Филипп II Македонский

Афины и Демосфен

Афинам суждено было стать злейшим врагом Филиппа, а Демосфену — его самым громкогласым противником. Чтобы понять взаимоотношения Филиппа с афинянами и Демосфеном, необходимо оценить, что представляло собой Афинское государство того времени, а также рассмотреть биографию Демосфена и те способы, которые он предлагал принять афинянам на вооружение для борьбы с македонским царем.

К 359 году, то есть ко времени воцарения Филиппа, Афины вернули себе положение одной из ведущих военных сил Греции после серьезного упадка, последовавшего за поражением от Спарты в ходе Пелопоннесской войны (431–404 гг.).[163] После своей победы спартанцы захватили верховенство в греческом мире, а период с 404 по 371 год называется периодом спартанской гегемонии.[164] Впрочем, вскоре оказалось, что многие греческие полисы недовольны таким положением дел, и в 378 году афиняне создали антиспартанский союз, который получил название Второго Афинского Морского союза. Этот союз превратился в мощную империю, насчитывавшую в своем составе на вершине могущества более семидесяти союзников.[165] Спустя семь лет после основания этого союза в битве при Левктрах Фивы положили неожиданный конец владычеству Спарты. После этого именно Фивы стали играть ведущую роль в Греции благодаря деяниям своих полководцев Эпаминонда и Пелопида, и именно в период фиванской гегемонии (371–362 гг.) Филипп жил заложником в Фивах. Столкновение между Фивами и Афинами было неизбежно, и его не пришлось долго ждать. В 362 году они сошлись в битве при Мантинее, с которой закончилось фиванское могущество, и Афины вновь заняли главенствующее положение в Греции.

Вследствие устоявшейся в Афинах формы правления — прямой демократии — последнее слово во всех вопросах внутренней и внешней политики принадлежало народу.[166] Главным органом, принимавшим все важнейшие решения, было Народное Собрание; несколько тысяч граждан (только мужчин, так как женщины не обладали правом голоса) сходились на собраниях, которые проводились примерно четыре раза в месяц и каждое продолжалось целый день.[167] Здесь мог высказаться любой гражданин; выступающие становились на бему (трибуну), обращенную к собранию, и произносили речи по насущным вопросам, а в конце прений люди голосовали, поднимая руку. Таким образом определялась государственная политика (включая объявление войны).

Собрания проводились на каменистом холме, называвшемся Пникс (рис. 11а-в; в верхнем правом углу рис. 11а видна трибуна, с которой произносились речи), который располагался в виду Акрополя. Присутствовавшие рассаживались по филам полукругом, лицом к трибуне. С Пникса слушателям и ораторам открывался вид на Акрополь с его монументальными воротами и храмами, из которых по сей день самым знаменитым является Парфенон. Замысел заключался в том, чтобы люди, собравшиеся для обсуждения городских дел, имели перед глазами наглядные свидетельства величия Афин. Чувства, которые вызывало это зрелище, можно ощутить и сегодня, если подняться на Пникс и обратиться в сторону Акрополя (рис. 11б) или Агоры (рынка) с высоты трибуны (рис. 11в).

Еще одним влиятельным органом власти был буле (часто именуемый просто Советом), который подготавливал повестку дня для Народного Собрания и мог давать ему советы.[168] Он состоял из 500 человек (после 508 года) в возрасте старше 30 лет; члены его избирались от всех округов Аттики и жили в Афинах в течение одного года. Этот орган приобрел большое влияние в афинской общественной жизни, не в последнюю очередь благодаря тому, что собирался почти каждый день: в результате он приобрел надзорные функции, следил за деятельностью властей, управлявших различными аспектами городской жизни, и принимал решения, не терпящие отлагательства до следующего Народного Собрания.

В Афинах имелись выборные политические должности, но в этот период влиятельные политики вовсе не обязательно были ими облечены. Некоторые люди, пользуясь своим красноречием, умели убеждать Народное Собрание в правильности предлагаемых ими мер, поэтому политическая власть зависела не от должностей, а от поддержки народного Собрания.[169] Люди, имевшие влияние на афинскую политику, назывались риторами (ораторами) или демагогами (предводителями народа), и поэтому реальная власть оказалась в руках небольшого числа красноречивых ораторов.[170]

При таком положении дел Демосфен стал не только самым непримиримым политическим противником Филиппа, но и ведущим греческим оратором.[171] Его портрет (рис. 12) был высечен после го смерти; мы видим Демосфена в расцвете сил и в созерцательном настроении.[172] Демосфен родился около 385 года в состоятельной семье, но когда ему было 7 лет, его отец умер, а опекуны, которым было доверено его состояние, растратили деньги.

