Боснийский ад

1

— Папочка, ну помоги же! — не выдержала Мари.

Мольба дочери вернула Джеми Дохерти к делам земным. Шестилетняя Мари старательно пыталась упаковать подарок, выбранный ею для маленького брата, и, того гляди, могла запутаться в липкой ленте.

— О’кей, — сказал он, стараясь освободить девочку.

Мысли его вернулись к жене, которая в то же самое время занималась тем же самым с четырехлетним Рикардо. Рождество для Исабель всегда было временем неудачным, по крайней мере последние восемнадцать лет. Святки 1975 года она провела в заточении в подземельях и пыточных камерах военно-морского технического училища в предместьях Буэнос-Айреса, и хотя физические раны уже давно исцелились, духовные все еще давали о себе знать.

Он вспомнил, как познакомился с будущей женой в вестибюле гостиницы в Рио-Галльегос. Фолклендская война была в самом разгаре, и вечером этого дня войска высадились у Сан-Карлоса. Он возглавлял разведывательно-патрульную группу САС, а она была британским агентом, предавшим свою родину из-за ненависти к хунте, убивавшей и мучившей ее друзей, а саму ее отправившей в изгнание. Так, сражаясь плечом к плечу, они дошли, перевалив через горы, до Чили.

Более десяти лет прошло с того дня, и почти столько же они были женаты. Поначалу Дохерти полагал, что их взаимная любовь исцелит и ее память, и его боль от потери первой жены, но постепенно ему стало ясно, что, несмотря на сильную любовь к нему и к детям, что-то внутри ее уже никогда не восстановится. Постоянно нося в себе эту боль, она уже не сможет избавиться от воспоминаний, от того, что узнала, как жестоко человеческие существа могут обращаться друг с другом.

Дохерти потолковал об этом со своим старым другом Лиэмом Макколлом; тот, хотя и не знал Исабель, несколько раз беседовал с постоянным советником САС. Так вот и ушедший на покой священник — сам Лиэм, в конце концов пришел к выводу, что разговаривать с ней на эту тему можно и можно рассчитывать, что это делу не повредит, но тем не менее ему, Дохерти, придется примириться с тем, что некоторые раны не исцеляются.

Он пытался с ней разговаривать. «В конце концов, — убеждал он себя, — не так уж мало довелось повидать смертей и жестокости за свою военную карьеру: покидало от Омана до Гватемалы». «Это совсем другое дело», — сказала она. Природа исполнена смерти и видимости жестокости. Ей же пришлось увидеть то, что присуще лишь человеку — маску зла. Ему этого видеть не довелось, и она надеялась, что не доведется. Эго почему-то отдалило их друг от друга. Нет, образовалась не трещина — они ведь не конфликтовали, — а просто дистанция. У него было такое ощущение, словно он в чем-то не оправдал ее надежд. Он понимал, что смешно так думать. Но это ощущение жило в нем.

— Папочка! — воскликнула выведенная из себя Мари. — Не отвлекайся!

Дохерти улыбнулся ей.

— Извини, — сказал он. — Я задумался о мамочке.

Дочка, в свою очередь, сама задумалась над этим объяснением, глядя в пространство голубыми глазами, которые так необыкновенно контрастировали со смуглой кожей, доставшейся ей в наследство от матери.

— Ты можешь думать о ней, когда я пойду спать, — пришла она к выводу.

— Хорошо, — согласился Дохерти и последующие десять минут полностью посвятил упаковке подарка для Рикардо, а заодно и искренне одобрил предложения Мари, изменившей расположение на елке серебряных колокольчиков и мишуры. Пришло время ложиться спать, и читать сегодня Рикардо была его очередь. Покончив с этим, он на минутку остановился в дверях комнаты Мари, слушая, как читает Исабель, и любуясь тем, как ночник высвечивает корону вокруг склоненной над кроваткой темноволосой головы жены.

