Герцог Мальборо. Человек, полководец, политик

XIII. Тяжба

«Этот мир воистину стал безумным. Мне непонятно, как писака, пусть даже очень способный, может низвергнуть в бездну позора и отчаяния самого знаменитого генерала в Европе», — с горечью удивлялся Мальборо в послании к принцу Евгению в декабре 1711 года. Герцог мог вести победоносную войну, умел плести тонкие нити дипломатических кружев, прекрасно знал, что такое придворная игра и немилость монарха. Но перу талантливого публициста он был противостоять не в силах.

Не ложь, а полуправда — вот главное оружие политической войны. Именно полуправдой пользуются самые изворотливые политики и… публицисты, особенно если перед ними ясная цель. Свифт, когда писал в своей лондонской квартире на Нью-Пантон-стрит знаменитый памфлет «Поведение союзников», ставил целью склонить мнение общественности против войны и поддержать мирные намерения тори. Он писал о том, что война допустима либо с целью «воспрепятствования чрезмерному усилению тщеславного соседа», либо для возвращения захваченных территорий. Но нынешняя война развязана не в интересах монарха или народа, а в угоду генералу Мальборо и вигам. «Сорт людей, которых называют «денежными», развязали войну для того, чтобы сделаться еще богаче, не заботясь о том, что их народ станет еще беднее… Мы сражаемся за то, чтобы создать славу и богатство одной семье (то есть семье Мальборо. — Л. И.), обогатить ростовщиков и банкиров… разорить собственников земли. Продолжая войну, мы игнорируем интересы общества и способствуем процветанию личных интересов».

Памфлет появился на свет 27 ноября 1711 года и имел шумный успех. День спустя после публикации его автор заметил: «Мой издатель забежал ко мне рано утром, чтобы сказать, что он должен немедленно печатать новое издание». За месяц было продано 11 тысяч экземпляров, памфлет прочли около 30 тысяч человек. Люди встречали Свифта на улице и, не зная, что перед ними автор, показывали ему «Поведение союзников» и говорили, что это «что-то исключительное». А Сент-Джон сообщил ему, что голландский посол планирует перевести памфлет на свой язык.

«Поведение союзников» обсуждали в кофейнях, пабах, университетах и при дворе. Когда 7 декабря собрался парламент, большинство его членов не сомневалось, что граф Оксфорд и Сент-Джон правы, начав мирные переговоры с Францией.

Еще недавно популярный лозунг «Нет мира без Испании!» теперь в глазах многих выглядел старомодным.

Мальборо, хоть и «низвергнутый в бездну позора и отчаяния», все еще пытался бороться. Он считал англо-французские прелиминарии предательством интересов государства и пренебрежением к своим достижениям. Роберт Уолпол, отец и сын Годолфины, Фрэнсис Хэа, Артур Мейнваринг и его жена развернули в прессе кампанию против тори, обвинив их в том, что скорый мир — часть нового якобитского заговора. Хэа писал, что двор коррумпирован и что «более оправдана война, чем скандальный и небезопасный мир». В ответ правительство подвергло ряд изданий цензуре.

7 декабря 1711 года королева Анна произнесла в парламенте гневную речь против вигов и Мальборо. «К великому разочарованию тех, кто восхищается войной, мирные переговоры должны прийти к своему завершению», — сказала она. Тут же ревностный англиканин лорд Ноттингем призвал не заключать мир, пока на испанском троне сидит «бурбонский» принц. Ему возвразил лорд Энглси, заметивший, что выгодный мир можно было заключить уже после Рамильи, если бы не противодействие тех, «в чьих интересах было продолжать войну».

Наконец взял слово Мальборо: «Я обращаюсь к королеве — не я ли постоянно информировал ее и Совет обо всех мирных предложениях и не я ли желал получить ясные инструкции, как мне поступать дальше?» Дальше он говорил о своей восьмилетней службе, об успехах и рисках, которым он подвергался ради блага Англии и королевы, о том, что не может не думать о своей репутации и готов служить королеве и стране ради заключения почетного и прочного мира, но не станет принимать участие в переговорах, которые отдадут Испанию в руки Бурбонов.