Столкнувшись с финансовым крахом, около 364 года, когда ему было приблизительно 20 лет, он был вынужден вызвать опекунов суд.[173] Демосфен убедительно выиграл дело, и этот успех принес ему известность, которая позволила ему стать логографом — человеком, пишущим речи для обвинителей и обвиняемых за деньги. В какой-то момент он принял решение вступить на политическую арену. Свои первые речи перед Народным Собранием он произнес 350-х годах, и без большого успеха, но ситуация изменилась, когда он переключил свое внимание на Филиппа и его деяния.

Филипп, Афины и Амфиполь: дипломатия, обман и начало войны

Как мы видели, к концу 358 года Филипп обезопасил все границы Македонии, но у нее все еще было немало врагов. Афиняне номинально считались союзниками Филиппа, но их стремление расширить свое влияние на севере и вернуть себе Амфиполь не придавали этим узам особой прочности.[174] Халкидский Союз располагал мощной армией, насчитывавшей 10 тысяч пехотинцев и тысячу всадников. Кроме того, он заключил оборонительный союз с Грабом, царем иллирийского племени грабеев. К счастью для Филиппа, халкидяне и афиняне не поддерживали дружественных отношений. В 361 году афиняне основали клерухию (поселение на землях других племен, прежние жители которого изгонялись), которую они могли использовать в качестве базы для своего флота, в Потидее на перешейке Палленского полуострова (Кассандра), всего лишь в двух километрах от Олинфа. Они также захватили Торону на кончике среднего зубца Халкидики. Кроме того, имелся еще и Амфиполь, который хотели вернуть себе афиняне и который также располагался в неудобной близости от Олинфа.

Тем не менее действия Филиппа могли способствовать сближению Афин и Олинфа по принципу «враг моего врага мой друг». Царю были нужны деньги, чтобы выплачивать жалованье армии. Ранее он закрепил за собой богатые рудники Дамастия к северу и востоку от Лихнидского озера, нанеся поражение иллирийцам в 358 году. Прибыль, которую они приносили, также шла на пользу македонской экономике. Оценив эту пользу, Филипп теперь обратил взоры на рудники Кренид, имевшие важное значение для экономики халкидян. И, вероятно, именно тогда (если не раньше) Филипп решил, что афинянам не достанется Амфиполь, несмотря на предварительные договоренности.[175] Этот город контролировал путь на восток во враждебную Фракию и самую низшую точку переправы через Стримон (карта 3). Благодаря такому месторасположению он имел слишком большое значение для безопасности македонских границ, чтобы позволить захватить его афинянам. Кроме того, он лежал на пересечении нескольких крупных торговых путей, которые, в частности, вели к богатым кренидским рудникам; по воде отсюда открывалась дорога к бассейну Стримона и Дунаю. Решение Филиппа не отдавать Амфиполь, скорее всего, знаменует собой тот момент, когда он начал планировать широкомасштабное развитие македонской экономики.[176]

На жителей Амфиполя не произвела особого впечатления смена настроений Филиппа. Двое амфипольцев — Гиерак и Стратокл — отправились в Афины и предложили афинянам «выйти в море и взять под свою власть их город».[177] Их статус неизвестен; Демосфен не называет их послами, хотя именно так их именует Феопомп. Таким образом, возможно, они не пользовались официальной поддержкой амфипольского правительства, а просто представляли антимакедонскую фракцию, предпочитавшую скорее договориться с Афинами, чем заключить союз с Филиппом. В любом случае, они приехали слишком поздно, поскольку с открытием следующего сезона (весной 357 года) Филипп повел свою армию на Амфиполь и осадил город. Заявленная им причина — якобы Амфиполь проявил по отношению к нему открытую враждебность — не могла никого обмануть.

Чтобы послать помощь Амфиполю, Афины должны были располагать своей базой в этой области. Халкидский полуостров славился многочисленными портами, но, ранее отвергнув предложение Олинфа о совместной борьбе против Филиппа, афиняне теперь не могли рассчитывать на радушный прием. Они могли бы разместить небольшой флот на острове Фасос, но это не принесло бы ощутимой пользы. Еще больше ситуацию осложняло то, что афиняне столкнулись с недовольством ряда членов своего морского союза, грозившим перерасти в открытое восстание. В конечном итоге они приняли решение, получив от Филиппа письмо, в котором он, по сообщениям источников, признавал афинские права на Амфиполь и обещал передать город Афинам, когда захватит его.[178] Услышав это предложение, афиняне, по-видимому, пришли к выводу, что они превратно судили о Филиппе. Им не пришло в голову, что Филипп просто их дурачит.

Вероятно, в ответ на царское письмо, если верить Демосфену, афиняне отправили к нему двух послов — Антифона и Харидема.[179] По словам Демосфена, произнесенным спустя несколько лет перед Народным Собранием, они заключили с Филиппом тайное соглашение, по которому Филипп должен был передать Амфиполь афинянам в обмен на Пидну, союзника Афин (на побережье Пиерии).[180] Тайну надлежало соблюдать, чтобы об этом не стало известно в Пидне! Это соглашение не следует считать частью первоначального договора от 359 года, поскольку ни одна из сторон не придавала ему большого значения, и, кроме того, сложно представить себе, чтобы обе стороны терпеливо выжидали два года, чтобы заполучить эти города. Предполагаемое «тайное соглашение» является примером риторического вымысла, к которому прибег Демосфен,[181] так как только Народное Собрание было наделено правом заключать договоры, а в условиях афинской демократии никакие пункты не могли оставаться тайными.[182] В самом деле, захватив Амфиполь, Филипп тут же напал на Пидну, поэтому этот город вряд ли мог фигурировать в переговорах между двумя державами.