Он сошел вниз, благословляя судьбу за то, что подарила ему эту женщину. Немногим мужчинам, полагал он, посчастливилось встретить на жизненном пути хотя бы одну такую женщину, а ему повезло дважды. И с обеими, правда, было связано понятие «жертва». Крисси погибла в автокатастрофе спустя лишь несколько месяцев после их свадьбы, отчего он ушел в штопор пьянства и жалости к себе, что чуть было не стоило ему карьеры и самоуважения. Его, как и Маргарет Тэтчер, спасла Фолклендская война, и в разгар этого конфликта судьба подарила ему Исабель, исстрадавшуюся и нуждавшуюся в сердечном лечении. Но он не жаловался. И теперь, в прекрасном возрасте — в сорок два года — Джеми Дохерти не поменялся бы местами ни с одним мужчиной.

Он прошел в кухню, открыл банку пива и вылил ее содержимое в полупинтовую кружку, которую прихватил в качестве трофея из офицерской столовой в Дофаре почти двадцать лет назад.

— А мне? — улыбаясь, спросила от двери Исабель.

Он улыбнулся в ответ и потянулся за другой банкой.

Она села по другую сторону кухонного стола, и они несколько минут провели в молчании. И он заметил, что она уже не улыбается.

— Тебя что-то тревожит? — спросила вдруг она.

«Ты», — подумал он.

— Ничего особенного, — сказал он. — Разве что будущее. Мне же еще не приходилось выходить в отставку. Странное ощущение. — Он вдруг усмехнулся. — Кстати, отставка на носу, а мы еще и не решили даже, на каком континенте будем жить.

— А куда торопиться? — спросила она. — Пусть хоть Рождество пройдет. — Она поставила полупустой стакан. — Ты по-прежнему хочешь рыбу с жареной картошкой? — спросила она.

— Угу, я займусь ими.

— Ну, оставайся здесь. А я хочу немного подышать свежим воздухом.

«И побыть немного в одиночестве», — подумал Дохерти.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Si, noes problema.

Дохерти, попивая пиво, задумался, много ли домов в Глазго, где все четверо обитателей частенько переходят в общении с английского на испанский и обратно, даже не замечая этого. На последнем он заговорил после полугодового скитания по Мексике после смерти Крисси. Исабель овладела искусством билингвизма задолго до встречи с ним, во время семилетнего изгнания в Англию.

Но вряд ли языковые странности были самой удивительной причудой в их отношениях. Когда они познакомились, он был ветераном САС с десятилетним стажем, а она — одним из немногих оставшихся в живых членов аргентинского городского партизанского движения. Если бы в «Сан» узнали обстоятельства их брака, то, надо полагать, статья вышла бы под заголовком что-нибудь вроде «Герой САС обвенчался с красной аргентинкой».

Общественное мнение, особенно либеральное, представляло себе это движение сборищем высоко тренированных штурмовиков правого толка. Часть правды в таком представлении была, особенно после многочисленных акций парашютистов в восьмидесятых годах, но только часть. Как среди ветеранов, так и среди новичков в САС было немало людей, подобных Дохерти, выходцу из семьи с сильными лейбористскими традициями, и потому не склонных допустить проникновения правых влияний в какие бы то ни было воинские формирования.

По возвращении с Фолклендов и памятуя о состоянии Исабель, Дохерти серьезно размышлял, стоит ли продолжать службу в армии. К тому времени он решил, что уже ни одна из задач, возлагаемых на него сменяющимися британскими правительствами, серьезно его не волнует. А когда приходит такое настроение, самое время подавать заявление об отставке.

Итак, большую часть из прошедших десяти лет они прожили вне Херефорда. Она во время миссии в Аргентине работала под маской автора путеводителей, и пара запросов подтвердили, что рынок подобных книг расширяется с огромной скоростью. Она так и не закончила ту, которая посвящалась южной Аргентине, но предложение стать третьим членом группы, работавшей под таким же прикрытием в Чили, было с радостью принято, и это уже привело к написанию двух других книг о странах Центральной Америки. А это означало, что она уезжала из дома на несколько недель, но и Дохерти частенько надолго отлучался за границу, особенно после перевода в разряд инструкторов САС. Всякий раз, когда представлялась такая возможность, они путешествовали вместе, и Дохерти все сильнее влюблялся в Латинскую Америку, с тех пор как впервые увлекся Мексикой.

