Феодора

ГЛАВА 13

Это были ужасные часы! Тело Феодоры терзалось и рвалось в страшных муках. Она осознавала, что находится в комнате с каменными стенами, в которой темнота лишь слегка рассеяна тусклыми лампами. Она лежала на столе, а круглолицая косоглазая повитуха сидела между ее вытянутыми ногами.

Там были и другие женщины, облаченные в серое, с лицами, скрытыми капюшонами; одни удерживали ее на столе, когда она корчилась и визжала, другие выполняли какие-то поручения повитухи, некоторые молились на коленях.

Одна женщина ей особенно запомнилась — белолицая и сухопарая; был там и единственный мужчина, также закутанный в плащ с капюшоном, но только черный — высокий, с горящими глазами. Вместе с белолицей женщиной они обрушились на девушку, страдающую на столе.

— Шлюха! — твердил мужчина. — Язычница! Сознайся в своих отвратительных грехах и все равно будь проклята Богом!

— Ты не можешь иметь ребенка, даже если он выживет! — настойчиво повторяла женщина. — Он принадлежит Богу! Согласись отдать дитя святому ордену!

Это длилось часами до тех пор, пока Феодора, не представляя, что делает, не кивнула в знак согласия. В конце концов, какое это имеет значение? Она так страдала, что для нее сейчас ничто не имело значения.

Казалось, миновало не одно столетие, пока сквозь последний свирепый спазм боли она услышала пронзительный крик младенца и почувствовала в своем измученном теле облегчение. Словно сквозь плотную ткань она слышала восклицания — женщины всегда издают восклицания, даже если они монахини, когда появляется на свет крохотная мокрая вопящая жизнь.

Как только Феодора согласилась уступить ребенка монастырю, монах в черном исчез. Женская радость по поводу появления на свет младенца была для него непостижимой. Для этого аскета и сами женщины были непостижимы и греховны, поскольку являлись воплощением самого ужасного искушения, самой изощренной угрозой для целомудрия.

Повитуха, которая не принадлежала к ордену и была единственной женщиной, допущенной извне для выполнения своих обязанностей, смеялась и восторгалась, какой замечательный родился ребенок. Феодора слегка повернула голову.

— Девочка… или мальчик? — прошептала она.

— Прекрасная маленькая девочка!

Повитуха вопросительно взглянула на белолицую начальницу, и та сдержанно кивнула.

— Пусть смотрит, но только одну минуту, — проговорила начальница. Так Феодоре разрешили взглянуть, но не прикоснуться к ее новорожденной дочери. Крохотное существо, завернутое в тонкую ткань, лежало на руках у повитухи, глаза девочки были открыты, будто она уже осматривалась, пытаясь познать новый мир, в который входила.

— Какая хорошенькая… — пробормотала Феодора. Ее глаза наполнились слезами.

— Не беспокойся о ней, дитя, — добродушно сказала старая повитуха. — Сестры-монахини позаботятся о ней. У нее будет кормилица, чистая и имеющая достаточно молока, ее вынянчат, а потом обучат, и ее будущее как на земле, так и на небесах вполне обеспечено.

В глубине души старая женщина считала, что отнимать новорожденную у матери, тоже еще, в сущности, девочки, — жестоко. Но монастырь кормил ее, и поэтому она произнесла благочестивые слова, которых от нее ожидали, и удалилась восвояси.

Когда дитя унесли, Феодора молчала, зная, что всякие слова бесполезны. Единственный взгляд, брошенный на личико новорожденной, сказал ей нечто важное для нее: дитя имело правильные тонкие черты лица, обещающие в будущем красоту. Это не мог быть ребенок грубо скроенного, словно вытесанного топором Экебола. В малышке не было ни капли крови этой подлой и жестокой твари.

Бедняга Линней был ее отцом, и она была рада этому, даже несмотря на то, что он был рабом. Став причиной его смерти, Феодора обязана была продлить существование его души через плод их любви. Сейчас же она испытывала некое печальное удовлетворение…

Иногда Феодора принималась плакать и плакала до тех пор, пока у нее не оставалось слез.

