Гость Иова

XVI

Новый день занимался над полигоном, окутанным предутренней дымкой. Клочья тумана отделялись от земли, пар белыми клубами поднимался с тропинок и плыл ввысь к безмятежным облакам.

Прохожий, по той или иной причине очутившийся в тех местах, был бы несказанно изумлен, увидев, едва рассеется туман, пару внимательных глаз внизу, чуть ли не у своих ног. Да, да, пару глаз, две капельки жизни, перемещавшиеся в узкой расселине с медлительностью сказочного чудовища. Глаза эти глядели на мир сквозь листву и принадлежали человеку, отдыхающему на лоне природы среди корней и личинок.

Теперь предположим, что прохожий этот преисполнится любопытства (а также храбрости) и приблизится к расселине, где блестят глаза; тогда он увидит сначала два ряда мелких, как у крота, зубов, затем — толстые руки, затем — круглый живот, короткие ножки и, наконец, — две ступни, упирающиеся в пол землянки. Иными словами, одушевленное существо, издающее странные лающие звуки, непонятные для окружающих.

— You see, meo colonel?[3]

Это действительно был человек, рыжебородый иностранец в офицерском мундире. Цивилизованный человек, как и любой из нас, и потому он говорил и его слушали собеседники: два португальских офицера, полковник и лейтенант. Тут же находилась еще одна личность, но она не открывала рта и не прислушивалась к разговору. Она жевала резинку. Личность эта была чересчур длинной и сухопарой, и ее большое тело едва умещалось в землянке, а голова касалась потолка, свешиваясь вперед, точно у повешенного.

Итак, где-то на полигоне четверо военных укрылись под землей. Один взирал на мир божий, другой не переставал работать челюстями, жуя резинку, а двое остальных изучали карту.

— Good Gosh, — проворчал рыжебородый, тот, что озирал окрестности. — It’s a real wonderful weather![4]

Склонившись над штабными картами, два офицера за его спиной обменивались мнениями. Один из них, лейтенант-переводчик, говорил:

— Капитан Галлахер настаивает на том, чтобы отменить корректирование огня. Он считает, что при такой погоде корректировка не нужна.

Второй, полковник, возмущался:

— Он должен прежде всего подумать о рикошетах. Переведите ему мои слова и напомните, что угол падения слишком мал.

— Еще раз напомнить?

— Делайте, что вам приказывают…

— Слушаюсь. Captain Gallagher, we think…[5]

— О’кей, о’кей, — прервал его рыжебородый американец, продолжая изучать окрестности.

Опять потерпев поражение, португальские офицеры, почти касаясь друг друга, снова уткнулись в карту, на которой была изображена траектория полета снаряда — заранее продуманная и вычерченная смерть.

— Какая самоуверенность, — негодовал, понизив голос, полковник. — Мы уже шесть лет ведем стрельбу с этих позиций, и нате, является этот наглец и поучает нас.

— Он рассчитывает на надежность боеприпасов, вот где собака зарыта.

— А что толку от их надежности при таком незначительном угле падения?

Они тихонько переговаривались, водя пальцем по карте и делая вид, будто прилежно рассматривают ее. Над ними, почти на уровне потолка, челюсти нескладного верзилы все жевали и жевали chewin’gum[6].

— У него замашки плохого военачальника, — заметил лейтенант. — Ему ровным счетом наплевать, если снаряд сметет с лица земли полдюжины домов.

— Точно. Во время войны это простительно, но сейчас необходимо защищать от нелепых случайностей мирное население. Мы-то прекрасно знаем, по чьей земле ходим.

— Хуже всего, господин полковник, то, что мы понятия не имеем об их боеприпасах.

— Хуже всего, лейтенант, то, что на нас взвалили всю ответственность. Остальное ерунда. Позовите моего ординарца.

— Ординарец господина полковника!

— Я здесь.

В дверях появился солдат; вытянувшись, он отдал честь.

— Разрешите войти, господин полковник?

Ему дали папку с документами и бинокль и тут же забыли про него. Он так и сидел в углу, мрачный, маленький, в огромной стальной каске.

— Sergeant, — американец с эспаньолкой заглянул в глубь землянки, — do you remember Sammy Myers and his damned curves?[7] — Он с улыбкой обращался к дылде, жевавшему под самым потолком свою резинку.

Полковник тоже улыбнулся на всякий случай.

— Что он сказал? — переспросил он у лейтенанта.

— Да ничего особенного, упомянул о каком-то типе, у которого была мания вычерчивать траектории…

— Sammy Myers… Don’t you remember?[8]

— Please, — взмолился сержант, всем своим видом выражая отвращение. Бледный, не вынимая изо рта жвачки, он добавил с насмешливой учтивостью: — Will you please stop talkin about that fuggin’kike? Will you, captain?[9]…

— Что ответил сержант?

— Что не желает слышать об этом еврее. О том, с траекториями.

— А… — протянул полковник и подумал: «Прямо как дети».

Капитан Козлиная Бородка бросил на сержанта понимающий взгляд и захохотал. «Должно быть, это давняя история, фронтовая дружба», — заключил лейтенант, видя, что американский офицер, большой шутник, беспрестанно подтрунивает над адъютантом.

— Сержант…

Из угла, куда его запихнули с папкой документов, принадлежащих полковнику, и полевым биноклем, солдат-ординарец во все глаза глядел на чем-то недовольного американца, раздраженно жующего свою резинку над офицерскими головами. Солдат, зачарованный этой колоритной фигурой, разинул рот и с таким восхищением, не отрываясь, следил за янки, что через некоторое время, сам того не замечая, тоже заработал челюстями.

Его вывели из оцепенения крики американца с козлиной бородкой. Он призывал остальных, расположившихся у входа на наблюдательный пункт, полюбоваться вместе с ним чем-то на полигоне.

— Look over there… look[10].

— Ax! — воскликнул полковник, глядя в щель, открывающую доступ в божий мир. — It is а пустельга. A bird[11]. Объясните ему вы, лейтенант.

— It’s… a hawk. A Portuguese hawk[12].

— A hawk? Ястреб? — Галлахер скептически теребил рыжую бородку. По размеру, по форме крыльев он принял птицу за небольшого кондора. — Sure, — настойчиво твердил он, следя за полетом пустельги, плавно кружившей в небе. — It looks like a small condor[13].

— Кондоры в Португалии? — удивился лейтенант.

Полковник пожал плечами:

— Не все ли равно. Если ему хочется, чтобы был кондор, пусть будет кондор. — И, вдруг заметив маленького солдата, спросил: — Послушай-ка ты, тебе доводилось когда-нибудь видеть кондора?

— Кондора, господин полковник?

— Да, старина, — поспешил ему на выручку лейтенант. — Птицу, похожую на пустельгу. Только побольше и потяжелее.

Ординарец весь сжался и растерянно повел плечами:

— Пустельгу, сеньор лейтенант… Да-да, пустельгу я знаю…

Три пары глаз следили из расселины за ленивым полетом птицы над стрельбищем. Далеко в степи пастух и ранний путник тоже запрокинули головы, наблюдая за этой одинокой птицей, отшельницей горных вершин, которая парила в вышине, купаясь в волнах легкого ветерка, и ласково касалась земли своей безмятежной тенью.

— Пустельга летит, пустельга! — кричали солдаты, ожидающие первого выстрела.

И в самом деле, это была пустельга, знакомая птица, воплощение величия свободной силы и бескрайнего спокойствия равнин.