Герцог Мальборо. Человек, полководец, политик

XI. Осень жизни: дипломатия и Мальплаке

Еще во время осады Лилля Мальборо начал переписываться со своим племянником герцогом Бервиком. Франция, потерпевшая поражение в трех больших битвах, находилась в отчаянном состоянии. Джон, затеявший переписку, уверял племянника, что желает мира, но напоминал о «доказательстве доброй воли», обещанном ему два года назад маркизом д’Аллегре. Это «доказательство», по сути, было взяткой в 2 миллиона ливров (150 тысяч фунтов), которые маркиз обещал Мальборо от имени Людовика XIV. Тогда герцог отверг это предложение, но ситуация изменилась, и теперь, как полагал он, можно будет заключить благоприятный для Лондона мир.

Позиция Британии на возможных переговорах представлялась исключительно сильной. Страна устала от войны, но парламент тем не менее проголосовал за увеличение армии на 10 тысяч человек. Налоги были высоки, но правительственный кредит был отличным. В Английском банке можно было взять заем всего под 6 процентов. Для имперского посла в Лондоне фон Хоффмана такая ситуация казалась невероятной — финансы рекой лились в казну, и все это основывалось на бумажных деньгах и пунктуальной оплате своего интереса! «Подобного не увидишь ни в одной стране», — сказал как-то Сандерленд тестю. «Не обольщайтесь, дорогой зять, когда-нибудь за это придется расплатиться», — отвечал ему Мальборо.

Он, опытный человек, разбиравшийся в финансах, знал слабости безудержного кредита. К тому же Джон ощущал себя не в своей политической тарелке. Он, тори из семьи тори, пострадавшей во время смуты середины прошлого века, сейчас зависел от вигского большинства в палате общин.

Но самым непредсказуемым элементом ситуации являлась королева. Тори атаковали ее с предложением принять ганноверскую курфюрстину, которую она никогда не видела и которую не выносила. Виги пошли дальше. Проявив отсутствие элементарной чуткости, они заявили в парламенте, что королеве надо найти нового мужа. Это касалось больной женщины 45 лет, перенесшей семнадцать выкидышей и лишившейся единственного сына! Партийной политике явно не хватало хороших манер. Неудивительно, что в декабре 1708 года Годолфин писал Мальборо в Брюссель: «Парламент поддержал войну, но королева симпатизирует нашим противникам… Я ничего не могу изменить, пока вы не появитесь здесь». Находившийся в Англии лорд Сидней острее чувствовал ситуацию. Но Джон не сомневался, что все держит в своих руках. В это же время он писал жене: «Я нахожу, что миссис Мэшем совсем не думает о том, что худо предпринимать любые меры против Мальборо и тех, кого он любит…»

После потери Лилля Людовик увеличил свое «предложение» до 4 миллионов ливров. Такую сумму трудно было проигнорировать. Эти деньги были обещаны герцогу, если англичане согласятся отдать Филиппу вместо испанского трона Неаполь и Сицилию. Тогда же «второй» король Испании опять предложил Мальборо вице-королевство в Нижних Нидерландах. Одновременно Мальборо узнал, что Людовик зондирует почву для мира в Голландии. Душа полководца, желавшего «закончить свои дни в покое и на хорошем посту», пришла в смятение. Он отклонил предложение «второго» короля, а в остальном колебался.

Несчастья Франции усугубила лютая зима 1708/1709 года, которая прервала все военные действия вплоть до середины марта 1709 года. «Невозможно выразить, как я страдал от исключительно холодной погоды по пути из Брюсселя в Гаагу. Путь занял 5 дней, тогда как в другое время его можно было совершить за 2 дня», — жаловался Мальборо герцогине в середине января. Удивление современников вызывали ледяные каналы Венеции и засыпанный снегом Рейн. Но самые страшные холода наблюдались именно во Франции. Мороз достигал 20 градусов. «Этот холод, — писала герцогиня Орлеанская курфюрстине Ганноверской Софии, — столь ужасающ, что слова замерзают у меня на языке. Я сижу напротив яркого огня, моя шея закутана в меховую накидку, на моих ногах медвежья шкура, а я все равно трясусь от холода». Вино в бочках превращалось в лед. Когда гвардейцы в Версале стали умирать от холода на посту, король сократил их дежурство до пятнадцати минут. Жизнь в Париже приостановилась: спектакли не шли, об играх и увеселениях никто не помышлял, рыночная площадь опустела. Даже парижский парламент, собиравшийся с завидной регулярностью, ушел на незапланированные каникулы. По утрам столицу убирали от трупов замерзших людей. За один февраль в Париже умерли 24 тысячи человек.

