Инсектариум

Вдоль линий жизни

наскрипываю

строки:

В тиши — свет клином

на исто-искристом

звуке.

Я — хроникёр, что по крохам

(с усердием строгим!)

В клети своей

клеит летопись клятой

разлуки:

Нашей разлуки,

несчастного лета нашего…

Надвое «Мы» раскололось — тосклив раскол.

Я хроникёр, по скреплённому сердцу — наживо

Скорбным скрипом скребущий свой протокол

Съёжившегося в дюжину дней — одиночества.

Млечность крови выдаиваю из мгновения

Всякого бестебянного. То — чернила.

Перышко мечется, мученику — бормочется.

Вмочь — только ветром безвыходного вдохновения

Алым по чёрному мчать, чтобы откровения

Эти — увечная вечность в очах сохранила.

Как на цепи, я на цепкой судьбинной ленте;

Благо, язык

не осмелился

затупиться…

Словно сердечко, сам замурован в клети, —

Книгу разлуки

творю рукой

летописца.

Сквозь рябость полусна я вижу потолок,

Что, люстры пятерню хрустально растопырив,

Ей тянется ко мне. Ночь — эпилог.

Судьбой-разлучницей вновь поймана в силок,

Выкашливаю душу звёздной пылью в

Светлицу — где и впрямь светло жила,

Теперь же — стыну тягостно, рассвета

Последнего, как казни, ожидая.

Грядою горной груда барахла

Венчает кресло. Бирюза браслета

Мой впитывает пульс. Лежу, худая

Да — раз дитя — раздетая. Один

Лишь месяц (неусыпен, словно кочет)

Сияньем сытым рёбра мне щекочет.

Последней ночи первый паладин,

Ты сам — в силках, оконной узник рамы…

С постели вижу я, с трудом привстав,

И стол (поверх — тетрадь о ста листах),

И стены. Да, по ним змеятся шрамы

Причудливых растений… Скоро в путь.

В светлицу плачем прочного причастья

Вышёптываю жарко: «Не забудь!

Хранить очарованье не отчайся

Души излитой…» Тьма рябит. Вздремнуть.

Ребёнком рядом спит родное счастье,

Мне положивши голову на грудь.

Рассвет грядёт: сочтёмся как-нибудь,

Раз стены стонут: «Странник, возвращайся…»

Поезд. Двое на верхней полке:

Лежим обнявшись, глаза в глаза.

Соседи снизу режутся в покер,

Беззлобно спорят, хлеща нарзан.

Нам было душно — окно открыли,

Впуская ветер — да в сумрак свой;

Его я узнала по свежим крыльям:

Ерошат волосы, пахнут листвой.

И с ним полощется, пляшет знамя

Подолом платья — стяг во плоти.

Назад? Платили. Москва — за нами,

В моё мы детство с тобой летим.

Распутье. Руки, как на распятье,

Раскинул приветственно Град-Отец.

Я — в ночи до Питера, в мятом платье,

В твоих объятьях — сейчас и здесь.

Соседи снизу близки к попойке;

Бледнеет солнца дрожащий рот…

Теснясь, смеёмся на верхней полке:

Мы вместе, вместе!.. Вперёд, вперёд!..

Я вижу поезд, в разлуку тебя увлекающий:

Ты — свет его окон, которым питаюсь пока еще.

Молчу молодчиной, молочно-бледна. Истуканище —

Из ткани счастья пошитую скорбь надень!..

Надела. Не дело — но деревом, парализованным

Бесстыжею стужей, врастаю в перрон. И взорванным

Нутром, что наружу — острожно-тяжёлым взором,

Сограждан страшу, леденея среди людей.

За час однозначно заточена под заточение,

Затычкою в бочке тягучего злоключения

Я значусь. Ничейность в двенадцать ночей мучения

Жевать начинаю, ища облегченья в еде.

А в горле — сердечко комом. Да что с ним станется?

Шатаюсь по станции, вдаль норовя уставиться.

И греет лишь то, что с тобой прогорим мы до старости

И вместе — потухнем. Обнявшись. В один день.

Я думала, боль-самозванка подменит тебя —

Спасительнейшим из участливых субститутов.

Солёной души моей ссадины теребя,

Коварной заступницей — мысли, как волосы, спутав,

Обнимет по-твоему: сразу со всех сторон;

Как страх, разрастётся в теле — дрожащем, липком.

…Я думала: оголодалая, выплесну в стон,

В стол — невозможность твоим насытиться ликом.

Надежда — ошибка из тех, на которых — учусь,

В квартире пустой объедая глазами обои.

Черствея чуткостью чёткой привычных чувств,

Кричу — тщетно корчась от неощутимой боли.

Любила б я боль как залог того, что жива;

Любила б! — лелея во всяком суставном сгибе…

Но нет её. В мощные онемев жернова,

Мелю чепуху. Чепуху, безвкусностью с гибель.

И пресностью разной напрасно ноздри дразню,

Бесстрастно сопя с подозреньем на неизлечимость:

С твоим разлучившись запахом, я мазню

Иных (и немилых) — враз различать разучилась.