Она тосковала о младенце. Отсутствие его порождало пустоту, зияющую, невыносимую пустоту. Этот материнский голод, временами казалось, разорвет ее сердце на части.

Иногда она, словно очнувшись от забытья, с ужасом озиралась по сторонам, ища крошечное существо, рожденное ею. Порой она с мольбой всматривалась в лица ухаживавших за нею женщин в серых одеяниях. Но их черты оставались каменными. Они приближались к ней лишь тогда, когда этого требовали их обязанности, поскольку для них она была самым отвратительным из земных существ. Для тех, чьи жизни были полны самоотречения, эта девушка, безудержно предававшаяся плотским наслаждениям, была воплощением того врага, с которым они вели свою бесконечную и изнуряющую борьбу за святость.

Не получая никакого ответа от монахинь, Феодора прятала лицо в свои длинные волосы, отдаваясь безудержным приступам отчаяния.

Но время шло, и к ней возвращалась ее природная решимость. Она глотала слезы, борясь с ними, давясь и задыхаясь, и в конце концов побеждала. Затем следовали долгие часы оцепенения или сна, но и впав в забытье, она вскоре тревожно вздрагивала и просыпалась.

Больше она не спрашивала о своем ребенке, потому что осознала бесполезность этих попыток. Казалось, она забыла о девочке, поскольку больше не говорила о ней. Это вызывало брезгливые ухмылки у окружавших ее каменных женщин, ибо она казалась им еще более отвратительной, потому что не страдала так сильно, как того заслуживала.

Но Феодора все помнила. В ее сердце постоянно ныл грубый рубец, подобный тому, который остается на теле от глубокой раны.

От пищи она не отказывалась, стараясь побыстрее восстановить силы. Дата, приведшего ее в приют, она больше не видела, но знала, что монахам заплатил именно он. Еще он обещал взять ее на корабль и увезти в Константинополь. Что она станет делать, когда туда вернется, она не знала, но там был ее дом, там она была счастлива — пусть и недолго.

Тем временем она стала поправляться, и у нее появился интерес к тому, что происходило вокруг. Она находилась в приюте Святой Дионисии, мученицы времен императора Диоклетиана[48], устоявшей перед жестокостью римских солдат, заставлявших ее под пыткой отречься от веры Христовой. Во славу Дионисии монахини отказывались от мирских соблазнов, ели горькие травы и коренья, пили только воду, спали прямо на каменном полу в тесных кельях. Днем они ухаживали за больными, а вечера проводили коленопреклоненными в часовне, обращаясь к Господу с молитвами и распевая псалмы.

Феодора сравнивала их с нищими, с которыми ей выпало скитаться по пустынной Северной Африке. Оборванцы приняли ее, ни о чем не расспрашивая, никто не узнавал любовницу наместника в уличной девке с грубо размалеванным лицом, в дешевых цветных тряпках. Странствующие актеры давали представления в маленьких прибрежных городках и селениях, торговали приворотными зельями, играли на цитрах и рожках, понемногу подворовывали и побирались. Кроме Ваввы и Курбана, в их компании было еще пятеро мужчин и две женщины. Приближаясь к какому-либо селению, компания рассыпалась, бродяги старались не привлекать внимания. Феодора выступала с пантомимой на главной улице под аккомпанемент цитры и рожка, а остальные тем временем просили подаяние и обшаривали карманы зрителей. После они снова собирались и делили добычу. Местность была бедной, добыча оказывалась страшно скудной. Но Феодора всегда получала свою долю, даже тогда, когда ее беременность стала заметной и она не могла больше плясать.

Сравнивая монахинь с бродягами, далеко не святыми, Феодора понимала, что нищие были куда человечнее. Монахини лишили себя простых удобств и удовольствий, считая их порождением дьявола, они жили в уверенности, что мир вокруг полон зла и демонов и спастись можно только постясь и истязая собственную плоть.

