Филипп II Македонский

В Дельфах находился оракул Аполлона, и поэтому они были одним из главных святилищ греческого мира,[226] Греки считали, что столь важные оракулы не должны находится под властью какого-либо одного государства или полиса. Их защищала коалиция государств, именовавшаяся амфиктионией (исполнительным органом которой был совет). Это название означает «соседей» (букв, «живущие поблизости»), а сами такие союзы вполне справедливо считались очень древними и несколько устаревшими объединениями.[227] Если оракулу причинялся какой-либо вред, совет амфиктионии мог объявить Священную войну (с целью защитить бога) государству-обидчику и призвать к оружию других членов союза.

Из-за важного места, которое занимали Дельфы в греческой религии (а потому и политике), их амфиктиония (в которую в классический период входило примерно 24 государства) была, вероятно, самой знаменитой. Первоначально она была создана для защиты святилища Деметры в Анфеле у Фермопил, но позднее расширила сферу своего влияния на юг, охватив Дельфы, скорее всего, в ходе Первой Священной войны 595–586 годов. Война велась против Кирры (располагавшейся на равнине у горы Парнас и Дельф). В результате город был разрушен, а совет амфиктионии стал защитником дельфийского оракула.[228] Совет амфиктионии (Пилея) собирался дважды в год, сначала в Анфеле, а затем в Дельфах. Изначально в него входили представители двенадцати соседних племен, в том числе ионийцы и дорийцы — от перребов и фессалийцев на севере до афинян на юге. Каждому племени принадлежало по два голоса, но как эти голоса распределялись внутри самих племен, неизвестно. Например, афиняне располагали одним из двух голосов ионийского племени (второй голос принадлежал Эвбее). Племена, жившие к северу от стратегически важного Фермопильского ущелья (открывающего путь из Фессалии на юг), обладали примерно половиной голосов, но подчинялись влиянию могущественного Фессалийского союза. По-видимому, Фессалия всегда занимала в совете господствующее положение. Впрочем, фиванское вмешательство в фессалийские дела в 364 году привело к тому, что Фивы, возглавлявшие Беотийский союз, приобрели наибольший вес в совете амфиктионии (вероятно, контролируя 16 из 24 голосов). Как и Афины, Фивы имели право промантии — право первыми получать пророчество Дельфийского оракула.

Прелюдия к Третьей Священной войне

Третья Священная война 355–346 годов разгорелась из-за того, что Дельфы были захвачены Фокидой, небольшим государством Средней Греции, в состав которого входило около 22 городов и которое граничило с Беотией (карта 1).[229] От двух предыдущих войн эту отличало участие иноземцев — македонян.[230]

События, приведшие к Третьей Священной войне, начались в 356 году. Весной фиванцы вынесли на обсуждение совета вопрос о штрафах, возложенных на некоторых фокейцев и другие государства, в том числе Спарту, и до сих пор не выплаченных. Нарушение фокейцев заключалось в том, что они возделывали священные земли, равнину Кирры, на которой паслись священные животные оракула, предназначенные для жертвоприношений.[231] Фокида была союзником Фив, но недавние неурядицы в Фокиде привели к усилению влияния антифиванской группировки в государстве, вызвавшего беспокойство в Фивах. Не меньшим поводом для тревоги фиванцев служили и контакты фокейцев с Афинами, никогда не являвшимися искренними друзьями Фив.

Хотя преступление, о котором идет речь, носило религиозный характер, мотивы фиванцев, вынесших его на обсуждение, были далеки от религии, поскольку в первую очередь они имели в виду Спарту.[232] В 382 году, в период спартанской гегемонии, спартанцы незаконно захватили Кадмею (фиванский Акрополь), поставили в ней свой гарнизон и изгнали триста самых влиятельных граждан. Изгнанники укрылись в Афинах и в 379–378 году с афинской помощью изгнали спартанцев из крепости. В 371 году, положив конец спартанской гегемонии в Греции, фиванцы вторглись в Пелопоннес, освободили илотов в Мессении (рабов Спарты, на труде которых основывалась вся спартанская экономика) и заново основали их столицу Мессену и Мегалополь. Эти действия привели к усилению фиванского влияния на Пелопоннесе. На спартанцев была наложена контрибуция за захват Кадмеи, но они так и не выплатили штраф, хотя прошло уже три десятка лет. Таким образом, вопрос о фокейском штрафе был использован фиванцами, чтобы привлечь к ответу Спарту. Так как оба штрафа были просрочены, совет амфиктионии удвоил их сумму.

Ко всеобщему удивлению, фокеец Филомел убедил своих сограждан не платить увеличенный штраф. Более того, он предложил смелый план: захватить Дельфы, чтобы выразить протест против вмешательства Фив в дела Фокиды. В поддержку своего замысла он приводил несколько строк из «Илиады», которые показывают, что права фокейцев на Дельфы восходят ко временам Троянской войны:

Фокейцы назначили Филомела своим полководцем, и он отправился в Спарту просить о помощи. Он пообещал отменить решение совета о спартанском штрафе, и спартанский царь Архидам тайно выдал ему 15 талантов на оплату наемников.[233] Летом 356 года Филомел захватил Дельфы.[234] Когда войско локрийцев (которые тогда должны были защищать Дельфы) попыталось изгнать захватчиков, фокейцы нанесли им поражение, а Филомел приказал сбросить пленников со скал Федриад: так традиционно наказывали за святотатство. Очевидно, он также принудил пифию (жрицу Аполлона) обратиться к богу за пророчеством и получил ответ, что он может поступать как ему угодно. Филомел истолковал его в благоприятном для себя смысле. Кроме того, в небе в это время летал орел, и это тоже было принято за хорошее предзнаменование.[235] Конечно, ответ пифии исходил вовсе не от Аполлона, и на него, вероятно, повлияло то немаловажное обстоятельство, что Филомел с 5 тысячами наемников полностью контролировал Дельфы.

Следует отметить, что в Древней Греции наемники вовсе не были теми, кого мы сейчас называем этим словом. Они образовывали четко определенную группу, являвшуюся признанной частью греческого общества, и идентифицировались с этой группой, несмотря на свое происхождение. Также они играли свою политическую и экономическую роль в отношениях между различными государствами. Государства и полководцы, поставлявшие или руководившие наемниками, устанавливали с ними политические и торговые контакты. У греков не было слова «наемник»; для обозначения этих лиц они использовали такие термины, как epikouros «боевой товарищ, союзник», misthophoros «получающий оплату» и xenos mithophoros «иноземец, получающий оплату». Строго говоря, учитывая коннотации нашего слова «наемник», его не следовало бы употреблять в приложении к греческим «наемникам» (хотя я и дальше буду так делать из соображений удобства).[236]