Все посевы погибли на корню, а импорт зерна из Леванта и Африки сократился из-за блокады британским флотом зимнего порта Маон на юге Франции. Весной в стране начался голод. Ужесточились законы против спекулянтов, зерно разрешали продавать только на рынке, для нищих и бродяг открыли работные дома.

Людовик нервничал. В июне он отослал на Монетный двор свой золотой сервиз, тарелки, блюда и призвал к этому придворных. Немного взбодрили Версаль удачные действия на море — бывший пират капитан Жак Кассар привел в Марсель 25 кораблей с зерном из Туниса, но положение в целом это спасти не могло. Во французских церквях звучала молитва: «Отец наш, прости врагам, разорившим страну нашу, но не генералам, что допустили их до этого…» Чаще всего главную причину своих бед французы усматривали в мадам де Ментенон, которая, по их мнению, втянула короля в войну. Но сама Ментенон с конца 1706 года уговаривала Людовика пойти на компромисс с Великим союзом, а спустя два года ее поддержал даже воинственный Виллар: «Нам нужен мир любой ценой».

Секретные переговоры во время Войны за испанское наследство велись практически постоянно. Разумеется, тайные дипломатические манипуляции, неустанная работа агентов и шпионов имели место и раньше, но, пожалуй, впервые они приобрели некое международно-правовое обоснование и не осуждались в европейском обществе. Чем дольше длилась война, тем сильнее сказывались противоречия между союзниками, которые надо было периодически гасить. Великий союз сформировался в ответ на растущую французскую гегемонию. Но каждая победа сокращала угрозу, исходившую от Людовика XIV, и вместе с этим возникали сомнения в необходимости продолжать войну.

С самого начала своего правления Иосиф I неохотно шел навстречу пожеланиям союзников. Отношения с Пруссией и Савойей были напряженными из-за его нежелания удовлетворить их территориальные и финансовые претензии. Оба государства держались за Великий союз благодаря англоголландским субсидиям и надежде, что Морские державы прислушаются к их пожеланиям. В свою очередь, Британия и Соединенные провинции не радовались завоеваниям Иосифа в Италии и Венгрии. Лондон опасался проникновения Вены в Испанскую Америку, а многие голландские политики после завоевания Нижних Нидерландов склонялись к тому, что Франция больше не представляет угрозы. Обо всех этих противоречиях знали Людовик XIV и Торси и, разумеется, пытались их использовать.

В декабре 1708 года Торси возобновил секретные переговоры с Голландией. Хейнсиус информировал об этом Мальборо, надеясь подтолкнуть англичан к компромиссу. Но об этих переговорах также узнал посол Иосифа в Гааге барон Хемс и сообщил о них в Вену. Император пришел в негодование, и в результате консультации голландцев с французами были заморожены. Это, впрочем, было на руку и англичанам, которые не хотели, чтобы Гаага и Версаль договаривались сепаратно.

Новое прощупывание почвы для переговоров началось весной 1709 года. 27 апреля представлявший французскую сторону президент парижского парламента герцог Пьер Руайль де Марбеф получил перечень требований союзников и отправился в Версаль за инструкциями. Читая рапорт посла, Людовик XIV заплакал — по сути, это были условия капитуляции. Но что, казалось, оставалось делать, когда его армия и все подданные находились на грани отчаяния? Лучи «короля-солнца» уже не согревали Францию, как раньше.

В такой обстановке Торси решил лично — в обстановке величайшей секретности — посетить Гаагу в надежде сократить аппетиты союзников. 20 мая состоялись переговоры, главными действующими лицами которых были, с одной стороны, триумвират в составе Мальборо, Евгения Савойского и Хейнсиуса, а с другой — Торси и Руайль. Требование принца Евгения, чтобы все испанское наследство досталось эрцгерцогу, было встречено Торси без особых возражений. Однако он отказался отдавать Империи Эльзас, а Савойе — крепости в Дофине. На самом деле маркиз мог принять и эти пункты, но полагал, что в случае его абсолютной покорности триумвират потребует еще больше. Будто бы испытывая возмущение, Торси внезапно прервал переговоры, на что Мальборо заметил Евгению, что он блефует. Когда на следующий вечер французы вернулись за стол переговоров, им выставили те же условия, что и накануне. Мальборо был полон оптимизма, когда писал Саре 21 мая: «Ты должна надеяться, что добрый мир будет заключен…»

Но Торси, не предвидя уступок, 22 мая известил Хейнсиуса, что покидает Гаагу, и попросил составить прелиминарии (предварительные условия) для представления королю. Он надеялся, что союзники смягчат свои требования, дабы гарантировать их принятие Людовиком. Действительно, Хейнсиус предложил Империи сократить территориальные претензии. Похоже, принц Евгений был склонен к нему прислушаться, но тут в Гаагу прибыл настроенный весьма решительно новый посол Вены князь Зинцендорф.

