знает? Больше он ничего не сказал, только расспрашивал о Джоне и о том, знаю ли я, что происходит в Завике. Я ответила: «Ничего не знаю. А что происходит в Завике?» Он сказал, что и он бы хотел знать. В общем, разговор был наподобие того, что в одном из венгерских фильмов. Там два крестьянина обмениваются загадочными замечаниями посреди бескрайнего поля...

— Только вы-то не были посреди поля.

— Нет, я при этом еще пыталась разобраться с дюжиной пулевых и шрапнельных ранений.

Они спустились к дверям и осторожно их открыли. До рассвета оставалось еще с полчаса, и сербские снайперы, затаившиеся в высотных зданиях за рекой, наверное, еще глубоко спали, но испытывать судьбу не хотелось. Эти пятьдесят ярдов открытого пространства между общежитием медсестер и средневековой стеной были самым опасным отрезком их путешествия. За последние шесть месяцев при попытке пересечь это пространство были подстрелены двенадцать человек, трое — насмерть.

— Готова? — спросила Хаджриджа.

— Вроде бы.

Женщины вылетели из дверей и что есть духу, петляя, помчались по открытому месту. Нагруженная вещмешком, Нена вскоре отстала. Она почувствовала, как желудок ее сжался, как напряглось тело в ожидании пули. Осталось тридцать метров, двадцать, десять...

Задохнувшись, она врезалась в старую турецкую каменную кладку.

— Выбилась из формы, — полушутя сказала Хаджриджа.

— Весь этот чертов мир выбился из формы, — ответила Нена. — Пошли.

Они двинулись по узкой улочке, закрытые от снайперских глаз. Было пустынно, и тишина казалась жутковатой. Обычно в это время уже начинали падать первые снаряды ежедневных обстрелов.

«Странно, как все быстро привыкли к этим артналетам, — подумала Нена. — Отчего так? От человеческой способности быстро восстанавливать духовные силы? Или от упрямого нежелания смотреть в глаза реальности? Вероятно, от того и другого понемногу». Она вспомнила о той очереди, что выстроилась перед православным собором, когда по воздуху прибыла первая гуманитарная помощь с продуктами. Снайпер подстрелил человека из очереди, но мало кто разбежался, ища укрытия. В очереди стояли, вероятно, несколько тысяч человек, и, подобно участникам матча в каком-то опасном виде спорта, каждый был готов считать, что если станет следующей жертвой, значит, ему просто не повезло. Такая психическая нечувствительность потрясала Нену, но все эго было понятно. Сколько раз ей самой приходилось совершать этот забег от дверей общежития? Сто раз? Двести?

— Даже если ты права, — сказала Хаджриджа, — и даже если Рив действительно во что-то там ввязался, я все равно не могу понять, какая помощь от того, что ты примчишься туда? Да ведь ты и сама знаешь, насколько небезопасно такое путешествие, разве нет? Нет никаких гарантий, что ты вообще туда доберешься...

Нена остановилась, как споткнулась.

— Прошу тебя, Риджа, — взмолилась она, — ну не усугубляй. Я уже и так достаточно напутана, не говоря уж о чувстве вины за то, что бросаю госпиталь в такое тяжелое время. Но если Рив затеял там местную войну, вместо того чтобы приглядывать за детьми, то...

— Она яростно помотала головой. — В общем, я должна разобраться.

— Ну давай тогда и я отправлюсь с тобой. Хоть какая-то защита.

— Нет, твое место здесь.

— Но...

— Не спорь...

Иногда Нена никак не могла поверить, что ее подруга, которая шесть месяцев назад училась на журналистку, а затем какое-то время была медсестрой, теперь была ценным бойцом элитного антиснайперского подразделения. На ее счету уже была ликвидация нескольких снайперов, но она тем не менее не изменилась как личность. Иногда Нена начинала тревожиться, не отразится ли такой опыт на Хаджридже, и, может быть, это плохо, что на ней это не отражается, но все же отбрасывала эти мысли, списывая их на творившееся вокруг безумие. Может быть, спасение в том и состоит, чтобы пройти невредимым сквозь это безумие.

Может быть, все направлялись прямиком в преисподнюю, но по крайней мере официально об этом еще никто не заявлял.

— Со мной все будет хорошо, — сказала Нена.