Ежедневно настоятель, тощий монах Абад, яростно обрушивался на православие в своих проповедях. Он без устали слал проклятия императору Юстину и громил православную доктрину. Феодора недоумевала. Что заставляло церковников так ненавидеть друг друга? Ум девушки не занимали богословские распри и ухищрения, а тем временем вокруг кипели страсти, шла сложная, малопонятная жизнь, захватывавшая и обитателей приюта.

Иисус Назареянин проповедовал смирение и братскую любовь, но его последователи очень скоро сделались агрессивными и нетерпимыми. Короли и императоры крестили свои народы, насаждая силой учение человеколюбивого мудреца из Галилеи. Мученики превратились в мучителей — они преследовали иноверцев и воевали друг с другом из-за мелких разночтений в священных книгах. Император Юстин объявил православие единственно правильной религией, но не вся империя подчинилась ему. В провинциях плодились секты, враждуя между собой. Жители Александрии, перенявшие у римлян любовь к публичным дискуссиям, бросали все дела и часами препирались на улицах из-за какой-нибудь цитаты из Священного Писания, и нередко дело доходило до рукопашной.

Монофизиты представляли собой самую влиятельную секту. Они оспаривали двойственность природы Спасителя, на чем также горячо настаивали православные. Феодора в монастыре целыми днями выслушивала злобные выпады против официальной церкви и ее служителей. В чем же крылся источник этой непримиримой ненависти? Серые монахини удивляли ее. Она наблюдала, с каким рвением они молятся, с каким болезненным восторгом обращаются к своему Богу, но потусторонняя мистическая сила, владевшая их душами, отталкивала Феодору.

Больше всех поражал ее Абад, всегда державшийся особняком. Однажды, сопровождаемый белолицей сестрой Бенефицией, тощий монах явился к Феодоре. Он произнес гневную филиппику[49], называя девушку чудовищем, дьявольским отродьем и погубительницей мужчин. Затем внезапно начал призывать ее спасти бессмертную душу, покаявшись и посвятив себя тяжкому труду искупления.

Феодора молча выслушала сумбурную речь странного монаха. Он был ей противен, как и сестра Бенефиция. Это их угрюмые лица она увидела перед собой, когда очнулась после тяжелых родов, это они отняли ее ребенка, не дав даже прикоснуться к нему, подержать малютку на руках…

Теперь Абад часто пытался увещевать Феодору. Охваченный лихорадочным возбуждением, с горящими глазами, этот монах, казалось, ненавидел молодую грешницу, но не мог устоять перед соблазном приблизиться к ней…

В это время император Юстин, подстрекаемый влиятельными константинопольскими сановниками, исчадиями ада, по мнению монофизитов, принял ряд законов, направленных против секты, и сместил ее патриарха Северия.

В провинции начались волнения, перекинувшиеся в Александрию и достигшие глухих стен монастыря. На улицах происходили стычки между горожанами и солдатами, усмирявшими непокорных, в приюте же текла размеренная жизнь. Однако Феодора замечала озабоченные, хмурые лица монахинь и Абада, переставшего наконец пугать ее своими яростными речами.

Феодора уже полностью поправилась и была готова покинуть приют, когда в Александрию внезапно прибыл опальный патриарх. Решив посетить все богоугодные заведения столицы, он появился в приюте Святой Дионисии вместе с епископом Тимофеем и его свитой. Преосвященный Северий являл собой полную противоположность главе местной церкви, массивному осанистому Тимофею. Он был маленьким, сухопарым, невзрачным старичком и обладал тихим, ласковым и вкрадчивым голосом.

Монахини собрали больных в трапезной, заставив всех опуститься на колени. «Ниже, ниже кланяйтесь его преосвященству!» — беспрестанно шипела сестра Бенефиция. Феодора украдкой разглядывала патриарха из-под опущенных ресниц.

— Я приветствую вас, мои возлюбленные чада, всех, кто собрался здесь после долгого пути и страданий за нашу веру! — Затем Северий коснулся нынешнего тяжелого положения церкви и добавил: — Но мы останемся твердыми в нашей вере. Ибо что означает жизнь земная в сравнении с жизнью вечной? Разве поклоняться Спасителю не означает постичь до конца его божественную природу?

