Девочка с персиками

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Знакомство с родителями. Прогулка по Пердхольдсдорфу.

К обеду, который готовила Карин, Будилов даже не прикоснулся. Он находился в той стадии алкоголизма, когда алкоголь заменяет все другие потребности. Закусывать он прекратил уже несколько лет назад, поскольку еда лишь понижала градус, не принося никакого удовлетворения.

Все вместе мы допили оставшуюся водку. Карин достала свою левую грудь. Из нее действительно капало молоко. Она сунула ее Будилову в рот, чтобы он ее пососал. Я вынул фотоаппарат и сделал несколько снимков. Однако дальше дело не двинулось. Карин засобиралась к родителям в Пердхольдсдорф.

По видимому, подобно Леночке Целлофановой, она тоже решила не заниматься со своим избранником сексом до свадьбы или, по крайней мере, до знакомства с родителями. Она показала ему, как включается газ, великодушно разрешила спать в своей постели, оставила ключ и уехала.

Знакомство с родителями было назначено на следующую пятницу.

Целых пять дней Будилов мог отдыхать и заниматься своими делами. Дел же было у него немного. После того, как весь алкоголь, найденный в квартире у Карин, был выпит, Будилов купил на вокзале на все оставшиеся деньги еще. Мы пили до утра, затем, взяв гармонь и шапку, пошли на Марияхильферштрассе. Там я его и оставил, орущим на всю улицу русские песни.

На знакомство с родителями был приглашен и я. Наверное лишь потому, чтобы доставить Будилова на место. Как и он, я никогда не бывал в Пердхольдсдорфе, но мне объяснили, как нам туда доехать. Это оказалось совсем несложно – на электричке от Зюдбанхова без пересадок немногим больше двадцати минут.

В пятницу Будилов не пил. Он взял себя в руки, понимая всю серьезность предстоящей встречи, а может и потому, что минувшим вечером его оштрафовали в метро, забрав все заработанное за день.

Причем он даже никуда не ехал. Он сидел и пел в одном из переходов на Карлсплаце, когда к нему подошли контролеры и потребовали билет.

Оказывается, он играл по другую сторону турникета. Билета у него не было, поэтому они отняли все имевшиеся у него деньги. Это было типично для Вены. Контролеров здесь набирают из гопников, возможно из-за того, что никакой нормальный человек на подобную работу не согласится.

– Конечно, – рассуждал в электричке Будилов, – в Вене алкоголь качественней, чем в России. Недавно купил я в Питере водку, понюхал

– ну, ацетон ацетоном! Пить не стал, отнес обратно в магазин.

Поменял на другую бутылку. Тоже отрава оказалась. Если разведусь с

Миррой и женюсь на Карин, смогу здесь вообще на вино перейти. В вине витамины и всякие полезные минералы, не то, что в водке! В водке спирт и вода. Буду пить вина. В России нормальных вин никогда не будет. Водочная мафия не разрешит. Водку производить легко и дешево.

То, что там как вино продают, молдавское или грузинское, это не вино, а тот же спирт, только с краской и с сахаром.

– Смотри сам! Карин – человек тяжелый. Она ведь сумасшедшая совсем, долго ли выдержишь?

– А что мне остается? Лишь бы Мире с Полинкой деньги какие-то хоть изредка посылать, чтоб они там с голода не загнулись. Сам же я как-нибудь перетерплю, привыкну. Карин, хоть на лицо и страшная, но все таки баба, пизда у нее есть. Напьюсь – выебу! Ты думаешь у меня с женой супер секс? Да ничего подобного! Кавказские женщины зажаты и консервативны, никакого кайфа. Ты уж мне на слово поверь!

Карин и ее папа встретили нас на станции. Мы залезли в машину и поехали в направлении зеленых холмов на голубом горизонте.

Папа Карин был весьма успешным архитектором в финансовом плане.

Он не был так знаменит, как Хайдольф, но зато и не так беден. Его не разоряли конкуренты, его дом никто не продавал за долги, одним словом, у него все было в порядке.

Его вилла в живописном венском пригороде, построенная им самим по его собственному проекту, оказалась весьма уютной и удобной. В саду под невысоким навесом располагалась скульптурная мастерская Карин.

Там на земле валялись полуотесанные камни и испещренные резьбой бревна. Но ничего интересного среди них не было. Карин все еще искала себя. Ее безумие должно было найти себе достойный выход.

Однако пока не находило.

– Мне нужна тема, – гундела нам в уши она. – Подскажите мне тему, и я переверну мир!

– Карин, ты меня заебала, – возмутился Будилов. – Ведь я хорошо помню, как два с половиной года назад, когда мы были в Вене с

Гольцаном и его женой Иркой, он тебе все уже подсказал! Признайся, разве не так?

– Да, он сказал мне, чтобы я делала срущих людей.

– Так почему ж ты их не делала? Ты просрала целых два с половиной года! Это же твоя тема! Ведь у тебя в мозгах сплошное говно! Так дай же ему выплеснуться в творчество! Прояви себя должным образом!

– Нет, Будилов, ты не прав! Я налепила из глины кучу срущих фигурок и раскрасила их гуашью. Они стоят у меня в комнате, мы их посмотрим позже…

– Лучше бы ты лепила их из говна! Ну, кому нужны фигурки из глины?! Их у тебя не купит ни один австрийский музей!

На глазах у Карин выступили слезы.

– Учись мыслить широко! – беспощадно добивал ее трезвый Будилов.

– Сделай им срущего Моцарта! Причем огромного! В несколько метров вышиной! Из камня или из дерева! Вот это будет настоящая вещь! Пусть они установят его в Зальцбурге на главной площади! Или хотя бы во время какого-нибудь музыкального фестиваля у входа в оперу! В современном искусстве нужны знаковые работы! Жопа Моцарта сразу станет твоим художественным лицом!

