Феодора

ГЛАВА 19

Сперва в связи с затеянным во дворце грандиозным переустройством и нежеланием Юстиниана слишком часто демонстрировать свою любовницу, вызывая неудовольствие императрицы Евфимии, никаких официальных приемов в Гормиздах не устраивалось. Однако иной раз Феодора выступала в качестве хозяйки дома в небольшой компании друзей или знакомых Юстиниана, которых он приводил к себе поужинать.

Раз или два в этой компании оказывался префект претория, и Феодора вновь стала опасаться Иоанна Каппадокийца. Хотя он и обращался к ней почти подобострастно, она постоянно ощущала на себе взгляд этого человека и была совершенно уверена, что, подвернись ему возможность, он бы с удовольствием ее уничтожил. Но когда она поделилась этими мыслями с принцем, Юстиниан встал на его защиту.

— Согласен, что у Иоанна нет многого, чего требует от человека этикет, — сказал он. — Он низко наклоняется к столу и жаден в еде, употребляет грубые выражения и никогда не научится сидеть или ходить, как положено достойному мужу, а не запряженному быку. Но я уверен, что у тебя сложилось о нем превратное представление. При всех его недостатках он предан мне — и вообще он гениальный администратор. Никогда еще финансовые дела империи не складывались так удачно — он умеет находить деньги там, где и не подозревают об их существовании. Тебе нравятся Трибониан и Велизарий — и мне тоже. Это лучшие мои друзья. Однако вот что я тебе скажу: для империи Иоанн Каппадокиец представляет ценность куда большую, чем оба они вместе взятые.

— Почему ты так уверен в его преданности? — спросила она.

— У меня есть на то основания. — Он помолчал. — И даже если бы он захотел доставить тебе неприятности — во что я никак не могу поверить, ибо он никогда не отзывался о тебе иначе, как в самых теплых и дружественных словах, — что бы он мог предпринять? — Он взглянул на нее и добавил с налетом строгости в голосе: — Умоляю тебя, дорогая, занимайся дворцом, нашими друзьями, нашими развлечениями. А управлять империей предоставь мне.

Феодора не стала больше касаться этой темы, и хотя Юстиниан считал, что переубедил ее, молчаливая неприязнь между нею и Иоанном Каппадокийцем сохранялась.

К тому же наиболее частыми гостями в Гормиздах были Трибониан и Велизарий, и Феодора всегда рада была их видеть, поскольку оба они выдержали серьезное испытание в преданности.

Трибониана она выделяла из прочих. С женщинами он вел себя, как правило, несколько цинично, и по этой части даже Феодора не могла его перещеголять, хотя он с достаточным уважением воспринимал ее дерзкий склад ума. Он был одним из тех, скорее даже единственным, кому она позволяла временами развлекать себя в этой чуть грубоватой манере, которая ее не злила и не раздражала. Ей нравилось его слушать, ибо он был блестяще образован и не только сыпал эпиграммами, но и мог безукоризненно точно, иногда с едким сарказмом, но неизменно удачно и к месту цитировать поэтов, причем как древних, так и современников. Подчас он бывал сама деликатность, но иногда его цинизм принимал такие формы, что это даже шокировало.

В один из вечеров, за ужином, разговор коснулся пира, который устроил Гермоген, министр двора, где присутствовала почти вся знать.

— Мне кажется, это было довольно любопытное событие, — заметил Велизарий, который с удовольствием принимал участие в подобных делах.

— А по-моему, скучища невероятная, — возразил Трибониан. — Не было ничего нового или необычного. Осточертевшие танцовщицы, разные шарлатаны и фокусники. Гермогену, хотя ему и не надоедает без конца устраивать пирушки, недостает фантазии придумать что-нибудь веселое или занимательное. Я умираю от скуки на его приемах. Но, поскольку он министр, никто не решается проигнорировать приглашение и не явиться. Ему стоило бы прислушаться к дельному совету кого-нибудь из тех, кто способен видеть на несколько шагов дальше той мертвящей обыденности, в которую, кажется, скатываются пиры в столице.

На какое-то мгновение его взгляд задержался на Феодоре, как если бы он вспоминал событие, которое произвело сильное впечатление.

— Ну а блюда — разве не замечательны они были? — заметил Велизарий. — По мне, так соус к куропаткам был необыкновенно изысканным.

— Блюда были хороши. Но их было уж слишком много.

— И конечно же, Трибониан, — улыбнулась Феодора, которая не присутствовала на этом пиру, — там непременно велась какая-нибудь остроумная беседа — ведь там был ты.

Юрист улыбнулся ей в ответ.