Он пустился в длинные рассуждения, которые Феодора пропустила мимо ушей, разглядывая старика. Северий ей нравился, его речи не раздражали ее.

— Нам кажется невероятным, — лился тихий медоточивый голос, — что мы, обладая слабой и грешной плотью, можем постичь высокую и непорочную суть Творца. Достоин ли этого ничтожный человек? Бессмертная природа Господа не есть таковая же человеческая, как это утверждают путаники-православные…

В таком же духе Северий произнес еще пару сентенций и закончил проповедь энергичным призывом к раскаянию и добродетели. Осенив присутствующих крестным знамением, он двинулся к выходу, за ним степенно потянулась свита. Во дворе уже ожидала толпа почитателей с пальмовыми ветвями в руках.

Ночью, ворочаясь на жесткой кушетке, Феодора размышляла над словами Северия. Она успела хорошо узнать людей — их жестокость, похоть, алчность, их слабости, их пороки — чего стоили Экебол, например, или Иоанн Каппадокиец. Где же их другая, божественная сущность? Они отвратительны, а значит, поклоняться человеку — абсурд! Иное дело — поклоняться духу, неощутимому, бестелесному и святому, это не вступало в противоречие с ее жизненным опытом…

Близилась к концу третья неделя ее пребывания в монастырском приюте. Деньги, которые дал Дат сестре Бенефиции, были на исходе. Феодора поправилась, и настоятельница теперь приказывала ей мыть полы и стелить постели для больных. Девушка безропотно скребла каменные плиты, это занятие нравилось ей куда больше, чем долгие молитвы в темной часовне. Ползая с тряпкой и щеткой, Феодора приглядывалась к окружающим и раздумывала о том, что ей пришлось пережить.

Сестра Бенефиция и остальные монахини считали ее проституткой. Откуда им это стало известно? Дат не мог проговориться, здесь никто не знал о ее прошлом. Что выдавало в ней куртизанку? Выражение лица? Глаза? Она недоумевала. В конце концов она пришла к выводу, что все дело в том, что она родила внебрачного ребенка. Один этот факт ужасал монахинь. Принявшие безбрачие, они считали плотскую любовь омерзительной. Эти убогие существа убили в себе женское начало, изнуряли себя постами и лишениями. А может, они попросту ненавидели ее за красоту и чувственность? Ей стало жаль добровольных узниц приюта, отказавшихся от любви и земных радостей.

Она познала доброту и милосердие нищих, рабов, падших женщин, но ни капли милосердия не нашла у священнослужителей. Жестокий мир считался с ней, пока она оставалась молодой и красивой, красота — вот ее главное оружие. Но молодость пройдет, красота также не вечна. Что станется с ней, когда ее дивные волосы поседеют, а лицо увянет? Ее охватывал страх, она предпочла бы смерть, чем влачить остатки дней в каком-нибудь монастыре. Она размышляла и о смерти. Линней умер, ее также ждала мучительная смерть, но чудом ей удалось спастись. Ее ребенок… где он теперь? Бог справедлив и милостив, твердили ей. Но где же эта справедливость, где милосердие? Где праведный Божий суд? Но подобные мысли она не смела высказывать вслух.

Холодно простившись с монахинями, она вышла за ворота приюта без гроша в кармане. С ее лица сошел загар пустыни, она еще более исхудала, волосы больше не струились по плечам, а были стянуты в пучок грубой бечевкой.

Абад не пришел, чтобы проститься с ней, хотя и знал, что она навсегда покидает монастырь. Вероятно, потому, что хотел еще раз подчеркнуть свое презрение к юной грешнице. Печально брела Феодора по городу, ее сердце терзала боль, когда она думала о своем ребенке. Никогда она не увидит этого малыша… У нее оставалось одно желание — поскорее уехать из чужой и ненавистной Александрии, и одна надежда, что Дат сдержит свое обещание и на его суд-. не она доберется до Константинополя. Как ей прокормить себя? Плести корзины? Прясть? За такую работу платят жалкие гроши. Вернуться в театр? Снова продавать свое тело? Феодора потрогала грудь. Роды не испортили ее. Можно было бы, конечно, опять заняться прежним ремеслом, но в нем она достигла предела — она была любовницей наместника провинции. Неужели придется начинать все сначала? Продавать себя отбросам общества, рискуя подхватить дурную болезнь? От одной мысли об этом ее передернуло.