Хаджриджа посмотрела на нее усталыми глазами.

— Ну а если не будет, то по крайней мере я буду знать, что хоть тебя с собой не потянула.

— Я понимаю.

Они шли вдоль проспекта Маршала Тито, два раза бегом пересекая особо опасные участки. На улицах уже стало более людно, при этом все по возможности держались поближе к стенам домов. Лица, укутанные в шарфы, выглядели изможденными.

До гостиницы «Холидэй» они добрались почти уже в восемь, быстро проскочив мусульманские огневые позиции внутри и вокруг старого переднего двора. Сама гостиница походила на какое-нибудь здание в Бейруте в его худшие дни — стены были испещрены пулевыми отверстиями и кратерами от снарядов. Большинство окон были давно разбиты, но тем не менее гостиница еще служила приютом постояльцам, пусть это и был довольно ограниченный контингент, состоящий из зарубежных журналистов и мрачного вида представителей «военных делегаций».

— Его здесь еще нет, — сказала Хаджриджа, оглядывая вестибюль.

Нена тоже осмотрелась и заметила автомат АК-47, так символически возлежащий на стойке портье.

— Вот он, — сказала Хаджриджа, и Нена повернулась и увидела молодого красивого американца, идущего к ним. Это был журналист Дуайт Бэйли. Несколько недель назад он вместе с подразделением Хаджриджи в поисках материала для статьи участвовал в их операции. Разумеется, Хаджриджа не была единственной женщиной, вовлеченной в деятельность такого рода, но, как догадывалась Нена, вероятно, одной из наиболее фотогеничных. И Бэйли был не первым, желавшим продолжить интервью в более интимной обстановке. Например, в его постели в гостинице «Холидэй». Пока, насколько Нене было известно, Хаджриджа стойко отвергала подобные приглашения.

Бэйли одарил обеих женщин ослепительной мальчишеской улыбкой, демонстрируя превосходные «американские» зубы, и спросил Хадж-риджу об остальных членах подразделения. «Глядя на него, можно поверить, что ему действительно интересно, где же остальные, — подумала Нена. — Понятно, что с возрастом все журналисты становятся циниками, но этот-то слишком юн. И чересчур энергичен».

— Дмитрий опаздывает, — объявил он, пританцовывая на месте. — Он и Виктор — наши телохранители, — сообщил он Нене. — Русские журналисты. Отличные парни. Сербы по возможности стараются не ссориться с русскими, — пояснил он. — Потому что, кроме русских, у них и друзей-то не осталось.

Произнес он это так, словно сам не мог поверить в подобное.

— А, вот они, — воскликнул он, когда русские показались на лестнице. У обоих мужчин были классические русские лица под меховыми шапками; оба были бородаты и одеты так, что можно было выдержать и морозный день в Сибири. Виктор был светловолосый, с едва заметной ниточкой бровей, а у Дмитрия брови были широкие, кустистые, как у Брежнева. Оба казались в высшей степени общительными.

Женщины обнялись.

— Будь осторожна, — наставительно сказала Хаджриджа. — Не допускай ни малейшего риска. И возвращайся быстрее. — Она обратилась к американцу: — А ты позаботься о моей подруге, — приказала она.

Тот коснулся краешка шляпы и поклонился.

Четверо путешественников прошли через гостиничную кухню на задний двор к черной «тойоте», припаркованной подальше от глаз снайперов. Двое русских уселись впереди, а Нена и Бэйли — сзади.

Два отдаленных разрыва, последовавших один за другим, возвестили о начале ежедневного артобстрела. Оба снаряда разорвались по крайней мере в паре километров отсюда, прикинула Нена, но это вовсе не означало, что следующий не приземлится на крышу «тойоты».

Виктор тронул автомобиль с места, вырулил со стоянки и поехал, все время прибавляя газу. Наиболее опасный участок дороги тянулся от гостиницы «Холидэй» до аэропорта, и потому, коща автомобиль оказывался на открытом участке, приходилось мчаться со скоростью более шестидесяти миль в час. По тому как, крутым виражом объезжая сожженные останки автомобиля, которому не повезло, Виктор небрежно достал из бардачка сигарету и на ходу прикурил, видно было, что он не первый раз проделывал этот путь.