— Если это насмешка, о прекраснейшая, я ее прощаю тебе. Если это комплимент, я благодарен тебе за него. Что же касается бесед, то о каком остроумии могла идти речь при таком обилии блюд? По-моему, их было тридцать пять.

— Тридцать, — уточнил Велизарий.

— Пусть будет по-твоему, военачальник. Я не считал. К концу пира я, клянусь, почти уже засыпал от пресыщения. Мне даже стало грустно из-за этого.

— Я еще могу допустить, что ты скучал, — вступил в разговор Юстиниан, — но только не грустил — это на тебя непохоже.

— Когда я вижу всех вас, жадных, постоянно обжирающихся — может быть, не считая вашего высочества, — то это всегда мне напоминает о бренности и бессмысленности жизни и всех устремлений человека.

— Почему вдруг так? — спросила Феодора.

— Потому что я помню строки, написанные сатириком Агафием при созерцании им отхожего места под Смирной.

— Прочитай их, — попросила она.

Он, чуть улыбнувшись, посмотрел на нее.

— Боюсь, они настолько же непристойны, насколько и ЦИНИЧНЫ.

— Неважно! Я уже приготовилась слушать. Позволь мне самой судить о нем.

— Ну что ж, прекрасно. Я тебя предупредил, о прелестная, — сказал он и начал декламировать:

Закончив, он вопросительно взглянул на Феодору.

— Ну что ж, — проговорила она, — ведь ты меня предупреждал. Но как ты считаешь, неужели и все другие устремления человека, кроме потребления пищи, ведут к такому же мерзкому финалу?

— Временами меня это просто ужасает, — ответил Трибониан.

— В некоторых случаях, я уверена, этого не происходит, — возразила она. — Что же касается тебя лично, друг мой, то в этом случае у меня нет твердой уверенности.

Обратив все в шутку, чтобы не продолжать спор на столь пессимистическую тему, она перевела разговор.

В то же время Феодора раздумывала над некоторыми моментами, открывшимися ей в споре. Прежде всего, она всегда чувствовала в Трибониане некий дар проникновения в суть вещей. При всей его праздности и неизменно циничном поведении, его суждения были глубже суждений большинства известныХ ей мужей, включая и Юстиниана. А под сардонической манерой Трибониана вести беседу скрывалось исключительное уважение перед законом и правом — это было делом его жизни, и он постоянно шлифовал и углублял свои познания в этой области. Расточать впустую такой дар просто глупо, и Феодора надеялась каким-либо образом использовать мощный ум законника.

Велизарий был совершенно иным: главным его достоинством был не разум, а грубая физическая сила. Временами его лицо утрачивало всякое выражение, глаза у него были водянисто-голубые и холодные, нос крупный и широкий в основании. Челюсти постоянно были напряжены, а небольшая бородка, обрамлявшая его лицо, подрагивала и шевелилась, будто он постоянно что-то жевал. У некоторых это обычно является признаком волнения, у Велизария же не означало ничего.

Велизарий был по-военному опрятен и подтянут, всегда облачен в военную одежду, так что даже когда он сидел без оружия за столом, было такое ощущение, что он готов в любую минуту выхватить меч из ножен.

Однажды Феодора, приглашая Велизария к столу, тронула его за плечо. Он строго, даже, пожалуй, сурово взглянул на нее, и она внезапно почувствовала кончиками пальцев, что ткань его туники скрывает нечто похожее на переплетение железных тросов — это были его мышцы, столь развитые, тугие и напряженные, что казались принадлежащими сверхчеловеку.

— Ты очень сильный, военачальник, — заметила она негромко.

— Да, — просто ответил он.

С тех пор он стал для Феодоры просто олицетворением силы, грубой силы. Но это была сила могучего животного, которая не требуется разумному человеку.

Бросалось в глаза, что Велизарий почти не принимает участия в разговоре. В зале, наполненном смеющимися, болтающими людьми, он мог просто сидеть, глядя прямо перед собой немигающим взглядом. Только когда разговор касался военных тем, он оживлялся. По этим вопросам он также высказывался достаточно лаконично, хотя и крайне определенно.

Военачальник был довольно молод, не многим старше Феодоры. Он одновременно и привлекал ее, и вызывал тайное отвращение. Иногда она испытывала такое же чувство, глядя на льва в клетке: любопытно, как повел бы себя зверь, если его выпустить на волю. Она ясно представляла себе всю силу и жестокость животного, именуемого Велизарий, и то, каким оно может стать опасным, если с ним не обращаться умело и умно.