Внезапно кто-то окликнул ее. Феодора очнулась от размышлений и огляделась. Она забрела в какой-то сад. Среди ухоженных деревьев журчал маленький фонтан, дорожки окаймляли живые изгороди. В высоком кустарнике виднелась какая-то нескладная фигура.

— Отец Абад, это вы? — поразилась Феодора.

— Подойди ко мне, — произнес монах странным утробным голосом.

Она машинально повиновалась. Монах схватил ее за руку и потащил за собой в глубь сада.

— Что вам нужно? Что вы делаете? — Феодора попыталась вырваться.

— Я должен сказать тебе что-то важное. Чем ты собираешься заниматься? Опять примешься за старое?

— Я… я не знаю…

— Ты снова намерена торговать собой? Ты шлюха, я был прав, ты действительно шлюха… Отвечай же!

— Я… почему вы спрашиваете меня об этом? Я не понимаю… чего вы от меня хотите… — испуганно лепетала Феодора.

— Я хочу спасти тебя! Мне было видение, и я должен спасти тебя от сетей дьявола! Ты пойдешь со мной, я знаю некое место на берегу Нила, где обитают только отшельники. Мы поселимся в пещере…

Феодора смотрела на Абада с ужасом.

— Да-да, мы будем жить в пещере, соединившись, и…

— Соединившись? Как это — соединившись?

— Соединившись душой и телом!

— А как же?.. — Она приоткрыла рот от изумления. — Ведь вы — святой отец, связанный обетом…

Абад впился в ее запястье. Глаза его горели, тощая грудь вздымалась:

— Да, я допускаю это. Я гнусен, я отвратителен. Но это ты сделала меня таким. Из-за тебя я рыскаю, как голодная гиена, я прикован к тебе, ты — низкое создание, похотливая обезьяна! В аду окажутся души тех, кто прикасался к тебе! О, пожалей меня! — вдруг вырвалось у него. — Я люблю тебя! Когда я вижу тебя, меня охватывает черное пламя! Что ты со мной делаешь!..

— Я… ничего. Я никогда бы и не подумала… — бормотала пораженная Феодора.

— Проклятая, ты погубила меня, ты пробудила во мне низменное вожделение, но я спасу тебя, я спасу нас обоих! Ты пойдешь со мной?

— Нет!

— Ты будешь мне повиноваться?

— Нет!

Феодора вновь попыталась вырвать руку, но монах крепко держал ее.

— Значит, ты не хочешь идти со мной? Тогда я вынужден исполнить свой долг!

— Какой долг? — Феодора похолодела.

— Раз ты сгубила душу Абада, ты погубишь и души многих других мужчин. Я не могу этого допустить!

От страха Феодора отчаянно закричала. Он сумасшедший, этот фанатик! Костлявые пальцы монаха сжали ее горло. Феодора лихорадочно пыталась освободиться. В пылу борьбы ее рука нащупала связку ключей у пояса рясы Абада, и она с размаху ударила ею монаха в висок. Пальцы, державшие за горло, разжались, монах стал медленно оседать. Феодора взглянула ему в лицо — на нем застыло идиотическое выражение — глаза выпучены, рот разинут. Оттолкнув своего мучителя, Феодора бросилась бежать. Ветки хлестали ее по лицу, царапали ноги и рвали платье. Но она этого не замечала. Скорее, скорее туда, где он не сможет ее настигнуть.

Ее никто не преследовал.

Торговое судно «Самос», принадлежавшее александрийскому купцу, медленно подходило к пристани. Феодора стояла на палубе, с тревогой вглядываясь в город, раскинувшийся перед нею на берегу. Зеленели сады, в тени деревьев прятались виллы и особняки. Это была Антиохия. Дат сдержал свое обещание и с видимым облегчением посадил ее на корабль. Женщина, вносившая смуту и беспокойство в его жизнь, покинула наконец Александрию.

