Часть V. Период Хэйан (794–1185 гг.)
Глава 16.
Время перемены столиц
…Привидение, о котором говорится в письме, может быть коварным монстром. Подобно осьминогу, выплывающему молчаливым символом ужаса из своей уединенной пещеры на дне океана, чтобы напасть на одинокого пловца, это чудовище, таясь во мраке дома и оскверняя его самим своим присутствием, готово причинить вред любому, кто окажется на его территории.
Период Нара завершился очень быстро. Прекрасная столица, выстроенная непосильным трудом народа (особенно это касается даже не дворцов, а храмов) была теперь обречена на роль провинциального города.
Почему так случилось?
Конечно, столицы переезжали и прежде — с каждым новым императором. Но слово «столица» к ним не очень-то подходит. Скорее уж нечто среднее между «ставкой» и «усадьбой». Связывались переезды с осквернением смертью не только дома (который, конечно, можно было пышно именовать дворцом), но и самого места. И переезд из одного такого «дворца» в другой в стране Ямато оказывался довольно легким: Порой они переносились на несколько километров, а в некоторых случаях новую ставку основывали еще ближе к прежней.
Теперь же речь шла об огромном и, пусть и своеобразно, но неплохо обустроенном городе. О столице, где жил и правил уже не один император, об огромных храмах, где молились за его благоденствие. Вот в храмах-то, видимо, и заключен ответ на наше «а почему?»
Во-первых, еще вполне свежими были воспоминания о монахе Докё и попытке свержения династии. Во-вторых, очень возможно, что желающие установить теократическую монархию, заменив династию на монахов, еще не перевелись. Если их позиции в городе Нара были сильны, императора следовало оградить от этого влияния. По крайней мере, так могли размышлять Фудзивара, вновь восстановившие свое влияние.
Вряд ли император Каму мог считаться противником буддийской религии. Но влиятельность монахов настораживала. Ведь он, будучи принцем, получил светское (насколько этот термин применим к той эпохе) образование. Император обучался в университете, и, скорее всего, больше воспринял конфуцианскую философию, а не буддийские догматы.
Причины смены столиц: мистика и реальность
Но вот что удивительно — период, который мы называем в честь столицы, Хэйана, фактически начался с переноса столицы… в город Нагаока.
Нара оставалась резиденцией верховной власти почти весь VIII в., исключая короткое время, когда император Сёму выезжал оттуда из-за «мятежа» (иными словами, из-за конфликта между кланами Татибана и Фудзивара). Теперь же пришлось покидать все эти шикарные дворцы.
И вновь последовала дорогостоящая «стройка века». Считается, что на возведении новой столицы, Нагаоки, круглосуточно трудилось до 300 000 человек. Делами заведовал Танэцугу Фудзивара; работы начались в 784 г.
Конечно, не обошлось без бедствий для тех, кто был согнан на строительство Нагаоки. Пришлось отправить туда все налоги за год, а заодно пожертвовать весьма значительной их частью (говорится о 680 000 снопах риса — невзирая на чеканку монеты, рис оставался важнейшей «валютой») ради возведения особняков принцев и высших сановников.
Прибытие императора в новую столицу означало завершение постройки самого дворца, но строительные работы в городе продолжались почти десять лет, до 793 г. И почти сразу же после этого был выпущен указ о переводе императорской резиденции в новый город — Хэйан.
Причин для столь неожиданного решения императора оказалось немало, хотя указ кажется неожиданным. Без мистических сил здесь не обошлось; все дальнейшее вполне могло бы оказаться отличным сценарием для современной японской манги или мультфильма-аниме на сюжет о древних временах. (А таковых фильмов очень много). Между прочим, от самого императора Камму идет ветвь рода, которая впоследствии стала кланом Тайра, о котором и по сей день ходит множество самых невероятных и завораживающих легенд.
Танэцугу Фудзивара, который контролировал стройку в Нагаоке (ему было поручено определять и внутреннюю, и внешнюю политику), был убит в 785 г. принцем Савара, младшим братом императора Камму. Савара успел организовать заговор, намереваясь сделаться наследником, но клан Фудзивара расстроил его планы.
Заговорщиков сурово наказали, опала, как известно, затронула даже их умерших родственников и знакомых. Сам принц Савара был выслан на остров Авадзи, где ему милосердно позволили самостоятельно скончаться от голода (но есть вероятность, что незадачливый мятежник просто не доехал до места ссылки и был без лишнего шума убит в пути).
Вскоре несчастья посыпались на самого императора. Заболел его сын, двенадцатилетний наследник престола. В храм богини Аматэрасу были направлены посланники с дарами, дабы молиться за выздоровление юного принца, но лучше ему не становилось.
На следующий год призвали гадальщиков, дабы те выяснили, в чем причина болезни принца. (Нужно сказать, что страху перед местью духов или явлениями, которые истолковывала астрология, были подвержены в ту эпоху и простые крестьяне, и столь образованные люди, как император — и еще неизвестно, кто больше).