В результате документ, который увез с собой Торси, содержал следующие условия. Эрцгерцог Карл получал все наследство Карла Испанского, кроме территорий, занятых союзниками. Голландский «барьер» включал восемь крепостей — Фурне, Кнок, Конде, Ипр, Менин, Турне, Лилль и Мабеж, — и оговаривалось, что Карл позже наградит голландцев крепостями в Бельгии, контроль над которой Генеральные штаты будут сохранять до окончательного соглашения. Король Франции должен был признать протестантское престолонаследие в Англии, передать ей права на Ньюфаундленд и разрушить укрепления Дюнкерка. Также он должен был признать корону Пруссии за Фридрихом Гогенцоллерном и курфюршеское достоинство правителей Ганновера и предоставить коммерческие привилегии Морским державам и Португалии. Империи доставалась только часть Эльзаса, но Франция была обязана разрушить крепости, возведенные в Эльзасе после заключения Вестфальского мира 1648 года. Статья 4 прелиминарий обязывала Францию в течение двух месяцев отозвать войска из Испании и способствовать отречению Филиппа от испанского престола. Если же Филипп откажется, то, согласно статье 37, Людовик по прошествии этих двух месяцев должен был объединиться с союзниками для войны с ним.

Эти предложения были заведомо неприемлемы для Франции. Мальборо, несмотря на обещанную ему фантастическую взятку, при всем своем желании не мог обеспечить Филиппу V Неаполь и Сицилию. Он просто не мог стать в оппозицию своему другу Евгению Савойскому, принимавшему участие в переговорах лорду Таунсенду, военной партии в Голландии, в пользу которой сам недавно выступал в Гааге, и непримиримо настроенному императору. Он был недоволен происшедшим и писал жене: «Условия, представленные Франции таковы, что она вправе не принять их…»

Торси покинул Гаагу 28 мая, Руайль остался до получения королевского ответа. А дипломаты Великого союза продолжали верить (или только делали вид, будто верят), что Людовик XIV примет их условия.

2 июня на заседании Государственного совета в Версале требования Великого союза были отвергнуты. После этого Мальборо и принц Евгений запоздало пришли к мнению, что включать в документ требование о том, чтобы Людовик начал военные действия против своего внука, было ошибкой.

Накануне своего шестидесятилетия герцог, как свидетельствуют его письма Саре и Годолфину, очень хотел заключить мир и вернуться в Лондон триумфатором, но понимал, что французский король никогда не подпишет такой договор. Тогда же Джон стал осознавать, что виги постепенно оттесняют его от центра политики и дипломатии. Ему казалось, что Таунсенд специально прибыл в Гаагу, чтобы присматривать за ним и контролировать переговоры.

Как бы ни было, Великий союз упустил возможность заключить в 1709 году договор гораздо более выгодный, нежели это случилось позже — в 1713–1714 годах. Дело в том, что Лондон, Гаага и Вена не учли одно важное обстоятельство: они полагали, что ведут одну войну — войну против Людовика XIV, из которой они при любых условиях выйдут победителями. На самом же деле войны было две — одна, большая, против Франции, и другая, меньшая, против Испании. В 1702 году Людовик мог удалить своего внука из Испании одним словом, в середине войны это слово еще могло возыметь какой-то эффект, но спустя несколько лет уже ни один приказ из Версаля, как и нажим всей Европы, не заставил бы Филиппа отказаться от короны, а испанцев принять короля Карла. Довольно скоро после переговоров в Гааге Морские державы и Империя вынуждены были признать, что испанский вопрос невозможно решить, договорившись только с Францией.

После того как прелиминарии были отвергнуты, война возобновилась. Раздосадованный тем, что его планы рухнули, 12 июня Мальборо заметил Хейнсиусу: «На месте короля Франции я скорее пожертвовал бы всеми ресурсами страны, чтобы… вновь атаковать противника. Я буду работать день и ночь, чтобы достойно сражаться с ним». Дипломатическая неудача требовала компенсации. Он намеревался довести войну до победного конца.

Франция тем временем мобилизовала все свои ресурсы и собрала внушительную армию. Неудачливые командующие Вильруа, Фейяд и Марсен были заменены более способными военачальниками. Маркиз де Сюрвиль 57 дней удерживал Турне, осажденный превосходящими силами противника.

!

