Cлужанка двух господ

Глава 6

По дороге домой я зашла к тете в клуб. Если здешний театр — уменьшенная копия знаменитого «Ла Скала», то и здешний ночной клуб был выстроен по столичному образцу, слегка смягченному провинциальным бюджетом. Мраморная лестница, покрытая красной дорожкой, присутствовала, но насчитывала всего три ступеньки. Швейцар надел свой форменный мундир на клетчатую рубашку. Из кухни явно тянуло запахом подсолнечного масла, а габариты танцовщиц заставляли опасаться за целостность пресловутого шеста на крохотной эстраде. Зато никто не косился на мой явно не клубный вид.

— А Вера Александровна сегодня дома, — ласково приветствовала меня девушка-администратор. Но и дома тети не было. Очевидно, под домом следовало понимать резиденцию Сергея Владимировича. Я позвонила ему, и услышала бодрый тетин голос:

— Отыскалась, пропажа?

— Еще неизвестно, кто из нас пропажа. Дома-то ты не ночуешь.

— А это чтобы не мешать тебе молодых любовников приводить, — отпарировала тетя.

— А ты злая, — я обиженно надула губы, — и это будет тебе дорого стоить.

— Уже. Заглянула сегодня домой и положила кое-что в холодильник. Кстати, Сергей Владимирович тебя в гости приглашает на послезавтра, придешь?

А это очень даже кстати, надо ближе познакомиться с «такими людьми». Я поспешила к холодильнику. Вот открою сейчас дверцу, сделаю бутерброд, налью в ванну воды, плюхнусь, сжимая в левой руке бутерброд, а в правой — любовный роман… Кто-то осторожно постучал в окно. Недоумевая, я открыла дверь. На пороге стоял Максим.

— Ты как здесь очутился? — удивилась я.

— Сбежал из больницы, — страх в голосе Максима смешался с надеждой.

— А мой адрес откуда знаешь?

— Так на столе в коридоре список работников лежит, с адресами и телефонами.

Ну надо же, а я ни разу не посмотрела, что там за листок белеет. Завтра же перепишу все адреса.

— А что же ты теперь будешь делать? — спросила я Максима.

Он замялся, опустил глаза, набрал побольше воздуха и произнес на выдохе:

— Пусти переночевать, — и, не останавливаясь, продолжил, — мне домой сейчас нельзя — туда из больницы придут, менты заглянут, а через пару дней все успокоится, и я огород вскопаю, воды натаскаю, мамке морду набью, чтобы бабушку не обижала, понимаешь?

— Понимаю, — ответила я, — заходи.

Я проделала для Максима все, о чем сама мечтала. И ни о чем его не расспрашивала. Наверное, поэтому, отправляя в рот третье по счету пирожное, Максим сам рассказал свою историю. Восемь лет назад, отравившись самопальной водкой, умер его отец. Мать, и до этого прикладывавшаяся к бутылке, запила еще сильней. Бабушка попала в больницу. Шестилетнего Максима определили в детский дом. Ему там не нравилось, и он мечтал вернуться в родное гнездо. Бабушка поправилась и часто навещала внука, но оформить опеку не позволяло слабое здоровье. Мать много пила и часто меняла любовников. Пять лет назад она родила Катьку. Кто был Катькиным отцом, не знала и сама роженица. За девочкой ухаживала бабушка. Она же покупала ей одежду, а игрушками сестру снабжал Максим — таскал потихоньку из детского дома. Большим подспорьем к пенсии служил огород. Но с каждым годом бабушке все труднее было его обрабатывать. Лет с десяти Максим начал регулярно сбегать из детского дома по несколько раз в год: весной — огород вскопать, летом — прополоть, осенью — выкопать картошку. После побега Максима отправляли в больницу. Несомненно, желание помочь больной бабушке — признак страшного психического заболевания. Но Максим воспринимал наказание спокойно. Ждал, когда закончит девять классов и поступит учиться на автослесаря. Но в этом году в детском доме сменился директор, и Максима отправили в больницу, не дожидаясь побега, для профилактики. Пусть просидит сезон весенних полевых работ под замком, у администрации голова болеть меньше будет.

— Просто так взяли, посадили в машину и отправили в больницу?

— Ну, директриса вызвала в кабинет, спрашивает: «Убегать будешь?» — а я сказал, что ненадолго. А директриса разозлилась и кричит: «Я тебя отучу убегать, сейчас в больницу поедешь!» Я тоже разозлился и тоже закричал: «Дура!» Она меня в кабинете заперла, а там на окне решетка. Я от злости стул в кабинете сломал. А потом приехала «Скорая помощь», и меня в больницу увезли. А мне огород нужно вскопать. Картошку пора сажать.