Речь Мальборо произвела большой эффект на слушателей, и, когда пришло время голосования в палате лордов, тори проиграли двенадцатью голосами. За одну минуту щеки королевы стали пунцовыми. Она резко поднялась со своего места и поманила к себе герцога Сомерсета, который голосовал против политики ее правительства. Все обсуждали, что значит этот жест королевы. Может быть, она надумала сместить Оксфорда? И Мальборо опять вскочит в седло политической власти? Многие полагали, что именно так и будет. Свифт намеревался бежать в Ирландию — подальше от опасной сцены политической борьбы. «Вы будете обезглавлены, а меня повесят», — уныло заметил он Оксфорду.

В тревожной для тори обстановке Оксфорд и Сент-Джон оставались удивительно спокойными. Их уверенность основывалась на твердом расчете: они не сомневались, что вслед за победой в палате лордов виги потерпят поражение в палате общин. Так оно и случилось, причем за мир и переговоры было подано 232 голоса против 106, то есть поражение вигов было разгромным. Более того, чувствуя за собой силу, тори начали кампанию против Мальборо, обвинив его в стяжательстве.

От парламента требовали засвидетельствовать, что герцог самым нечестным образом обращался с общественными деньгами. Суммы были подсчитаны, документальные свидетельства разными путями добыты. Королеве Оксфорд заявил, что у нее два пути — либо признать, что ее капитан-генерал — потенциальный Кромвель, и защитить своих министров, либо разделить несчастную судьбу своего дедушки Карла I, который в свое время не смог уберечь от эшафота лорда Страффорда[21].

Дело против Мальборо готовилось на различных уровнях. Перед его обсуждением в парламенте Оксфорд настоятельно советовал королеве пополнить верхнюю палату двенадцатью новыми пэрами, преимущественно из Шотландии. В палату лордов был избран и супруг миссис Мэшем. Анна не желала безродного выскочку делать пэром, но уступила настояниям Оксфорда. Когда новые пэры прибыли на заседание палаты, известный острослов лорд Уартон спросил — будут они голосовать индивидуально или вслед за своим вождем.

29 декабря 1711 года Анна подписала отставку герцога, а 31 декабря он был официально смещен со всех своих постов.

Параллельно тори вели массивное пропагандистское наступление на Мальборо. Анонимные памфлеты вещали: «Где наши свободы и права, если нечем платить и не на что жить? Все ушло ему на подарки…» Особенно популярным стал памфлет, где Мальборо изображался как жирный и дерзкий кот королевы Анны, которого следовало напугать парламентской собакой. В нападки на герцога включился и Даниэль Дефо, считавший, что Англия достигла своих целей и, следовательно, надо прекращать войну. Он писал Оксфорду: «Я надеюсь, Бог направит Милорда принять отставку и разоблачит человека-идола. Ведь он претендует на самое великое».

1 января 1712 года указом королевы капитан-генералом английских войск и капитаном Первой гвардии был назначен якобит герцог Ормонд, а начальником артиллерии — лорд Риверс. Свифт, немало сделавший для падения Мальборо, с тревогой отнесся к плодам своего труда: «Это лекарство слишком сильное, и я молю Бога быть терпеливым и вынести все это».

Одновременно по инициативе тори казна официально перестала выделять средства на строительство дворца Бленхайм. Рабочие, оставшиеся без оплаты, грозили прекратить строительство, а Сара, пребывавшая в прострации, только пожимала плечами. Ее былой энтузиазм к украшению дворца угас: она уже не желала ни зеленой беседки, ни дополнительной галереи, ни новых экзотических растений…

Людовик XIV воспринял новость о лишении Мальборо всех регалий в первую минуту с недоверием, а затем воскликнул: «Отставка Мальборо — это предел наших желаний!» Ведь не так давно политика Британии определялась этим человеком, который и сейчас, в первое утро января 1712 года, в письме королеве Анне упрямо твердил, что «дружба с Францией опасна для Вашего Величества». Герцог ошибался, полагая, что французы еще возьмут реванш — его военные достижения основательно сократили возможности Франции. Кроме того, он отказывался понимать, что фанатизм испанцев может обратиться и против самих французов.

Мальборо не сдавался. В парламенте у него были защитники, в прессе — тоже, а при дворе он рассчитывал на поддержку принца Евгения. Ведь настоящая дружба проверяется именно во время неудач. Евгений всегда был в курсе его проблем, и сейчас принц понял, что пора включаться в дело.

