Девочка с персиками

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Ночь Голых Поэтов. Лекция доктора Солтера. Пресвятая Троица.

Певца-перверта мне все-таки удалось внести в список приглашенных.

Мы дали два интервью. Одно для Web-Free TV русской девушке Марьяне и ее оператору, другое – серьезной австрийской тетеньке из отдела новостей второго канала. До начала мероприятия еще оставалось время и мы вышли прогуляться в охваченный первым сильным морозом город. К стоящей напротив гостинице "Империал" подкатывали роскошные лимузины. Мелькали вспышки фотоаппаратов, как в кино. Там было скопление прессы и журналистского интереса. Кто-то успешно составлял нам конкуренцию.

– Давайте подойдем, – предложил я.

На фасаде отеля развевался бархатный транспарант с золотой надписью "Sport World Award".

– Смотрите, это же Мохаммед Али! – воскликнул Ив, указывая на идущего по красной ковровой дорожке, выкаченной из отеля, толстого негра.

А к отелю "Империал" подкатывали все новые спортивные знаменитости. Нам же надо было возвращаться назад. Час "икс" неминуемо приближался. Мы хотели расставить в пустующих нишах парадной лестницы несколько голых девушек. В вестибюле мы столкнулись с семьей доктора Солтера, только что прибывшей из аэропорта. Его жена была настоящей индуской, одетой в цветастое сари, а дети полуиндусами. Сам Солтер выглядел серьезным доктором лет сорока пяти в очках и с небольшим брюшком.

Вокруг него уже взволнованно бегала Клавка. Семью доктора незамедлительно отправили в отель "Хилтон", а самого доктора увели наверх в зал, чтобы определиться с местом выступления, хотя место уже было и без того определено заранее – он должен был стоять в центре. Была даже заготовлена специальная кафедра, с простым металлическим каркасом без стенок, чтобы зрители могли воочию видеть хуй лондонского психиатра. Доктор Солтер привез с собой научные слайды, которые нужно было проецировать на огромный экран длинною в девять метров, растянутый у него за спиной.

Мы удалились за кулисы раздевать девушек, предназначенных для стояния в нишах в качестве античных статуй. Пускать публику должны были начать в десять. До начала оставалось пятнадцать минут. Внизу у входа уже бушевала толпа. Было продано три тысячи билетов.

Расставить муз я решил сам, но по дороге мы были остановлены Клавдией.

– Что это такое? – строго спросила она.

– Голые музы, – ответил я. – Они будут стоять в нишах!

– Это уже чересчур. Я категорически против.

– Но мы ж договаривались! Я даже получил деньги на их оплату!

– Заплати им и отправь домой!

– Клавдия, ты что, сошла с ума? У нас же Ночь Голых Поэтов!

– Вполне будет достаточно лекции голого психиатра из Лондона и перформансов, не надо пугать публику заранее!

– Чем пугать? Голыми бабами? Да ты что?

– Все, я сказала…

– Клавдия, я ничего не понимаю!

– Владимир, смотри, у нас будет голый психиатр, будут ваши перформансы, танец пауков, будет ваше слайд-шоу с английскими поэтами, и этого вполне хватит! Ты понимаешь, что это первое мероприятие такого рада? Что сюда придет Клаус Бахлер – наш новый директор? А также директора всех венских музеев, интендант оперы, несколько министров и еще куча всяких важных людей! Я не хочу их излишне шокировать! Всему надо знать меру!

– Как можно кого-либо шокировать голой бабой в конце двадцатого века?

– Не спорь, я сказала – нет! Все! Разговор окончен!

– Клавдия! Это же абсурд!

– Если будешь перечить, позову секьюрити!

– Зови!

– Это что – бунт?

– Да!

Клавдия резко развернулась и в ярости убежала вниз, гневно сверкая по сторонам своим расходящимся косоглазием.

– Девочки, это гайки! – сказал я переминающимся с ноги на ногу голым музам, ангажированным мною из рядов наших моделей. – Сейчас вас выгонят на улицу!

– Голышом? – испуганно пискнула маленькая Софи Поляк, почесывая пальчиком свежевыбритый лобок.

– Владимир! – услышал я сзади себя голос Ива. – В чем дело?

– Нам запретили ставить девушек в ниши.

– Но это же идиотизм!

– Полный!

– Давай я поговорю с Клавдией. Где она?

– Попробуй, она пошла вниз.

– Ладно, – решительно сказал я, приседая, маленькой Софи. -

Становись мне на плечи, и я подсажу тебя в нишу.