— А большой огород-то?

— Не, всего шесть соток. Еще посадить нужно помочь. В хате побелить — бабушка давно хочет. Пожалуй, на неделю работы.

— А потом?

— А потом снова в больницу.

Он замолчал.

— Хочешь еще пирожных?

— Не, наелся. А это все твое? — Максим обвел руками кухню и все, что стояло на столе.

— Нет. Хозяйка посторожить попросила. А еда — вроде зарплаты.

— Жаль. Ты — добрая. А где ты живешь?

— В Москве. Сюда от мужа сбежала.

— Пил? — понимающе кивнул Максим.

— Изменял, — ответила я.

— Мамка тоже папку лупила, кричала, что он с другими таскается, а когда умер — плакала.

— А ты мать любишь? — спросила я.

Вопрос оказался для Максима неожиданным. Похоже, никто и никогда его об этом не спрашивал. Поэтому он помедлил, прежде чем ответить.

— Она хорошая. Только когда денег на водку нет, злая делается. Катьку бьет, чтобы бабушка денег дала. Бабушка Катьку жалеет и дает. А когда я дома, мать себя тихо ведет.

— Тебя, что ли, боится?

— А я ей бутылку приношу.

— А где же ты бутылку берешь?

Максим пожал плечами:

— В соседнем дворе самогон гонят. Я тетьке Сашке огород вскопаю, она со мной самогонкой расплатится.

— А участковый про самогонку знает?

Максим посмотрел на меня с удивлением: я вправду такая дура или прикидываюсь?

— Конечно, знает. Он всегда исправно за деньгами приходит. А если меня увидит, обязательно спросит: «Ну что, Максим, с огородом управился? Можно тебя ловить и в детский дом везти?» Он хороший. Это директриса противная и воспиталка. Все время у нас сигареты отбирает, а сама на задний двор в кусты курить бегает.

— Понятно. Слушай, а зачем ты куришь? Вредно, и расход большой.

Максим вздохнул, совсем по-взрослому. Мужик, обремененный мужицкими заботами.

— Надо бросать. Трудно только, все мои друзья курят.

— Я тоже твой друг, и я не курю.

Максим колебался. Я ждала, хотя в душе себя ругала: «Ну чего я к пацану прицепилась, пусть бы себе курил…» Наконец Максим решился — сунул руку в карман и достал помятую пачку «Примы».

— На, выкинь, больше не буду.

Я задумалась: выбросить сигареты самой или предоставить это Максиму. Мол, ты принял решение, ты и выполняй. Открыла было рот, чтобы произнести эти правильные слова, и — закрыла. Максим смотрел на меня снизу вверх с недоверчивой надеждой.

— Давай, — протянула я руку. Взяла пачку, высыпала сигареты в унитаз, спустила воду, а пустую пачку бросила в мусорное ведро.

— А теперь чистить зубы и спать. Я постелю тебе на диване.

— Хочешь, я тебе тоже огород вскопаю?

— Хочу. Лопата в сарае во дворе.

Максим уснул быстро, а я наконец-то добралась до ванны и любовного романа. Но лорд Грей казался уж очень картонным. И Лехин маньяк — совсем не страшным. Ну в самом деле, что такое смерть рядом с невозможностью залезть среди бела дня с ногами на диван, открыть пачку чипсов и включить телевизор, хрустя поджаренной картошкой. А ведь в детском доме этого делать нельзя. Нельзя среди ночи прошлепать на кухню и заглянуть в холодильник. Нельзя лежать в ванне с книгой в руках. Нельзя громко ссориться и плакать, если тяжело на душе. Нельзя сказать взрослой тете: «Дура». Нельзя завести котенка. Нельзя сделать рогатку. Нельзя с балкона пускать бумажные самолетики или обливать прохожих водой в жаркий летний день. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Можно только быть послушным мальчиком.

Один раз в своей жизни я была в пионерском лагере, когда летние каникулы совпали с очередным папиным переводом. До этого каждое лето мы проводили в деревне. Там было много работы, но и много свободы. Мы могли гулять до утра, есть что угодно, сидеть в речке до посинения, ходить босиком. Правда, от прополки огорода, стирки и уборки нас тоже никто не освобождал. Но работа не казалась обузой. Спрашивали только за результат, процесс никто не контролировал. Мы с троюродной сестрой считались девками работящими и справными. А в лагере! В палатах можно было находиться только ночью или во время тихого часа. Кормили нас пять раз в день, но по расписанию. И хотя еды было много, я все время ходила голодная. Купаться разрешали при температуре воды не ниже двадцати двух градусов. И не заплывать за буйки! Никакой работы, но множество мероприятий. И бедная библиотека. Я еле дождалась конца смены и со слезами на глазах упросила маму взять меня домой. Лучше я помогу ремонт делать и чемоданы паковать. Больше мы в детских учреждениях не отдыхали и ничуть об этом не жалели. Но прожить в режиме пионерского лагеря всю жизнь!