Осада Амфиполя была недолгой. Македоняне несколько раз ходили на приступ, используя штурмовые лестницы, тараны и осадные «машины» (не ясно, какие именно). Когда нападающим удалось взобраться на стены или прорваться сквозь пробитые в стене бреши, защита была подавлена, и в конце лета 357 года город сдался. Македонские воины разграбили Амфиполь, с позволения Филиппа оставив значительную часть захваченного себе. Взять укрепленный город приступом в тот период было непростой задачей: помимо всего прочего, торсионные катапульты тогда только разрабатывались и стали употребляться только в 340 году при осаде Византия (схема 2).[183] Хотя Демосфен приписал падение Амфиполя измене, нам не следует принимать это во внимание; вся честь этого деяния должна отойти Филиппу.[184]

Диодор сообщает, что Филипп «изгнал тех, кто был враждебен к нему, но с прочими обошелся доброжелательно».[185] Впрочем, наказание врагам Филиппа вынесли сами жители Амфиполя, как показывает декрет об изгнании Стратокла, Филона и их детей (если он датируется 357–356 гг.).[186] В начале декрета используется формула «по решению народа», то есть Народного Собрания, высшего органа власти. Это означает, что Филипп сохранил демократический строй в Амфиполе. Почему Народное Собрание выделило именно этих двоих, неизвестно, поскольку сложно поверить, что они были единственными противниками Филиппа. Стратокл, например, ездил в Афины с Гиераком, чтобы заручиться поддержкой против Филиппа, и тем не менее имени Гиерака в декрете нет.

В Афинах новости о том, что (по крайней мере) некоторые про-афинские лидеры отправлены в изгнание, должно быть, вызвали определенное беспокойство, но афиняне верили, что Филипп сдержит слово. Однако вышло совсем наоборот: Филипп удержал Амфиполь и внезапно осадил афинского союзника Пидну, которая быстро пала (вновь пошли разговоры о предательстве).[187] Афиняне остались ни с чем, и к тому же теперь они видели, что Филипп их попросту обманул (не в последний раз), и осознание этого не повышало их самооценку. Пытаясь сохранить лицо, в конце 357 года они объявили ему войну. Началась так называемая «война за Амфиполь», которая, скажем, забегая вперед, не принесет Афинам никаких успехов.[188]

Филипп и Халкидика: бездействие Афин

Вероятно, Филипп ожидал, что афиняне объявят ему войну, и Диодор сообщает, что оба противника стремились заручиться союзом с Олинфом, принимая во внимание те силы, которые он мог выставить.[189] Поскольку примерно в это же время (или, может быть, летом 356 года) Афины заключили союз с иллирийским царем Грабом, а также с царями фракийцев и пеонов,[190] соглашение с Халкидским Союзом казалось вполне возможным. Желая предотвратить такое развитие событий, Филипп пообещал отобрать у афинян Потидею и передать ее олинфянам вместе с Анфемунтом, македонскими владениями на западе Халкидики.

Предыдущие обещания Филиппа, которые он так легко раздавал и столь же легко нарушал, должны были бы внушать тревогу олинфянам, но, как ни странно, они ничего не заподозрили. Предложение отдать им Потидею и Анфемунт оказалось слишком привлекательным, и Олинф вступил в переговоры. Интересно, что обе стороны обратились к дельфийскому оракулу Аполлона, спросив его мнение о договоре. Такая практика не была общепринятой, и, вероятно, это паломничество было предпринято по настоянию Филиппа, который, наверное, полагал, что в случае благоприятного отзыва оракула олинфяне не смогут его проигнорировать. Договор был заключен зимой 357/56 года, и это был серьезный удар по афинской дипломатии.[191] В частности, в нем содержалось условие, по которому в случае нарушения его любой из сторон, «много зла выпадет на долю клятвопреступника». Копии договора были установлены в Дельфах, в храме Зевса в Олимпии, в Дионе и в храме Артемиды в Олинфе. В соответствии с обязательствами перед Олинфом Филипп начал готовиться к осаде Потидеи.