Глаза Карин мечтательно заблестели.

– Приятного аппетита, – сказал я, намекая на то, что было бы неплохо перейти к застолью. Всю минувшую ночь до самого утра я ебал

Бланку и мне уже давно страшно хотелось жрать.

Мама Карин уже накрыла на стол в огромной светлой гостиной с видом на виноградники. Папа принес из подвала несколько красивых бутылок с местным педхольдсдорфским вином и предложил Будилову открыть на выбор любую.

– Что он хочет? – переспросил у меня Будилов.

– Он спрашивает, какое вино открыть. Выбери любую бутылку.

– Пусть открывает все, – тоном, не терпящим возражений, приказал мой русский друг. – Переведи!

– Он хочет попробовать все, – сказал я.

– Ладно, – покладисто согласился папа. – Тогда, может быть, начнем аперитива?

– Несите все, что у вас есть, – предложил я.

Мама налила суп.

Папа налил кампари.

Будилов заметно оживился и вступил в беседу с родителями.

Переводила Карин. Я налег на еду. Съел несколько тарелок супа, салат, кнедлики и невыносимо захотел спать. После ебли мне надо было бы отоспаться, но я не успел это сделать. Внимание мое рассеялось, я украдкой зевнул. Они все о чем-то пиздели и были увлечены беседой. Я чувствовал себя, как не пришей к пизде рукав. Я пытался найти повод куда-нибудь тихо слинять. Не найдя повода, я почесал живот и вышел из-за стола, словно бы по нужде.

– Туалет на втором этаже, – вежливо бросил мне папа.

– Спасибо, – поблагодарил его я, быстро выскальзывая в коридор.

Глаза мои закрывались. На втором этаже я толкнул дверь первой же попавшейся мне на пути комнаты и прямо в одежде завалился на стоявшую там кровать. Свежий воздух и хороший обед сделали свою работу – я вырубился как труп.

Снились мне сначала какие-то сумбурные кошмары, затем довольно красивый содержательный сон о слове, которое было в начале. Я словно бы куда-то летел через тьму к свету, скользя вдоль блестящей поверхности вод, и вдруг я услышал слово. Слово было весьма странным. Это было всего два звука – "о", переходящий в звенящий

"м", резонирующий от водной поверхности эхом. Мне никто ничего не говорил, но я точно знал, что это именно то слово.

Меня разбудила Карин.

– Ах, вот ты где! Вставай скорей! Будилов уже выжрал весь алкоголь, который был в доме, и требует, чтобы папа сходил одолжиться к соседу.

– Так и пусть сходит!

– У нас это не принято!

– Тогда пусть поедет в винную лавку или в кабак! При чем тут я?

Дай мне поспать! Я смотрю такой интересный сон! Оставь меня в покое!

– Я не дам тебе спать на кровати моего умершего брата!

– Что?! – в ужасе завопил я, вскакивая с кровати.

– Это комната моего умершего брата! Зачем ты сюда зашел?

– Случайно, мне захотелось спать.

– Уходи отсюда! – глаза Карин налились нечеловеческой злостью.

Мне стало жутко.

– А от чего умер твой брат?

– Во-о-он! – по-волчьи завыла Карин, и я действительно бросился вон, боясь, что она вдруг превратится в оборотня или в ведьму.

Наверное, это была какая-то страшная семейная тайна. Я даже не знал, что у Карин был брат, и что он умер. Я только однажды встретил ее сестру. Сестра была совершенно нормальной на вид девушкой, работавшей на ОРФ – австрийском государственном телевидении.

Познакомиться с сестрой ближе у меня не получилось, поскольку она была при мужчине, который очень ревниво на меня посмотрел.

Спустившись в гостиную, я нашел там Будилова, довольно допивающего остатки кампари под неодобрительные взоры мамы и папы.

На столе стояли остатки обеда и выпитые бутылки вина. Будилов что-то рассказывал по-русски, поясняя сказанное жестами. Я прислушался. Он убеждал их в несомненной значимости скульптуры срущего Моцарта, которую непременно должна сделать Карин.

– У вас что, закончился весь алкоголь? – спросил я.

– Нет, – жестко сказал папа. – Алкоголь у нас еще есть. Полный подвал. Причем очень хороший алкоголь. Только я не хочу, чтобы его пил этот урод! Ему же все равно, что пить! Пожалуйста, уведите его из нашего дома! И пусть он завтра же уезжает из Австрии!

– Позвольте, но у него ведь виза до 20 ноября! Он вообще только приехал! Ему надо играть на улице, чтобы заработать денег! Зачем вы его пригласили?

– Мы не ожидали, что он такой подонок! Со слов Карин мы думали, что он известный художник. Мы против того, чтобы Карин вышла за него замуж!

– Ладно, Будилов, нас выгоняют, – перевел я. – Пойдем на станцию!

Да хватит пить! Я же тебя не довезу…

Я вытащил Будилова из-за стола, и мы вышли из дома на улицу. На веранде соседнего дома сидели люди. Будилов радостно помахал им рукой.

"Потому, потому что мы пилоты" – заорал он одну из песен своего уличного репертуара.

"Небо наш, небо наш любимый дом" – подхватили мы уже вместе.

Над Пердхольдсдорфом медленно сгущались сумерки, лучи садящегося солнца золотили покрашенный коричневой краской купол старой деревенской церкви.

"Первым делом, первым делом самолеты"…

Нам вдруг стало легко и весело.

"Ну а девушки?"

"А девушки потом!"