Святотатственная природа действий Филомела очевидна, и они, должно быть, привели религиозных греков в священный ужас. Может быть, поэтому Филомелу пришлось платить наемникам в полтора раза больше обычной для тех времен суммы.[237] Впрочем, постоянные междоусобицы между греческими полисами и коварная попытка фиванцев наказать фокейцев и спартанцев, вероятно, привлекли на сторону Фокиды симпатии части греческого общества. В самом деле, некоторые государства, в том числе Афины и Спарта, поддержали Фокиду не столько из симпатий к фокейцам, сколько из желания обуздать честолюбие Фив. Спартанцы полагали, что, пока внимание фиванцев отвлечено на Фокиду, они смогут восстановить свое влияние в Мессении и снова подчинить своей власти весь Пелопоннес. Зимой 355 года Филомел отправил послов в греческие города, чтобы объяснить свой поступок и заверить в том, что он будет охранять сокровища Дельф. Эти деньги и драгоценные предметы (например, вотивные жертвоприношения) присылались в Дельфы разными полисами, и греки, вероятно, столь же беспокоились об их сохранности, как и о безопасности оракула. Тем не менее посольства оказались неудачными. На осеннем собрании в 355 году совет амфиктионии по требованию Фив, отправивших послов в Фессалию и к прочим членам союза, большинством голосов объявил Фокиде Священную войну.[238]

Начальные этапы войны: Филомел и Ономарх

Филомел не собирался сдаваться без боя и не пребывал в бездействии. Учитывая силы противников, он был «вынужден», по словам Диодора, захватить часть храмовых сокровищ, чтобы нанять больше войск, и вскоре под его началом в Дельфах собралось десять тысяч «злейших негодяев, презревших богов ради собственной алчности».[239] С этим войском он вторгся в Локриду, разбив армию локрийцев и фиванцев. Вслед за этим он одержал победу над 6 тысячами фессалийцев и их союзников возле Аргола в восточной Локриде. Это поражение раскололо Фессалию, поскольку Феры обратились с предложением союза к Афинам, а Фессалийский Союз во главе с Лариссой попросил помощи у Филиппа.

Таким образом, Филомел не сдержал ранее данного обещания сберечь храмовые сокровища.[240] Впрочем, с изворотливостью, достойной Филиппа, когда его спросили о причинах такого вероломства, он сказал, что действительно клялся защищать сокровищницы, но это обещание вовсе не обязательно распространяется на их содержимое! В прошлом храмовые богатства для оплаты военных действий использовали многие греческие государства.[241] Тем не менее теперь многие греки, пораженные грабежом, который учинил Филомел, боялись, что Аполлон будет вершить свое возмездие, не разбирая, кто прав, а кто виноват. Ряд полисов оказал значительную помощь беотийцам в войне, вероятно, надеясь снискать благорасположение разгневанного бога.[242] Что еще хуже, оказалось, что многие вожди фокейцев употребили сокровища не только на оплату наемников, но и роздали вотивные жертвоприношения и другие священные реликвии своим любовникам и танцовщицам.

Военная удача вскоре отвернулась от фокейцев. В 354 году войска амфиктионии под началом фиванского полководца Паммена[243] разбили их в сражении при Неоне (у долины Кефиса), а разбитые фокейцы были вынуждены укрыться на склонах Парнаса. В их числе был и Филомел, который, поняв, что все потеряно, покончил с собой, прыгнув со скалы: «своей нечестивой кровью расплатившись за святотатство».[244] Побежденные, но не сломленные фокейцы назначили своим новым военачальником Ономарха, а в помощники ему дали его брата Фаилла.[245] Они сумели собрать разбитых фокейцев, хотя в этом им неоценимую услугу оказали противники, так и не выступившие после своей победы прямо на Дельфы.

В следующем году (353) Ономарх снова запустил руку в священные сокровищницы, привел еще больше наемников и даже начал чеканить собственные монеты, которые использовал в основном для подкупа.[246] Он откупился от фессалийцев (которые вроде бы собирались идти в поход против него), вновь вторгся в Локриду (захватив Фронион и продав его жителей в рабство) и вступил в Беотию. Он намеревался отрезать Фивы от Фессалии, установив контроль над дорогами, ведущими к Фермопилам, и тем самым снизить боевую мощь армии амфиктионии. Он захватил город Орхомен; по-видимому, в немалой степени этим успехом он был обязан тому, что фиванцы недавно послали Паммена (победителя в сражении при Неоне) с пятью тысячами воинов на помощь мятежному персидскому сатрапу Артабазу в Малую Азию. На очереди была Херонея, но фиванцы сумели отстоять этот важный город. Неудача в этом предприятии была, вероятно, обусловлена возвращением Филиппа в Фессалию и поражением Фаилла (см. ниже). Вследствие этого Ономарх был вынужден немедленно вывести свои войска из Беотии.

Когда была объявлена Третья Священная война, Филипп был занят осадой Мефоны, которая тянулась всю зиму 355 года и до начала лета 354 года. Вслед за успешным окончанием осады он взял города Паги, Абдеру, Маронею и Неаполь.[247] Захват последних трех еще больше осложнил его отношения с Афинами, поскольку теперь, когда он полностью контролировал побережье Фракии, это не могло не отразиться на пути, по которому в Афины из Черного моря доставлялось зерно и который имел жизненно важное значение для афинян. Каждую весну огромная флотилия купеческих судов в сопровождении военных кораблей заполнялась зерном из бассейнов Дуная и Марицы и плыла через Византий и Геллеспонт к Эгейскому морю, а затем дальше в Афины. Любые перебои в поставках могли вызвать серьезные трудности в Афинах, и поэтому афиняне старались всеми силами сохранить свое влияние и союзников на Геллеспонте и в области Херсонеса Фракийского.

Фессалия и вступление Филиппа в Священную войну

Летом 353 года Алевады, господствующий род в Лариссе, переключили внимание Филиппа на Священную войну, обратившись к нему с просьбой помочь им в борьбе с Ферами. Фессалийцы не проявляли особой активности в войне: они были разбиты Филомелом, а затем, судя по всему, подкуплены Ономархом.[248] Впрочем, вероятнее всего, их бездействие объясняется подвигами Ликофрона, тирана Фер, который, воспользовавшись фракийскими походами Филиппа, выступил против Лариссы. Скорее всего, к этому времени он заключил союз с Ономархом, который ожидал, что, если Ликофрон приведет под свою власть всю Фессалию, он сможет отменить обвинения фиванцев против Фокиды на совете амфиктионии.

Междоусобицы не позволяли Фессалии принять активное участие в Священной войне, но в то же время благодаря им в нее вступил македонский царь. Филипп не мог оставить без внимания просьбу о помощи со стороны Лариссы, поскольку ему было крайне важно обуздать честолюбивые устремления Фер, чтобы не поставить под угрозу безопасность южных границ Македонии.[249] Кроме того, ему предоставлялась прекрасная возможность получить политическое преимущество, вступив в союз с врагом Фокиды (которая, в свою очередь, теперь являлась союзником Фер) и вследствие этого вмешаться в Священную войну. А это создавало более прочное положение и формальный повод для вмешательства в дела Средней Греции. Вновь отложив начало активных военных действий против Афин, Филипп вступил в Фессалию.