Бездействие Афин в войне с Филиппом кажется на первый взгляд непонятным. Можно было бы ожидать, что афиняне отправят сильное войско против царя, когда он захватил Амфиполь или же когда он, заключив договор с Халкидским Союзом, двинулся на Потидею. Афиняне действительно послали помощь своему осажденному гарнизону в Потидее, но она опоздала. Недавно (в 357 году) Афины вели войну на Эвбее (остров у восточного побережья Аттики), где им удалось положить конец фиванскому влиянию и восстановить контроль над островом.[192] Эвбея так и не присоединилась к афинскому Морскому Союзу, но победа в этой войне имела большое значение для афинян ввиду стратегической важности Эвбеи. Однако подлинной причиной афинского бездействия в борьбе с Филиппом было восстание союзников, с которым столкнулись Афины в 356–355 годах. Война с отпавшими членами Морского Союза известна под названием Союзнической войны, а к ее возникновению, вполне вероятно, приложил руку не кто иной, как сам Филипп.

Союзническая война

Недовольство среди членов Второго Афинского Морского Союза назревало вследствие того, что афиняне вернулись к империалистическим замашкам времен Первого Союза, без зазрения совести эксплуатируя своих союзников и не проявляя никакого уважения к их суверенитету. Например, в 365 году афинский полководец Тимофей вернул под контроль Афин стратегически важный остров Самос, отбив его у персов. В том же году афиняне основали там клерухию, а в 361–360 и 352–351 годах туда были отправлены еще две волны клерухов, несмотря на то что при создании нового союза афиняне поклялись не возвращаться к этой практике. Кроме того, Союзом должен был руководить общий совет (синедрион), который бы не находился под влиянием Афин, но со временем и это установление оказалось в полном пренебрежении.

В 356 году наступила развязка: Хиос, Родос, Кос и Византий обвинили Афины в заговоре против них и подняли восстание.[193] К этому шагу их подталкивал Мавсол, сатрап Карии, завязавший с ними связи во время Великого восстания сатрапов и теперь пославший им на помощь свой флот.[194] Их примеру охотно последовали другие союзники. Флот восставших собрался на Хиосе. Афиняне не собирались отпускать этих союзников и отправили против них своих военачальников Хареса и Хабрия. Их беспокойство вызывал также Мавсол, отправивший помощь мятежникам. Афинский флот напал на город Хиос (располагавшийся на восточной стороне острова), но в морском сражении Хабрий был убит, а Харес, руководивший наступлением на суше, не добился никаких успехов и сумел лишь спасти свое войско. После этого мятежники захватили несколько важных пунктов, в том числе Лемнос и Самос.

Афинянам было не до Филиппа. В 355 году они снарядили флот из 60 трирем под началом полководцев Ификрата, Менесфея и Тимофея и отправили его на помощь Харесу. Оба флота встретились в Эмбате (вероятно, возле Эрифр), но плохая погода мешала им вступить в бой. Тем не менее, не приняв во внимание советы своих товарищей по командованию, Харес со своей частью флота выступил против восставших. Он был разбит и потерял много кораблей. Это поражение положило конец войне. Афины были вынуждены в том же году принять условия союзников. Хиос, Кос, Родос и Византий получили независимость (и вступили в союз с Мавсолом), а за ними вскоре последовала большая часть прочих союзников. Второй Афинский Морской союз превратился в бледную тень самого себя, поскольку в нем осталось совсем немного членов, которые к тому же были слабы и разбросаны по обширным просторам северной части Эгейского моря и побережья Фракии.

Позднее — вероятно, зимой — Харес вызвал в суд трех полководцев, вместе с ним командовавших афинским флотом, и обвинил их в том, что они уклонились от сражения, получив взятку от врагов. Ификрат и Менесфей были оправданы, но Тимофей был присужден к выплате огромного штрафа в 100 талантов. Он не смог заплатить такую сумму и бежал из Афин. Этот суд показывает недостатки организации афинского военного командования, не говоря уже о слепоте народа, поддержавшего Хареса, действия которого причинили армии и финансам Афин огромный ущерб.

Нам неизвестно, почему Союзническая война разразилась именно в это время. Конечно, афиняне действительно не заботились о соблюдении клятв, записанных в союзном договоре. Тем не менее их гнет был не настолько силен, как ранее, при Первом Морском Союзе, да и в те времена не происходило столь широкомасштабных восстаний, несмотря на то что для них предоставлялось по меньшей мере две прекрасных возможности, когда Афины находились в серьезном кризисе вследствие огромных людских потерь (после великого мора и катастрофического сицилийского похода). Альтернативным объяснением мятежа могли бы служить действия Филиппа (хотя об этом не упоминает ни один античный источник), так как время, когда вспыхнуло восстание, было слишком уж благоприятным для него, чтобы это было простым совпадением. Ему было бы легко сыграть на претензиях, которые союзники имели к Афинам, и он вполне мог бы даже предложить им свою дружбу и защиту. Его мотивы, очевидно, заключались в том, чтобы отвлечь внимание афинян от собственных военных предприятий на севере, особенно же от планировавшейся осады Потидеи, и ослабить морское могущество Афин.[195] На примере блестящих деяний Эпаминонда он хорошо выучил урок о важности флота и поэтому прекрасно понимал, что Македония всегда будет оставаться слабой и уязвимой, если ее враги будут и дальше обладать сильнейшим флотом греческого мира. И это было непреложной истиной, ибо и после унизительного поражения в Союзнической войне Афины нельзя было сбрасывать со счетов.