Велизарий привлек внимание Юстиниана способностью превращать неопытных, случайно собранных наемников в вышколенных воинов. Обычно, получив в свое распоряжение толпу бестолковых новобранцев, командиры подразделений, чтобы привить им чувство порядка и уважение к воинской власти, широко использовали такие меры, как наказание плетью или арест. У Велизария была собственная теория: он догадался, что главной слабостью большинства мужчин является страх выглядеть смешными, и с успехом этим пользовался.

Если он замечал, что воин плюнул на пол казармы, то вместо наказания поркой приказывал ему в течение недели ходить с постоянно подвешенной к его шее миской с опилками, в которую должны были плевать другие новобранцы. Это навсегда избавляло несчастного от скверной привычки.

Подобных нововведений было великое множество, и все они оказывались исключительно успешными. Его воины, которых Велизарий называл комитатами — товарищами, — впервые вкусившие крови в сражениях с северными варварами, показали себя лучшим боевым соединением в армии империи. Эти комитаты, хотя и расквартированные

за пределами дворца, находились в непосредственном распоряжении Велизария и были его любимцами, в то же время под его началом были и эскувиты. Иногда последние выражали недовольство им как начальником: их раздражало. что голова Велизария постоянно занята одним — как усилить военную мощь империи.

Как-то вечером, излагая одну из своих военных идей, Велизарий заявил:

— Я считаю, что в нашей армии воины должны быть обучены одновременно искусству владения и мечом, и луком.

— Ты это серьезно? — спросил в удивлении Юстиниан. — Ведь лучников никто не считает настоящими воинами.

— Мне известно общее пренебрежение к луку, твое высочество. Но разве достойны презрения стрелы парфян или гуннов, которые погубили тысячи наших лучших пехотинцев?

Трибониан, со своей саркастической ухмылкой, тут же процитировал «Илиаду» Гомера:

Нагие юноши, ступив на землю перед Троей, Став за плиту могильную или за друга шит, Тугою тетивой груди своей коснулись…

— А чем был поражен неуязвимый Ахилл? — тут же возразил Велизарий, обращаясь к тому же источнику. — Стрелой, выпущенной из лука Париса! Что же касается моих лучников, то они бы у меня оседлали лошадей и выучились править ими, пользуясь только коленями или голосом. И они не были бы нагими, имели бы шлемы, панцири и щиты. Они были бы вооружены мечом и луком с колчаном стрел, а также умели бы обращаться с копьем. Лук у них был бы прочным и тяжелым, а так как я научил бы их натягивать тетиву не до груди, а до правого уха, то потребовались бы довольно крепкие доспехи, чтобы выдержать мощные удары их стрел!

Это была подлинная ересь в военном деле. С тех пор, как легионы римлян в пешем строю захватили едва ли не весь мир, тяжеловооруженный пехотинец стал основой всякой армии; кавалерия и лучники считались не более чем вспомогательными войсками, от которых мало зависит успех сражения.

Однако Феодора поддержала Велизария.

— В военном деле я мало что смыслю, — сказала она, — но мне кажется, что ничего нельзя утверждать наверняка без проверки. Почему бы не дать возможность Велизарию проверить его теорию — скажем, на его собственных комитатах?

Юстиниан на короткое время задумался.

— Думаю, что можно, — сказал он после небольшой паузы. — Ладно, попробуй все это с ними. Я отдам распоряжение оружейникам. Посмотрим, что у тебя получится.

Велизарий был совершенно доволен.

— Благодарю покорнейше, твое высочество! Я так боялся, что ты предложишь мне эскувитов. Если хочешь знать мое мнение, то скажу по чести: они ни на что не годятся, кроме парадов. Смотры да строевое обучение — из такой породы вояк еще не вышло ни одного истинного воина.

Всех развеселила его серьезность, он же обратился к Феодоре:

— О прекраснейшая, — сказал он, — за оказанное мне благодеяние я готов сделаться твоим рабом.

В его голосе послышалось нечто такое, что вовсе не понравилось ей, потому что она прекрасно знала противоречивый мир чувств мужчин. Велизарий был очарован ею, а она не могла допустить, чтобы он долго пребывал в таком состоянии.

С другой стороны, она не могла и пренебречь им. Он друг Юстиниана, а женщина всегда ищет возможность проверить свою способность очаровывать на каждом мужчине, оказывающемся рядом. Такой легкий флирт, составляющий непоколебимую основу женственности, сам по себе инстинктивный и пленительный, был характерен и для Феодоры. Отвергнув как совершенно неприемлемое грубое или холодное отношение к Велизарию, она ощущала настоятельную потребность оставаться для него обаятельной и в то же время с беспокойством видела, как растет его восхищение ею, а это могло в конце концов стать опасным для обоих.