Нена подавила желание сжаться за водительским сиденьем, и ей удалось рассмотреть старушку, выискивавшую на заснеженной обочине листочки одуванчика и не обращавшую никакого внимания на проносившийся мимо автомобиль.

Тридцать секунд спустя они уже миновали «смертельную милю» и притормозили у первого из череды контрольно-пропускных пунктов. На этом заправляли боснийские полицейские, и они дали знак проезжать, даже не взглянув на журналистские удостоверения. Через полмили, на окраине Илидзы, пригорода, захваченного сербами, их остановили. Мужчины, стоявшие здесь, были одеты в форму Югославской народной армии. Они были вежливы, чуть ли не извинялись.

— Трудно разглядеть в них исчадий ада, — с усмешкой сказал Бэйли.

«Да», — подумала Нена. Иногда действительно слишком легко представлять всех сербов чудовищами, если забыть, что их в Сараеве было около 80 тысяч и они так же страдали от всех невзгод и обстрелов, как и мусульмане. И тем не менее невозможно было понять, как люди с холмов над Сараевом намеренно в качестве целей для своей артиллерии выбирали госпитали, расположенные внизу, а снайперы хладнокровно подстреливали на улицах детишек даже дошкольного возраста.

Они спокойно миновали еще один сербский контрольно-пропускной пункт. По дороге русские расспрашивали Бэйли о шансах эмигрировать в США, а дорога взбиралась вверх, из долины, и параллельно, слева, карабкалась железная дорога, а справа вниз стремительно мчалась к городу река. Темные хвойные посадки сменились обширными заснеженными вересковыми пустошами, когда автомобиль забрался на перевал, а затем устремился вниз по дороге, петляющей к Санжичу. Здесь, над крышами маленького городка, примостившегося в долине, возвышался минарет, и пока они проезжали по улочкам, Нена отметила, что мечеть выжила не за счет христианских церквей, также оставшихся нетронутыми. Санжичу как-то удалось избежать войны, до сегодняшнего дня по крайней мере. Нена надеялась, что так же живут и в Завике.

— Вот так, наверное, и все в Боснии выглядело до войны, — сказал сидящий рядом Бэйли. В голосе его звучала неподдельная печаль, и Нена подумала, что, пожалуй, поторопилась с оценкой его как человека.

— Вы давно здесь? — спросила она.

— В начале ноября приехал, — сказал он.

— А на кого вы работаете?

— Ни на кого особенно. Я свободный журналист.

Нена посмотрела в окно.

— Если представится такая возможность, — сказала она, — и эта война когда-нибудь кончится, вы приезжайте весной, когда деревья в цвету. В это время года край выглядит волшебным местом.

— Да мне и так нравится, — сказал он. — Я... я думал, что многое знаю о нашем мире, ведь я бывал везде, — сказал он. — Я объездил всю Европу и, разумеется, все Штаты, был в Австралии и Сингапуре... Но нигде мне не нравилось так, как здесь. И дело не в войне, — торопливо добавил он, — просто здесь, мне кажется, все выглядит каким-то более живым, чем где бы то ни было. Я даже не знаю...

Нена улыбнулась ему и даже чуть не похлопала по руке.

Дорога вновь пошла вверх, слева замаячили заснеженные вершины. Ей вспомнилось путешествие в Африке через горы к городу Умтали. Изнывавшие на заднем сиденье от скуки дети выводили ее из себя. Рив, как образцовый отец, старался вывести их из мрачного расположения духа. Да, впрочем, он всегда, к ее удивлению, был хорошим отцом. Она-то думала, что он станет великолепным мужем, но никудышным отцом, а оказалось все наоборот.

Нет, это слишком резкое суждение.

Она вновь задумалась, что ждет ее в Завике, даже не сомневаясь, что обязательно доберется туда, хотя журналисты довезут ее только до Бугойно, а вот дальше, в горах, придется нелегко. Дороги могут бьггь чисты, а могут быть и завалены снегом — в такое время года шансы распределяются поровну.

Автомобиль начал притормаживать, и Нена разглядела, что дорога впереди перекрыта. Посреди нее, носом друг к другу, под углом стояли трактор и автомобиль, а рядом в ожидающей позе расположились четверо. У двоих на головах были широкополые шляпы.