Нам неизвестно, когда точно это произошло, равно как и то, какие именно действия предпринял македонский царь, но очевидно, Ликофрон почувствовал опасность и обратился за помощью к Фокиде. Вероятно, войска Филиппа соединились с силами фессалийцев (в Лариссе?), и объединенная армия осадила Феры. Ономарх немедленно приказал своему брату Фаиллу отправиться на выручку осажденных, но Филипп разбил Фаилла практически сразу же, как только он подошел к городу. Не смирившись с таким исходом и пытаясь предотвратить угрозу вторжения в Фокиду объединенных сил македонян и фессалийцев, Ономарх повел на север из Беотии в Фессалию все свое войско. Он прибыл туда в конце лета или начале осени 353 года с 20 тысячами пехоты и 500 всадниками. Учитывая, что боевая мощь македонской армии уже была хорошо известна, это был смелый шаг.

Ко всеобщему удивлению, и уж точно совершенно неожиданно для самого Филиппа, армия фокейцев нанесла македонянам поражение, и не в одной, а, по-видимому, в двух битвах. Автор военных трактатов Полиэн сообщает, что первое сражение фокейцы выиграли, перехитрив царя.[250] Часть фокейской пехоты заняла позиции на ровной местности у входа в узкую долину у подножия холма, имевшего форму полумесяца. Когда Филипп двинулся в наступление, они отступили в долину, где на склонах холма пряталась другая часть пехоты и катапульты-камнеметы. (Использование осадной техники подразумевает, что Ономарх собирался после этого двинуться на фессалийские города.)[251] Отступление было тактической хитростью. Как только македоняне приблизились, их атаковали сверху, с холма, а отступавшая пехота повернулась к ним лицом и ударила в лоб. Македоняне с трудом спаслись от полного разгрома, оставив на поле боя много мертвых и раненых. Уловка, использованная Ономархом, была достойна Александра Великого. На сей раз Филипп попался в ловушку, расставленную врагом.

В результате этого поражения Филипп «оказался перед лицом чрезвычайной опасности, так как его воины настолько пали духом, что оставили его, но, ободрив большинство, он с большим трудом заставил их подчиняться приказам».[252] Решив не задерживаться в Фессалии, он благоразумно вернулся на родину, несомненно, использовав в качестве повода, чтобы сохранить лицо, приближение зимы. По сообщениям источников, он сказал, что отступает, «как баран, чтобы снова произвести более сильный удар».[253] Подробности второго поражения македонян неизвестны, но скорее всего, речь может идти лишь о стычке, в которой участвовали отступающие македонские воины. Эта неудачная кампания имела далеко идущие последствия и, по моему мнению, изменила отношение Филиппа к грекам.

Не следует преуменьшать роль Ономарха. Почти шесть лет македонская армия оставалась непобедимой и громила всех на своем пути, вне зависимости от местности и боевых качеств противника. Теперь это победное шествие прервалось. Филипп получил хороший урок: больше он никогда не будет недооценивать врага, будь то армия из граждан или, как в случае с фокейцами, из наемников. В рамках общего хода Священной войны успех фокейцев оказался преходящим, но сразу после победы они могли ей гордиться и имели на то полное право.

Впрочем, Ономарх не сумел воспользоваться плодами победы, не решившись продолжить войну в Фессалии и тем самым упустив реальную возможность утвердить власть Фер над всей этой областью, выведя фессалийцев из Священной войны. Вместо этого он с новым пылом продолжил прерванную военную кампанию в Беотии. Ему сопутствовал успех, и он захватил город Коронею.[254] Тем не менее вскоре удача от него отвернулась. Через год баран действительно нанесет более мощный удар, и с совершенно другими намерениями.

Последствия поражения от фокейцев и действия афинян в Херсонесе

Победа Ономарха над Филиппом имела важные последствия для отношений последнего с Керсоблептом, царем Восточной Фракии, Халкидским Союзом и Афинами. Возможно, в Македонию также вторгались пеоны и иллирийцы, равно как и эпироты, судя по тому, что спустя пару лет Филипп вел активные действия в этих, областях. Казалось, что все здание, выстроенное Филиппом, начало шататься и рушиться, указывая на неизбежное ослабление македонского могущества.

Когда Филипп отправился в свой первый фессалийский поход, афинский полководец Харес отплыл к Херсонесу Фракийскому (на полуострове Галлиполи). Выступив против Керсоблепта весной или летом 353 года, он захватил город Сеет. С одобрения Народного Собрания, он перебил всех мужчин и продал в рабство всех женщин и детей. Сеет был важным портом на морском пути из Черного моря в Афины, по которому шли поставки зерна В V веке в Херсонесе были основаны многочисленные клерухии, и теперь афиняне основали их заново.

Действия афинян отчасти оправдывались тем фактом, что их права на эту область были признаны греческими государствами в 365 году. Однако в настоящий момент она находилась под властью Керсоблепта, царя соседних фракийских племен. Хотя с 357 года он был союзником Афин, этот союз был крайне шаток. Керсоблепт стремился снизить степень афинского влияния в регионе и возродить Фракийское царство в тех пределах, которые оно занимало при Котисе, до распада на три части в 359 году. Он также вступил в переговоры с Филиппом. Два других фракийских царя — Берисад и престарелый Амадок — по необходимости хранили верность союзу с Афинами, чтобы отразить угрозу, исходящую от Керсоблепта.

Жестокое обращение с жителями Сеста должно было послужить предупреждением Керсоблепту и заставить его соблюдать условия заключенного в 357 году договора с Афинами. Это предупреждение могло бы остаться без внимания, если бы не поражение Филиппа, которое нанес ему Ономарх, ибо когда во Фракии стало известно об этих событиях, Керсоблепт отвернулся от Филиппа. Он согласился оказать поддержку афинянам, стремившимся вернуть под свою власть Амфиполь, и признал права Афин на Херсонес, за исключением города Кардии на перешейке полуострова. Теперь афиняне контролировали практически все города на фракийском побережье, обеспечив безопасность морскому подвозу зерна в Афины. Чтобы утвердиться в этом районе, афиняне, начиная с лета 352 года, стали посылать клерухов в Сеет и другие города Херсонеса,[255] а также держали там сильное войско.

Возобновление союза с Керсоблептом было большим достижением для Афин и первым чувствительным ударом по хитроумной дипломатии Филиппа с тех пор, как он стал царем. Однако худшее еще было впереди, так как македонские неудачи возымели действие и на Халкидский Союз. Вероятно, последовав примеру Керсоблепта, переметнувшегося на сторону Афин, и полагая, что Филипп не сможет оправиться от недавних поражений, Олинф вступил в переговоры с афинянами. Это было прямым нарушением договора с Филиппом от 357 года. Неизвестно, были ли эти шаги поддержаны всеми гражданами Халкидского Союза или только антимакедонской группировкой, но Филипп был неспособен помешать переговорам. И хотя они ни к чему не привели, вероятно, из-за осторожной позиции, занятой Эвбулом, Филипп хорошо запомнил попытку отступничества Олинфа и перестал полагаться на этот союз.