Гадальщики сообщили: все дело в том, что дух принца Савара не успокоен, он намерен отомстить. Императору тотчас же пришлось направить посольство на остров Авадзи, просить прощения у беспокойного духа. В хрониках на всякий случай говорится о «могиле некоего принца»: столь силен был ужас перед духами, что не стоило лишний раз поминать их имена. Для мятежника, который продолжал строить заговоры против императора и после собственной смерти, построили гробницу с оградой, местным властям было велено охранять ее, проявляя всю возможную почтительность.
Видимо, заговорщик успокоился лишь на непродолжительное время. В 794 г. неожиданно заболела и умерла супруга наследного принца (стоит ли лишний раз говорить, что происходила она из семьи Фудзивара!) На покойного принца посыпались новые почести, лишь бы хоть как-то умилостивить его. При императоре и наследном принце читалась «Сутра Алмазного Меча», на острове Авадзи служители богов проводили покаянные обряды у гробницы. В 799 г. принца Савара посмертно признали императором под именем Судо (в нынешнем перечне 124-х правителей он все-таки отсутствует), перезахоронили в Ямато, создав императорский мавзолей, воздвигли храм в его честь.
Этот мавзолей действительно считался усыпальницей императора. Туда даже привозили пожертвования. А когда в 806 г. заболел сам император Камму (видимо, оказанных почестей разозленному духу оказалось все равно недостаточно — или уж очень хотелось ему показать своему основному противнику, кто тут главный), пришлось издавать распоряжение о помиловании всех участников событий двадцатилетней давности. Из ссылки вернули тех, кто выжил, а мертвых «реабилитировали посмертно» (тогда же была снята посмертная опала с составителя сборника «Манъёсю»). «Сутра Алмазного Меча» читалась теперь дважды в год в провинциальных храмах, дабы умилостивить «императора Судо».
Гадатели вместо монахов?
Времена Докё миновали, и буддийское монашество теперь оказывало куда меньшее влияние на ход событий. Но свято место пусто не бывает, и теперь у трона толпились сонмы гадателей и астрологов. Впрочем, перепадало и монахом — им приходилось читать сутры, дабы не настала «ночь живых мертвецов».
Видимо, суеверием императора Камму тогдашние «экстрасенсы» попользовались на славу. Но уже в начале царствования следующего императора Хэйдзэя был выпущен указ против них (его текст приводит Дж.Б. Сэнсом): «Жрецы, гадатели и им подобные обманывают народ, произвольно толкуя добрые и дурные предзнаменования. Народ в своем невежестве принимает их предсказания на веру, и поэтому постепенно расцветают фальшивые суеверия и преуспевает вредная магия. Такие обычаи набирают силу и портят нравы. Впредь они строго запрещаются, и все изучающие эти искусства или продолжающие ими заниматься будут изгоняться».
Что ж, если считать высшую власть частью народа, тогда указ будет вполне справедлив. Видимо, на тот момент временно отпала надобность в колдунах. «Нужен был — тигром сделали, нужда прошла — в мышь превратили», — говорит на этот счет японская пословица.
Не вполне ясно, насколько соблюдался такой указ, поскольку тогда же пришлось, например, подчинить строгой системе расходы на заупокойные молитвы и ограничить пожертвования храмам. В эдикте четко прописано, сколько могут жертвовать принцы крови, сколько — придворные второго, третьего и т.д. рангов. Видимо, пышность обрядов настолько влияла на престиж, что началось совершенно нездоровое соперничество. Те, кто победнее, продавали ради этого свои земли, постепенно разоряясь.
Гадатели использовали все ту же «китайскую науку» — столь популярную в России в наши дни «Книгу перемен» («И-цзин»). Те, кто немного знаком с этой, безусловно, любопытной системой (есть мнение, что она легла в основу китайской письменности), знают, сколь туманно толкуются предсказания вроде «благоприятен брод через великую реку» и т.д. Но «Книга перемен» в Японии обогатилась и буддийской традицией, и местными (вне всякого сомнения, весьма богатыми на «нечистую силу») верованиями.
Те, кто сделал своей профессией умиротворение злых духов, нисколько не прогадали даже после указов императора Хэйдзэя. Молитвы о прекращении моровых поветрий и плохой погоды оставались весьма доходным делом. Ведь вполне понятно, что мор и прочие неприятности, обрушивающиеся на страну это воздействие злых духов. В неурожайном 818 году пришлось сокращать жалование даже императорским чиновникам. Зато жрецы получали огромный доход.
Предзнаменования и прежде внимательнейшим образом фиксировались в летописях. Но теперь белые животные стали даже влиять на внутреннюю политику. Еще в 723 г. после обнаружения белой черепахи даже девиз правления был изменен на «Дзинки» («Божественная черепаха»). Чиновник, который мог сообщить из провинции о хорошем знамении, смело рассчитывал на повышение.