— Четники, — сказал один из русских, и она увидела у трех из четверых всклокоченные бороды. У четвертого, как вскоре выяснилось, растительности не могло быть в силу юного возраста.

У Нены сразу же появились дурные предчувствия. Русское добродушие проигнорировали, документы их изучались со смесью высокомерия и сарказма. Заправлял всем высокий серб.

— А тебе не кажется, что ваш Ельцин просто старый пьяница? — с хохотом спросил он Виктора. Тот поспешно согласился и сказал, что Россия давно уже должна объявить о безоговорочной поддержке Великой Сербии. Четник лишь рассмеялся и обратился к Бэйли:

— Тебе нравится «Ганс энд Роузиз»? — спросил он у того по-английски.

— Что? — переспросил Бэйли.

— Рок-н-ролл, — сказал четник. — Группа такая, американская.

— Прошу прощения, я не знаю, — сказал Бэйли.

— Классная группа, — великодушно признал четник и посмотрел на Нену. Зрачки у него были расширены, очевидно, под воздействием какого-то наркотика. — Женщину придется оставил», — сказал он русским по-сербскохорватски.

Русские заспорили, но как-то вяло, как показалось Нене.

— В чем дело? — поинтересовался Бэйли.

Она ему объяснила.

— Этого не может быть! — воскликнул он, и, прежде чем Нена успела остановить его, открыл дверцу и ступил на дорогу. — Послушайте... — начал было он, и в этот же момент щелкнул автоматический пистолет четника. Американец упал на спину, и Нена увидела, что у него дыра на том месте, где был глаз.

Русские на переднем сиденье окаменели.

— Нам просто нужна женщина, неужели непонятно, — сообщил им четник.

Виктор повернулся к ней с расширившимися от страха глазами.

— Я думаю...

Нена передвинулась по заднему сиденью и вышла из той же дверцы, что и американец. Она было склонилась над ним, чтобы осмотреть, но один из четников рванул ее за руку. Главарь схватил мертвеца за ноги и поволок его в заснеженный кювет.

— Вот тебе и американская группа, — пробормотал он себе под нос.

Русским приказали развернуть «тойоту», и теперь они встревоженно ожидали разрешения уехать. Оба избегали встречаться с Неной глазами.

— А ну проваливайте отсюда, — приказал главарь, и машина сорвалась с места. Четники с хохотом несколько раз выстрелили поверх крыши.

Нена осталась стоять на месте, покорно ожидая своей участи.

Кабинет КО остался почти таким же, каким и помнил его Дохерти: та же неизменная кружка чая, примостившаяся на стопке бумаг, карты и фотографии в рамках на стене, за окном обнаженные деревья окаймляют парадный плац, а вдалеке силуэт Черной горы. Видимые изменения коснулись только фотографий на письменном столе Барни Дэвиса: дети повзрослели на год, а вот портрет жены куда-то запропастился.

— Принесите чашечку чая, — сказал КО в интерком. — И печенье? — спросил он Дохерти.

— Можно и печенье, — сказал Дохерти. Приходилось заново привыкать к этой полной опасностей жизни. В казармах САС, расположенных в Стирлинг-Лайнз, утверждали, что от этого печенья из крутого теста, выпеченного в местной столовой, подразделение понесло больше потерь, чем от террористов. Разумеется, это была изощренная ложь — на самом деле от печенья из строя выходили не чаще, чем от смерти.

— Есть новости от Рива? — спросил Дохерти.

— Нет, но, насколько нам известно, жена его по-прежнему работает в госпитале в Сараеве.

— А откуда такая информация поступает?

— У МИ6 есть свой человек в этом городе. Не спрашивай меня зачем. Министерство иностранных дел попросило его разнюхать там кое-что для нас.

Дохерти принесли чай и сомнительного вида печенье.

— Я собираюсь захватить ее с собой, — сказал он Дэвису. — Даже если они и разошлись, я полагаю, уж скорее всего он послушает ее, чем кого-либо еще.

— Что ж, спросишь у нее, когда доберешься туда...

— В Сараево? — спросил Дохерти с полным ртом. Печенье невозможно было разгрызть — оно было твердым, как камни.

— Да, в этом году оно что-то не удалось, — сказал Дэвис, замечая выражение лица Дохерти, отчего шотландец подумал, уж не хранил ли КО в своем подвале образцы этих проклятых выпечек с указанием года, как на марочных винах.