Несмотря на то что, как мы знаем, в 353 году царю пришлось пережить неприятные моменты в отношениях с собственной армией, к следующему году эти трудности разрешились, и он снова двинулся на юг. Для Филиппа было крайне важно восстановить боевой дух своего войска и веру в его полководческий гений. Чтобы достичь этих целей, необходимо было разбить фокейцев. За его замыслами, несомненно, стояла и личная обида, и желание отомстить Ономарху за поражение, тем самым одновременно показав свою силу как врагам, так и союзникам. Таким образом, где именно встретиться с Ономархом — в Фессалии, Беотии или другом месте — не имело значения. В действительности судьба распорядилась так, что следующая их встреча произошла именно в Фессалии. Услышав о приближении Филиппа, стоявшего во главе войска в более 20 тысяч пехотинцев и 3 тысяч всадников, Ликофрон, тиран Фер, известил об этом Ономарха. Учитывая численность македонской армии, Фокида, вероятно, путем подкупа, заручилась помощью Афин.[256]

Афиняне охотно согласились помочь Фокиде в борьбе с общим врагом, а взятки давали им возможность не тратить на войну запасы из собственных сундуков. Народное Собрание проголосовало за решение послать Хареса с флотом в Пагасский залив, чтобы не дать Филиппу захватить Пагасы, главную фессалийскую гавань. Пагасы были также единственным портом, куда мог зайти афинский флот, чтобы объединиться с войском Ономарха. Таким образом, наконец Афины по-настоящему вступили в Священную войну; очевидно, положение сложилось достаточно серьезное, чтобы даже осторожный Эвбул перешел к столь решительным действиям.

В 352 году, вступив в Фессалию, Филипп приказал своим воинам надеть перед боем лавровые венки, как будто они сражались «под предводительством самого бога».[257] Этот символ должен был означать, что Филипп сражается не просто из желания отомстить за себя и защитить своих фессалийских союзников, но что он воюет из религиозных чувств, защищая самого Аполлона.[258] В этом смысле македонскую армию вел в бой действительно сам бог. Хотя мы не можем сомневаться в благочестии Филиппа, главная причина его возвращения заключалась совсем в другом — в расширении македонской сферы влияния.

Филипп — спаситель Аполлона: новая политика Македонии в Греции

Я бы сказал, что возвращение Филиппа ознаменовало собой разительные изменения в его планах относительно Греции. До сих пор основная его цель заключалась в охране македонских границ от вражеских нападений, объединении своего царства, развитии экономики и нейтрализации, с помощью дипломатии и любых других средств, тех иноземных сил, которые прежде вмешивались в македонские дела. Главными такими силами были Афины, Фивы и Халкидский Союз. Как мы видели, он успешно выполнил эти задачи, но в 353 году он неожиданно потерпел крупное поражение в бою. Это не был полный разгром, но его армия бежала. Как сообщает Диодор, войска вынудили Филиппа вернуться в Македонию. Эти события позволяют понять, какие отношения установились между Филиппом и его армией, а также какие планы он вынашивал в отношении Греции.[259]

Ономарх разбил македонян, но не уничтожил. Македонская армия отступила с поджатым хвостом, но так и не вышла из повиновения царю и вернулась с ним в Македонию. Вероятно, происходили какие-то брожения, особенно среди отрядов, набранных в Иллирии и Пеонии. Одним из следствий поражения было возможное вторжение в Македонию со стороны иллирийцев и пеонов. Филипп победил эти народы вскоре после своего восшествия на престол, но их земли так и не были полностью завоеваны: Верхняя Македония продолжала доставлять Филиппу беспокойство и в последние годы правления.[260] Юстин пишет, что после убийства царя в 336 году «разные народности [в войске Филиппа] восприняли это по-разному. Одни, угнетаемые несправедливым рабством, конечно, стали надеяться на получение свободы; другим надоела долгая служба, и они радовались тому, что избавились от похода в Азию», между тем как друзей покойного царя беспокоили «иллирийцы, фракийцы, дарданы и другие варварские племена, верность которых была сомнительна, которые в душе были предателями, — если бы все эти народы одновременно отложились от Македонии, устоять было бы невозможно».[261]

Суть неурядиц очевидна: воины из Верхней Македонии и других областей не хотели больше служить в македонской армии либо потому, что были призваны против их воли, либо потому, что устали от долгих походов. Кроме того, как мы уже указывали выше, верность недавно покоренных племен, вынужденных стать под македонские знамена (из приведенного выше отрывка из Юстина на состояние 353 года следует исключить фракийцев, поскольку Фракия была покорена только в конце 340-х годов), всегда оставляла желать лучшего. В свете этих соображений я полагаю, что войска из Верхней Македонии и Пеонии воспользовались неожиданным поражением Филиппа для того, чтобы вернуться на родину, и что их примеру последовала остальная часть армии, деморализованная и понесшая большие потери. Этой теории не хватает надежных подтверждений, но, тем не менее, она объясняет, почему армия бежала, а не просто отступила.

Если все было так, то Филипп, вероятно, понял, что поражение не столько нанесло удар по боевому духу всей его армии, сколько предоставило возможность частям из недавно присоединенных областей выйти из повиновения. Лишь с большим трудом ему удалось приободрить своих людей после битвы с Ономархом. А если бы не удалось? Серьезные последствия, к которым привела эта неудача, со всей ясностью показали, насколько легко Македония может вновь погрузиться в хаос, из которого она едва выбралась, когда он стал царем, особенно если от нее отпадут иллирийцы и другие сопредельные народы. Филипп хорошо помнил времена фиванской гегемонии в Греции и ее скоротечность и не хотел, чтобы Македония повторила судьбу Фив. Он ясно увидел шаткость своего положения, равно как и ненадежность Пеллы в качестве центра объединенного государства. Создавая новую армию, Филипп создал себе и новые проблемы, так как теперь ему надлежало поддерживать верность и единство своего войска.

Чтобы достичь этого, ему нужно было вести постоянные войны и непрерывно одерживать победы. Поэтому безопасность границ больше не могла быть единственной задачей: новой целью стали завоевания в Греции, а в конечном итоге, и в Персии.[262] Поражение от Ономарха породило необходимость создать настоящую империю, чтобы закрепить успехи, достигнутые в деле объединения Македонии, а это означало неминуемую войну с греками.[263] Лавровые венки на головах македонских воинов стали первым знаком этой новой задачи.

Битва на Крокусовом поле: Фаилл заступает на место Ономарха

Вместо того чтобы поджидать подхода Ономарха и вступить с ним в бой, царь занялся Пагасами. Афиняне отправили оборонять эту важную гавань своего полководца Хареса, но он еще не прибыл на место, и Пагасы быстро оказались в руках Филиппа. Лишившись безопасного порта, в котором можно было бы высадить войско, Харес мог лишь поплыть дальше по западному берегу залива и потому не сумел никак помочь союзникам. Ономарх во главе большого войска, состоявшего из фокейцев и наемников, к тому времени уже пришел в Фессалию, и две армии сошлись на Крокусовом поле. У Филиппа было около трех тысяч всадников и 20 тысяч пехоты, надевших лавровые венки в честь Аполлона, против пятисот всадников и 20 тысяч пехоты Ономарха.

Был конец весны или лето 352 года. Мы почти ничего не знаем о ходе сражения, но главную роль в нем сыграла македонская конница, которой помогали фессалийские всадники.[264] Превосходя конницу Ономарха в числе и силе, македоняне быстро ее уничтожили, а затем атаковали вражескую фалангу с флангов и с тыла, тогда как македонская пехота ударила в лоб. При этом многие фокейцы покинули строй, якобы чувствуя свою вину перед Аполлоном, когда увидели увенчанных лавровыми венками противников.[265] Фокейцев оттеснили к заливу, откуда некоторые пытались, бросившись в море, вплавь добраться до кораблей Хареса, которые держались поблизости. Многие утонули или были убиты, потому что побросали оружие и доспехи.