Среди тех, кто желает вести себя нецивилизованно, никто не способен проделать эту работу совершенней, чем английский джентльмен. Так считал принц Евгений, который 5 января 1712 года прибыл в Лондон, чтобы уговорить англичан продолжать войну. Встретили его неприветливо. Еще в Гааге его пытался отговорить от поездки граф Страффорд. А на подходе к Лондону, в устье Темзы, Евгения стали предостерегать от общения с Мальборо, но он демонстративно остановился в доме опального друга. Английские министры избегали его, демонстрируя занятость, а иногда и просто невежливость. Сити собирался устроить банкет в его честь, но вроде как позабыл сделать это. Разве что лорд Портленд устроил пышный обед, на котором присутствовали виги и все те, кто желал выразить свое восхищение знаменитому полководцу.

Правительство опасалось проявления народной симпатии к победителю-принцу, а вместе с ним — к Мальборо и вигам. Когда они вместе появились в опере, то привлекли внимание зрителей гораздо больше, чем актеры. Зал приветствовал знаменитых полководцев бурной овацией. Торийские публицисты немедленно начали кампанию и против Евгения. Свифт особо подчеркнул, что «величайшим желанием этого принца является война, он… видит себя только во главе армии…», жаждет славы, рискуя жизнями тысяч людей, и считает себя наследником кондотьеров эпохи Ренессанса.

Утром 17 января 1712 года принца принял Генри Сент-Джон. На следующий день аудиенцию ему дала королева, которой Евгений передал письмо императора. 16 февраля принц увидел королеву еще раз. Анна хотя и подарила ему украшенный бриллиантами меч стоимостью 4500 фунтов, была холодна. В британском тумане Евгений не нашел военного энтузиазма. «Визит принца Савойского был последней надеждой, которую потеряли враги мира…» — писали тогда английские газеты.

Пробыв в Англии два месяца, принц Савойский отбыл восвояси. Он не смог помочь боевому товарищу, который не только лишился своих постов, но и находился под угрозой бесчестья. Тори считали, что Мальборо должен быть повержен окончательно и бесповоротно: ему нельзя было оставить никаких шансов.

Джон не был первым, кого тори обвинили в коррупции. В Тауэре уже находился способнейший из молодых вигов Роберт Уолпол, который занимал должность военного министра в 1708–1710 годах. «Я настолько унижен, что в один прекрасный день буду мстить», — сказал он во время заключения своей сестре Долли и впоследствии выполнил обещание. Но не Уолпол был главной целью тори. Нападая на него, они, по словам Свифта, «разыгрывали козырную карту в деле Мальборо».

Герцога обвинили в растрате войсковых средств, сговоре с поставщиками оружия и амуниции, получении взяток от союзников и противников. Было подсчитано, что он за десять лет получил взяток от поставщиков для армии на сумму 63619 фунтов стерлингов или 664851 гульден. Ему вменили в вину, по меньшей мере, два пункта: во-первых, Соломон де Медина платил ему за контракт по обеспечению армии хлебом 6000 фунтов в год; во-вторых, ему доставалось 2,5 процента от сумм, вотируемых парламентом для содержания иностранных войск на английской службе. Эти два источника увеличили состояние Мальборо как минимум на 170 тысяч фунтов, а некоторые называли и 250 тысяч. «Не отсюда ли происходит громадное состояние Мальборо?!» — вопрошали его политические противники. Простые сквайры были готовы поверить всему сказанному против человека, который в их умах ассоциировался с «денежным интересом».

Генеральному прокурору было приказано возбудить против Мальборо судебное дело, чтобы вернуть хоть часть денег. Герцог защищался просто. Он признал, что был единственным контролером расходования финансов на войне, и поэтому реального положения вещей, кроме него, никто не знает и не понимает. Комиссия на хлебные контракты и 2,5 процента на оплату иностранных войск были традиционным дополнительным доходом командующего в Нижних Нидерландах. Эти деньги, по утверждению Мальборо, пошли на организацию секретной службы, на что парламент выделил лишь 10 тысяч фунтов в год, тогда как во время короля Вильгельма расходы на разведку составляли куда больше — 70 тысяч фунтов.

Очевидный факт: ни одна разведка во время войны не могла сравниться с английской. А что касается хлеба, то герцог утверждал — и никто не мог это оспорить, — что британская армия дешево и в немалом количестве кормила хорошим хлебом голландских собратьев по оружию. Поставщики хлеба — сэр Соломон и его брат Мозес — подтвердили этот факт. Мальборо был уверен в своей правоте и знал, о чем говорить. Он подчеркнул, что в большинстве случаев не принимал даров, предлагаемых ему противниками, хотя среди дипломатов это было в порядке вещей. Он отклонил денежный подарок, предложенный ему Людовиком в 1706 году, не стал русским князем в 1707 году и не взял ничего от Бервика в 1708 году. А те 150 тысяч фунтов, которые он принял от французов в 1709 году, нельзя считать взяткой, поскольку он служил общественному благу и вел переговоры честно. Его защита выглядела блестящей.