— Сараево выглядит вполне подходящим местечком для начала операции, — продолжил Дэвис. — Там у нас Нена Рив и для связи — человек МИ 6. Кстати, его зовут Торнтон. Должны быть там и уроженцы Завика, которые расскажут тебе о городе и его окрестностях. Плюс к тому, там есть подразделение ООН и куча журналистов. Так что сможешь разработать самый выгодный маршрут и узнать, чего ждать по дороге. Ну а в этот чертов город мы тебя, разумеется, доставим.

— Я думал, там аэропорт закрыт.

— Открыли в очередной раз пару дней назад, для свободных полетов. Правда, нет никакой уверенности, что завтра он будет открыт. Если сербы не садят туда из артиллерии, с холмов, так сербы с мусульманами стреляют друг в друга через посадочную полосу. А если обе стороны почему-то ведут себя тихо, значит, наверняка там пурга. И вообще, чем больше я знаю об этой войне, тем меньше мне хочется, чтобы мои люди были вовлечены в нее.

Дохерти глотнул чайку, почти очистив рот от остатков печенья.

— Сколько человек я могу взять с собой? — спросил он.

— На твое усмотрение. Но я счел бы достаточной группу из четырех человек.

— Я тоже. А что, Клинок Уилкинсон и Бен Невис в порядке?

Даррен Уилкинсон и Стюарт Невис были двумя из троих, которые высадились с ним на аргентинском берегу во время Фолклендской войны. Третий, Ник Вакнадзе, уволился из САС, и Дохерти считал этих двоих почти идеальными товарищами в бою.

— Боюсь, Невис сейчас в гипсе. Они с женой поехали на рождественские праздники покататься на лыжах во Французские Альпы, и он сломал ногу. А вот сержант Уилкинсон под рукой. И, я думаю, он запрыгает от радости, что у него есть шанс смыться от муштровки новобранцев в Биконе.

— Хорошо. Я уже соскучился по его устрашающему чувству юмора.

— А как насчет остальных?

Дохерти на минуту задумался.

— Да я уж давно не владею ситуацией, босс...

— Ты помнишь колумбийское дело? — спросил Дэвис.

— Кто же такое забудет?

В 1989 году один из инструкторов САС, посланный в помощь колумбийскому армейскому подразделению по борьбе с наркотиками, был похищен вместе с известным местным политиком одним из кокаиновых картелей. К делу подключили группу из четырех человек, которые занимались разведкой, затем им на помощь была сброшена рота парашютистов. Один из вертолетов, забиравших всех обратно после завершения операции, был уничтожен, и эта группа из четырех человек и спасенный инструктор были вынуждены покидать Колумбию пешком. Во время этого похода двое из них были убиты, но группа перевалила через горный кряж высотою в десять тысяч футов, преследуемая по пятам агентами картеля, и тем самым приобрела легендарный статус в среде войск специального назначения.

— Винвуд в Гонконге, — сказал Дэвис, — а что скажешь насчет капралов Мартинсона и Робсона? Они уже доказали, что могут передвигаться в горах, а, похоже, в этой Югославии — или как там она сейчас называется — этих гор полным-полно. И, — лицо его осветилось внезапным энтузиазмом, — у меня такое ощущение, что Мартинсон обладает еще одним полезным качеством. — Он потянулся к интеркому.

— Принесите мне послужной список Мартинсона, — приказал он.

Дохерти прихлебывал чаек, позволяя Дэвису самому наслаждаться волнующим моментом.

Принесли досье, Дэвис пробежался по страницам и ткнул пальцем в какое-то место на последней.

— Сербскохорватский язык, — сказал он торжествующе.

— Что? — воскликнул Дохерти. Он ушам своим не мог поверить. В подразделении у них служил человек, который мог говорить по-сербскохорватски!

— И ты должен понимать, что это означает, — сказал Дэвис. — Нам сейчас нечасто приходится участвовать в боевых действиях. И парни, которые рвутся в бой, не теряют времени даром и учат языки. Так что если вдруг нас бросают в какую-то точку, то у тех, кто знает эти новые языки, всегда есть шанс быть первым в списке.