В сражении было убито более 6 тысяч фокейцев и наемников, в том числе и Ономарх, который, по сообщению Диодора, погиб, пытаясь доплыть до афинского флота.[266] Три тысячи были захвачены в плен и затем утоплены в наказание за святотатство. Тело Ономарха принесли Филиппу, и царь приказал его распять и не предавать земле, как и тех, которых приказал утопить. Решение не захоранивать покойников соответствовало святотатственной природе их преступлений. Таким образом, Филипп ясно показал, на чью сторону стала Македония в этой Священной войне и насколько решительно он собирается отомстить за Аполлона и его разграбленное святилище.

На Крокусовом поле фокейцы потеряли почти половину своего войска, но, несмотря на это, проявили редкое упорство и силу духа. Узнав о смерти Ономарха, они избрали главнокомандующим его брата Фаилла. Как и его предшественник, Фаилл тут же пустил в ход сокровища Дельф, призвав новых наемников и на сей раз назначив им двойную оплату.[267]

Хотя Священная война далеко не закончилась, следующие несколько лет прошли по большей части в мелких стычках между фокейцами и беотийцами, и подробности этих событий не особенно важны для нашего повествования.[268] Афиняне, больше озабоченные действиями Филиппа в Фессалии, отозвали почти все войска, отправленные на помощь фокейцам, которые, в свою очередь, стали больше рассчитывать на поддержку со стороны Спарты, Коринфа и прочих государств, враждебных Фивам, таких как Эпидавр и Флиунт. Однако они также должны были помогать своим союзникам, а это иногда дорого стоило. Например, позднее в том же году, когда спартанцы попытались вернуть под свою власть Мессению и напали на Мегалополь (в Аркадии), фокейцы послали туда отряд в 3 тысячи человек. Эти войска не принесли никакой пользы и, кроме того, легли тяжелым грузом на экономику Фокиды. Еще хуже было то, что, несмотря на значительные успехи фокейцев в Локриде, победоносная беотийская армия, отправленная на помощь Мегалополю, на обратном пути свела на нет все достижения фокейцев в Беотии и опустошила Фокиду.[269]

Победа над Ономархом восстановила боевой дух македонской армии. За исключением крупной неудачи в войне с фракийским племенем трибаллов в 339 году, больше она не будет терпеть поражений, раз за разом доказывая свою хорошую выучку и полководческий дар Филиппа.[270] Эта победа означала также, что Ликофрон, тиран Фер, утратил поддержку со стороны Фокиды, вследствие чего он покорился Филиппу и сдал ему Феры. Царь принял условия Ликофрона и позволил ему и его соправителю Пифолаю беспрепятственно уйти из города, взяв с собой две тысячи наемников. Это была ошибка: Ликофрон со своим отрядом тотчас двинулся на соединение с Фаиллом, и впоследствии часть его воинов помогала Спарте. В 350 году военные действия, начатые спартанцами, закончились ничем, и это объясняет, почему в 349 году Пифолай вернулся в Феры, чтобы поднять там волнения в то время, когда Филипп напал на Халкидский Союз (см. главу 7).

Фессалия и избрание Филиппа архонтом

Если греки ожидали, что македоняне двинутся на Фокиду (вероятно, так полагали фиванцы), то они сильно ошибались. Для Филиппа важнейшей задачей было установление спокойствия в Фессалии, и тем самым на южных границах Македонии. Поэтому он задергался в Фессалии по крайней мере на какой-то промежуток времени в начале лета 352 года, занимаясь укреплением Фессалийского Союза, чтобы ослабить Феры. Он принимал суровые меры против городов, которые нападали на своих соседей, в одних случаев отправляя в изгнание подозрительных вождей (как в Трикке и Фаракадоне), а в других передавая земли верным членам союза (как в Пелинне, Кранноне и Гомфах). Что касается Фер, то Филипп заключил с жителями города соглашение, чтобы снизить недовольство, которое могли внушить им усиление его влияния и утрата Пагас. В условия договора входила, видимо, и его женитьба на жительнице Фер по имени Никесиполида, а дочь Филиппа от этого брака был наречена именем Фессалоника.[271] По сообщениям источников, Никесиполида умерла спустя двадцать дней после рождения дочери. Когда именно был заключен этот брак, не совсем ясно (на самом деле это событие могло произойти позднее), но в пользу 352 года были выдвинуты весьма убедительные доводы.[272] Это был пятый брак Филиппа. Имя дочери (буквально «Фессалийская победа»), очевидно, отсылает к победе над врагом, и логичнее всего предположить, что имеется в виду победа над Ономархом (которая, с другой стороны, послужила на пользу Фессалии в Священной войне).[273] То, что Никесиполида была племянницей Ясона, прежнего тирана Фер (который пытался распространить свою власть на всю Фессалию), не должно было пройти незамеченным. По-видимому, таким образом Филипп хотел привлечь к себе симпатии жителей этого города. К сожалению, этот план не сработал, так как граждане Фер вовсе не воспылали к нему любовью, как он, должно быть, ожидал.

Хотя судьбу городов, нарушавших союзный договор, формально определял Фессалийский Союз, очевидно, что за такими решениями стояла воля Филиппа. Смысл предупреждения был ясен: Филипп не собирался терпеть отпадения от Фессалийского Союза и, тем самым, проявления нелояльности по отношению к нему самому. Вероятно, именно в то время, после убедительной победы над фокейцами, когда Филипп доказал свою преданность Союзу и ценность своей поддержки, он был избран на пожизненную должность архонта.[274] Его сын Александр унаследовал этот пост вместе с македонским престолом в 336 году.[275] Какими именно функциями был наделен архонт и каков был круг его полномочий, неизвестно.[276] Очевидно, носитель этого звания мог оказывать влияние на дела Союза и участвовать в командовании фессалийской армией (которая славилась многочисленными превосходными пехотинцами и особенно всадниками), то есть, иными словами, он был наделен властью, сходной с той, какой располагал в прежние времена царь (таг) Фессалии. Филипп получил контроль над Пагасами, которые он захватил ранее в том же году, а также доход от фессалийской гавани и разных других налогов.[277] Эти деньги были далеко не лишними и весьма помогли македонской экономике. Кроме того, македонский царь теперь обладал правом голоса на собраниях Фессалийского Союза или, по крайней мере, его периэков в Совете амфиктионии.