Малышка влезла мне на плечи, осторожно опираясь руками на полированный мрамор стены. Я выпрямил ноги и с естественным любопытством поднял глаза. В этот момент мне в лицо что-то капнуло.

Сомнений не оставалось, это мог быть только пусси-джус. Причем, самый что ни на есть настоящий, а не суррогат – а ля Гадаски, свежий и натуральный, выжатый легким страхом высоты и нервным напряжением девушки. Софи сделала шаг вперед и оказалась в полукруглой барочной нише.

В это время внизу на лестнице обозначился Ив в сопровождении Клавки.

– Владимир, я распорядилась никого не пускать, – крикнула она мне издалека. – Люди будут ждать на морозе, пока ты не прекратишь произвол!

– Они действительно никого не пускают, – подтвердил Ив.

– Что же делать? – спросил я.

– Вынимай девушку из ниши, – сказала Клавка.

– Хуй с ними, – сказал мне по-русски Ив. – Давай не будем идти на конфликт.

Я чувствовал себя совершенно обосраным. Все начиналось с полной хуйни и это не предвещало ничего хорошего. Мы отступили, позорно сдав передовые рубежи Голой Поэзии. В зале за кафедрой стоял голый доктор Солтер, рассеянно перебирая страницы своей лекции, готовясь принять удар на себя.

У меня в кармане зазвонил телефон. Это был отец Агапит.

– Володя! Мы уже внизу!

– Скажи Барыгину, что Перверт внесен в списки. Он с вами?

– Да, с нами. Но с нами еще журналист Саша Соболев – венский корреспондент "Работницы" и "Крестьянки". Его не пускают, хотя у него есть удостоверение прессы!

– Почему?

– Говорят, что он должен был получить аккредитацию заранее в пресс-службе Бургтеатра! Ты не мог бы попросить у организаторов, чтобы его пустили?

– С организаторами у меня как раз серьезный конфликт. Нам только что запретили одну очень важную фишку. Конечно же, жаль, что читательницы "Работницы" и "Крестьянки" не получат вожделенный репортаж о ночи Голых Поэтов из Вены, но что я могу поделать?

Соболева не пустили, а Преподобный, Перверт и Барыгин вместе с толпой вскоре ввалили в зал. Я дал знак технику, и он включил слайд-проектор. За головой доктора Солтера обозначилась фотография мозга шимпанзе.

– Лэйдиз энд джентельмен! – провозгласил оратор.

Я прислушался. Доклад назывался – "Naked in Vienna". Солтер самозабвенно вещал, вставляя в английский текст немецкие слова и фразы, оперируя австрийскими реалиями. В его примерах фигурировали венские "хойриге" – аутентичные винные ресторанчики на краю Венского леса и "штурм" – невыбродившее молодое вино, с одного стакана туманящее мозги не хуже традиционной русской говниловки, традиционно изготовляемой в деревнях из куриного дерьма.

"As the British Physician Sir William Osler said, one of things that separates man from the animals is his desire to take drugs.

When was the last time you saw a Chimpanzee in a Heurige? Or an

Orang Utan drinking a glass of Sturm?" (Как отмечал британский физиолог Уильям Ослер, одним из признаков, отличающим гуманоида от животных, является желание принимать наркотики. Когда вы в последний раз видели шимпанзе в хойриге? Или орангутанга, пьющего стакан штурма?)

Публика похохатывала. Наглядным примером сказанного выступала всятая троица истинных гуманоидов – пьяные в сосиску Преподобный,

Перверт и Барыгин. Причем Барыгин был пьян меньше всех, Перверт больше всех, а Преподобный был где-то посередине. Барыгин был с фотоаппаратом. Преподобный с бутылкой виски. Не знаю, как его пропустили на входе. Наверное, он ее прятал.

– Мы затоварились на Техникерштрассе в российском торгпредстве, – сказал святой отец в джинсах, протягивая мне бутылку.

– Нет, спасибо, не надо.

– Техникерштрассе – это маленький рай! – продолжал Батюшкаф.

– Да, я тоже люблю это место.

– Хорошо, что туда не пускают австрийцев!

– Конечно, это же территория России.

– И алкоголь там дьюти-фри.

– Кстати, Шварценбергплац целых десять лет назывался площадью

Сталина, в период советской оккупации с 1945 по 1955 годы. А теперь мы устраиваем здесь выступление голых поэтов! – сказал я Перверту, чтоб поддержать знакомство.

Не оценив моего восторга, пьяный Перверт отнял у Батюшкафа бутылку и приставил ко рту, смачно пуская туда густые слюни. "Как хорошо, что я к ней не приложился", – подумал я, – "не то бы меня сейчас вырвало".