Важное и незначительное события случились почти одновременно.

Сначала произошло нечто важное.

В один из вечеров Юстиниан пригласил на ужин Велизария и Трибониана, и, хотя Феодора надела самый лучший наряд и самые яркие украшения к нему, и зеркало подтвердило, что она просто ослепительна, она не дождалась ни от кого из них хотя бы самого незначительного комплимента.

Это привело ее в замешательство. К тому же Трибониан не позволял себе ничего циничного, Велизарий ни слова не уделил военной теме, а Юстиниан вообще почти не разговаривал.

— Что вас беспокоит, господа мои? — наконец не выдержала Феодора.

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовался Юстиниан.

— Потому что никогда еще у меня не было такой унылой компании. — Она вопросительно улыбнулась.

Трибониан и Велизарий сидели молча, будто не зная, что сказать, а Юстиниан ответил сразу:

— Мы оказались в серьезной — даже чересчур серьезной — дипломатической ситуации, — сказал он.

— О! — воскликнула Феодора. Ей хотелось узнать подробнее о причинах, но не в ее правилах было вторгаться в ту сферу деятельности, которую мужчины считали слишком сложной для женского ума.

Юстиниан, однако, кое-что объяснил ей — возможно, только для того, чтобы немного разгрузить свой напряженно работающий мозг.

— Мои посланники и шпионы в один голос сообщают, что складывается сильный союз, направленный против империи, — сказал он угрюмо.

— В самом деле? — спросила Феодора, все так же проявляя сдержанность к предмету разговора.

— И главная движущая сила в этом союзе — Персия, — продолжил он.

Ее тут же осенило.

— А не в том ли причина, что царь Кавад взбешен провалом плана в отношении своего сына?

— Совершенно верно, — ответил Юстиниан.

— Это была та неудача, с которой трудно смириться, — добавил Трибониан, — в особенности потому, что, оказавшись в проигрыше, наш друг монарх вспомнил, что всегда кичился своей хитростью и удачливостью в делах.

— Но… — Феодора запнулась. — Ведь и раньше образовывались различные союзы, разве не так? Почему же именно этот представляет такую страшную опасность для нас?

Юстиниан взглянул на Трибониана.

— Все это ерунда, главное — в другом, — сказал он, помедлив.

Трибониан и Велизарий согласно кивнули.

Юстиниан снова повернулся к Феодоре.

— Главная опасность этого союза, дорогая, состоит вот в чем. Мы могли бы уничтожить Персию, начни она войну против нас. Однако Кавад ведет переговоры о помощи еще с двумя крупными государствами и несколькими поменьше. Если эти переговоры завершатся успешно, он начнет войну с нами.

Феодора вопросительно подняла брови.

— Что это за государства?

— Вандалы Африки и остготы Италии — это серьезные силы. Кроме того, Эфиопия, жаждущая вторгнуться в южный Египет, и варварские народы к северу от наших границ — эти кровожадные дикари германцы, герулы[58], гепиды[59], булгары с аварами[60], которые сродни гуннам.

— Но если они все так враждебно настроены, почему же они не выступили против нас раньше? — спросила Феодора.

— Потому что они были разделены как разногласиями, так и расстоянием, — пояснил теперь уже Трибониан. — Вандалы и остготы вечно соперничают друг с другом, а между ними лежит море. И те, и другие отделены от Персии империей ромеев и теми варварскими народами, которые перечислил его высочество.

— Как же они могут устранить эти разногласия теперь?

— Кавад обещает варварам немало золота за то, что они нападут на нас, а его послы в Равенне, столице вандалов, сулят ни больше ни меньше как раздел империи ромеев между ними.

— Успешно вести войну против такого союза просто невозможно, — зловеще прогудел Велизарий. — Наши недруги могли бы обрушиться на нас сразу с нескольких сторон. Вандалы повели бы наступление на Киренаику, где мы плохо подготовлены к обороне, остготы могли бы вторгнуться в Иллирию и Грецию. Диким народам вообще ничего не нужно, кроме грабежа и кровавой резни. Персы же двинулись бы своими ордами с востока, они давно мечтают захватить всю Малую Азию и, в частности, столицу империи.

Феодора молча внимала этой словесной вспышке, осветившей смутно угадывавшиеся угрозы и страшные последствия их осуществления.

Однако она была дитя улицы, и что-то во всем этом показалось ей не соответствующим ее женскому опыту.

Пару мгновений спустя она отважилась поделиться своими мыслями.