Важно отметить, что избрание Филиппа архонтом произошло в нарушение всех правил, так как он не был фессалийцем; он никогда не именовал себя тагом, чтобы не вызвать возмущения у граждан Фессалии.[278] С другой стороны, вполне возможно, что ему было даровано гражданство Лариссы — вероятно, после женитьбы на Филинне, — чтобы их дети были законнорожденными.[279] Филипп не прибег к подкупу для того, чтобы получить звание архонта,[280] и это не было «шагом отчаяния» со стороны фессалийцев, испуганных союзом между Ферами и Фокидой.[281] Фессалийский союз даровал македонскому царю эту честь из-за его влияния в греческом мире и в благодарность за поддержку (особенно за усилия, которые он прилагал, чтобы положить конец гражданской войне между Лариссой и Ферами).[282] В самом деле, как и многие его предшественники, Филипп всегда старался поддерживать дружественные отношения с Фессалией, и эта область будет играть немалую роль во всей его политике в отношении Средней Греции. Впрочем, нередко она же будет доставлять ему изрядное беспокойство, и не пройдет и четырех лет, как он будет вынужден снова вмешаться в ее дела,[283] и судя по этому, скорее всего, его политика была направлена на краткосрочное улучшение ситуации, чем на долгосрочные проекты.[284]

Вместе с ростом влияния в Фессалии Филипп укрепил свои позиции в союзе амфиктионии. Недавно он приобрел земли в по крайней мере двух соседних областях — Перребии и Магнесии, и обе они обладали двумя голосами на совете амфиктионии. Перребия контролировала оба пути, ведущие в Южную Македонию, и потому была важнейшей в стратегическом плане областью для македонян. Ее жители подчинялись Лариссе, но дань, которую они прежде платили тиранам, теперь шла в сундуки Филиппа. Магнесия представляла собой гористую местность между Темпийским ущельем на севере и побережьем Эгейского моря. Филипп поставил гарнизоны в разных городах обеих областей, а в Тонны (ворота к важнейшему Темпийскому ущелью) были выведены македонские поселенцы, чтобы закрепить это место за Македонией.

Попытка Филиппа прорваться через Фермопилы

Подчинив своему влиянию Фессалию (по крайней мере на какое-то время), Филипп наконец получил возможность перенести свое внимание дальше на юг — к Фокиде и Афинам. Он приготовился пройти 144 км до Фермопил, «Ворот в Грецию», стратегически важного ущелья, закрывавшего путь на юг из Фессалии. К северу от него лежало море, а с юга он был окружен горами. Кроме того, ущелье было очень узким, а оборонять его было проще потому, что здесь была построена стена, в которой были лишь одни ворота. Таким образом, кто владел Фермопилами, владел вратами в южную Грецию. Именно здесь в 480 году произошло знаменитое сражение, в ходе которого небольшое число греческих воинов успешно сдерживало натиск значительно превосходящие силы персов. Два дня персы не могли сломить сопротивление греков, и только когда изменник показал им тропу, ведущую в тыл защитникам, на третий день греки отступили. Защищать проход остались только триста спартанцев. Так закончилось битва при Фермопилах: спартанцы были перебиты, но их смелость восхищает нас до сих пор.[285] Нынче ущелье выглядит совсем иначе: из-за заиливания залива оно превратилось в широкую и плоскую равнину. Тем не менее сохранились горячие серные источники, по которым оно получило свое название.

Перевалив через Фермопилы, Филипп мог бы с легкостью добраться не только до фокейской твердыни в Дельфах, но и даже до Аттики через Беотию. Если таковы были его замыслы, то им не суждено было сбыться. Предупрежденный о намерениях Филиппа двинуться на юг, Фаилл, как мы уже говорили, не сидел сложа руки и с помощью сокровищ, позаимствованных у оракула, призвал под свои знамена еще больше наемников. На выручку к нему пришли также две тысячи ахейцев, одна тысяча спартанцев, пять тысяч афинских пехотинцев и четыреста всадников,[286] а также около двух тысяч изгнанников из Фер под началом Ликофрона. Эту поддержку фокейцы получили вовсе не из симпатий к ним или к их делу, а просто потому, что для прочих греческих государств это был вопрос жизни и смерти. Если бы Филипп перевалил через Фермопилы, то Афины оказались бы не перед одним противником, а перед силами целой коалиции, поскольку к Филиппу наверняка присоединились бы фессалийцы и, скорее всего, их давние враги Фивы. Спартанцы и ахейцы опасались возможного вторжения македонцев на Пелопоннес, где немалое влияние уже приобрели враждебные им Фивы. И вновь мы видим в действии ту ксенофобию, с которой греки относились друг к другу и которая была одним из худших недостатков полисной системы.

На сей раз Эвбул широко раскрыл государственную казну. Несмотря на большие затраты (200 талантов), он приказал полководцу Навсиклу, как мы только что сказали, взять пять тысяч пеших воинов и четыреста всадников и перевезти их на 50 триремах к Фермопилам, чтобы встретить там Филиппа и оказать помощь Фокиде.[287] Меры, принятые Эвбулом, показывают, что афиняне всерьез опасались Филиппа, но еще больше их страшила угроза того, что к македонскому царю присоединятся Фивы. Таким образом, когда в августе 352 года армия Филиппа, вместе с которой шел лишь небольшой отряд фессалийцев, подошла к северо-западному входу в Фермопильское ущелье, она обнаружила прямо перед собой большое войско союзников. Узость ущелья не давала возможности использовать конницу, а пешая атака на врага могла повлечь за собой крайне неприятные последствия в случае неудачи. Филипп усвоил этот тяжелый урок после поражения от Ономарха в 353 году.

Одним из возможных военных решений могло быть нападение на защитников ущелья с тыла, со стороны южного входа в ущелье. Оказавшись зажатыми между македонской армией с одного конца ущелья и какими-либо враждебными силами с другого, фокейцы и их союзники внезапно попали бы между двух огней. В действительности единственным государством, которое могло бы оказать Филиппу такую помощь, были Фивы, и, очевидно, остальные греки смотрели на фиванцев как на естественных союзников македонян. Но этого не случилось. Беотийские походы фокейцев заставили фиванцев дважды подумать, прежде чем выступить на стороне македонского царя. Более того, фиванцы с подозрением относились к Филиппу, учитывая, что, победив Ономарха, он не сразу двинулся на Фокиду, а вместо этого занялся укреплением своей власти в Фессалии. Поэтому Фивы решили сохранить нейтралитет.

У Филиппа осталось две возможности: отправиться в Фокиду другим путем, может быть, через Дориду (и подвергаясь угрозе нападения со стороны фокейцев), или вернуться домой в Пеллу. Поскольку первое решение представлялось чересчур опасным, царь предпочел второй вариант. Возможно, свою роль сыграло и желание держать Фивы на расстоянии и не вступать в прямое столкновение с Афинами. То, что Филипп не стал атаковать Фермопилы, показывает, что в то время он вовсе не был полон решимости во что бы то ни стало вступить в Среднюю Грецию.[288] Таким образом, жители этих областей получили передышку от военных действий, а фокейцы на сей раз вышли сухими из воды. Кроме того, действия афинян показали Филиппу, что, если их раздразнить, они могут превратиться в силу, которую не стоит недооценивать. Приближение Филиппа к Фермопилам привело афинян в панику, но успешные действия Навсикла продемонстрировали, что при правильной поддержке (и скорости) Филиппа можно остановить.[289]

Эвбул принял решительные меры, чтобы преградить Филиппу дорогу в Грецию, но дни его политического влияния в Афинах были сочтены. Демосфен выступал перед Народным Собранием с 355 года, хотя никогда не упоминал о македонской угрозе. Его речи до сих пор не пользовались успехом, по большей части из-за политического влияния Эвбула. По возвращении Навсикла Эвбул ослабил свое участие в политической жизни, наивно полагая, что теперь, когда угроза македонского вторжения миновала, он выполнил свою задачу. Однако Демосфен понял, что финансовый консерватизм — одно дело, а военная сила Филиппа — совсем другое, и поэтому начал вести свою антимакедонскую агитацию, главной целью которой стало содержание сильной армии, набранной из афинских граждан, чтобы противостоять македонскому царю.