Развитие экономики и восточные войны: рудники Филипп и Фракия

Заручившись договором с Халкидским Союзом и пользуясь тем, что Афины оказались втянуты в Союзническую войну, Филипп мог без помех заняться осадой Потидеи. Но прежде чем он всерьез приступил к этому предприятию, случилось два события, еще более укрепивших его власть и доставивших ему новые экономические ресурсы. В начале 356 года Кетрипор, недавно унаследовавший от своего отца Берисада Западную Фракию, осадил Крениды, располагавшиеся в богатой золотыми и серебряными рудниками области вокруг горы Пангей (карта 4). Были ли Крениды — колония, выведенная с Фасоса в 360 году, — городом или скоплением поселений при рудниках, не вполне ясно. Множественное число названия может свидетельствовать в пользу последнего варианта, но в греческом много таких названий городов (включая Афины). Эта область находилась примерно в 64 километрах к востоку от Амфиполя, у входа в долину Ангита и приблизительно в 13 километрах к северу от Неаполя (Кавалы). Неаполь был союзником Афин и благодаря своей гавани служил важной морской базой в этом регионе. Вследствие этого действия Кетрипора вызывали тревогу.

Жители Кренид обратились за помощью к Филиппу, и он едва ли мог оставить этот призыв без внимания, учитывая богатые природные ресурсы, которыми славилась эта область. В то же время, должно быть, он понимал, что, захватив Крениды, он раздвинет границы Македонии на востоке и окажется еще сильнее втянутым во фракийские дела, вступив в открытое противостояние со всеми фракийскими царями. Тем не менее он немедленно отправился в поход и разбил фракийцев. Вероятно, он помог укрепить Крениды, но в тот момент был вынужден ограничиться только этим, так как столкнулся с внезапным и опасным сопротивлением со стороны коалиции, образованной иллирийским царем Грабом, пеонским царем Липпеем и Кетрипором. Афиняне также предложили свою помощь против Филиппа (предположительно, вследствие договора, заключенного в 357 году с Берисадом, Амадоком и Керсоблептом),[196] но не смогли оказать им серьезной поддержки, так как теперь сами несли тяготы Союзнической войны. Хронология дальнейших событий вызывает споры, но несомненно, что Филипп напал на своих врагов, прежде чем они успели сгруппировать свои силы и вторгнуться в Македонию. Подробности этих военных действий неизвестны, но к концу лета 356 года угроза миновала. Филипп разбил войско Кетрипора, а его военачальник Парменион одолел Граба.[197] Кто нанес поражение Липпею, неизвестно, но Диодор сообщает, что он был вынужден стать союзником македонского царя.[198]

Если Плутарх не ошибается, утверждая, что Граба разбил именно Парменион, вполне вероятно, Филипп, победив Кетрипора, направился прямо к Потидее, оставив своего полководца отражать прочие возможные угрозы. Как и при осаде Амфиполя, македонские осадные машины проявили себя с лучшей стороны, и к середине лета Потидея сдалась. На сей раз сдержав слово, Филипп передал город халкидянам, хотя и продал коренных жителей в рабство. Оставалось решить, что делать с афинскими клерухами, жившими здесь с 360-х годов. Конечно, Афины теперь вели с ним войну, поэтому можно было бы ожидать, что Филипп возьмет в плен афинян, оказавшихся в Потидее. Однако, как ни удивительно, он отпустил их, даже не потребовав выкупа. Причины такого великодушия сложно понять. По словам Диодора, «он проявлял особую заботу об афинских гражданах из-за славы их родного города»,[199] но вряд ли дело сводилось к этому. Может быть, Филипп стремился вызвать среди афинян замешательство, не давая им понять своих истинных намерений в войне с Афинами. Однако такие действия, как очевидная снисходительность союзника к общему врагу, могли породить тревогу у халкидян и заронить в них зерна подозрений.

Вероятно, сразу после этого Филипп вернулся в Крениды, взяв с собой большое число македонских переселенцев. Вряд ли они сопровождали его войско во время первого похода, когда Филипп спешил на помощь Кренидам, поскольку никто не мог быть уверен в исходе этого предприятия. Теперь, расположив к себе Олинф и устранив непосредственную угрозу, исходившую от Западной Фракии, Филипп мог позволить себе активнее вмешиваться в дела этого региона. Он переименовал (и таким образом, как бы заново основал) Крениды в Филиппы, дав им свое имя, и они стали по сути первой македонской колонией.[200] Хотя македонского царя интересовала прежде всего прибыль от рудников, он также заботился о повышении доходов от сельского хозяйства. Для этого он приказал осушить заболоченную равнину, на которой располагались Крениды, и возделывать новые поля.[201] Подобные мероприятия он проводил и в других областях своего царства, всегда обращая особое внимание на развитие экономики. Филиппы хорошо укрепили стенами и башнями, демонстрируя готовность оборонять город в случае нападения. Филиппы продолжили чеканить собственную бронзовую и серебряную монету, как и раньше, когда город был колонией Фасоса, но, будучи теперь одним из монетных дворов Македонского царства, после 346 года Филиппы увеличили выпуск серебряной монеты и стали чеканить новую золотую монету.[202] Новые монеты, появлявшиеся на всем протяжении царствования Филиппа, лучше всего свидетельствуют о процветании македонской экономики того времени.[203]