Я заглянула к Максиму, поправила сползшее одеяло и отправилась спать. И кто придумал вставать в семь утра? К моему огромному удивлению, я не только встала в семь утра, но и сделала зарядку, и облилась холодной водой, и сварила картофельное пюре. Не будет же Максим питаться одними бутербродами. А Максим спал. Кивнул, не открывая глаз, на мое: «Пока».

Больница встретила меня настороженной тишиной. Дверь из приемной в коридор сегодня оказалась запертой изнутри. Я постучала. Открыл мне, не поверите, — Леха.

— Привет, а ты что здесь делаешь?

— Показания снимаю. Говорят, ты — организатор побега.

— Какого побега? — очень натурально удивилась я.

— Да пацан отсюда вчера сбежал. Старшая медсестра с пеной у рта утверждает, что это ты подстроила. И чего она на тебя взъелась?

— Не знаю. Такая представительная пожилая женщина. Стресс, наверное.

— Видно, здорово ты ее достала. Не зарываешься?

— Думаешь, она маньяк? — я сделала страшное лицо.

— Думаю, — Леха потянул меня в приемную, — тебе надо быть поосторожнее.

— Боишься, что уволят?

— Дура, — разозлился Леха, — труп твой не хочу опознавать. Что-нибудь узнала?

— Воспитательница Новый год встречала у дочки и вернулась только после Рождества.

— Хорошо, одним подозреваемым меньше.

— Молодой врач, Светлана, кажется, в сентябре и октябре была на курсах повышения квалификации.

— С натяжкой. От областного центра два часа на электричке.

— Оксана делает выписки из историй болезни, знает все про детей.

— Познакомься с ней поближе.

— Постараюсь. И знаешь что… — я замялась очень естественно.

— Ну, что еще придумала?

— Хочу к психологу на прием напроситься.

— Мысль правильная, только… — Леха остановился, взвешивая: сказать — не сказать. И продолжил: — Смотри, не влюбись.

— Ревнуешь? — захихикала я. — К этому коротышке?

— Ну, — смутился Леха, — знаешь, все эти истории про врача и пациентку, вроде пациентка должна во врача влюбиться…

Доля истины в этих словах была. Во всяком случае, Генка признания в любви получал регулярно. И неудивительно. Нет такого мужчины на свете, кроме аналитика, способного целый час внимательно слушать женскую болтовню. Восхищенные дамы даже забывали, что эту внимательность они регулярно оплачивают в конвертируемой валюте.

— Так то пациентки, а я — сыщик. Буду следить за ним, как кошка за мышкой, — успокоила я Леху.

— Сыщик ты мой, — Леха шутливо обнял меня и шепнул в самое ухо, — я зайду сегодня вечером.

Для профилактики, так сказать.

— Через пару дней, — смутилась я, — понимаешь…

— Понимаю, — согласился Леха.

Наверное, решил, что у меня критические дни. И правильно. Пусть подождет, пока Максим спит на диване в гостиной. Я достала из кармана ключ и открыла входную дверь. Леха небрежно чмокнул меня в щеку и побежал. Прямо к «Жигулям», приткнувшимся у ограды. А я-то их и не заметила. Сыщик, называется.

— Эй, — спохватилась я, — кто же с меня обвинение в организации побега снимет?

Но Леха только помахал рукой и сел в машину. Я вздохнула и пошла в раздевалку. Наверное, сменщица ругает меня на чем свет стоит. Из-за разговора с Лехой я опоздала на пятнадцать минут. В игровой царило уныние.

— Привет, — весело крикнула я, — что сидите, будто жабу проглотили?

— Так ведь Максим сбежал, — отрапортовал Вовка.

— Знаю, только что с милиционером беседовала.

— И он вас отпустил? — удивлению мальчишек не было предела. — А Анна Кузьминична сказала, что вас арестуют. А еще Анна Кузьминична сказала, что вас уволит, — Вовка не унимался.

— Слушай, Вовка, ведь тебя лупят все кому не лень. Неужели ты до сих пор не усвоил, что доносчику всегда достается первый кнут?