В августе и сентябре герцог де Ноай одержал несколько побед в Каталонии. Также в августе графу дю Буржу улыбнулась удача при Румерштейне, которая оставила за французами Верхний Эльзас. Через два дня генерал Дийон овладел Бриансоном. Активизация военных усилий противника заставляла Мальборо плохо спать по ночам. Новости из Лондона о том, что в окружении королевы говорят о его отставке, не добавляли энтузиазма. «Лорд-канцлер, я и ты не имеем реального доверия королевы, и если не будут приняты меры, станет еще хуже… Буду надеяться, что эта зима положит конец войне и что мир продлится так долго, сколько мы будем еще жить…» — писал Джон Саре в августе 1709 года. Поведение некоторых союзников после победы Петра под Полтавой тоже внушало беспокойство, которым он делился с Годолфином. «У меня есть причины опасаться, что договор, заключенный недавно тремя королями в Берлине о совместных операциях против Швеции, будет иметь большие последствия. Мы можем лишиться войск из Пруссии и Брауншвейг-Гольштейна, а это 60 тысяч солдат. Я уже не говорю, какие выгоды от этого получит Франция. Надо… не потерять эти полки. Пенсионарий со мной согласен, и мы обязываем этих правителей не отзывать своих солдат…» Беспокоило Мальборо и то, что ему противостоял Виллар, которого он ценил больше других французских полководцев.

Когда в начале сентября Мальборо двинул армию к крепости Монс, Виллар поспешил ему навстречу и хотел атаковать, но затем решил не рисковать, занял выгодную позицию недалеко от деревни Мальплаке севернее Монса между Ланьерским и Теньерским лесами и стал укреплять ее.

Поле между лесами имело спуск к деревне Онуа, перед которой французы устроили линию окопов с батареями, которые могли обстреливать перекрестным огнем пространство впереди. В тылу у них лежали деревни Мальплаке и Тенье. Правым крылом французов командовал генерал д’Артаньян, занявший Ланьерский лес и укрепившийся на равнине; левое крыло генерала Лагеля стояло впереди Тенье; центром командовал сам Виллар. Общий резерв составляла конница, часть которой находилась за левым флангом.

Войска союзников примыкали левым крылом к Ланьерскому лесу, а правым — к селу Сар. Конница располагалась за пехотой. Евгений Савойский командовал правым крылом, а герцог Мальборо — левым крылом и центром. План, разработанный полководцами союзников, заключался в том, чтобы, угрожая правому крылу и центру французов, одновременно ударить по их левому флангу, обойти его и выйти противнику в тыл. Затем в атаку должны перейти центр и левый фланг. Виллар, по задумке Мальборо и принца Евгения, должен был попасть в клещи, или, как тогда говорили, «поставлен между двух огней». Силы союзников превосходили противника — 110 тысяч против 95 тысяч. Приводятся и другие данные, но они подтверждают численный перевес союзной армии.

Сражение, одно из самых кровопролитных в XVHI веке, произошло 11 сентября 1709 года. Накануне, согласно воспоминаниям английского капитана Блекадера, «случилась исключительная вещь: наши и французские офицеры ходили между лагерями и общались как друзья… Но скоро это было нарушено генералами с обеих сторон».

Под прикрытием густого тумана в 3 часа утра войска союзников заняли свои места. В половине восьмого туман рассеялся, и обе стороны начали палить из пушек. Затем союзная армия начала движение тремя колоннами: первая наступала на правое крыло противника, вторая — против центра, третья — к Сарскому лесу. Пятнадцать батальонов пехоты следовали в резерве. Французы успешно отбили три атаки третьей колонны. В это время первая колонна начала атаку в центре. Несмотря на сильный огонь французских пушек, союзники овладели бруствером, но были выбиты оттуда. Позиции эти еще несколько раз переходили из рук в руки, но в конце концов остались за французами, и только удар союзной кавалерии помешал им развить успех и перейти в общее наступление. Треть армии Великого союза была уничтожена.

На левом фланге французов союзники, несмотря на все усилия, не смогли совершить обходной маневр, так как вовремя понявший их намерения Виллар бросил в бой тридцать батальонов, прежде бывших в центре. Исход сражения на левом фланге еще не был ясен, когда Виллар получил серьезное ранение в ногу. Это вызвало замешательство в рядах французов, чем воспользовался принц Савойский, который врезался в центр их позиций, ослабленный переброской сил на левый фланг, и овладел опушкой Теньерского леса.

Примерно в эти минуты Мальборо атаковал правое крыло французов, двинув туда пятнадцать батальонов пехоты и конницу. Французы оборонялись отчаянно, бросив в битву старые полки и швейцарскую гвардию, и все-таки вынуждены были на исходе дня отступить к Валансьенну. Маршал Буффлер, заменивший раненого Виллара, отвел полки с поля боя в полном порядке. На следующий день в четырех лье от Мальплаке французы приготовились продолжить сражение, но Мальборо и Евгений не осмелились их атаковать.