Рудники надолго останутся главным источником дохода для Македонии, за короткое время полностью изменившим македонскую экономику. И за это Филипп заслуживает особой похвалы. Прибыль от одних лишь кренидских рудников приносила в казну более 1000 талантов в год, хотя до Филиппа они давали незначительный доход.[204] В первые несколько лет его правления пополнение казны было для Филиппа столь же важной задачей, как и объединение Македонии, обеспечение безопасности ее границ и создание новой армии. Он должен был гордиться успехами, достигнутыми на всех этих четырех направлениях к 356 году — всего лишь за три года с момента его вступления на престол.

Рождение Александра Великого

Падение Потидеи, по сообщениям источников, совпало с тремя другими новостями, которые Филипп получил в этот день: «во-первых, что Парменион в большой битве победил иллирийцев, во-вторых, что принадлежавшая ему скаковая лошадь одержала победу на Олимпийских играх, и, наконец, третье — о рождении Александра».[205] Александр был вторым сыном Филиппа (его матерью была Олимпиада из Эпира), а первым был Арридей, родившийся годом ранее от первого брака Филиппа с Филинной.

Судьба предначертала величие Александру с самого рождения, поскольку в тот же день, как сообщает Плутарх,

Пророчество сбылось. Спустя 6 лет после вступления на престол, в 336 году Александр разбил Великого царя и завоевал Персидское царство, покорив Азию.

Конечно, вряд ли все эти три вести, о которых мы говорили выше, были одновременно доставлены Филиппу в день падения Потидеи. Александр родился 20 июля 356 года, вероятно, приблизительно в то время, когда осажденный город сдался Филиппу, однако Олимпийские игры проводились в августе, а возможно, даже в сентябре. Сложно представить себе, чтобы Филипп услышал известие о рождении сына спустя пару месяцев после самого события. Скорее всего, эти три новости были сведены вместе ради художественного эффекта, в том числе и для того, чтобы выделить рождение Александра и показать то сверхчеловеческую природу, проявившуюся уже в столь раннее время.

Осада Мефоны: потеря глаза

В память о победе на Олимпийских играх Филипп выпустил в Пелле серебряную тетрадрахму. На ее лицевой стороне изображена голова Зевса, а на оборотной — победоносный всадник на коне и надпись Philippou, то есть «Филиппа» (рис. 13). Такие монеты выпускались не только в пропагандистских целях, но и являлись частью политики по развитию македонской экономики: серебряные тетрадрахмы, в отличие от ходивших тогда греческих монет, весили 4,5 г и, таким образом, успешно соперничали с самыми ходовыми монетами региона, а позднее вытеснили их из обращения.

В ходе последующих военных действий под македонскую власть перешло несколько прибрежных городов. Теперь Филипп задумал уничтожить последний оплот не-македонского влияния в этой области. Ближе к концу 355 года он осадил Мефону, независимый полис на берегу Фермейского залива. Захватив этот город, он получал бы контроль над всей прибрежной линией и, тем самым, над дорогой в Фессалию. Более того, Мефона находилась поблизости от стратегически важной дороги на Дион (главное македонское святилище у подножия Олимпа, рис. 14) и, через святилище, в Фессалию. Его важность и угроза, исходившая от него для Пеллы, прекрасно продемонстрировали события 359 года, когда афиняне высадили здесь претендента Аргея.

Почему Филипп так долго выжидал, прежде чем напасть на Meфону, неизвестно, особенно учитывая, что в 357 году он захватил близлежащую Пидну. Очевидно, взойдя на престол, он должен был крепить границы государства, и это заняло определенное время. В течение этого периода любая атака, исходящая из Мефоны, была бы особенно опасна. Так как единственной силой, которая могла бы использовать город для нападения на Македонию, были афиняне, благодаря дипломатии, щедрым обещаниям, а затем Союзнической войне Филиппу удалось отвлечь их внимание, возможно, он решил, то Мефона от него никуда не уйдет. К 355 году положение изменилось, поскольку у Диодора мы встречаем загадочную фразу о том, что жители Мефоны позволили его врагам сделать из их города опору ля своих действий».[207] Диодор не говорит, кто же были эти враги, но, очевидно, имеются в виду афиняне. Позднее, когда царь осадил город, они отправили ему на помощь свое войско.