Из Нары — в Нагаоку, из Нагаоки — в Хэйан
Теперь вполне понятны причины «чехарды столиц». Дело не только во вражде клана Фудзивара с соперниками, не только в излишней влиятельности центра буддийского монашества. В Нагаоке императора Камму продолжали преследовать бедствия и неудачи. Работы в Нагаоке затягивались, а мир и спокойствие в жизни императора (а значит — и государства) все никак не наступали. Вот и пришлось поискать новую резиденцию.
В 793 г. решение «согласовали» с богиней Аматэрасу и прочими богами, а затем началась стройка. Камму не мог бы, наверное, и предположить, что новая столица просуществует в этом качестве больше тысячи лет.
Да-да, в принципе, после периода Хэйан вполне можно было бы начинать главу об императоре Мэйдзи и его реформах, которые произошли уже в XIX веке! Но, конечно, это было бы опрометчиво. История тысячелетия вместила великое множество событий, императоры оставались в Хэйане, а центры реальной политики перемещались, притом — неоднократно. И периоды в истории страны подразделяются по этим реальным столицам.
Но факт остается фактом: Хэйан, что означает «мир и покой», которых так недоставало властителю (а мы знаем этот город под именем Киото), стал весьма долговременной резиденцией императоров. В 795 г. состоялся переезд. Путешествие было близким» новый город располагался в 8 километрах от Нагаоки.
Конечно, на этом строительство не завершилось, город был окончательно оформлен как столица только через десять лет. И Хэйан не настолько прославлен циклопическими религиозными постройками, как Нара. Император Камму издал закон, ставящий границы и строительству храмов, и поступлению в монахи. Религиозному энтузиазму в свое время очень помогло то, что монастырские земли не облагаются налогами. «Если так будет продолжаться, то через несколько лет не останется земли, не принадлежащей храму», — сказано в одном из распоряжений властителя.
Но все же, если из Нары пришлось бежать от слишком влиятельного монашества, в Хэйане двор ожидала встреча с ним же. Через несколько веков городские холмы были покрыты святилищами, а монахи проявляли и рвение, и энтузиазм, и даже воинственность.
Общий план вновь был выверен в соответствии с «китайской наукой». Прямоугольный город вновь оказался поделенным на квадраты-кварталы широкими улицами, узкие шли внутри самих кварталов. На севере Хэйана располагались императорский дворец, церемониальные здания и министерства. Дворцовый комплекс обнесли стеной с четырнадцатью воротами, а снаружи размещались дворца высшей знати.
Среди этих дворцов и усадеб располагался университет с небольшим храмом в честь Конфуция (Кун-цзы). Это неслучайно ведь там изучались и «китайская наука», и закон, во многом основанный на его учении.
До начала «стройки тысячелетия» в районе Хэйана уже располагалось несколько храмов, в том числе — и посвященный Сусаноо, одному из важнейших божеств синто. Часть зданий Нагаоки, поскольку расстояние оказалось небольшим, удалось разобрать, перевести и смонтировать на новом месте.
Увы, величия Нары в новой столице не было. При взгляде сверху можно подумать, что город монотонен и скучен. Правда, детали вносили приятное разнообразие: резные ворота, сады, небольшие и празднично украшенные храмы делали Хэйан интереснее. Западные кварталы города по каким-то причинам оказались малопривлекательными. Нынешний Киото находится, в основном, к востоку от центрального проспекта, который вел к императорскому дворцу.
В 1945 г. этот город вполне мог стать жертвой атомной бомбардировки, после которой ничего от прежнего Хэйана наверняка не осталось бы. Но древнюю столицу все же решили не трогать, вместо него избрали иную цель — Хиросиму.
Есть мнение, что численность населения Хэйана в начале IX в. — 500 000 человек. Вряд ли оно было так. Скорее всего, число горожан не превышало населения Нары. Но этот деревянный город был одним из крупнейших в мире.
Наиболее величественным выглядел тронный зал Дайгокудэн («Великий Зал Государства»). У него имелся даже каменный фундамент. Красное здание с 52 колоннами венчалось небесно-голубой крышей, а в самом его центре располагался трон с золотыми птицами-фениксами.
Не менее интересны зал для пиршеств Хогакудэн («Зал Щедрых Удовольствий») и Бутокудэн («Зал Воинской Славы»). Рядом с последним находились участок для стрельбы из лука и плац для конных состязаний.
В северной части ограды находились «запретные покои» для императрицы и наложниц, а рядом — помещения для придворных дам, названные «Грушевая Палата», «Сливовая Палата» эти деревья находились во внутренних двориках. Среди зданий императорской резиденции имелись не только жилые, но и церемониальные.
Естественно, церемониям уделялось главное место в распорядке дворцовой жизни. Ритуалы выполнялись строго и до самых мельчайших деталей. Заботы о жестах и соответственной одежде поглощали все время и всю энергию, и в само управление государством становилось просто некогда вникать. Ведь для того и существуют министры из клана Фудзивара.