Сразу после битвы Джон написал Саре: «Я настолько устал, что у меня нет сил подробно рассказать тебе о сегодняшней кровавой баталии… Бог нам благоприятствовал. Сейчас в нашей власти сделать мир таким, каким мы хотим, и я почти уверен, что больше сражений не понадобится». День спустя в письме Таунсенду он обошелся без восторгов: «Обе стороны потеряли сейчас больше убитых, чем во всех сражениях этой войны». По одним данным, союзники потеряли 25 тысяч, французы — 15 тысяч человек, по другим — не менее 30 тысяч и 12 тысяч. Часто утверждается, что у Мальплаке пал каждый четвертый в армии союзников и каждый шестой французский солдат.

Союзники посчитали себя победителями. Но большинство французских биографов «короля-солнце» считают, что битва при Мальплаке «знаменовала конец победоносной стратегии непобедимого до сих пор Мальборо». В целом можно сказать, что формально это сражение закончилось победой союзной армии, но со стратегической точки зрения победителями оказались французы. «Если Господь нам окажет милость проиграть еще одну такую битву, Ваше Величество может считать, что противник уничтожен», — гордо заметил на пышной аудиенции в его честь у Людовика торжественно прибывший в Версаль на носилках Виллар. Своеобразным эхом его слов стало замечание Сент-Джона: «Положение нашего государства немногим лучше, чем у противника. Мир в интересах всех». «Вы сохранили честь Франции», — подвел итоги Мальплаке Людовик XIV в письме Виллару от 20 сентября. Король понимал, что он восстановил и свою собственную честь. Виллару при дворе и во всей Франции были оказаны невиданные почести. Мальборо же — не как полководец, а как политик — был близок к падению.

Мальборо был поражен количеством погибших. «С 11 сентября я каждую минуту считаю убитых и раненых, что терзает мое сердце… В этой битве французы были более беспощадны, чем когда-либо раньше… Я надеюсь, что эта битва будет последней из тех, что я видел, и думаю, что французы не смогут продолжать войну…» — писал он Саре 13 сентября. На людях он говорил иное: «Мальплаке уничтожил французский дух, и теперь можно уничтожить саму Францию».

Среди английских офицеров ходили разговоры, что при Мальплаке было много неоправданных жертв. Позже в их мемуарах можно было прочитать: «Оба наших генерала виновны в гибели множества храбрых солдат, хотя этого можно было избежать… герцог Мальборо… поступил опрометчиво, находясь под давлением принца Евгения. Таково общее мнение…»

Но были и другие точки зрения. Лорд Галифакс написал герцогине Мальборо: «Ни один человек не являет собой образец такого мужества и замечательного успеха, как милорд Мальборо, жизнь которого была цепью проявлений исключительных способностей и совести. Я надеюсь, мадам, вы скоро увидите его возвратившимся с миром и победой… и будет счастлива королева и вся нация, которую он спас…»

Тем не менее Мальплаке укрепил тори в стремлении заключить мир с Францией и породил резкую критику Мальборо как «мясника» и «второго Кромвеля». Сара жаловалась, что королева не сказала ни одного доброго слова по поводу победы. Напротив, император Иосиф I наградил Евгения поместьем в Венгрии стоимостью 300 тысяч гульденов (полководец от поместья отказался и предпочел получить эту сумму наличными). Положение министра или придворного, зависящего от расположения императора, нельзя было сравнить с положением политика в Британии. Борьба партий могла смести его даже за малейший промах, а «подарки», считавшиеся в Вене обычным делом, в Лондоне рассматривались как взятки. Принц Евгений получил за свои победы больше, чем Мальборо, но никто не ставил ему это в вину.

<э.

Что же до Мальборо, то Харли не только обвинил его в коррупции, но и заявил, что именно он ответствен за провал переговоров в Гааге. При этом королева почти не скрывала своего расположения к Харли и другим тори. Влияние на нее Сары окончательно ушло в прошлое. Более того, при дворе на герцогиню бросили тень, распустив слух, что в отсутствие супруга она стала метрессой его друга Сиднея Годолфина. Сам Джон ни на йоту не верил в неверность Сары, но понимал, к чему это ведет. Он попытался убедить королеву, что та незаслуженно отдалила от себя герцогиню. «Вы не удовлетворены моим отношением к герцогине Мальборо… но никто не был таким другом для нее, как я…» — только и ответила Анна.