Мальчишки довольно засмеялись. Вовка надулся и отошел в сторону.

— Извините, — повернулась я к пожилой нянечке, сидящей на стуле у двери, — действительно, милиционер задержал. А почему детей так мало?

— Трое спят, — недовольно буркнула старушка. Похоже, я вызываю антипатию не только у Анны Кузьминичны. Неужели то, что я не кричу на детей, так раздражает?

— Им аминазин укололи, — прояснил ситуацию один из мальчиков, — когда Максим убежал, они прыгали и кричали, что тоже убегут. Тогда им уколы сделали.

Мое желание достать ручной пулемет, выстроить персонал на заднем дворе и дать очередь крепло с каждой минутой.

— Вам заведующая велела зайти, — прервала мои размышления сменщица, — сиди тут лишний час из-за всяких…

Ну что же, встретимся с высоким начальством. Я вприпрыжку побежала по коридору под завистливыми взглядами пациентов и недовольными — персонала.

— Разрешите, — приоткрыла я дверь кабинета, зашла внутрь и, не дожидаясь приглашения, уселась в удобное кресло возле двери, — слушаю вас, — приветливо улыбнулась я заведующей.

Та рефлекторно улыбнулась в ответ, но тут же напустила на себя строгий вид. Вездесущая Анна Кузьминична сидела на диване.

— Виктория Николаевна, — официальным тоном обратилась ко мне заведующая, — вы совсем недавно у нас работаете, а жалобы на вас я выслушиваю регулярно.

Я сделала удивленное лицо:

— Я плохо убираю? Где-нибудь остается пыль? Или стекла недостаточно блестят?

Заведующая посмотрела на Анну Кузьминичну, но та отвела взгляд и недовольно поджала губы.

— Нет, с этой стороны к вам претензий нет, — продолжила заведующая, — речь идет о вашем поведении.

— Я груба с детьми, бью их, оскорбляю или отказываюсь отвести в туалет?

— Вы грубите мне, — не выдержала Анна Кузьминична.

— Я обращаюсь к вам на «ты»? Комментирую ваше поведение?

— Вы видите, Елена Ивановна, какая она хамка, — Анна Кузьминична перешла на визг.

— Не вижу, — спокойно ответила заведующая и снова обратилась ко мне, — а вы, Виктория Николаевна, будьте снисходительнее, женщины здесь работают пожилые, зарплата у них маленькая, работа тяжелая…

— Поэтому им можно бить олигофрена, написавшего в штаны? — мой голос предательски дрогнул.

Елена Ивановна понимающе посмотрела мне в глаза и почти извиняющимся тоном добавила:

— Другого персонала здесь нет и не будет.

Я почувствовала неловкость. Хорошо мне, любопытной туристке, критиковать здешние порядки, имея в перспективе Лазурный берег.

— Можно идти? — спросила я, поднимаясь с кресла.

Но Анна Кузьминична не хотела признавать свое поражение и кинулась в атаку:

— А о чем это вы так долго со следователем беседовали?

Определенно, есть люди, не доступные доводам разума. Я развернулась и сверху вниз, даже не стараясь казаться вежливой, ответила:

— Следователь интересовался, кто из персонала аминазин с галоперидолом ворует, а то подростки по подъездам колются, а где берут, неизвестно.

По тому, как дернулось лицо Анны Кузьминичны, я поняла, что нечаянно наступила на больную мозоль. Что ж, тем лучше, подумает в следующий раз, прежде чем ко мне приставать. Я попрощалась с заведующей и пошла к мальчишкам.

Похоже, сменщица не ожидала вновь меня увидеть и приготовилась отработать вторую смену подряд, поэтому очень обрадовалась моему появлению и сменила гнев на милость. Мы расстались в наилучших отношениях. Как только она ушла, мальчишки сгрудились возле меня.

— Вика, а правда, что ты Максиму ключ дала?

— Неправда.

— А правда, что ты старшую медсестру побила?

— Абсолютная чушь. Откуда вы такой чепухи набрались?

— А мы ночью подслушали, как нянечки между собой говорили.

— Ночью нужно спать и сны смотреть, а не слушать, что взрослые говорят, все равно ничего умного не услышите. Кстати, хотите в сны поиграть?

— Хотим!

— Тогда после завтрака покажу. А сейчас за полотенца — и мыть руки.

После завтрака мы вернулись в игровую и расселись вдоль стен. Пацаны ждали.

— Игра очень простая. Сначала один человек выходит в круг и говорит, что ему часто снится море. Тогда все, кому тоже часто снится море, становятся рядом, и так далее, пока не останется один человек. Поняли?