Реакция Афин показала Филиппу, что, несмотря на все превратности Союзнической войны, Афины нельзя недооценивать. В самом деле, двумя месяцами ранее к афинянам прибыли послы от их союзника Неаполя, которые высказали опасения в связи с недавними действиями Филиппа в Халкидике и Филиппах и просили афинской поддержки. В этот момент афиняне могли предложить лишь уверения в том, что не бросят союзников. Тем не менее сам поход македонян на Мефону, а также замечание Диодора подразумевают, что Афины вновь собирались использовать этот город в борьбе с Филиппом, который не мог оставить без внимания эту угрозу.

Филипп предложил жителям Мефоны сдаться без боя; получив отказ, он осадил город.[208] Эта осада оказалась более тяжелой, чем предыдущие две, вероятно, из-за высоких стен Мефоны, и заняла несколько месяцев. Македоняне применили тараны, пытаясь пробить стены, пока воины под прикрытием лучников и пращников взбирались на них по осадным лестницам. Когда Филипп объезжал войска, ему в глаз (обычно считается, в правый)[209] попала стрела (toxeuma), выпущенная из катапульты (или лука?) одним из защитников, которого некоторые источники называют Астером.[210] Рана была ужасной, но благодаря усилиям своего врача Критобула Филипп выжил, хотя и окривел.

Следы увечья вокруг правого глаза видны на одной из небольших голов из слоновой кости, обнаруженных в гробнице в Вергине, которая считается могилой Филиппа (рис. 7). Согласно современной реконструкции лица, сделанной по черепу из той же гробницы, правый глаз покойного был покалечен (рис. 1). Полагают, что это череп Филиппа, а поскольку мы знаем, что он был ранен в глаз при Мефоне, увечье правого глаза на изваянии и черепе привели исследователей к выводу, что он был ранен именно в этот глаз. Лицо на реконструкции также похоже на портреты Филиппа, изображенные на монетах (рис. 5 и 6).

Из всех увечий, от которых страдал македонский царь, рана глаза привлекала наибольшее внимание источников. Некоторые поздние авторы приукрасили этот случай и добавили художественных подробностей. По одному из вариантов, он потерял глаз вследствие божественного возмездия, так как он оскорбил Зевса, подсмотрев за тем, как он в облике змеи возлежал с женой Филиппа Олимпиадой, которая зачала от бога Александра![211] Это одна из многочисленных легенд о божественном происхождении сына Филиппа.

Раны глаз вызывают сильное кровотечение, и, вероятно, увечье Филиппа казалось еще более ужасным из-за обилия крови. По всей видимости, оно остановило македонские атаки, потому что воины хотели узнать, что будет с царем. Похоже, именно в это время афинские отряды, шедшие на помощь Мефоне, смогли прорвать осаду. Афинский декрет, изданный примерно в декабре 355 года, воздает хвалу некоему Лахаресу из Аполлонии за вступление в Мефону.[212] Сложно представить себе, чтобы это могло случиться, если бы осаждающие не ослабили своей бдительности.

Осада продолжалась всю зиму 355 года и закончилась, вероятно, в начале лета 354 года.[213] Народное собрание Афин проголосовало за отправку в Мефону новой армии, но она выплыла только весной и потому прибыла слишком поздно.[214] Несмотря на полученную рану, «когда он спустя некоторое время по просьбе врагов, заключил с ними мир, он показал себя по отношению к побежденным не только умеренным, но даже милосердным».[215] Оставшимся в живых было позволено уйти из города, взяв с собой только один предмет одежды. Стены и здания были сравнены с землей, так что и по сей день «сложно найти место, на котором он стоял»,[216] а земли были розданы македонянам.[217] Почему Филипп так великодушно обошелся с побежденными, непонятно, однако, по некоторым предположениям, исходя из личных соображений, несомненно, он охотно покинул место, где была нанесена такая рана.[218]

Афины и Эвбул

Теперь на побережье Македонии не осталось независимых греческих городов. Македоняне захватили рудники у горы Пангей, и это весьма способствовало дальнейшему развитию македонской экономики. Халкидика была связана с Македонией союзным договором. Филипп наконец мог спокойно вернуться к афинским делам. Если он и вправду стоял за событиями, приведшими к Союзнической войне, то его стратегия принесла блестящий успех. К ее концу казна Афин находилась в плачевном состоянии из-за отпадения союзников (и прекращения выплаты дани) и отъезда большого числа метэков (чужеземцев, проживавших в Афинах), которые вносили значительный вклад в афинскую экономику. В самом деле, по словам Демосфена, «не так давно» государственные доходы упали до 137 талантов в год по сравнению с 1000 талантов, которые получала казна в начале Пелопоннесской войны в 431 году, около столетия назад.[219] Ко времени описываемых событий афинские доходы выросли до 400 талантов,[220] но Македония в это время извлекала 1000 талантов прибыли в год от одних лишь рудников в Филиппах.