Несмотря на нападки, Мальборо настойчиво добивался пожизненного командования армией. В сентябре — октябре 1709 года он не раз писал королеве по этому поводу и получал отказ за отказом. В апологетических сочинениях о герцоге присутствует мнение, что его амбиции не шли дальше желания установления мира. Отчасти это верно: Мальборо жаждал мира в стране и за ее пределами, но только при условии, что сам он будет на посту, соответствующем его заслугам. Вот слова из его сентябрьского письма жене: «…Королева сделалась ревнивой к моей власти, и поэтому я решил убедить ее и весь мир, что не имею амбиций Бога. Но в то же время я не намерен быть ни во власти вилланов (тори. — Л. И.), ни даже самой королевы. Я убежден в своей правоте, и со стороны трудно понять, что руководит моим поведением, но ты и я знаем правду».

У англичан появились опасения, что голландцы, понесшие в битве при Мальплаке наибольшие потери, заключат сепаратный договор с Францией. В определенном смысле этому способствовало то, что начавшиеся в апреле между Мальборо и голландцами переговоры по поводу «барьера» затянулись. Джон упорно защищал политические и торговые интересы Англии на континенте, и чем тверже становилась его позиция, тем, по словам Хейнсиуса, у голландцев меньше было желания воевать.

Наконец 29 октября в Гааге был подписан так называемый договор Таунсенда. Мальборо сознательно уступил Таунсенду роль главного переговорщика и отказался поставить под договором свою подпись, так как понимал, что в Англии далеко не все будут от него в восторге, и опасался нападок. Договор этот наносил удар по влиянию Габсбургов в Нижних Нидерландах. Тринадцать бельгийских городов-крепостей получали автономию от Брюсселя, и в них располагались голландские гарнизоны, и еще несколько могли перейти к голландцам в случае угрозы с любого направления; кроме того, семь городов во французской Фландрии передавались Голландии в полное владение. В итоге почти вся Бельгия превращалась в голландскую крепость.

Англичане также получили для себя немалые выгоды: Соединенные провинции гарантировали демилитаризацию Дюнкерка и исключили Остенде из крепостей барьера, получив взамен торговый город Дендермонде. Голландия обязалась защищать принцип протестантского престолонаследия в Британии и не изменять Великому союзу. Договор также обозначил привилегии Морских держав в Испанской Америке.

Пока было возможно, Лондон держал его в тайне от императора и «второго» испанского короля. Будучи в неведении, 14 сентября император подтвердил наследование тремя дочерями Мальборо имения Миндельхайм, несмотря на действовавший в Империи закон, разрешавший передавать наследство лишь по мужской линии. Еще спустя четыре дня Иосиф I лично попросил герцога пресечь голландские амбиции. В общем, в Вене не имели представления ни о британской политике, ни о шатком положении герцога.

В конце ноября Мальборо, стремясь сохранить лицо, посетил Евгения и Зинцендорфа в Гааге и сообщил им содержание англо-голландского договора. Можно представить, как в Вене были раздосадованы происшедшим!

Вернувшись на Альбион, Мальборо провел при дворе, ставшим для него враждебным и неуютным, совсем немного времени. Вместе с женой и Годолфином он уехал в Бленхайм, дабы посмотреть, как идет строительство дворца, и заодно просчитать свои дальнейшие шаги. Дуумвират находился под непрерывным огнем тори и вигов-экстремистов, а его влияние на королеву, которая предпочитала слушать Харли и миссис Мэшем, становилось все меньше.

Сара в эти дни написала бывшей подруге письмо такого содержания: «Сейчас вы под влиянием фаворитов (себя фавориткой Сара не считала. — Л. И.) поступаете не в ваших собственных интересах и безопасности… Каждый день доказывает, что вы не слушаете ни Милорда Мальборо, ни лорда Годолфина, как обычно, и мне тяжело представить, что другим людям вы доверяете больше, чем им… И сейчас я молю Бога, чтобы он открыл вам глаза… Вам лучше советоваться с вашими главными слугами, и убедить мир, что эта леди (то есть Мэшем) — не что иное, как просто фрейлина…» Анне не могло понравиться это нравоучительное послание. «Фрейлина спальных покоев — ближайшая из моих слуг, и, кроме того, я держу около себя человека, согласного со мной», — отвечала она герцогине.

5 ноября 1709 года в соборе Святого Павла священник Генри Сэчверелл в неистовой речи критиковал терпимость правительства к диссидентам, осуждал Славную революцию и политику вигов. Лорд-мэр Сэмюэл Джерард способствовал публикации этой речи, ставшей, по мнению тори, образцом ораторского искусства. В свою очередь, сын архиепископа Йоркского Долбен назвал ее в палате общин напыщенным пустозвонством, клеветой и подстрекательством к мятежу В конце концов проповедника арестовали и призвали к ответу перед палатой общин, которая постановила лишить Сэчверелла сана и, обвинив его в государственной измене, передала дело на суд палаты лордов. Обвинителем назначили Долбена.