— Поняли, — загалдели мальчишки, — это вроде «картошки».

— Точно, — обрадовалась я, — начнем?

Минут десять мы со смехом перемещались по комнате, пока не сгрудились в центре. На стуле остался сидеть один Володя.

— Давай, Вовка, колись, какие такие особенные сны тебе снятся? — спросила я.

Вовка сидел, уставившись в пол, и вдруг заплакал. Вот тебе и раз, опять я впросак попала.

— Мне вообще, — Вовка всхлипнул, — мне вообще сны не снятся, — он заревел в голос.

— Так тебе и надо, не будешь доносить на всех, — презрительно ответил один из игроков. Остальные согласно загудели.

— Да погодите, ребята, — вмешалась я, — его и так все обижают, а давайте мы ему сон подарим.

— А как?

— Очень просто, разыграем как пьесу. — Я дотронулась до Вовкиного плеча: — Кончай реветь, лучше расскажи нам, какой сон ты хочешь увидеть.

Удивленный тем, что его не бьют и даже не смеются над ним, Вовка вытер глаза и начал рассказывать:

— Я приезжаю в свой двор на «Мерседесе»…

— Хорошо, — я поставила рядом два стула, а чуть позади — еще два, — вот твой «Мерседес», садись.

Вовка важной походкой подошел к сооружению и уселся на передний стул, даже сжатые кулаки поднял на уровень груди — руль крутить.

— А все пацаны со двора прибежали, на колени попадали и стали прощения просить и уговаривать, чтоб на машине покатал, — разошелся он.

Я осторожно покосилась на мальчишек. Трудно представить, чтобы они вдруг захотели упасть на колени перед Вовкой, но они, захваченные веселым духом игры, рухнули на пол и запричитали:

— Вовочка, миленький, прости нас, пожалуйста, и покатай на своей замечательной машинке, а то в морду получишь.

— Ладно, ладно, — благоразумно согласился Вовка, — садитесь, я вас в компьютерный зал отвезу, чтобы вы на компьютерах поиграли.

И тотчас стулья превратились в экраны компьютеров. После компьютерного зала всех игроков отправили в больницу. Мальчишки разобрали роли врачей, медсестер и санитарок, а пациентом сделали меня. И таскали из угла в угол то на укол, то на обед. Часам к двенадцати я совершенно выдохлась. Мальчишки же были свежи, бодры, даже забыли, что сегодня их наказали и не пустили в класс. Наконец появилась дежурная медсестра и велела мне вымыть окно и пол в ординаторской. Я обрадовалась освобождению, а в игровой вновь воцарилась скука.

«Ничего, пусть поскучают, мне тоже отдыхать надо», — решила я, орудуя шваброй. Кто-то подошел к кабинету и стал в дверном проеме. Опять Анна Кузьминична пришла учить меня уму-разуму. Но вместо скучных придирок я услышала веселое: «Здравствуй!»

— Привет, — ответила я, разгибая спину. В дверях стояла толстенькая девочка лет двенадцати и с любопытством смотрела на меня:

— Это ты старую мымру до истерики довела?

— А ты — всех остальных?

Девчонка засмеялась:

— Лиля.

Я кивнула головой, мол, очень приятно, и вернулась к швабре.

Лиля продолжала рассматривать меня, ничуть не смущаясь. Ее хитрая щекастая мордашка выражала желание сказать какую-нибудь колкость и посмотреть, что из этого получится.

— Лиля! — раздался требовательный голос из коридора.

— Ну, я пойду, а то сейчас разорутся.

— Иди, иди, — ответила я и наклонилась над ведром.

— Поболтаем еще?

— Непременно.

Девчонка кивнула головой и исчезла.

— Лиля, ты почему без спросу шляешься? — донесся до меня гневный голос.

— Потому что потому, все кончается на «у».

— Нет, поглядите только на эту нахалку!

— Нахалка на палках, а я на ногах, — не унималась Лиля.

Перепалка грозила затянуться. Скучающая Лиля развлекала скучающих детей. На помощь нянечке поспешила воспитательница. Совместные усилия двух взрослых увенчались успехом. После заверения, что Лиля — толстая корова и никакой мальчик на нее никогда не посмотрит, девочка разревелась и убежала в палату. Но взрослые продолжали преследовать уже разгромленного противника — их голоса переместились в другой конец коридора. А в мир вылилось еще немного злобы. И он от этого не стал лучше. И с этим ощущением несовершенства я постучалась в узкую дверь с табличкой «Психолог».