Затем появилась Мари, а спустя два года и Рикардо. Исабель теперь была вынуждена ограничиваться по большей части ролью редактора, что оплачивалось выше, но было гораздо менее интересно. Теперь же, когда Рикардо приближался к школьному возрасту, а Дохерти лишь неделя оставалась до увольнения в запас, наступал момент принятия серьезного решения. Чем заниматься дальше? И оставаться ли жить в Шотландии или перебираться в Латинскую Америку? Как говорила Исабель, торопиться было некуда. Недавно она унаследовала — к собственному удивлению — несколько тысяч фунтов стерлингов от матери, адом, в котором они сейчас жили, являлся, в сущности, подарком Лиэма Макколла. Священник получил в наследство коттедж на острове Харрис, что в составе Гебрид, и решил уехать туда, предложив семейству Дохерти в пользование на неопределенное время свой дом в Глазго.

Возможно, торопиться и некуда, но как бы Дохерти ни нравилось проводить время с Исабель и детьми, бездельничать он не привык. Военная жизнь чревата чередой безмятежных периодов, но всегда остается шанс, что на следующий же день ты будешь брошен в точку на другой стороне Земли, где от тебя потребуются все резервы ума, тела и души. И Дохерти понимал, что должен найти себе достойное занятие, во всяком случае то, с чем можно было бы сражаться.

Он принялся расставлять тарелки, соль, кетчуп и уксус. Как раз вовремя, поскольку удивительный аромат жареной рыбы и картошки выбрался за входную дверь и достиг носа его жены.

— Тебе треску, а мне пикшу, — сказала она, раскладывая порции по тарелкам. — А я купила вина, — добавила Исабель, извлекая бутылку из кармана пальто. — Я подумала...

В гостиной зазвонил телефон.

— Кто бы это мог быть? — спросила она, направляясь к аппарату.

Дохерти разделывался с куском рыбы, когда Исабель вернулась.

— Это твой бывший КО, — сказала она, называя командира как любая жена военного. — Барни Дэвис. И такое ощущение, что он звонит из паба.

— Может быть, они решили удвоить мою пенсию, — попытался пошутить Дохерти, размышляя, какого черта Дэвису нужно от него.

Вскоре это выяснилось.

— Дохерти? Извини, что звоню в такой час, но нам надо бы встретиться, — сказал Дэвис.

Дохерти удивленно поднял брови. Звук голоса был такой, словно Дэвис говорил из какого-то паба. Дохерти попытался вспомнить, какую из херефордских гостиниц предпочитал Барни Дэвис.

— О’кей. А насчет чего? Это не подождет до конца Рождества?

— Нет, лучше бы сегодня вечером.

— А ты где? — спросил Дохерти.

— В баре на Центральном вокзале.

Итак, КО находился в Глазго. И, может быть, в Глазго он прибыл только затем, чтобы встретиться с ним. Интересно, зачем же?

— Извини, что так вот сразу, не предупредив заранее, но...

— Ничего страшного. Через час, скажем, в девять.

— Замечательно. Ты не подскажешь, где бы нам лучше посидеть?

— Угу, в «Слаг и Спорран», что на Бреннан-стрит. Пешком можно дойти минут за десять, а если ты возьмешь такси...

— Я прогуляюсь.

— О’кей. Тогда иди прямо по улице, что начинается напротив главного входа в вокзал, затем повернешь налево, на Сочихолл-стрит, и через триста ярдов направо будет поворот на Бреннан-стрит. Паб располагается посередине, напротив плавательного бассейна.

— Вас понял, связь заканчиваю.

В трубке послышались гудки отбоя. Дохерти застыл на минуту с колотящимся сердцем и нарастающим волнением, а затем вернулся к рыбе и картошке. Он снял крышку, которой Исабель накрыла его тарелку, чтобы блюдо не остыло.

— Он хочет меня видеть, — сказал Дохерти со всей возможной небрежностью в голосе. — Сегодня вечером.

Исабель подняла на него встревоженные глаза.

— Рог que? — спросила она.

Он не ответил.