Приходилось разрабатывать такие вещи, как оттенки цвета мантий чиновников (для кого они будут темно-пурпурными, для кого — умеренно-пурпурными или светло-пурпурными), длина мечей, способы приветствий для различных рангов.
При приветствии принца крови или главного министра министрам правой и левой руки следовало податься вперед на своих местах и поклониться, а остальные должны были салютовать, вставая, от чиновников же шестого ранга требовался поясной поклон.
Современному европейцу трудно представить себе, что подобные вещи исполнялись неукоснительно, будто бы от них что-то зависело в разоренном бесконечными общественными работами государстве. Где уж тут подумать об экономике — досадной вещи, от которой, между прочим, зависели императорские финансы. Налогообложение разваливалось, казна пустела, а мятежи не прекращались. Управлять при помощи призывов к соблюдению правил оказывалось все сложнее. «При изучении хроник того времени сильное впечатление производит провал усилий центральной власти выправить положение, ее почти патетическая вера в управление способом призывов. Этот метод, заимствованный из Китая, видимо, крепко засел в умах правящих классов Японии вопреки повторяющимся из года в год, из века в век провалам», — замечает Дж.Б. Сэнсом.
К этому добавились еще и вылазки осмелевших отрядов айнов, которые не были заняты сложными церемониями. Да и пиратство в прилегающих морях приобретало все большой размах.
А полководцы писали стихи и долго раздумывали о длине мечей для себя и подчиненных…
Военные предприятия начала периода Хэйан
Время, когда князь Силла мог сдаться, едва завидев флот Ямато у своих берегов, а архипелаг диктовал условия континентальным государствам, к этому времени оставались в летописях и легендах. Можно было лишь вздыхать о них и радоваться, что, по крайней мере, никто пока не хочет прийти на Японские острова с вооруженными отрядами (такое тоже случится, но все же не очень скоро).
Но и на архипелаге военные дела шли не слишком-то удачно. А новые земли требовались, и даже очень.
Постоянные стычки с «варварами»-эмиси (с айнами) разоряли и без того пустую казну. Мало того, что айны не давали подчинить свои земли, они, вероятно, решили еще и отыграться за прежние поражения. Так началась долгая череда набегов на юг, в провинции, уже давно находящиеся под контролем императоров.
Особенно сильно пострадала провинция Муцу. Пришлось создавать пограничные посты и готовить крупные военные экспедиции. «В настоящем государство страдает от двух вещей: строительства и войны», — заявил министр Фудзивара в 805 г. Он забыл еще о двух вещах — «китайских церемониях» и распрях.
Еще во времена императора Конина была сделана попытка хоть как-то оградить страну от набегов, но успехом она не увенчалась. Выяснилось, что до этого военные и гражданские чиновники в восточных провинциях, граничащих с землями айнов, обманывали центральное правительство. Налоги шли в их пользу, а солдаты (Боже, это звучит так, словно нет на свете ни времени, ни пространства!) были заняты на работах в их хозяйствах. Естественно, такие войска не были обучены даже обращению с оружием и не годились для военных походов.
Зато айны, у которых не было жадных до дармовщины чиновников, продолжали опустошать провинции, где ныне располагается префектура Акита. Правительство помогало крестьянам отстраиваться заново, но разве это можно назвать хоть какими-то мерами! Эти районы оказались самыми незаселенными и опасными для проживания.
Айны, если следовать японским хроникам, применяли известную с незапамятных времен партизанскую тактику «набег отход». А известно, что партизанская война, которая, к тому же, ведется местными жителями, прекрасно знающими окружающую территорию — вещь, против которой оказывается бессильна обычная военная тактика. Уже в XX веке великий гений партизанской войны Во Нгуен Зиап, будущий министр обороны объединенного Вьетнама, разработал поражающую воображение формулу. Оказывается, при условии поддержки населения один партизан может противостоять 800 (!) солдатам правительственной армии. (Конечно, если не учитывать поддержку противников партизан с воздуха, но и тогда цифры будут не менее поразительными). Иными словами, в нашем случае один воин из числа айнов стоил 800 (а если принять во внимание плохое или никакое обучение, то и больше) солдат императора. А уж поддержка близлежащих поселений айнов была им, надо думать, обеспечена.
Теперь понятно, почему война с «северными варварами» растянулась на столь долгое время, а до колонизации острова Хоккайдо оставалось тысячелетие.
Итак, айны «собирались вместе, как муравьи, но рассеивались, подобно птицам», — как утверждают документы того времени.
Дела обстояли так, что потребовалась немедленная военная реформа. Были созданы вооруженные оборонительные силы из родов глав уездов, от 500 до 1 000 воинов из провинции, прилегающей к «варварской» территории. Естественно, этого было недостаточно. Но такие солдаты, чьей профессией должна была стать война, могли послужить ядром будущей армии. Отряды добровольцев могли полностью быть заняты в охране порядка в страдающих от набегов районах, а свобода от налогов и сплоченность (солдаты набраны из одного сословия, крайне заинтересованного в порядке и спокойствии) повысили их эффективность.