— Мне кажется, что при таком союзе персы могли бы рассчитывать получить львиную долю добычи.

Юстиниан согласно кивнул.

— А как бы к этому отнеслись другие союзники? — упорствовала Феодора.

— Для нас совершенно безразлично, как они к этому отнесутся, — угрюмо сказал Юстиниан, — если к этому времени они захватят наши земли, разрушат наши города и истребят наш народ.

Девушка заговорила снова:

— На площади Афродиты дети играют в свои игры. Я часто наблюдала за ними.

Столь явная непоследовательность не понравилась Юстиниану.

— Какое отношение ко всему этому имеют детские игры? — спросил он почти раздраженно.

— Это, если угодно, притча, — сказала она. — Играют втроем, поочередно угадывая, какой стороной выпадет медный обол. Выигрывает один — например, если он называет «решку», а у оставшихся выпадает «орел», тот, у кого «решка», забирает монеты у обоих. Но это такие мерзкие мальчишки, они так и норовят обмануть друг друга.

Увлеченные ее идеей, мужчины не прерывали Феодору.

— Вскоре я заметила, что двое могут объединиться против третьего, договорившись, что один из них всегда будет держать монету в руке кверху «решкой», а другой — наоборот, «орлом», — и таким образом, поскольку третий мальчишка может открыть только одну сторону из двух сторон монеты, он никогда не сможет выиграть, и сговорившаяся пара его просто обчистит.

Юстиниан согласно закивал. В детстве он тоже был знаком с этой простейшей формой жульничества в азартной игре на деньги.

— Однако часто случается, — продолжала Феодора, — что в конце концов один из двоих в этом маленьком союзе замечает, что его партнеру слишком везет. Хотя их жертва и проигрывает, но более удачливый из сговорившейся пары обогащается не только за счет жертвы, но и за счет партнера. Вскоре все монеты оказываются у него, так что игра заканчивается и один становится очень богатым — по детским меркам, а двое других оказываются очень бедными.

Они продолжали слушать ее лишь потому, что им было приятно наблюдать за выразительной мимикой ее лица. Наконец Юстиниан поинтересовался:

— Что ты хочешь всем этим сказать?

— Довольно интересно видеть, — продолжала Феодора, — как проигрывающий партнер в такой момент вступает в соглашение с жертвой заговора и благодаря новой тактике начинает выигрывать у своего прежнего партнера.

У Юстиниана лицо было уже не таким хмурым, как прежде.

— Кажется, мне становится ясно, куда ты клонишь, — заметил он.

— Это просто иллюстрация, раскрывающая природу человека, в игре детей она проявляется очень ярко, — уже вполне серьезно сказала Феодора. — Думаю, что завистливы и жадны не только дети…

— …И подобные принципы можно применить к гораздо более взрослым субъектам, — подхватил Юстиниан.

— Или даже к целым странам, — предположил Трибониан, впервые за вечер улыбнувшись.

Только Велизарий сидел молча, какое-то время «соль» притчи продолжала ускользать от него.

— Я подумала, — заключила Феодора, — что если такое поведение является распространенным, то при образовании коалиции против одного врага самым главным вопросом будет всегда следующий: как разделить добычу между собой. В конце концов зависть разрушит любой союз, потому что непременно кто-то получает больше, чем другие.

Наконец-то Велизарий все понял или решил, что понял.

— Для их жертвы такой разлад ничего не значит, — высказал он свое мнение. — Ведь она-то и есть та добыча, из-за которой возникнет впоследствии спор.

Феодора обвела всех взглядом.

— Я лишь подумала… — Она запнулась, будто подыскивая слова. — А что, если бы зависть можно было вызвать до, а не после нападения…

Трое мужчин переглянулись.

— Продолжай, — велел Юстиниан.

— Мне… мне кажется, — проговорила она с робким видом, — что если бы я управляла империей и опасалась бы образования коалиции других стран против меня, то я бы направила своих шпионов и лазутчиков в столицы каждой из враждебных стран…

— И вместо того, чтобы пытаться привлечь их на свою сторону, следует указать им как можно скорее на угрозу, которую представляет собой персидский тигр! — воскликнул Юстиниан.

— Тигр, который уничтожает все в пределах досягаемости его стальных когтей! — добавил Трибониан.

— Для них втрое более опасным было бы, — сказал Велизарий, — позволить персидскому царю овладеть природными богатствами и людскими резервами империи и таким образом оказаться в соприкосновении с западными странами!

Лицо Юстиниана озарилось вдохновением.