Подполковник Барни Дэвис, командир 22-го полка САС, без больших затруднений разыскал «Слаг и Спорран» и сразу же понял, почему Дохерти рекомендовал именно это заведение. В отличие от большинства британских пабов этот не был местом сборища юппи и не представлял из себя грязный шумный свинарник. Деревянные балки потолка были настоящими, а кабинки из темного полированного дерева, похоже, помнили еще прошлое столетие. Не было ни игральных автоматов, ни автоматических проигрывателей, чей грохот заглушал бы разговор. Только слышались умиротворяющие шлепки стрелок, посылаемых в доски игроками в дарт. Телевизор был выключен.

Дэвис заказал себе двойной эль и пристроился в кабинке, показавшейся ему более уединенной. За ближайшим столиком группа юнцов с прическами панков спорили о каком-то Фуко, о котором Дэвису не доводилось слышать. Причем из их разговора он так и не мог понять, кто же это — футболист, философ или режиссер. «Какие же они молодые», — подумал он.

Было без десяти девять. Дэвис попытался сформулировать, что сказать Дохерти, но вскоре отказался от этой попытки. Будет лучше и натуральнее, если заговорить экспромтом. Такую работу ему никому не хотелось бы предлагать, и уж в последнюю очередь Дохерти, у которого дети и жена.

Но выбора не было. Придется просить его. И, может быть, у Дохерти хватит здравого смысла отказаться.

Впрочем, сомнительно. У него у самого не всегда хватало здравого смысла, несмотря на собственных детей и жену.

— Привет, босс, — сказал Дохерти, появляясь за плечом и похлопывая его по спине. Боссом было принято в САС называть старшего офицера. — Что будешь пить?

— Э нет, я угощаю, — сказал Дэвис, поднимаясь. — Тебе чего?

— Пожалуй, пинта ирландского портера будет в самый раз, — сказал Дохерти. Он уселся и обвел взглядом полупустой паб, народу в котором было все-таки больше, чем ему бы хотелось. «И почему он предпочитает именно этот паб?» — спросил он сам себя. Из-за этого телевизора, по которому он видел отплытие воинского контингента на Фолкленды из портсмутской гавани? Из-за той первой шлюхи, которую он подцепил здесь, вернувшись из Мексики? В этом месте всегда пахло дурными предзнаменованиями. В той угловой кабинке они с Лиэмом обильно заливали свою печаль в тот день, когда Далглиш переехал играть за Ливерпуль.

Вернулся Дэвис с черным напитком. Дохерти всегда уважал этого мужчину как солдата, но что бывает редко, еще и как человека. От Дэвиса исходила какая-то трогательная человеческая печаль.

— Так что тебя заставило проделать путь до Глазго? — спросил Дохерти.

Дэвис скривился.

— Чувство долга, должно быть. — Он отпил эля. — В общем, я думаю, нет смысла ходить вокруг да около. Когда ты последний раз слышал о Джоне Риве?

— Да, наверное, с год назад. Он прислал нам рождественскую открытку из Зимбабве — это было с месяц после того, как его направили туда, — а потом еще коротенькое письмецо, и больше ничего. Мы-то оба не любители переписываться, обычно Нена и Исабель этим занимались... А что, Джон...

— Ты ведь был шафером на его свадьбе, не так ли?

— А он — на моей. И что из этого?

— Джона Рива уже восемь месяцев как нет в Зимбабве. Он находится в Боснии.

Дохерти осторожно опустил кружку и стал ждать продолжения.

— Мы полагаем, случилось следующее, — продолжил Дэвис. — Похоже, у Рива и его жены в Зимбабве наступила не лучшая полоса в их взаимоотношениях. Может быть, дело дошло и до разрыва, — добавил он тоном человека, которому пришлось познать и этот опыт человеческого общения. — Но, как бы там ни было, она оставила его и уехала туда, откуда родом, то есть в Югославию. А как они познакомились, тебе известно?

— В Германии, — сказал Дохерти. — Нена работала по приглашению в Оснабрюке, куда получил назначение и Рив. Обучаясь на доктора, она работала там медсестрой. — Перед его мысленным взором предстала Нена — высокая блондинка с широкими славянскими скулами и васильково-голубыми глазами. Семья ее считалась мусульманской веры, но, как и у большинства боснийцев, это было скорее данью культуре, чисто верой. Во всяком случае, Дохерти ни разу не приходилось бьггь свидетелем отправления ею религиозных обрядов.