Походы Филиппа во Фракии и Халкидике

Филипп не стал засиживаться в Пелле и в ноябре 353 года снова оказался во Фракии. Пока он занимался греческими делами, македонские позиции во Фракии пошатнулись, в основном вследствие поражения от Ономарха. Как мы уже видели, Харес успешно восстановил афинское влияние в Херсонесе, Керсоблепт отступился от Филиппа и вел борьбу за воссоздание единого Фракийского царства, а Олинф затеял переговоры с Афинами. Поэтому для Филиппа было крайне важно решить фракийский вопрос, и в конце 352 года ему представилась прекрасная возможность. Коалиция, состоявшая из Византия, Перинфа и Амадока (царя Средней Фракии), обратилась к нему за помощью в войне с Керсоблептом. Византий и Перинф находились на землях Керсоблепта, и в тот момент войска союзников осаждали фракийского царя в крепости Герайон-Тейхос, на побережье Мраморного моря неподалеку от Перинфа (Мармара Эреглиси). Именно туда и направился Филипп со своей армией.

Решив, что Филипп еще больше ослабил свое положение, отправившись сражаться в дальние земли, где его влияние быстро шло на убыль, афиняне немедленно попытались воспользоваться создавшейся ситуацией. Они проголосовали на Народном Собрании за отправку сорока трирем, которые должны были перевезти войско, составленное из граждан в возрасте от 20 до 45 лет. Эта экспедиция оплачивалась из чрезвычайного налога (eisphora) в 40 талантов.[290] По-видимому, афиняне не были осведомлены об участии в военных действиях Византия, Перинфа и Средней Фракии, потому что, узнав об этом, они изменили свои намерения. Керсоблепт был крайне ненадежным другом, а Византий по праву гордился мощным флотом. Благоразумие возобладало, и афиняне отказались от этого рискованного предприятия.

Похоже, они приняли поспешное решение, когда до них дошли слухи о смерти или болезни Филиппа.[291] Снова поспешив воспользоваться (кажущимися) неудачами царя, они собрали войско, выступившее в поход где-то в сентябре 351 года. Оно было значительно меньше тех сил, которые они собирались выставить ранее, и состояло всего лишь из десяти кораблей, на которое погрузилось наемное войско под командованием Харидема, бывшего полководца у Керсоблепта, который взял с собой только 5 талантов. Вероятно, афиняне полагали, что остальные деньги на военные нужды они получат от Керсоблепта.

Однако Филипп был жив, а болезнь быстро прошла, так что вскоре он возобновил осаду Герайон-Тейхос. В ноябре город сдался, и он вернул его Перинфу (которому, вероятно, он изначально принадлежал). Тем самым он нанес чувствительный удар по интересам Афин, которые видели в действиях Филиппа во Фракии угрозу для морского пути, по которому шли поставки зерна из Черного моря (карта 3). Полагая, что Керсоблепт теперь присмиреет (возможно, потому что при осаде в плен был захвачен его сын, которого привезли в Пеллу в качестве заложника[292]), Филипп обратился против вероломного Олинфа. Судьба Амадока неизвестна, но вероятно, что Филипп посадил на престол его сына Тереса.

Мы не знаем, что именно Филипп делал в Халкидике и сколько времени он там провел. Очевидно, он не стал осаждать никаких городов: если бы дело дошло до осады, наши источники не преминули бы об этом упомянуть. В самых общих словах говоря о походах Филиппа против иллирийцев, пеонов, Арриба Эпирского (см. ниже) и «куда бы то ни было еще», Демосфен утверждает, что он «предпринял попытку против» Олинфа.[293] Эти слова могут означать всего лишь то, что македонский царь прибег к дипломатическим средствам, чтобы вернуть Олинф в сферу своего влияния. Такое толкование подтверждается свидетельством одного современного источника, который сообщает, что царь направил вождям олинфского Народного собрания послание с суровым предостережением.[294] Поскольку теперь, в начале 351 года, его положение было куда более сильным, чем в 353 году, когда Олинф обратился против Филиппа, он вполне мог полагать, что устного предупреждения будет достаточно для того, чтобы подавить любые антимакедонские выступления, и вскоре после этого вождь антимакедонской партии Аполлонид был изгнан из города и отправился в Афины (где ему было даровано афинское гражданство).[295] Кроме того, два вождя промакедонской партии — Ласфен и Эвфикрат — были избраны на высокие военные должности гиппархов (начальников конницы).

Однако эти изъявления лояльности остались втуне: в 349 году, вторгшись в Халкидику, Филипп в качестве предлога использовал то, что Олинф укрывал двух его сводных братьев, потенциальных претендентов на македонский престол. В 351–350 годах, покидая Халкидику, Филипп еще не был готов осуществить широкомасштабное вторжение. На тот момент его внимания требовали западные и северо-западные границы Македонии.

Возобновление войн с Пеонией, Иллирией и Эпиром

Неония, Иллирия и, возможно, также Эпир воспользовались поражением Филиппа, которое нанес ему Ономарх, чтобы снова обратить свои взоры на Македонию. Постоянные беспокойства, которые причиняли Филиппу эти области, показывают, как трудно было интегрировать их в состав единой Македонии.[296] Вернувшись в Пеллу, он сосредоточил свое внимание на этих странах.

Нам неизвестны подробности военных действий в Пеонии и Иллирии. Однако какие-то события должны были происходить, потому что немногим более четырех лет спустя, в 346 году, Исократ сообщает, что Филипп подчинил своей власти эти (и другие) народы.[297] Возможно, Исократ имеет в виду походы, совершенные на второй год его правления, хотя, очевидно, они так и не положили конец волнениям.

Второй поход против пеонов и иллирийцев, должно быть, имел место в 351–350 годах, так как позднее Филипп был занят другими делами.

Арриб, царь племени молоссов в Эпире (карта 2), также доставлял повод для беспокойства. В 357 году Филипп женился на его племяннице Олимпиаде, но Арриб после этого не превратился в ревностного приверженца македонского царя.[298] О том, что он, вероятно, строил козни против Филиппа в 353 году, когда македонян победил Ономарх, мы можем судить по тому, в 350 году Филипп объявил ему войну. Детали этого недолгого похода нам неизвестны, но в конечном итоге Македония вышла победителем. Филипп позволил Аррибу сохранить престол, но принял меры, чтобы ограничить его власть и укрепить свое влияние в Эпире. В качестве одной из таких мер он привез в Пеллу Александра, племянника Арриба (младшего брата Олимпиады и, таким образом, шурина самого Филиппа).[299] В то время Александру было около 12 лет, и он был наследником эпирского престола. Теперь Арриб по сути стал регентом при своем племяннике, управляющим Эпиром до тех пор, пока тот не сможет сам занять престол. Филипп также отменил чеканку молосской монеты и заменил ее македонской, тем самым стимулируя дальнейшее развитие македонской экономики.[300] Эти монеты продолжали ходить до 342 года, когда Александр, племянник Арриба, стал царем Эпира.