На управляющих провинциями отныне полагаться было просто небезопасно. А привилегированное воинское сословие еще один шаг к созданию того, без чего мы практически не мыслим средневековую Японию. Но пока что это сословие лишь начало формироваться.
В 784 г. Отомо Якамоти, тот самый составитель «Манъёсю», получил, наконец, пост полководца, и смог начать готовить поход против «варваров». Но наступательных действий не велось, все ограничилось организацией обороны.
В 789 г. боевые действия все же начались, командовал войсками некий Косами Ки, а силы, судя по всему, были немалыми (хотя цифра в 52 000 человек, собранных у крепости Тага, выглядит невероятным преувеличением). Дело закончилось провалом. Косами неожиданно открыл для себя потрясающие истины: оказывается, весной для боевых действий слишком холодно, а летом — слишком жарко. Об этом он и писал в столицу.
Все же, выступить летом пришлось. Императорская армия оказалась разбитой. 25 убитых (что говорит о том, каковы были реальные силы), 245 раненых стрелами, 1 316 сброшенных в реку и утонувших, но свыше 1 200 солдат «добрались до берега нагими» (о чем и сообщил горе-полководец). Иными словами, дело было так: айны даже не стали убивать или брать в плен храбрых вояк императора, они разоружили их, раздели и бросили в реку — а дальше, как судьба сложится.
Конечно, и айны понесли урон — Косами взял в качестве трофеев почти сто голов убитых «варваров» (ну как тут не вспомнить охотников за головами из джунглей Калимантана).
Зато полководец преуспел в витиеватом стиле депеш, писал их на высоком китайском наречии, дабы в столице могли поразиться изящности слога. Косами пообещал, что уж теперь-то враг будет сметен подобно утренней росе, а столь радостная перспектива наполняет сердца счастьем и желанием поскорее сообщить об этом государю.
Государь Камму такого юмора не оценил. «Чему там радоваться? Из последующих посланий мы узнаем, что наши полководцы разбиты с огромными потерями. Они приводят все возможные извинения, толкуют о трудностях с транспортом, но истина в том, что они — неумелые трусы», — такой текст его эдикта приводит Дж.Б. Сэнсом.
Увы, перспективы оказались слишком туманными, и поход захлебнулся окончательно. Косами отозвали, провели расследование, признали виновным, но… Император Камму простил своего полководца в виду его прежних заслуг. (Тут возникает один вопрос — собственно, каких? Во владении льстивой кистью — или в дружбе с кланом Фудзивара?) Наконец-то выяснились не только выдающиеся истины, открытые Косами, но и то, что покорение айнов — задача серьезная и шапкозакидательского подхода не переносящая. А рыба гниет с головы, поэтому о командующем надо подумать заранее.
Весной 790 г. начали готовить новый поход. На этот раз пришлось обложить податью и внутренние провинции. Даже высшим вельможам пришлось внести свой вклад в военные усилия. В хрониках говорится о сборе продовольствия, о реквизиции 20 000 кожаных доспехов и 3 000 железных (вот это уже более реальные цифры). Сэйитай-сёгуном («полководцем, покоряющим варваров», иногда слово «сёгун» не вполне корректно переводится как «генерал») назначили в 794 г. Отомаро Отомо. Увы, и он не был профессиональным воином, зато происходил из известного едва ли не с легендарных времен рода, на котором лежала задача охраны императоров.
На сей раз вся основная деятельность была не на Отомаро Отомо (у того были чисто представительские функции), а на его заместителе Тамуромаро Саканоуэ.
И вот теперь айны смогли понять, что перед ними встал грозный противник. К сожалению, детально ход кампании не излагается, но первый год периода Хэйан ознаменовался военными успехами. В 795 г. Отомаро были возданы почести, хотя, к чести императора, тот не забыл и о заместителях «покорителя варваров».
Некоторое число айнов взяли в плен и отправили на юг, у многих из них обнаруживаются японские имена и фамилии, а вдобавок — и придворные ранги. Дж.Б. Сэнсом считает, что они могли оказаться переселенцами, добившимися власти среди «варваров». Но это — вряд ли. Скорее, в этом случае власть вознаграждало вождей айнов за их послушание, а заодно — хотело гарантий этого послушания и на будущее.
Но японские переселенцы среди айнов и в самом деле были. И войска центральной власти, несущие зависимость и налоги, они отнюдь не приветствовали. С такими, в случае их поимки, не церемонились — их высылали без всякого присвоения рангов. И было за что — такие люди, вдоволь нахлебавшиеся «общественных работ» и поборов, подстрекали айнов к сопротивлению.
История с захваченными переселенцами показательна: по ней хорошо видно, насколько ослабла центральная власть в северо-восточных провинциях, и почему впоследствии реальный центр государства переместился на восток страны.