Судно пришвартовалось, и Феодора ступила на твердую землю. Она протиснулась между тюками с товарами на причале, выбралась на главную улицу и вскоре разыскала городской театр. Шумная Антиохия была не менее красива, чем столица Египта: широкие мощеные улицы, каменные дома, дворцы, высокие стены, башни, разодетая пестрая толпа на площадях и базарах. В прохладном портике городского театра Феодора остановила мужчину средних лет с раздраженным и усталым лицом.

— Прошу вас, одно слово!..

Он недружелюбно покосился на нее.

— Что вам нужно? Если хотите попасть в труппу, то она уже и без того переполнена. Ступайте к Кадмеону, изучайте танец у него. Господь всемогущий, почему каждая девица в этом городе мнит, что родилась актрисой?

— Но я не ищу работу, я хочу спросить…

— Короче, — огрызнулся он, — скоро начнется представление.

— Известна ли вам актриса по имени Македония?

— Македония? Да ты что, шутишь, детка? Знаю ли я Македонию? Она — лучшая из лучших в театре и самая известная фамоза Антиохии. Зачем она тебе?

— Я ее подруга, я хочу ее видеть.

— Ты? С каких это пор Македония водится с оборванцами?

— О, прошу вас, скажите, где ее дом!

— Ну, ладно. Ступай вверх по дороге Сульпиция до колоннады. Повернешь налево и увидишь белый особняк с мраморными портиками…

— Это ее дом?

— А чей же еще?

— О, спасибо! — Она улыбнулась мужчине так ослепительно, что его плохое настроение сейчас же улетучилось.

— Прости, что я был несколько груб, малышка. Слушай, если тебе не повезет с Македонией, приходи ко мне. Меня зовут Лисандр, я театральный художник и живу здесь. Сегодня вечером я как раз свободен…

Но Феодора уже не слушала. Без труда она разыскала дом подруги. Ее сердце учащенно стучало, когда она взяла в руки бронзовый молоток у калитки. Как-то встретит ее Македония? Они не виделись так давно. Верность дружбе и благодарность встречаются все реже.

Калитку отворил толстый чернокожий привратник.

— Чего тебе?

— Хочу поговорить с хозяйкой!

— Убирайся, она никого не принимает!

— Передай госпоже, что ее хочет видеть первая владелица трех изумрудов.

Слуга поколебался, недовольно ворча, однако ушел с докладом.

Спустя минуту Македония обнимала подругу.

— Я не поверила своим ушам! Как? Ты здесь? Но откуда и почему? Входи же, входи, дорогая!

Обняв гостью за талию, Македония провела ее через покои во внутренний дворик.

— Садись здесь, напротив меня, дай я как следует взгляну на тебя. Ты останешься у меня? Конечно, ведь мы будем говорить всю ночь! Ох, ведь у меня сегодня спектакль, мы даем комедию Плавта, подожди, я сейчас распоряжусь…

Она вышла отдать приказания слугам. Феодора огляделась. Дом был богато обставлен, везде стояли вазы с дорогими цветами, удобная мебель. Дела у Македонии, похоже, шли неплохо. Через несколько минут хозяйка вернулась.

— Ну, все улажено. Хозяин труппы вырвет на себе все волосы. Вместо меня будет играть Ашена. Роль хорошая, у нее будет шанс. Хотя звездой ей не бывать, она слишком глупа. А мы с тобой будем ужинать, и ты мне все-все расскажешь!

Великолепная Македония не изменилась. Две-три едва заметные морщинки залегли у глаз, но фамоза была по-прежнему обворожительна.

— Македония, ты все так же прекрасна! Ты выглядишь даже лучше, чем прежде!

— Твои слова сбылись, — улыбнулась актриса. — Я преуспела в Антиохии. И всем этим я обязана одной тебе. Каждый камень в этом доме, рабы, мебель, украшения — все это благодаря тебе, дорогая!

