Ризою кожаною изнутри выгораю,
Рокотом горя извечного не остыв.
Я!.. Это я — вероломно изгнан из Раю
Самым Моим из пресветлых его святых!..
Рухнувши, корчусь телом бессильно-дряблым
О материнскую плоть ненавистной Земли.
Мне-то, с чужих опрометчиво жравшему яблонь,
Дали в дорогу позорную — костыли,
Вырванные из сладкой их древесины;
Ссохшимся ртом вдыхаю небесную сладь.
Остов изломанный в ризе кожи гусиной…
Рокоту горя изгрудного — полно пылать:
Из полутьмы-то глазничной гремит, негасимый —
Скорбен, что гибель, и благостен, что «исполать».
Только ведь Смертушка — горя такого блаженнее
Аки
единственный рейс
до возлюбленных врат.
Жертвою низвержения, отвержения
Я хохочу, нежданной идее рад.
Рейс… Ждать я поезда этого буду. (Веришь ли мне,
Ты,
что — выдворил,
прежде не оставляв?..)
Жаждать, под небесами, меня низвергнувшими,
Ползая
на дарёных тобой
костылях.