Политика переселений успешно продолжалась (тогда, заметим, не было ООН, чтобы посчитать это актом геноцида). Возможно, некоторые из высланных были разорившимися крестьянами, бежавшими из внутренних провинций. Часть этих групп людей наверняка принадлежала к сословию полубродяг-полукрестьян, которое могло даже породниться с айнами. Не забудем, что самурайский кодекс бусидо во многом заимствовал мораль и обычаи «северных варваров».
Продолжалось и формирование войск из местных жителей. В 802 г. Тамурамаро построил крепость в Идзава в земле Муцу с гарнизоном в 4 000 человек. Усиливались и уже существующие крепости, и многие айнские вожди стали сдаваться на милость победителей. Милость была реальной, но не всегда. Так, некоторых сдавшихся айнских вождей Тамурамаро отвез в столицу, где, после споров и размышлений их все же предали казни.
В 806 г. была построена крепость Сива, и японцы продолжили продвижение вперед. Но замиренность айнских вождей зачастую оказывалась весьма условной, а экспедиции против них сталкивались с большими трудностями. А тяготы обеспечения ложились на крестьян.
И это — не говоря уже о том, что вновь назначенные чиновники в северо-восточных провинциях подчас делали все, чтобы свести победу к поражению. Конечно, совершали они это неумышленно, виной тому оказывалась их жадность. В итоге, вспыхивали бунты даже среди «замиренных варваров».
Правительство искренне хотело привлечь крестьян на новые земли, поскольку это было выгодно. Но вся выгода доставалась жадным местным чиновникам.
И вот уже следующий полководец, Ватамаро, был удостоен в 818 г. почестей за искоренение племен и логовищ «варваров», а походам не было видно конца.
Может быть, именно тогда родилась у айнов такая легенда. Будто бы поспорили прародитель айнов и прародитель японцев, кто создаст наиболее совершенную вещь. И айн выковал меч, а японец — деньги… Что ж, изображать несимпатичного человека торгашом — это, наверное, общая черта самых различных народов. Оказывается, нечто подобное было и на Дальнем Востоке.
К счастью, как мы увидим из следующей главы, определение, данное айнской легендой, относилось далеко не ко всем японцам.
…Привидение, о котором говорится в письме, может быть коварным монстром. Подобно осьминогу, выплывающему молчаливым символом ужаса из своей уединенной пещеры на дне океана, чтобы напасть на одинокого пловца, это чудовище, таясь во мраке дома и оскверняя его самим своим присутствием, готово причинить вред любому, кто окажется на его территории.
Период Нара завершился очень быстро. Прекрасная столица, выстроенная непосильным трудом народа (особенно это касается даже не дворцов, а храмов) была теперь обречена на роль провинциального города.
Почему так случилось?
Конечно, столицы переезжали и прежде — с каждым новым императором. Но слово «столица» к ним не очень-то подходит. Скорее уж нечто среднее между «ставкой» и «усадьбой». Связывались переезды с осквернением смертью не только дома (который, конечно, можно было пышно именовать дворцом), но и самого места. И переезд из одного такого «дворца» в другой в стране Ямато оказывался довольно легким: Порой они переносились на несколько километров, а в некоторых случаях новую ставку основывали еще ближе к прежней.
Теперь же речь шла об огромном и, пусть и своеобразно, но неплохо обустроенном городе. О столице, где жил и правил уже не один император, об огромных храмах, где молились за его благоденствие. Вот в храмах-то, видимо, и заключен ответ на наше «а почему?»
Во-первых, еще вполне свежими были воспоминания о монахе Докё и попытке свержения династии. Во-вторых, очень возможно, что желающие установить теократическую монархию, заменив династию на монахов, еще не перевелись. Если их позиции в городе Нара были сильны, императора следовало оградить от этого влияния. По крайней мере, так могли размышлять Фудзивара, вновь восстановившие свое влияние.
Вряд ли император Каму мог считаться противником буддийской религии. Но влиятельность монахов настораживала. Ведь он, будучи принцем, получил светское (насколько этот термин применим к той эпохе) образование. Император обучался в университете, и, скорее всего, больше воспринял конфуцианскую философию, а не буддийские догматы.
Причины смены столиц: мистика и реальность
Но вот что удивительно — период, который мы называем в честь столицы, Хэйана, фактически начался с переноса столицы… в город Нагаока.
Нара оставалась резиденцией верховной власти почти весь VIII в., исключая короткое время, когда император Сёму выезжал оттуда из-за «мятежа» (иными словами, из-за конфликта между кланами Татибана и Фудзивара). Теперь же пришлось покидать все эти шикарные дворцы.
И вновь последовала дорогостоящая «стройка века». Считается, что на возведении новой столицы, Нагаоки, круглосуточно трудилось до 300 000 человек. Делами заведовал Танэцугу Фудзивара; работы начались в 784 г.