— И в этот раз, похоже, Мартинсон сорвал банк, — сказал Дохерти, беря досье и разглядывая фотографию. — Он даже похож на славянина, — добавил он.

— Еще он врач, как и Уилкинсон, что тоже может оказаться далеко не лишним там, куда вы направляетесь. А еще он твитчер. Любитель наблюдать за птицами, — пояснил Дэвис, заметив недоумение на лице Дохерти. — В Боснии наверняка полно редких видов.

— Что ж, буду наблюдать, — холодно сказал Дохерти. Он никогда не мог понять, что за удовольствие людям от лицезрения птиц. — А что можно сказать о Робсоне?

— Он подрывник и дружит со снайперской винтовкой. Так Что у вас нет только связиста, но я думаю, эти функции ты возьмешь на себя.

— Эти PRC 319-е сами работают, — ответил Дохерти. — А кстати, с кем нам держать связь?

— В случае необходимости связываетесь с одним из британских подразделений, входящих в состав войск ООН.

— Но вовлекать их в эту миссию нельзя?

— Нет. Да и вы будете не в своей воинской форме. Ваша миссия примерно столь же официальна, как и у Кима Филби.

— То есть если дело дойдет до разборок, то мы всего лишь шайка англичан, решивших помочь своему приятелю?

Дэвис открыл было рот, чтобы возразить, но закрыл.

— В общем, да, — наконец признал он.

А в это время приблизительно в двадцати милях к югу Крис Мартинсон осторожно пробирался по лесу, стараясь не наступить на какую-нибудь ветку. Он застыл на минуту, навострив уши, когда справа раздался резкий хохочущий звук. Звук уже был ближе, но птицу все равно не было видно. И вдруг она появилась в просвете между Деревьев, летя, казалось, прямо на него, а ее красный хохолок, черная головка и зелено-золотые крылышки казались в этом зимнем лесу чуть ли не принадлежностью тропиков.

В последний момент птица увидела человека и, сделав крутой вирах влево, исчезла в еловых посадках.

Зеленый дятел не являлся редкой птицей, но очень нравился Мартинсону, который считал неполной свою прогулку от Херефорда до Динского леса, если за день не встречал ни одной особи. Он улыбнулся и продолжил свой путь.

Еще через четверть мили он оказался на гребне небольшого холма, откуда поверх деревьев открывался вид на устье реки Северн. Здесь какая-то добрая душа вкопала кованную из железа скамейку, и Крис с мысленной благодарностью уселся, отложив бинокль в сторону и развернув пакет с принесенным с собою обедом. Пока он жевал первую булочку с тунцом, над головой к устью реки пролетел косяк белых гусей.

Хорошо, что он выбрался в этот день, решил Крис. Чем старше он становился, тем тяжелее переносил заточение в казармах. Чувствовалось, что пришла пора обзаводиться собственным домом, но Крис все никак не мог смириться с этой мыслью. Квартиру отыскать тяхело, да и придется постоянно иметь дело с каким-нибудь склочным владельцем, а покупать в собственность — это лишний хомут на шею при его-то настрое после ухода в запас заняться путешествиями.

В этом году ему пошел четвертый десяток, и откладывать решение об уходе на покой ухе дальше было просто невозможно. И признать ся, надоела ему уже эта привычная рутина, прерываемая лишь несколькими неделями отпуска в солнечном Армахе или экзотическом Кроссмаглене. Даже на птиц погода Северной Ирландии, казалось, наводила уныние.

Он провел рукой по колючему ежику стрижки. «Жизнь идет по проторенной дорожке, — подумал он. — Хоть и по достаточно удобной, ничего не скажешь, но по проторенной». Он так и не завел себе близких друзей в полку, с тех пор как три года назад Эдди Уилшоу вместе с тем парнем из Хокни погибли в Колумбии. Да и ни с одной женщиной ему так и не удалось наладить приличных отношений. Последняя, которую он выгнал, сообщила ему, что он вообще живет на своей отдельной планете, вдали от остальных людей.

Он весело улыбнулся этому воспоминанию. Вероятно, она была права, и вот уже наступает время немного поближе придвинуться к людям, но...

За прогалиной на дерево уселся дрозд и начал призывно «тикать». Крис, наблюдая за ним, наслаждался великолепием природы и размышлял о том, что у жизни на отдельной планете есть и свои прелести.