Суд в Вестминстере длился три недели. Анна каждый день присутствовала в зале, где он заседал как частный наблюдатель. Огромная толпа громкими возгласами приветствовала обвиняемого, когда его вели на суд и обратно. Сторонники Сэчверелла устраивали беспорядки в Лондоне, вину за которые, однако, королева возлагала на вигов.

Защитительная речь Сэчверелла явно была подготовлена торийским адвокатом. Теперь он клялся в преданности королеве и ее правительству, почтительно отзывался о Славной революции и наследовании короны протестантом, отстаивал доктрину непротивления как основной догмат церкви. Его признали виновным, но приговор был удивительно мягок и свелся к тому, что Сэчвереллу запретили выступать с проповедями три года, а брошюру с его речью торжественно предали огню. Мягкость приговора тори расценили как свой триумф. В глазах уставших от войны англичан Сэчверелл предстал мучеником и жертвой злоупотреблений вигов.

Мальборо во время этих событий находился в Гааге, но он не мог не понимать, что они создают крайне неблагоприятный фон для его деятельности. 10 января 1710 года на вакантный пост констебля Тауэра Харли предложил лорда Риверса. Мальборо выступил против. Риверс обратился к королеве, и та утвердила это назначение, хотя обычно в том, что касалось военных постов, соглашалась с герцогом. Более того, без согласования с ним она назначила капитаном оксфордских драгун Джека Хилла, брата Абигайль Мэшем. Мальборо попросил ее отменить эти назначения, но получил отказ. Шокированный донельзя, он 15 января уехал в Виндзор и написал письмо королеве с требованием удалить либо миссис Мэшем, либо его самого. Правда, в первоначальном, довольно резком, варианте оно не достигло адресата. Годолфин стал уговаривать Джона вернуться в Лондон и предстать перед Анной, тот, чувствуя себя оскорбленным, отказывался. Начался период интенсивных переговоров, в которых сторону герцога представляли Годолфин, Сандерленд и другие его сторонники. Кризис остался неразрешенным, разве что королева согласилась пересмотреть назначение Хилла, «чтобы утешить герцога». Но через несколько месяцев Мэшем и Хилл получили должности бригадных генералов.

Тогда же Мальборо представил парламенту письмо с требованием для себя пожизненно поста командующего вооруженными силами. Но Анна сделала все, что могла, чтобы этого не случилось. Последовательный противник Мальборо герцог Аргайл писал позже: «Она заявляла, что надо отстранить герцога от командования армией и гнать его прочь, будь он жив или мертв». Мальборо был вынужден отступить, чтобы сохранить хоть часть своего политического влияния.

В конце февраля он отбыл в Гаагу. «Я любим в Голландии и желаю быть столь же любимым в Англии… И еще я хотел бы услышать мнение Сандерленда и других друзей, может, я сделал неверный шаг…» — писал герцог жене из дипломатической столицы Европы. Но звезда вигов уже закатывалась. Понимали ли это Мальборо и его сторонники? Скорее всего, да.

Война тем не менее продолжалась. В этом были заинтересованы многие политики и дельцы, преследующие личные цели. Не исключено, что мысли о потере удобных возможностей для личного обогащения были не последними и для Мальборо. Но он и так обладал огромным состоянием. Может быть, война отвечала честолюбивым устремлениям герцога, желавшего сохранять роль вечного триумфатора? Возможно. А может, он просто не мог завершить войну, не добившись поставленной цели — полной победы над Францией? Скорее всего. Он слишком долго был первым человеком на континенте, на равных общался с коронованными особами и диктовал им свои условия. Кем станет он, окончательно возвратившись в Лондон, когда установится мир?

Важно не упустить еще один момент. Мальборо принял перемены, произошедшие в Англии после 1688 года. Точнее, он смирился с ними — ради себя и своей семьи. Проведший большую часть жизни в придворном обществе, сделавший там карьеру и соблюдавший его правила, он ненавидел английские партийные склоки. Сам тори, он фактически оказался вне партий.

Конец 1709 и 1710 год принесли много нового. Опять появилась угроза шведского вторжения в Империю, на сей раз из Порты. Распространялись слухи, что султан дал Карлу XII 50 тысяч конницы для его возвращения домой через имперские земли. Когда они достигли Вены, император запретил Карлу XII появляться в своих владениях, отказался предоставить убежище казакам гетмана Мазепы и вновь признал Августа II королем Польши. В декабре 1709 года Вена декларировала свой нейтралитет в отношении Швеции, а 31 марта 1710 года к ней присоединились Англия и Голландия.