Их размолвка его опечалила.

— Она забрала с собой детей? — спросил он.

— Да. В тот маленький городок, где она выросла. Местечко называется Завик. Это в горах, в стороне от любого другого населенного пункта.

— Насколько я знаю, ее родители по-прежнему проживали там.

— Да. И все было хорошо, пока в Боснии не началась эта заварушка. Можешь себе представить, что пришло на ум Риву. Я не знаю, что там показывали по телевидению в Зимбабве, но я могу поверить, что от таких кадров любой сбежал бы куда угодно, лишь бы подальше. А может, и нет. Во всяком случае, мы обо всем узнали, когда он уже был в пути. Вроде бы он прибыл туда в начале апреля, но на этом наша информация иссякает. Мы полагаем, что его приезд в Завик Нена использовала для того, чтобы уехать в Сараево. Может быть, он согласился сидеть с детьми, а может быть, она просто не хотела с ним встречаться. Кто знает? В любом случае, время она выбрала не самое удачное. В Сараеве воцарился настоящий ад, сербы стали лупить из пушек по всему, что движется, а снайперы их принялись отстреливать детишек, играющих на улицах. А она или не могла, или не хотела...

— Должно быть, в Сараеве с докторами не густо, — вслух подумал Дохерти.

Дэвис согласно фыркнул.

— Насколько нам известно, она по-прежнему там. А вот Рив — тут загадка потруднее. В начале июня мы получили от него письмо, где он объяснял, почему не может вернуться в Зимбабве. Дело в том, что он боится за безопасность своих детей, оставшихся в Завике...

— Я ничего не слышал об этом, — сказал Дохерти.

— Никто ничего не слышал, — сказал Дэвис. — Да и меньше всего нам хотелось бы рекламировать ситуацию, когда находящийся на действительной службе боец САС оказывается посреди Боснии. По многим причинам, в том числе и из соображений его же собственной безопасности. Но, как бы там ни было, этот городок оказался вовсе не таким безопасным местечком, как полагала жена Рива, и где-то в середине июля туда пожаловали незваные гости — большая группа нерегулярных сербских войск. Мы не знаем, что там произошло, знаем только, что сербы отбыли оттуда в деревянных ящиках...

— Ты думаешь, это Рив помог организовать оборону города?

Дэвис пожал плечами.

— Что ж, разве на него непохоже? Впрочем, мы не знаем. С тех пор полгода ничего не было слышно, а затем два месяца доносились только слухи.

— Какого рода слухи?

— О зверствах того или иного рода.

— Чтобы Рив этим занимался? Не поверю.

— Я тоже, но... Мы полагаем, что Рив — или кто-нибудь другой, но с тем же искусством — превратил Завик в город, защищенный настолько хорошо, что не стоит нападать на него. И все бы ничего, но придет зима, и город столкнется с отсутствием запасов продуктов и топлива и еще Бог знает чего, и тогда — мороз и голод, и возникнет необходимость делать вылазки. И что же тогда получается? Получается, что им все равно, кого грабить — они воруют и у боснийцев, и у сербов, и у хорватов. Вот и выходит, что никому не нравится, что есть какой-то городок, жители которого, представленные всеми тремя национальностями, плечом к плечу воюют против трех армий. Теперь можешь себе представить, против кого будет направлен их праведный гнев?

— Против нас?

— В общем, да. Потому что, согласно сербским и хорватским источникам, в центре Боснии окопался какой-то англичанин-дезертир, подобно Марлону Брандо из «Современного Апокалипсиса», и совершает набеги на всех и вся, наслаждаясь резней и безумием. И вероятно, что любой, прибывший, чтобы положить конец его бесчинствам, услышит со всех сторон только одно слово: «ужас, ужас».

— Я так полагаю, что наши политики в некотором смятении, — сухо сказал Дохерти.