— Нет, что ты! Это благодаря твоему таланту, который не имеет равных!

— Феодора, твои изумруды спасли меня. Я у тебя в неоплатном долгу, скажи, что я могу сделать для тебя?

— Мне нужны только твоя дружба и любовь. Я хочу немного заработать в театре, устрой меня на какую-нибудь незначительную роль.

— Как, здесь? Но зачем?

— Я хочу вернуться в Константинополь.

— Расскажи все по порядку, с самого начала, как ты прожила эти два года и почему оказалась здесь, в Антиохии?

И Феодора перенеслась в те дни, когда она, пылая ненавистью к Хионе, готовилась к банкету и вынашивала свой хитроумный план. Она подробно поведала подруге о злополучном пире и о том, что за ним последовало. Часы пробили полночь. Македония так и не притронулась к блюдам. Она плакала и смеялась, слушая удивительную историю маленькой деликаты. Наконец она произнесла:

— Невероятно! Что тебе пришлось пережить! Это по плечу разве что солдату или какому-нибудь искателю приключений, выносливому и грубому, а ты тонкая, хрупкая, изнеженная женщина. И послушай, ведь ни один — ни наместник, ни раб, ни монах — не устояли перед тобой. Ты всех покорила! Феодора, что за сила живет в тебе?

Девушка печально улыбнулась:

— Это не сила, а скорее проклятие.

— Да нет же, это великий дар! Что может сравниться с влиянием, которое имеет женщина на влюбленного в нее мужчину! Оно может быть и добрым, и злым.

— Как это понять, Македония?

— Я старше тебя, дитя мое, и много думала об этом. Ответь мне, для чего все женщины, и мы с тобой также, одеваются в изысканные наряды, в прозрачные туники, для чего нужны им прически, благовония, украшения? Зачем им кокетство и уловки?

— Как — зачем? Чтобы покорять мужчин, разумеется!

— Правильно. Но для чего их покорять?

— Для любви.

— Истинно! Женщина — это любовь, любовь — это женщина. Но разве это все?

— Я не знаю. Что же еще?

— О, маленькая глупышка Феодора! Ты же сама недавно подарила миру дитя. Именно для этого женщина завоевывает мужчину, ведомая слепым женским инстинктом. Поэтому добродетельные женщины и ненавидят нас, куртизанок. Мы — враги семьи, материнства, очага. Мы уводим мужчину, отвоевывая его для бесплодных удовольствий и развлечений. Феодора, на свете есть два вида любви. Если женщина любит по-настоящему, она счастлива тем, что отдает, а не берет, она подчиняется велению своего сердца. Часто это заканчивается трагически, но пока она испытывает такую любовь, она подобна божеству, она прекрасна.

— Не знаю, смогу ли я ощутить такую любовь, — задумчиво проговорила девушка.

— Если встретишь настоящего мужчину — сможешь! А может, и не встретишь никогда. Мне не повезло. — Она помолчала и добавила: — Мне кажется, что ты — избранница судьбы.

— Я не понимаю, Македония…

Но та пристально смотрела на свою подругу.

— На свете нет такого мужчины, если, конечно, он нормален, который устоял бы перед тобой. Даже если это император…

Она вскочила на ноги.

— Феодора! У меня есть план, безумный, головокружительный план! Риск огромен, но выигрыш стоит того. Послушай, дорогая, я не намерена устраивать тебя в наш провинциальный театрик на жалкие роли, нет! Наоборот, я дам тебе дорогие наряды, духи, драгоценности, денег, я хочу, чтобы ты стала снова прекрасной обольстительницей, хотя и в этом простом платье ты просто восхитительна!

— Я не смею догадываться, что ты задумала, но…

— Не перебивай меня! Я дам тебе все это, и ты вернешься в Константинополь. Вдобавок я дам тебе письмо, которое могу написать только я. Мы должны рискнуть. О, мне страшно от одной мысли, что может случиться с тобой и со мной. Но, Феодора, я иду на риск ради тебя, потому что я люблю тебя, и еще потому… потому, что я так хочу!