Инсектариум

Был он любим добрыми

Девами с дельными догмами:

Теми, что ласковы домрами

Душ, тихострунно чужих.

Был он любим белыми

(Бренностных благ колыбелями),

Только ведь звал их бельмами,

Сердцем не будучи лжив.

Выбрал-то, бедный, Ту,

Жесты которой — безумны:

Поцеловала — и привкус сутки во рту

Густо-солёный, как если б дала в зубы.

Переглянулись — и, как говорится, беда:

Карее буйство в глазоньки парню вылилось…

В жизнь Её он вошёл, словно в Иордан,

А саму — неосмысленно, словно дар,

Возлюбил. За вредность, за недовыверенность.

За руку брал — круговертью неслось естество,

Ночь в животе розовела в разрывах звёздных…

Эту — любил, как не смел бы — себя самого;

Так, как не женщину любят, но воздух;

Так, что неведомой, жгуче-пунцовою силою,

Пальцы из разу в раз наливались, пульсируя,

Искру свиданья на нить судьбы нанизав

В полусвятом упоении опьянелом.

Так он любил — каждой клеточкой, всяким нервом —

Так, что ему и небо не было небом,

Если не отражалось в её глазах.

Так он любил — как, сказать по правде, — не велено;

Так, как вовек человечьей не выразишь мимикой…

Только она не верила. Нет, не верила.

Дескать — доказывай, миленький.

Тот горячился. Речи любовные гречневою

Кашей горчили в нёбо, с слюною смешиваясь…

Ими давился он. Сплёвывал полупрожёванными.

Скручивался кручиной нерассекреченною,

Милую клял за смышлёную полунасмешливость,

Нежно, ненужно — жалеем чужими жёнами.

Лживо иль живо жалеем чьими-то вдовами,

Жизнью швыряем по графику функции синуса —

Пил валидол он, захлёбывался доводами:

Доказать силился.

Силился-силился, плюнул… Да сгрёб в объятие

Счастье своё, неизбывное, как проклятие.

Сгрёб и прижал к ревущей в груди круговерти

Злую свою, свою вредную-в-мятой-майке.

Так, что она начала немножко верить. И

Сразу с чего-то

стала

немножко

маленькой.

Так, что сквозь небо

в глазах её — эка невидаль! —

Сразу откуда-то глянула дерзкая детскость,

Так, что затихли все эти лишние «дескать»…

Странно: в окне расцвело

такое же

небо.