— Какое там, они злы как черти! Они-то привыкли расхваливать наше подразделение, как образец самого высокого британского качества, а поскольку «холодная война» закончилась, они уже было подумывали сдать наши войска в наем ООН. Причина уважительная, поскольку что мы еще можем предложить? Руководящая армейская верхушка вся «за» — ведь это единственный стоящий аргумент в споре за ассигнования, которые им необходимы, чтобы существовать. И в этой войне за финансирование появление одного из представителей элитных войск во главе кучки людей, творящих бесчинства, не является лучшей рекламой их деятельности.

Дохерти мрачно улыбнулся.

— Вот так да, — сказал он, опустошая кружку. Теперь-то он понял, куда разговор клонится. — Еще выпьем? — спросил он.

— Да, спасибо.

Дохерти, передав бармену заказ, постоял у стойки, размышляя о Джоне Риве. Они знали друг друга почти двенадцать лет, познакомившись во время крутой передряги в Омане. Рив и тогда был сумасшедшим, и незаметно было, чтобы с возрастом он успокоился. Правда, Дохерти полагал, что если кто-то и мог регулировать этот огонь в Риве, не гася его совсем, так это только Нена.

«А что скажет Исабель относительно его желания отправиться в Боснию? — спросил он себя. — Вероятно, предпочтет сама его пристрелить».

Вернувшись в кабинку, он задал Дэвису очевидный вопрос:

— Так что ты от меня-то хочешь?

— Я не имею права просить тебя что-то сделать, — ответил Дэвис. — Ты больше не являешься бойцом нашего подразделения, да и все свое ты отслужил с лихвой.

— Угу, — согласился Дохерти. — Но все же, что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Кто-то должен поехать в Завик и втолковать Риву, чтобы он убирался оттуда. Сама по себе задача добраться туда не из легких. Ну и к тому же, если он кого-то и захочет слушать, то скорее всего только тебя.

— Может быть. Рив вообще-то никогда никого особо не любил слушать, разве что Нену. Но как же я доберусь до Завика? — спросил Дохерти. — И кстати, коли уж разговор зашел, где это вообще находится?

— Примерно в пятидесяти милях к западу от Сараева. Как туда добраться, мы еще не думали. Мы начнем думать об этом, как и когда, после того, как ты решишь...

— «Если ты берешься за эту миссию... — иронически процитировал Дохерти.

— ... запись будет уничтожена через десять секунд», — закончил Дэвис. Ясно было, что оба они в юности тратили время на эту убогую киношку «Невероятная миссия».

— Мне нужно потолковать с женой, — сказал Дохерти. — И что у нас со временем? — Ему почему-то вдруг запало, что он готов отправиться в Боснию и рискнуть там жизнью, но только после Рождества в семейном кругу.

— Ситуация не то чтобы горящая, — сказал Дэвис. — По крайней мере насколько нам из-вестно. Но мы бы хотели отправить команду в начале будущей недели.

— Приговоренным положен роскошный рождественский обед, — пробормотал Дохерти.

— Ну, все не так страшно, — сказал Дэвис. — Миссия не из разряда самоубийственных. Но, если тебе видится именно так, ты можешь просто не ехать в Завик. Я не из тех людей, которые приносят хорошего человека в жертву, лишь бы вызвать улыбки на лицах армейских бухгалтеров.

— Уговаривать не будем, — с улыбкой сказал Дохерти.

— Да, наверное, именно так говорили и Икару, — заметил Дэвис.

— Так ты, может быть, и не хочешь, чтобы я поехал? — полушутя спросил Дохерти.

— Если быть до конца откровенным, — сказал Дэвис, — то не хочу. Ты следишь за тем, что происходит в Боснии?

— Не так внимательно, как надо бы. Боюсь, жена знает больше.

— Это просто кошмар, — сказал Дэвис — И это еще не то слово. По данным нашей разведки, люди в Боснии творят друг с другом такое, чего не было в Европе со времен религиозных войн семнадцатого столетия, ну, может быть, за исключением событий на русском фронте в прошлую войну. Поступают донесения о массовых расстрелах, о том, как целые деревни сгоняются в церкви и сжигаются заживо, о насилиях в таких масштабах, что создается впечатление, будто проводится скоординированная политака на пытки и увечья, война без всякой морали и оглядки на человечность...