— Она права! — вскричал он, ударив кулаком в раскрытую ладонь. — Зависть обладает такой же силой, как и алчность, а страх — еще сильнее. Если бы мы смогли заставить страх и зависть работать на нас! Алчность слабеет, если возникает риск, к тому же…

— Некоторые свидетельства о вероломстве персов были бы весьма полезны, — вставил Трибониан.

— Такие, как подкуп эфиопов и северных варваров для своей же собственной выгоды? — высказала предположение Феодора.

— Именно! — воскликнул в восторге законник. — Зависть и страх могут быть усилены еще и чувством обиды. Эти три вещи могут сделать для нас больше, чем верность слову и надежда получить добычу!

Подперев рукой подбородок, Юстиниан замер в глубокой сосредоточенности, все остальные смотрели на него. Это был момент исключительной важности.

Когда он наконец поднял голову, то глаза его сразу же остановились на Феодоре.

— Ты вселила в меня надежду, радость моя, — сказал он. — Благодаря твоим мальчишкам, играющим на площади в азартную игру, я внезапно обнаружил, что могу быть уверенным в своих возможностях!

Не столь значительное событие произошло следующим образом.

Большинству известных истории знаменитых любовниц удавалось влиять на своих царственных любовников; но среди царственных любовниц Феодора заслуживает того, чтобы быть особо выделенной. Хотя благодаря своей красоте и обаянию она в определенной степени и оказывала влияние на Юстиниана и, как и многие другие красавицы, требовала и получала намного больше, чем ей было необходимо, однако она никогда не забывала, что самой главной и самой важной ее целью было сделать своего возлюбленного бесконечно счастливым. Этой единственной цели она отдавала себя полностью.

Чтобы уловить мужчину в силки, от женщины особого искусства не требуется. Главным союзником в этом деле является физическая близость, а мелкие уловки и хитрости настолько естественны даже у неопытных девушек, что в большинстве случаев желаемая цель достигается с невероятной простотой.

Не требуется особого таланта и для того, чтобы удержать мужчину при себе. В большинстве случаев для этого необходимы только определенный уровень взаимопонимания и фантазия, способность прощать и, конечно же, любовь. Это все — плюс желание использовать упомянутые качества.

Последнее для многих является камнем преткновения. Существует огромная разница между способностью что-то сделать и наличием энергии и желания действительно это выполнить. Вот почему многие женщины из-за лени или боязни открытого проявления чувств остаются всего лишь свидетельницами того, как их соперницы, не считающие зазорным привлекать к себе внимание и вызывать восхищение, отбивают у них мужчин.

Подобная леность для Феодоры была совершенно не свойственна. Она скорее гордилась своим полом, чем стыдилась его. Он был источником ее силы. Если Юстиниану хотелось любви, она неизменно бывала к ней готова, всегда разная, игривая, желанная и страстная, принося ему не только телесное наслаждение, но и душевное, с богатейшими эмоциональными оттенками. Помимо занятий любовью, она старалась стать для него всем — стимулируя его энергию, если она ослабевала, давая ему новое вдохновение, если он его терял, вызывая у него улыбку, когда он бывал угрюм, окружая его очарованием и покоем, когда он был утомлен или впадал в уныние.

Ко всем этим чудесным проявлениям женственности Юстиниан относился как человек, которому все это безразлично. Возможно, он не обладал поэтическим даром и развитым воображением. Однако и он ощущал поэтичность и фантазию своей возлюбленной.

Феодора все же не была до конца уверена в том, что Юстиниан любит ее так, как она его. С обычным мужчиной она могла бы обрести уверенность, но тут не могла забыть, что имеет дело не только с мужчиной высокого положения, но и с целой империей. Какая женщина может быть твердо уверена в любви правителя страны? Временами, ощущая беспомощность, она задавалась вопросом — как долго это может продолжаться. Как скоро она сможет лишиться своей власти над ним из-за других, более существенных для него интересов или забот?

Всякая женщина является пожизненным узником своего зеркала. С самого утра, едва проснувшись, она долго и терпеливо причесывается и приводит себя в порядок, а затем на протяжении дня бесконечное число раз изменяет свою наружность, и редко бывает так, чтобы ее не терзали сомнения относительно то ли какой-то детали наряда, с трудом выбранного из великого множества, то ли чего-то еще, мешающего ей выглядеть безупречно.

Уж если это характерно для обыкновенных женщин, то для красавиц — втройне. Феодоре настолько привычно было прибегать к услугам зеркал и, следовательно, прихорашиваться, что она даже не задумывалась об этом, тем более что зеркала почти всегда сообщали ей приятные новости, и она с удовольствием вглядывалась в них.