Во время разбирательства Хэа без устали писал панегирики герцогу, упирая на спартанский стиль жизни Мальборо на войне: «Какой разительный контраст по сравнению с образом жизни Великого монарха (то есть Людовика XIV) являет нам главнокомандующий! Ни любовниц, ни актеров, ни даже историков». «Исключая капеллана, доктора Хэа», — впоследствии добавит к этой фразе, практически полностью перешедшей в его сочинение о великом предке, У. Черчилль. Тот же принц Евгений только благодаря войне стал богатейшим человеком в Империи и крупнейшим землевладельцем. Его ежегодный доход составлял 100 тысяч гульденов — гораздо больше, чем у Мальборо.

Но как бы то ни было, палата общин 267 голосами против 165 вынесла обвинительный вердикт. Среди тех, кто голосовал против Мальборо, был и брат Абигайль Мэшем Джек Хилл. Сара особенно возмущалась его поведением: «Этот честнейший Джек Хилл, маленький мальчик, кого я красиво одела и хорошо пристроила, пошел на поводу у сестры, надев более теплую одежду, чем дала ему я…» Секретарь Мальборо Адам Кардоннел был обвинен в том, что получал от сэра Соломона 500 дукатов за каждый хлебный контракт. А доверенное лицо герцога Бенджамин Свит, который вычитал в свою пользу 1 процент из войсковых сумм, был предан суду.

Объяснения Мальборо по поводу 2,5 процента были опубликованы со значительным опозданием. Еще больше опоздало сделанное годом позже на мирном конгрессе в Утрехте заявление союзных держав о том, что 2,5 процента брались с их одобрения. Тогда же ганноверский курфюрст, будущий король Георг I заявил: «Мы полностью убеждены и удовлетворены тем, что герцог Мальборо ежегодно направлял эти суммы на секретную службу, и его мудрое распоряжение ими способствовало успеху во многих битвах». Все это никак не могло уже повлиять на вердикт палаты общин. При этом, словно не замечая собственного цинизма, палата общин предоставила право новому капитан-генералу герцогу Ормонду брать часть суммы от хлебных контрактов и распоряжаться частью денег, идущих на шпионаж.

Остается ответить на вопрос, откуда у Мальборо, если он и в самом деле не был виновен в предъявленных обвинениях, такое богатство? Впоследствии стало известно, что его окружение — прежде всего Кадоган и Кардоннел — наживались на денежном обмене, который проходил через их руки во время движения армии. Скорее всего, командующий делал то же самое. Причем он мог оперировать куда бблыпими суммами, чем любой из его подчиненных, благодаря помощи своего близкого друга банкира Генри Фарнезе, занимавшегося финансовыми операциями в Нижних Нидерландах. Не следует забывать и поступления от джентри, арендующих землю в его обширных владениях, громадный доход от должностей и, конечно же, выгодные инвестиции. Ведь Черчилль с молодости хорошо разбирался в коммерции и банковских вкладах, деньги на него работали не хуже, чем работал он сам, добывая их.

В течение многих месяцев до, во время и после расследования его «финансового» дела Мальборо находился в крайне нервозном состоянии, что отразила его переписка с Бенджамином Свитом. «Не пишите мне, передавайте через надежные руки» (февраль 1711 года), «Кадоган даст вам знать, где вы сможете со мною тайно встретиться» (январь 1712 года). Это фразы из писем герцога Свиту. В мае 1712 года Свит заверял его: «Я скорее пожертвую собственной жизнью, чем разглашу то, что вы доверили мне». В октябре того же года Мальборо заключил: «Министры должны знать, что я тратил эти деньги на общественные нужды, или Бог забудет их».

Сент-Джон, обещавший французам избавиться от Мальборо, не был удовлетворен ходом событий. Постепенно стало выясняться, что многие англичане, желая мира, в то же время удивляются отставке непобедимого полководца. И тогда тори решили действовать тоньше. Сент-Джон, не желая, видимо, доводить ситуацию до того, чтобы Мальборо начал вызывать всеобщее сочувствие, выступил в палате общин против излишне строгих мер в его отношении.