— В этом суть тьмы, — пробормотал Дохерти и ощутил, как по спине побежали мурашки, пока он сидит тут вот, в любимом своем пабе, в городе, в котором родился.

Подкинув Дэвиса до гостиницы, Дохерти медленно поехал домой, размышляя над тем, что поведал ему КО. Натура его как бы раздвоилась. Один не прочь был поехать, другой серьезно сомневался. С одной стороны — верность воинскому братству и тяга к приключениям. Но с другой? Разве сейчас он не обязан прежде всего хранить верность жене и детям? Ведь он уже не в армии.

Исабель в халате и со стаканом вина в руке смотрела вечерние новости. Тревога, казалось, исчезла из ее глаз, но вместо этого появился намек на холодность, словно она уже пыталась оградиться от его возможного предательства.

По иронии судьбы выпуск был посвящен войне в Боснии. Сюжет рассказывал о беженцах. Самодовольный, лощеный министр консервативного правительства объяснял, что, увы, в Британии просто нет места этим трагическим жертвам. В конце концов, Соединенное Королевство и так уже приняло больше беженцев, чем Лихтенштейн. Дохерти хотелось взять этого министра, посадить в транспортный самолет «энтерпрайз» и сбросить этого ублюдка где-нибудь в Тузле или Сребренице, чтобы до него дошла наконец реальность всего происходящего.

Он вылил в бокал остатки вина и обнаружил, что Исабель не сводит с него горящего взгляда.

— Ну? — спросила она. — Чего он хочет?

— Чтобы я поехал и забрал Джона Рива оттуда, — сказал Дохерти, указывая на экран.

— Но он же в Зимбабве...

— Уже нет. — Дохерти пересказал ей историю, которую услыхал от Дэвиса.

Когда он закончил, Исабель несколько секунд созерцала донышко бокала, затем подняла на него глаза.

— Они хотят, чтобы ты просто поехал и поговорил с ним?

— Они хотят знать, что там на самом деле происходит.

— И что же, по их мнению, ты должен ему сказать?

— Они не знают. Будет зависеть от того, что он там уже натворил.

Исабель на минуту задумалась.

— Но ведь Рив твой друг, — сказала она, — твой товарищ. Разве ты ему не доверяешь? Неужели ты не веришь, что, чем бы он там ни занимался, на это у него есть веские основания?

Настала очередь Дохерти задуматься.

— Нет, — сказал он наконец. — Я не потому стал его другом, что считал его безгрешным. Если то, что он делает, правильно, я так и скажу. И ему, и Барни Дэвису. И наоборот.

— Тебя отправляют одного?

— Я не знаю. Опять же, если я соглашусь.

— То есть, дам ли я тебе мое благословение.

— Нет, не в этом дело. Я не это хотел сказать. Просто я уже ни в армии, ни в нашем полку не служу. У меня есть возможность выбора.

В улыбке Исабель отразились и печаль, и удивление.

— А ведь они тебя по-прежнему считают своим, — сказала она. — Мало одного долга и чувства товарищества, так они еще и делают вид, что ты сам все решаешь.

Он так же печально улыбнулся в ответ.

Исабель встала и пересела к нему на софу. Дохерти обнял ее за плечи и притянул к себе.

— Если бы не niftos, я бы поехала с тобой, — сказала она. — Тебе наверняка понадобится кто-нибудь, кто бы прикрывал тебя со спины.

— Кого-нибудь я найду, — ответил он, целуя ее в лоб. С минуту или чуть больше они сидели в тишине.

— Насколько это может быть опасно? — наконец спросила Исабель.

Дохерти пожал плечами.

— Вряд ли можно понять, пока там не окажешься. Там находятся войска ООН, но я не знаю, располагаются ли они в тех же местах, что и Рив. Есть надежда на зиму — мало найдется психопатов, желающих разгуливать по снегу высотой шесть футов. Но военная зона есть военная зона. Это не пикник.

— Кому вообще взбредет в голову выбираться из дому в такую погоду? — сказала она.

— Видимо, мне, — ответил он тихо.