Иногда, однако, она подходила к зеркалу, чтобы убедиться в том, что не появились первые намеки на что-либо неприятное. Нет ли хоть малейшего признака морщин? Не стали ли совершенные черты ее лица менее совершенными? И хотя она была еще совсем молода, Феодора уже начала испытывать страх перед возрастом, этим главным врагом женщины. Ее красота была исключительно важна для нее, поскольку являлась первоосновой всего того, чем она стала и чего достигла. Она была как бы верным другом Феодоры, составляя сердцевину ее гордости. Как она уже неоднократно говорила себе, жизнь стала бы невыносимой, если бы ее красота начала увядать.

Именно поэтому то, что случилось с ней, она восприняла как подлинную катастрофу.

Прошло двенадцать месяцев с того дня, как Юстиниан сделал ее своей любовницей, и несколько дней после беседы, связанной с заговором персов, когда Феодора обнаружила нечто такое, что было для нее и важнее, и ближе, чем судьба империи.

Поначалу она была не совсем уверена. Однако после того, как она дважды получила очевидное подтверждение, никаких сомнений не осталось. Она вновь была беременна.

Осознание случившегося сначала вызвало у нее легкую панику, затем — отчаянное сопротивление неизбежному, и наконец — покорность судьбе, чувство, которое женщина всегда испытывает в таком состоянии.

Но если чувство безысходности обычно притупляет все остальные чувства, с Феодорой все происходило иначе. Она не хотела этого ребенка. Ее приводила в ужас сама мысль о нем.

Поразительно, как могут влиять на отношение к этому внешние обстоятельства. Если такое случается в молодости с бедной девушкой, она стремится избавиться от беременности; но даже забеременев впервые, с клеймом обесчещенной любовницы, Феодора не чувствовала себя такой несчастной, как сейчас. Ее радовала, занимала и волновала ее новая жизнь, со всеми ее проблемами и опасностями. Но теперь эта беременность может все разрушить!

Сперва она не позволяла себе даже подумать, что это правда. С самого начала связи с Юстинианом ее не оставляла мысль о возможности подобного исхода, но она почему-то была уверена, что с ней этого не случится. И вот неизбежное произошло.

Ее захлестнули отчаяние и страх. В ее разгоряченную голову пришла мысль о том, что Юстиниан до сих пор оставался холостяком по вполне понятной причине. Если ему и нужна была женщина, то лишь как веселый, чувственный и красивый партнер в любви и развлечениях. Что он подумает о женщине, которая вдруг возложит на него нежелательную ответственность отцовства и одновременно лишит из-за своего материнства того, что он более всего ценил в ней?

К тому же ее ребенок родится внебрачным, поскольку закон запрещает браки между представителями столь различных общественных слоев, как те, к которым относились Юстиниан и Феодора. А это вызовет еще большие осложнения и трудности.

Ужасное положение. С мужчиной простого звания она могла надеяться добиться своего, возможно, даже сделать его счастливым. Но государственные мужи… политика, с которой связано каждое действие правителя, требует подчас холодных, непредсказуемых и даже жестоких решений. Куртизанка, осмелившаяся родить ребенка от наследника, безусловно, вмешивается в дела империи.

Страшило ее и другое.

Она могла лишиться своей красоты. Ее почти безупречно тонкая талия, которой она так гордилась, может стать бесформенной и отвратительной; ее грудь обвиснет и станет уродливо большой; с огромным колышущимся животом и толстым, как у коровы, задом она вынуждена будет ходить, переваливаясь и отдуваясь.

Даже если бы Юстиниан и смирился с ребенком, он попросту разлюбил бы ее, превратившуюся в уродину!

Подобные мысли были вызваны истерическим состоянием, которое довольно часто возникает у женщин в начале беременности. Это состояние, разумеется, омрачает жизнь женщины и заставляет ее чувствовать себя несчастной.

Иногда она пыталась взять себя в руки и все спокойно обдумать. Она убеждала себя, что Юстиниан любит — должен любить ее. Возможно, он, как и она, уже думал об этом. Возможно, он даже был бы рад этому…

Но через некоторое время она с такой же энергией уверяла себя, что все это одни лишь беспочвенные мечтания. Она представляла, какой будет его реакция, если она ему все скажет: сначала удивление и испуг, затем жалость, после — пренебрежение, и в конце концов — ненависть.

Порой ей казалось, что она ненавидит и его. Почему он так с ней поступил? Ну почему мужчины не считаются ни с чем, кроме собственного удовольствия, в отношениях с женщинами?