Некоторые государства уже не видели необходимости вести войну против Франции и подняли вопрос о цене своего участия в Великом союзе. Ведь пока только голландцы получили от англичан компенсацию по «договору Таунсенда».

Того же хотели и другие члены коалиции — Савойя, Пруссия, Майнц…

В таких условиях начались новые переговоры о мире между Францией и союзниками в голландском городе Гертруденберге. В декабре 1709 года французская дипломатия отвергла предложения союзников возобновить переговоры на основе Гаагских прелиминарий, но уже в январе Торси уступил и отправил на переговоры в Голландию аббата Полиньяка и маршала д’Юкселя. Им были даны инструкции требовать компенсацию для Филиппа, если он откажется от испанского престола, и настаивать на отмене статей 4 и 37.

Голландцы соглашались отдать Филиппу Сицилию, но выступали за включение в договор статей 4 и 37. Император считал, что Филипп ничего не должен получить и «особенно ничего в Италии». Мальборо полагал, что достаточно обеспечить нейтралитет Франции, чтобы Великий союз завоевал Испанию. Но ему казалось, что французы сейчас, поскольку обстановка начала меняться в их пользу, не заинтересованы в мире. Поэтому он предложил соглашение с Версалем без статей 4 и 37. 27 марта о готовности заключить мир с Людовиком без этих статей сообщил королеве Анне и Генеральным штатам и император Иосиф. Но 4 апреля он получил депешу, что Версаль не примет мира, если Филипп не получит территориальной компенсации.

Правда, несколько недель спустя, когда Евгений и Мальборо осадили крепость Дуэ, французский король пересмотрел свое решение. 17 июня д’Юксель и Полиньяк попросили Великий союз дать Людовику четыре месяца, чтобы уговорить внука отречься от трона. Если эти усилия ни к чему не приведут, Людовик обещал финансировать операции союзников на Пиренейском полуострове. Мальборо не сомневался, что французы разыгрывают двойную карту, соглашаясь на мир и одновременно готовясь к продолжению войны.

Тем временем неожиданно для Филиппа V Версаль объявил о выводе французских войск из Испании, сохранив, впрочем, гарнизоны на севере страны — в Памплоне и Бискайе. Дело выглядело так, будто ради спасения королевства «король-солнце» готов поступиться интересами внука. Это решение вызвало восторг у союзников и бурю отрицательных эмоций в Мадриде и в испанских войсках. Антифранцузские чувства выливались в кровавые драки.

Филипп тем не менее был намерен бороться за трон до конца. В какой-то мере его решимости способствовал и французский король, который союзникам говорил одно, а ему другое, обещая защищать интересы Испании. Но удача не сопутствовала испанским войскам: сначала они потерпели 27 июля поражение близ Альменары, а затем, 20 августа, у Сарагосы. После этого бблыпая часть Арагона перешла под контроль союзников.

Мальборо вдохновился этими известиями. «Бог, который управляет всеми событиями, я надеюсь, приведет нас к доброму концу. Я никогда так, как сейчас, не желал мира — ничего, кроме побед в Испании, не может быть лучше для всех» — так выразил он свои чувства в письме Годолфину в августе 1710 года. Мир, которого так добивался герцог на переговорах, не мог быть просто миром. Задачу свою он видел в том, чтобы Людовик был сломлен.

Казалось, что этот момент вот-вот наступит. Но французы думали иначе. Торси затягивал переговоры, чтобы подготовиться к новому витку борьбы. Разумеется, это происходило с санкции Людовика, который заявил, что если уж ему придется вести войну, он предпочтет вести ее против своих врагов, а не детей.

16 июля представители Великого союза на переговорах с Францией, по сути, предъявили Людовику ультиматум, заявив, что их державы возобновят войну на всех фронтах, если французский король безоговорочно не обяжет внука передать Испанию и ее владения в руки эрцгерцога в течение двух месяцев. Понимая, что пространства для маневра больше нет, 25 июля французские послы покинули Голландию.

Морские державы, Империя и прочие участники Великого союза были единодушны в намерении продолжать войну. Все были полны оптимизма благодаря победам в Испании. Но продолжалось это недолго. В конце лета курфюрст Георг Людвиг увел ганноверские войска с Верхнего Рейна, а в августе переговоры о сепаратном мире с Францией начал герцог Савойи Виктор Амадей. Войска союзников ничего не могли поделать с французами во Фландрии, а вскоре выяснилось, что окончательная победа в Испании не так уж и близка. Но главный удар по Великому союзу нанесла Великобритания. Этот удар отправил в нокаут и Джона Мальборо, бывшего душой антифранцузской коалиции.