Конечно, не обошлось без бедствий для тех, кто был согнан на строительство Нагаоки. Пришлось отправить туда все налоги за год, а заодно пожертвовать весьма значительной их частью (говорится о 680 000 снопах риса — невзирая на чеканку монеты, рис оставался важнейшей «валютой») ради возведения особняков принцев и высших сановников.
Прибытие императора в новую столицу означало завершение постройки самого дворца, но строительные работы в городе продолжались почти десять лет, до 793 г. И почти сразу же после этого был выпущен указ о переводе императорской резиденции в новый город — Хэйан.
Причин для столь неожиданного решения императора оказалось немало, хотя указ кажется неожиданным. Без мистических сил здесь не обошлось; все дальнейшее вполне могло бы оказаться отличным сценарием для современной японской манги или мультфильма-аниме на сюжет о древних временах. (А таковых фильмов очень много). Между прочим, от самого императора Камму идет ветвь рода, которая впоследствии стала кланом Тайра, о котором и по сей день ходит множество самых невероятных и завораживающих легенд.
Танэцугу Фудзивара, который контролировал стройку в Нагаоке (ему было поручено определять и внутреннюю, и внешнюю политику), был убит в 785 г. принцем Савара, младшим братом императора Камму. Савара успел организовать заговор, намереваясь сделаться наследником, но клан Фудзивара расстроил его планы.
Заговорщиков сурово наказали, опала, как известно, затронула даже их умерших родственников и знакомых. Сам принц Савара был выслан на остров Авадзи, где ему милосердно позволили самостоятельно скончаться от голода (но есть вероятность, что незадачливый мятежник просто не доехал до места ссылки и был без лишнего шума убит в пути).
Вскоре несчастья посыпались на самого императора. Заболел его сын, двенадцатилетний наследник престола. В храм богини Аматэрасу были направлены посланники с дарами, дабы молиться за выздоровление юного принца, но лучше ему не становилось.
На следующий год призвали гадальщиков, дабы те выяснили, в чем причина болезни принца. (Нужно сказать, что страху перед местью духов или явлениями, которые истолковывала астрология, были подвержены в ту эпоху и простые крестьяне, и столь образованные люди, как император — и еще неизвестно, кто больше).
Гадальщики сообщили: все дело в том, что дух принца Савара не успокоен, он намерен отомстить. Императору тотчас же пришлось направить посольство на остров Авадзи, просить прощения у беспокойного духа. В хрониках на всякий случай говорится о «могиле некоего принца»: столь силен был ужас перед духами, что не стоило лишний раз поминать их имена. Для мятежника, который продолжал строить заговоры против императора и после собственной смерти, построили гробницу с оградой, местным властям было велено охранять ее, проявляя всю возможную почтительность.
Видимо, заговорщик успокоился лишь на непродолжительное время. В 794 г. неожиданно заболела и умерла супруга наследного принца (стоит ли лишний раз говорить, что происходила она из семьи Фудзивара!) На покойного принца посыпались новые почести, лишь бы хоть как-то умилостивить его. При императоре и наследном принце читалась «Сутра Алмазного Меча», на острове Авадзи служители богов проводили покаянные обряды у гробницы. В 799 г. принца Савара посмертно признали императором под именем Судо (в нынешнем перечне 124-х правителей он все-таки отсутствует), перезахоронили в Ямато, создав императорский мавзолей, воздвигли храм в его честь.
Этот мавзолей действительно считался усыпальницей императора. Туда даже привозили пожертвования. А когда в 806 г. заболел сам император Камму (видимо, оказанных почестей разозленному духу оказалось все равно недостаточно — или уж очень хотелось ему показать своему основному противнику, кто тут главный), пришлось издавать распоряжение о помиловании всех участников событий двадцатилетней давности. Из ссылки вернули тех, кто выжил, а мертвых «реабилитировали посмертно» (тогда же была снята посмертная опала с составителя сборника «Манъёсю»). «Сутра Алмазного Меча» читалась теперь дважды в год в провинциальных храмах, дабы умилостивить «императора Судо».
Гадатели вместо монахов?
Времена Докё миновали, и буддийское монашество теперь оказывало куда меньшее влияние на ход событий. Но свято место пусто не бывает, и теперь у трона толпились сонмы гадателей и астрологов. Впрочем, перепадало и монахом — им приходилось читать сутры, дабы не настала «ночь живых мертвецов».
Видимо, суеверием императора Камму тогдашние «экстрасенсы» попользовались на славу. Но уже в начале царствования следующего императора Хэйдзэя был выпущен указ против них (его текст приводит Дж.Б. Сэнсом): «Жрецы, гадатели и им подобные обманывают народ, произвольно толкуя добрые и дурные предзнаменования. Народ в своем невежестве принимает их предсказания на веру, и поэтому постепенно расцветают фальшивые суеверия и преуспевает вредная магия. Такие обычаи набирают силу и портят нравы. Впредь они строго запрещаются, и все изучающие эти искусства или продолжающие ими заниматься будут изгоняться».