Она понимала, что рано или поздно должна будет все рассказать. Конечно, наступит момент, когда он и сам догадается. По ее подсчетам, она беременна уже больше месяца. К концу третьего она настолько изменится, что, несмотря на известную слепоту мужчин в таких вещах, он должен будет понять, что с ней что-то не в порядке…

Да, лучше всего сказать сразу. Придя к такому решению, она настроилась поделиться с ним новостью в ближайшую ночь. Но в самый последний момент не решилась.

А когда он ушел от нее, она расплакалась. Бывали у нее и минуты полнейшего отчаяния, когда она подумывала об отвратительном ядовитом питье, являлась даже мысль покончить с собой…

Все осложнялось также и тем, что в это время Юстиниан был невероятно занят. Государственные и дипломатические проблемы буквально поглотили его, он был настолько одержим ими, что забросил все остальное, даже его любовница отошла на второй план. Маленькая притча Феодоры об играющих детях легла в основу блестящей и ловкой политической игры, разработанной с помощью Трибониана, которую Юстиниан использовал против угрожающей империи коалиции.

Ее целью было разрушить вражеский союз до того, как он будет создан, использовав для этого всевозможные способы дезорганизации, которые предопределили в конце концов полное разрушение. союза в дальнейшем: подозрительность, страх, эгоизм и алчность.

На галерах, верхом, в колесницах спешили послы империи во все крупные города, во все лагеря и поселения варваров. У каждого из них были с собой послания, исключительно искусно составленные Трибонианом и рассчитанные на то, чтобы возбудить в головах вождей и правителей, которых посещали послы, подозрения по отношению к образующейся на Востоке огромной мощи.

В результате правители и государственные советы этих стран принялись рассматривать складывающееся положение совершенно по-новому: благоразумно ли помогать этой силе захватывать все больше богатств и стран, что ведет к созданию еще более мощной военной машины, которая действительно может оказаться в состоянии подчинить весь мир.

Для правителей и их советников прежний план коалиции становился все менее и менее привлекательным. Тут как раз и вспомнилось, что империя ромеев всегда привлекала внимание других народов своим зерном, шерстью, кожей, тканями, металлами, маслом, крупным рогатым скотом и овцами и другими товарами. Не за этим ли тянется Персия на запад? Сомнительно, чтобы персы оставались в пределах границ своего государства, для нужд которого беспрестанно закупаются товары у купцов и посредников самых разных мастей — готов, вандалов, франков.

Что касается варваров — и жестоких светлоусых гепидов, и герулов, и диких узкоглазых аваров и булгар, и темнокожих эфиопов, — они, кажется, стали понимать, что, если потребовать выкуп, правители Константинополя согласятся уплатить больше всех. К тому же они помнили, что в армии империи в качестве наемников служит множество их собственных лучших воинов. В конце концов, не много выгоды в том, чтобы скрещивать меч со своими соплеменниками.

Но план Юстиниана оказался еще более глубоким.

В то время как послы и посланники с церемониальной пышностью устраивали дипломатические приемы и были заняты на совещаниях и переговорах при царских дворах, целая армия шпионов под личиной странствующих купцов, торговцев или священников шныряла в массе простого народа этих же стран.

Их задачей было распространение намеков и сомнений, которые оседали в головах лавочников, землевладельцев и даже крестьян. Снова и снова расписывались ужасы предстоящей войны: налоги непременно взметнутся вверх, превысив даже теперешние, и так уже нестерпимые, безусые юноши будут вынуждены оставить свои дома и отправиться воевать с перспективой оказаться зарубленными, подобно быку на бойне, а если война окажется неудачной, враг вторгнется в их земли, опустошит города и села, все население будет уничтожено или порабощено и ни у кого не останется собственности, а женщины неизбежно будут изнасилованы воинами армии-победительницы.

Шпионы Юстиниана справились со своей задачей настолько успешно, что вскоре простые люди в Италии, Африке и в других странах и местностях стали задаваться вопросом — есть ли необходимость в этой войне, а некоторые из них стали громко высказываться против нее.

Когда же голос народа стал достаточно громким, сочли целесообразным прислушаться к нему короли и правители. В результате во многих странах предложенный Персией план образования антиромейского союза встретил мощное противодействие. Эта-блестяще организованная и осуществленная акция явилась, по сути, тем, что позднее стало называться целенаправленной пропагандой. Благодаря этому выдающемуся политическому приему Юстиниан вошел в историю.

Именно в этот период крайней занятости Юстиниана Феодора, которой не к кому было обратиться за советом или дружеской помощью, испытывала наибольший страх и отчаяние.