По слухам, молодой Александр Эпирский был любовником Филиппа. Юстин сообщает, что Филипп[301]

Правда это или нет, мы не знаем. Филипп охотно пользовался сексуальными услугами как женщин, так и мужчин (его убийца был его бывшим любовником). Впрочем, эти сведения о его склонности к мальчикам вполне могут быть следствием враждебной литературной традиции, основы которой заложил Феопомп, критиковавший нравственные устои царя в целом, и которую продолжили Юстин и Помпей Трог.

«Первая филиппика» Демосфена

Афиняне успешно отразили македонскую угрозу, и политическое влияние Демосфена шло на подъем. Именно к периоду 351–350 годов следует отнести его первую большую речь против Филиппа, «первую филиппику» (такое название было дано уже в современную эпоху), которая ознаменовала поворотный момент в ораторской и политической деятельности Демосфена.[302] Хотя немногим ранее он уже упоминал Филиппа в речи «Против Аристократа», тогда он лишь вскользь его затронул.[303] В отличие от речей, произнесенных оратором перед судами, его первые политические выступления (например, в защиту Родоса и Мегалополя в 354 году) были неудачными. Таким образом, если он хотел продолжить свою политическую карьеру, настало время сменить курс, что он и сделал. С 351 года он полностью сосредотачивает свое внимание на македонском царе, изобличая его деспотизм и яркими красками изображая угрозу, которую он несет греческой свободе. В глазах Демосфена Филипп был тираном, бороться с которым следовало любой ценой, и единственным орудием, с помощью которого можно было его победить, была армия, составленная не из наемников, а из афинских граждан. Впоследствии Демосфен не раз подчеркивал, что он один с самого начала осознал опасность, исходящую от Филиппа, и что если бы греки следовали его советам, они не утратили бы свободу.

Конечно, многие из подобных утверждений представляли собой риторические преувеличения, предназначенные для того, чтобы закрепить за собой видное место в политической истории. Пламенная риторика его выступлений, особенно четырех «филиппик», по праву принесла ему славу величайшего греческого оратора, но спорным остается вопрос, был ли он истинным патриотом или же цинично использовал македонскую угрозу в своих политических целях.[304] Неясно также, действительно ли антимакедонская политика, главным провозвестником которой он выступал, шла на пользу Афинам (и Греции). Что было бы, если бы он осознал, что полисная система устарела и что афинская форма демократии не способна выстоять в войне, когда ей противостоит царь, самолично принимающий все решения? Или же ему следовало придерживаться политики союза с Филиппом на равных условиях, которую позднее предложил его соперник Эсхин, когда Филипп предоставил афинянам такую возможность? Конечно, на эти вопросы невозможно дать ответ, но одно мы знаем точно: после 351 года Демосфен превратился в политическую фигуру, с которой нужно было считаться, а афинская внешняя политика, прежде определявшаяся Эвбулом, резко сменила курс.

«Первая филиппика» посвящена вопросу, как вести войну за Амфиполь и как лучше всего бороться с Филиппом. Эта речь несла в себе мощный заряд энергии, способный пробудить афинян от апатии, избавить их от пораженческих настроений, внушить им, что Филипп вовсе не столь уж непобедим, как им кажется, упрекнуть их в том, что они позволили македонскому царю прибрать к рукам такую власть. Кроме того, он выдвигал ряд конкретных предложений о борьбе с Филиппом в северных областях. Демосфен утверждает, что если бы Народное Собрание последовало его советам, афиняне могли бы одолеть Филиппа. Поскольку Демосфен часто повторял эту мысль, нам кажется уместным привести большую цитату из его речи, чтобы дать представление о его риторическом стиле, его мнении о Филиппе и ряде других соображений, к которым он постоянно возвращается в своих речах:[305]

Филипп имел возможность принимать решения и сразу же воплощать их в жизнь, в отличие от афинян, которые очень медленно приходили к общему мнению по поводу вопросов, на которые уже было поздно реагировать. Демосфен нашел прекрасное сравнение, проводя параллель между афинянами и варварским кулачным бойцом, который, «получив удар, всякий раз хватается за пораженное место, и, если его ударят в другое место, туда же обращаются и его руки; прикрывать же себя или смотреть прямо в глаза противнику он и не умеет, и не хочет».[306]

В речах Демосфена, кроме риторики, были и здравые мысли. Так, он справедливо подчеркивает необходимость призыва в армию афинских граждан, советуя не полагаться на наемников, потому что граждане будут сражаться за отчизну лучше, чем иноземцы. Столь же разумным было и предложение вооружить и оплачивать два войска: первое, к которому придавалось 500 всадников (половина от общей численности конницы), должно было находиться в боевой готовности, а для его перевозки требовалось подготовить флот из пятидесяти трирем и нужного количества вспомогательных судов, а второе — ударный отряд — должно было немедленно отправиться к месту военных действий и «постоянно вести войну» на севере. Во второе войско, по мысли Демосфена, следовало набрать 2 тысячи пехотинцев и двести всадников и перевезти его на десяти быстрых триремах. Этот отряд на четверть должен был состоять из афинских граждан, а на остальные три четверти — из наемников. Перед ним ставилась задача тревожить македонский флот, грабить побережье и захватывать торговые корабли Филиппа. Базами для этих операций предлагалось выбрать Лемнос, Фасос и Скиатос, чтобы иметь возможность нападать на македонян даже зимой, если вдруг Филипп предпримет какие-либо действия в эту неурочную пору.

Менее здравыми были предложенные Демосфеном финансовые меры для оплаты этих двух войск. Чтобы содержать большую часть года войско в боевой готовности, требовались большие затраты, да и ударный отряд, содержание которого обошлось бы в 92 таланта (и это без платы воинам), едва ли можно назвать дешевым. Таким образом, эта речь не возымела действия отчасти по экономическим причинам. Другая причина лежала в области логистики. Афинский флот на севере вынужден был бы базироваться в одном из портов Халкидского Союза, но не было никаких гарантий, что халкидяне дадут на это свое согласие или же, учитывая сложные отношения, сложившиеся между Афинами и Халкидикой, не повернут против афинян, если Филипп предложит им сделку. Еще одна причина неудачи Демосфена заключалась во влиянии Эвбула, фискальный консерватизм которого исключал всякую возможность такого нецелевого расходования средств. Несомненно, Эвбул сыграл большую роль в поражении, которое Демосфен потерпел в Народном Собрании.

Идея Демосфена перенести войну во владения Филиппа имела преимущество над аргументами Эвбула, наивно полагавшего, что Филиппу можно успешно противостоять в Средней Греции. Однако на самом деле защитника Аполлона уже нельзя было остановить. Его собственная армия превосходила афинскую в численности, и кроме того, он мог призвать под свои знамена фессалийцев и других союзников. Вовлеченные в междоусобные распри Третьей Священной войной, греки дали Филиппу возможность укрепить свое могущество. Когда война закончилась, ему уже никто не мог помешать, и покорение Греции стало лишь вопросом времени.