Глазам, по тебе сголодавшимся, всё — песок:

Твоей красотой не питаясь, пришли в негодность…

Я точно оглохла для каждого из голосов,

Который — не твой голос.

И, загостившись в том мире, что был нам — дом,

Как будто горжусь неизбежностью угасания…

Её осязаю кожей — однако, с трудом,

Заиндевевши без твоего касания.

…Я думала — боль изловчится побыть тобой,

Но славная роль оказалась неисполнимой.

В стостенной пустыне квартиры и воздух — рябой.

Безжизненно зиждусь, заждавшись в тоске тупой —

Назад тебя, мой внезапно незаменимый.

Тебя, воскреситель почти зачерствелых чувств,

Умеющий Богу угодным согреть глаголом…

Уехав, вернёшься. Пока что — не докричусь.

Пока что — не стон, но стихи. Хоть в стол, хоть горлом.

Я тебя — невыразимо, невозразимо

Буду любить — внесезонно, как в эту зиму —

Вечно. Пожаром взора — звонным рыданием гонга;

Буду — солено, коли на сердце — горько.

Буду любить тебя сладостно — с миной порою кислой;

Ходом крёстным, рукастою Реконкистой.

Свежими виршами — в уши, словно в уста — вишней…

Буду тебе — лучшей, покуда — не лишней.

Не уставая казаться, не переставая сниться,

В каждом абзаце выстраданной страницы

Всякой моей новой — твой воскрешать образ

Буду, покуда оба

ползаем

порознь.

Буду, пока не покончит

стерва-судьбина

с местью,

Пока кипяточек двух сердцебиений — смесью

Жаркой не станет: живительной смесью единой;

Буду (покуда разлука

верна

парадигмой)

Верной — тебе. Буду верной тебе, верной —

Телом и духом, кровью и самой веной;

Верной,

как до расставанья,

теперь — до встречи;

После же — вечно;

прочно,

как дар

речи.

После же — верь мне,

безвременный Дар Божий, —

Буду любить тебя — так же,

но ёмче,

больше.

Знаю и нынче, что бы там не кажись мне:

Буду.

Покуда хватит — не сил,

но жизни.

В ольховой мгле, как олух во хмелю,

Я чепуху дней ласковых мелю:

Непрошено они мне прошлым стали.

Об этой сплывшей прочь нептичьей стае

Скорбя всерьёз, вернуться их молю

Без устали — глазами и устами,

Оставлен в сонме вспоминаний голых

Глодать голодным глыбы тех глаголов,

Что Отжили своё. Навеселе —

Невесел, слёзы лью о журавле,

В руках душа синицу — словно олух,

Хулящий мглу ольхи в ольховой мгле.

Пока из моих трусливых костей — трясина

Не высосала нутряные остатки меня,

Я план побега как славного выношу сына

И в срок разрожусь — надрывно, не временя;

И брошусь в небо, устав на своём фрегате

Вольготного моря бескрайнюю скуку ругать.

Я вырвусь с корнем из горько-покорной гати

И, высью нависнув над нею, постигну, что гать

Конечна при всей неизбывности осточертения.

Презрев её прелесть, как всякий — кто окрылён,

Сквозь толщу времён понесусь против их течения,

Сквозь толщу туч — к тебе, мой Единственный Он.

Пучины, беспечно почившие в розовых ризах

Закатного пламени, — вспять не пустят пути…

Покуда лелеешь мой полузабытый призрак —

Лелею надежду предстать пред тобой во плоти

Беглянкой темницы, осколком тоски насущной,

Который над Известью всех неизвестных Голгоф

Раскрошится в звёзды… Воссоединимся — на суше,

Слившись с тобой на одном из иных берегов.

Помнишь письмо своё? «Вот бы однажды — в сон,

А, пробудившись, увидеть тебя — подле!..»

Мне — до того не забыть, что ужаленным псом

Пятую ночь ворочаюсь. Кажется — боле.

Милый, я воин: в сонме немилых персон,

Хоть и одна одинёшенька в этом поле.

Воин — а значит, пахота мне — воевать;

Страшно — впрягаться, но гибельней — не напрягаться.

Скарб паковать — всё равно что латы ковать,

Коль толковать в мерзком русле мирской навигации.

…В жёваный одр освежёванная кровать,

Гроб каюты. Пора!.. Ой пора — выдвигаться.

Ночь над рябым простором, подобно льву,

Пасть распахнула. Я, малорослый рыцарь,

В лунном рычанье измазан, — победно реву

Перед тем, как во ртутной пучине скрыться.

…Если прочно держится на плаву

Судно — бегут с него храбрецы, не крысы.

С палубы — в путь. С целой тьмою матёрых волн

Бьюсь я одна, отхлебнувши солёного бою:

Бою, солёного потом врага. Его

Рать борозжу, бережёная светлой тропою…

Помнишь письмо? Раз почишь ты. И — о волшебство! —

Кожей внезапно почуешь, что я — с тобою.