В мае 1712 года Ормонд получил секретный приказ королевы не вступать в сражения на стороне союзников. В конце концов об этом приказе стало известно, и в палате общин разгорелись дебаты, в ходе которых лорд Поулетт противопоставил «мужество» герцога Ормонда поведению «одного генерала», который любил кровавые битвы, уничтожившие цвет английского офицерства. Это не сошло ему с рук — после заседания Мальборо вызвал его на дуэль. Были назначены секунданты, но дуэль не состоялась: Поулетт забрал свои слова обратно.

Но его выпад свидетельствовал, что кампания, развязанная против герцога, приобретает новые оттенки. Теперь его официально обвиняли в плохом командовании в битве при Мальплаке, а особенно в том, что он не обеспечил необходимую медицинскую помощь раненым, которых можно было спасти, хотя на это были выделены средства. Противникам Мальборо не казалось странным, что эти обвинения были выдвинуты столь запоздало.

На Утрехтском конгрессе ситуация с самого начала развивалась сложнее, нежели желали «архитекторы» мира Сент-Джон и Торси. Незадолго до открытия конгресса посол императора в Гааге заявил, что его государь пошлет своих представителей в Утрехт, если Версаль официально заявит, что основой будущего мира не станут англо-французские прелиминарии в неизменном виде. И только после того, как представитель Людовика XIV маршал д’Юксель по совету Торси сделал это заявление, присутствие имперской делегации на конгрессе было обеспечено.

Конгресс в Утрехте был представительным — в его работе приняло участие около 800 персон. Причем собственно делегатов конгресса, то есть дипломатов, насчитывалось 80 человек. Остальные представляли разношерстную массу путешественников, интриганов, шпионов, советников и курьеров. На долгие месяцы Утрехт стал центром западного христианского мира — не случайно духовник мадам де Ментенон аббат де Сен-Пьер в своем «Проекте создания вечного мира в Европе», опубликованном во время работы конгресса, предложил сделать Утрехт европейской столицей. Сен-Пьер призывал к созданию мирового порядка, основанного на логике и гармонии. Пожалуй, в сочинении французского аббата впервые прозвучал тезис единой Европы. Сен-Пьер не был понят большинством своих современников, которые усматривали в его «Проекте» лишь утопию, однако его мысль реализовалась спустя два столетия, в эпоху создания Лиги Наций и ООН.

Союзники были настроены против Британии, обеспечившей свои интересы сепаратными переговорами с Францией. Голландцы могли потерять заботливо выстраиваемый «барьер», Габсбурги уже потеряли Испанию, а малые страны-союзники были недовольны тем, что в пылу жарких дискуссий их вообще не принимали в расчет. Конгресс разъедали жалобы и ссоры. «Я делаю все, чтобы спасти моих союзников, дерущихся друг с другом», — писала, будто оправдываясь, Анна Стюарт королю Португалии.

Важным условием мира между Великобританией и Францией было решение вопроса о Стюартах. Английское правительство требовало, чтобы Претендент покинул пределы Франции. Людовик долго колебался, но в начале 1713 года скрепя сердце попросил Якова выехать в Лотарингию, где герцог Леопольд приготовил ему резиденцию в Баре.

17 апреля 1712 года в Утрехт прибыл принц Евгений. Он и имперский представитель Зинцендорф принялись отговаривать французскую делегацию отойти от предварительных соглашений с Англией, обещая в этом случае не продолжать войну против Франции. Вена отказывалась признавать договоренности Версаля и Лондона, которые впоследствии Уинстон Черчилль назвал «черной изменой». Но положение французов в военном плане не было столь тяжелым, чтобы рисковать соглашением с Британией, и франко-имперские переговоры ни к чему не привели. Теперь Вене оставалось уповать на военные успехи принца Евгения.

12 июня 1712 года имперские и голландские войска овладели Ле Кенуа. Затем был осажден Ландреси. Серьезная битва стала неизбежной. Евгений был уверен в победе, но союзная армия лишилась английских солдат, и это решило исход дела. Считается, что Людовику XIV первому пришла в голову мысль атаковать Денен в семи километрах от Ландреси, но курьер с приказом короля опоздал, и Виллар сам выбрал то же место. Все хранилось в секрете — только семь офицеров знали о проекте Виллара. Главное, чего желал французский полководец, — заставить Евгения поверить, что он намерен идти на Ландреси.