Еще более показательным примером финансовой ямы, в которой очутились Афины, служит то обстоятельство, что в 348 году суды были вынуждены приостановить свою работу, поскольку государство не могло выплачивать гелиастам (судьям) установленную плату — три обола в день.[221] Судя по свидетельствам источников, афиняне осознавали эти мрачные перспективы и пытались исправить положение. Первая политическая речь, произнесенная Демосфеном перед Народным Собранием в 354 году, «О симмориях», была посвящена внешней политике и финансовым вопросам. Ксенофонт в трактате «О доходах» (Роrоі) рассматривал пути к пополнению казны и развитию торговли. Их предложения по большей части не были приняты, но финансовое положение Афин существенно укрепилось трудами Диофанта и особенно Эвбула.[222] Последний был архонтом в 370–369 годах, но особое влияние он приобрел, заключив мир, который положил конец Союзнической войне в 355 году. При Эвбуле Афины вышли из финансового кризиса, и более того, ему удалось подготовить почву для новой попытки экспансии. Он уделял большое внимание строительству и расширению Пирея (порта Афин) и поощрял торговлю. Однако важнее всего то, что он провел реформу афинского бюджета, направляя часть прибылей в военную казну, которая оплачивала военные расходы (самую крупную расходную статью городских финансов). Вероятнее всего, именно он в 350-х годах (а не Перикл в предыдущем столетии) создал новую казну, которая называлась «зрелищной». Ей заведовал казначей, назначавшийся на 4 года. Сюда ежегодно вносилась фиксированная сумма денег, а также излишки из не потраченных бюджетных доходов. Зрелищная казна выдавала деньги беднякам, чтобы они могли посещать общественные празднества и представления. Однако львиная доля денег уходила на нужды Афин и их порта Пирея, на стимуляцию экономики, и потому их часто называли «клеем демократии».[223] По закону, принятому по настоянию Эвбула, их нельзя было расходовать на любые другие цели (например, на военные действия). Поскольку эта казна была неприкосновенна, ораторы в Народном Собрании не имели права предлагать ничего, что могло бы нанести ей ущерб или перераспределить ее запасы. В противном случае они могли подвергнуться судебному преследованию.

Зрелищная казна превратилась в значительный финансовый ресурс, а ее казначеи приобрели большое политическое влияние. Поэтому в 350-х и начале 340-х годов Эвбул играл большую роль не только в афинских финансах, но и в политической жизни. Его времена с ностальгией поминались ораторами в период, последовавший за победой македонян при Херонее, когда Греция оказалась под безраздельной властью македонских царей. В речи против Демосфена, произнесенной в 323 году, Динарх сравнивает обвиняемого с Эвбулом:[224]

В основе сочинений Демосфена и Ксенофонта, которые мы упоминали выше, лежала мысль о том, что во внешней политике Афины должны отказаться от заключения наступательных союзов и хранить мир, который и принесет им экономическое процветание. Благодаря Эвбулу Афины на самом деле стали придерживаться осторожной внешней политики и избегали дорогостоящих или неблагоразумных шагов. Так, в 353 году, когда к Афинам за помощью в борьбе против Спарты обратился Мегалополь (в Аркадии), просьба была отклонена. В 352 году, когда изгнанные с Родоса демократы пытались заручиться поддержкой Афин для возвращения на родину, предлагая вернуть Родос в орбиту афинского влияния, Эвбул убедил Народное Собрание отвергнуть это предложение. По обоим поводам выступал с речами Демосфен, настаивая на оказании помощи просящим, но оба раза его вмешательство ни к чему не привело.[225]

Интересно, что ни Демосфен, ни Ксенофонт не упоминают в это время Филиппа, хотя Афины находились в состоянии войны с Македонией. Конечно, Эвбул сознавал (возможно, лучше, чем Демосфен в ту пору) угрозу, исходящую от Филиппа, и был готов действовать в случае необходимости. Именно поэтому афиняне пытались оборонять Мефону; кроме того, как мы увидим, в 353 году они закрепились в Херсонесе Фракийском, а в 352-м вынудили Филиппа уйти из Греции и вернуться в Македонию.

Вероятно, распространив свое влияние на все побережье Македонии, Филипп был полон решимости заняться афинскими делами. Однако в Средней Греции начали разворачиваться события, которые заставили его отказаться от первоначальных замыслов. В 356 году Фокида захватила Дельфы, святилище Аполлона и место пребывания его оракула, и в следующем году против захватчиков была объявлена Священная война. Обезопасив границы и содействуя экономическому развитию Македонии, Филипп сделал первые шаги на пути к созданию мощной империи, хотя, возможно, и сам об этом еще не подозревал. Приняв участие в Священной войне и назвавшись спасителем Аполлона, он значительно расширил влияние Македонии к югу от Олимпа. Наступала заря Македонской империи. Пока что Филипп предоставил своей первой и небогатой событиями войне с афинянами идти своим чередом.