Когда в 10 часов утра 24 июля принцу Савойскому сообщили о наступлении Виллара, он не поверил и спокойно сел завтракать. Тем временем французская кавалерия уже оказалась на другом берегу Шельды. Только в полдень Евгений понял, что совершил ошибку, но было слишком поздно, и его батальонам пришлось отступить. Большая часть войск была сохранена, но склады оружия, знамена и тяжелая артиллерия оказались в руках французов. Евгений Савойский снял осаду Ландреси, а Виллар пошел дальше и осенью 1712 года освободил Маршьенн, Сент-Аман, Дуэ, Ле-Кенуа и Бушей. Как отметит позднее герцог Бервик, этот успех заставил «голландцев не отказываться от мира, который предлагала Франция и который одобрила Англия».

Тем временем Сент-Джон был пожалован в пэры Англии. Правда, он надеялся получить титул графа и орден Подвязки, но стал только виконтом Болингброком. В августе 1712 года новоявленный виконт уехал в Париж вырабатывать окончательные условия мирного договора, да и просто развеяться. Здесь он нашел прекрасный прием, завел любовницу и положил в карман 3000 фунтов от продажи паспортов. Когда Людовик XIV опасно захворал, что в последние годы случалось часто, Болингброк искренне посочувствовал больному.

— Я особенно тронут вашим вниманием, ибо вы, англичане, не любите королей, — сказал ему удивленный монарх.

— Государь, — ответил министр, — в этом мы похожи на тех мужей, которые не любят собственных жен, но стараются понравиться женам соседей.

Поправившись, Людовик подарил ему бриллиант — точную копию того, что носил на шляпе герцог Бургундский.

Параллельно с обсуждением условий мирного договора в полутемной тиши покоев мадам де Ментенон Болингброк вел тайные консультации по щекотливому вопросу, кому в будущем перейдет английский трон. Ганноверская династия была не слишком популярна среди тори, и Болингброк говорил французскому королю, что осторожная королева Великобритании желает возвращения на престол Стюарта, но настроение умов в королевстве пока не позволяет заявить об этом открыто. Но если он сменит во главе правительства Оксфорда, то сумеет избавиться от Ганноверской династии и ввести в Сент-Джеймский дворец Претендента.

Пока Болингброк находился на континенте, Мальборо попросил Оксфорда дать ему паспорт для выезда за границу, и тот в пику Болингброку, с которым уже начал соперничать открыто (тот резонно полагал, что герцог менее опасен дома, нежели за границей), уговорил королеву не противиться отъезду герцога. Крайние тори были в ярости, узнав, что тот, кому они готовили Тауэр, если не эшафот, всего этого избежит.

В середине сентября Джон пережил личную трагедию: в Сент-Олбансе скончался его друг Сидней Годолфин. Месяцем позже в Лондоне произошел драматический инцидент: первый шотландский пэр герцог Гамильтон был вызван на дуэль лордом Моханом. Дуэлянты выстрелили одновременно и убили друг друга. Мальборо никак не был замешан в этом деле, но Мохан был его секундантом в несостоявшейся дуэли с лордом Поулеттом, а секундант самого Мохана был активным сторонником герцога. Все это дало повод тори утверждать, что Мальборо связан с дуэлянтами и гибель их лежит на его совести.

Это ускорило отъезд Мальборо: через девять дней после дуэли он отбыл в Дувр, предварительно распорядившись, чтобы на его нужды в Гаагу выслали 50 тысяч фунтов.

5 ноября 1712 года Филипп V официально отказался от французского трона, а в конце ноября герцог Орлеанский и герцог Беррийский заявили об отказе от претензий на испанское наследство. Эти три акта были положены в основу королевских грамот, прочитанных в парижском парламенте 15 марта 1713 года в присутствии послов. Правда, на заседании предпочли отсутствовать канцлер Поншартрен и королевский прокурор д’Агессо. А президент парламента де Мем всем своим видом показывал, что он ни в грош не ставит акты, насильно вырванные у короля и нарушавшие неписаную конституцию королевства. Дело в том, что по традиционному французскому праву после смерти короля династии Капетингов ему автоматически наследовал самый близкий представитель по мужской линии в порядке первородства. Торси писал об этом Болингброку: «Этот закон рассматривается как творение того, кто установил все монархии, и мы во Франции убеждены, что только Господь может его отменить». Но и французский, и английский министры понимали, что живут в столетии, где Господь не вмешивается в дела людей. Государственные интересы заставляли изменять старые законы, и политикам приходилось с этим считаться.