Что ж, если считать высшую власть частью народа, тогда указ будет вполне справедлив. Видимо, на тот момент временно отпала надобность в колдунах. «Нужен был — тигром сделали, нужда прошла — в мышь превратили», — говорит на этот счет японская пословица.
Не вполне ясно, насколько соблюдался такой указ, поскольку тогда же пришлось, например, подчинить строгой системе расходы на заупокойные молитвы и ограничить пожертвования храмам. В эдикте четко прописано, сколько могут жертвовать принцы крови, сколько — придворные второго, третьего и т.д. рангов. Видимо, пышность обрядов настолько влияла на престиж, что началось совершенно нездоровое соперничество. Те, кто победнее, продавали ради этого свои земли, постепенно разоряясь.
Гадатели использовали все ту же «китайскую науку» — столь популярную в России в наши дни «Книгу перемен» («И-цзин»). Те, кто немного знаком с этой, безусловно, любопытной системой (есть мнение, что она легла в основу китайской письменности), знают, сколь туманно толкуются предсказания вроде «благоприятен брод через великую реку» и т.д. Но «Книга перемен» в Японии обогатилась и буддийской традицией, и местными (вне всякого сомнения, весьма богатыми на «нечистую силу») верованиями.
Те, кто сделал своей профессией умиротворение злых духов, нисколько не прогадали даже после указов императора Хэйдзэя. Молитвы о прекращении моровых поветрий и плохой погоды оставались весьма доходным делом. Ведь вполне понятно, что мор и прочие неприятности, обрушивающиеся на страну это воздействие злых духов. В неурожайном 818 году пришлось сокращать жалование даже императорским чиновникам. Зато жрецы получали огромный доход.
Предзнаменования и прежде внимательнейшим образом фиксировались в летописях. Но теперь белые животные стали даже влиять на внутреннюю политику. Еще в 723 г. после обнаружения белой черепахи даже девиз правления был изменен на «Дзинки» («Божественная черепаха»). Чиновник, который мог сообщить из провинции о хорошем знамении, смело рассчитывал на повышение.
Из Нары — в Нагаоку, из Нагаоки — в Хэйан
Теперь вполне понятны причины «чехарды столиц». Дело не только во вражде клана Фудзивара с соперниками, не только в излишней влиятельности центра буддийского монашества. В Нагаоке императора Камму продолжали преследовать бедствия и неудачи. Работы в Нагаоке затягивались, а мир и спокойствие в жизни императора (а значит — и государства) все никак не наступали. Вот и пришлось поискать новую резиденцию.
В 793 г. решение «согласовали» с богиней Аматэрасу и прочими богами, а затем началась стройка. Камму не мог бы, наверное, и предположить, что новая столица просуществует в этом качестве больше тысячи лет.
Да-да, в принципе, после периода Хэйан вполне можно было бы начинать главу об императоре Мэйдзи и его реформах, которые произошли уже в XIX веке! Но, конечно, это было бы опрометчиво. История тысячелетия вместила великое множество событий, императоры оставались в Хэйане, а центры реальной политики перемещались, притом — неоднократно. И периоды в истории страны подразделяются по этим реальным столицам.
Но факт остается фактом: Хэйан, что означает «мир и покой», которых так недоставало властителю (а мы знаем этот город под именем Киото), стал весьма долговременной резиденцией императоров. В 795 г. состоялся переезд. Путешествие было близким» новый город располагался в 8 километрах от Нагаоки.
Конечно, на этом строительство не завершилось, город был окончательно оформлен как столица только через десять лет. И Хэйан не настолько прославлен циклопическими религиозными постройками, как Нара. Император Камму издал закон, ставящий границы и строительству храмов, и поступлению в монахи. Религиозному энтузиазму в свое время очень помогло то, что монастырские земли не облагаются налогами. «Если так будет продолжаться, то через несколько лет не останется земли, не принадлежащей храму», — сказано в одном из распоряжений властителя.
Но все же, если из Нары пришлось бежать от слишком влиятельного монашества, в Хэйане двор ожидала встреча с ним же. Через несколько веков городские холмы были покрыты святилищами, а монахи проявляли и рвение, и энтузиазм, и даже воинственность.
Общий план вновь был выверен в соответствии с «китайской наукой». Прямоугольный город вновь оказался поделенным на квадраты-кварталы широкими улицами, узкие шли внутри самих кварталов. На севере Хэйана располагались императорский дворец, церемониальные здания и министерства. Дворцовый комплекс обнесли стеной с четырнадцатью воротами, а снаружи размещались дворца высшей знати.
Среди этих дворцов и усадеб располагался университет с небольшим храмом в честь Конфуция (Кун-цзы). Это неслучайно ведь там изучались и «китайская наука», и закон, во многом основанный на его учении.
До начала «стройки тысячелетия» в районе Хэйана уже располагалось несколько храмов, в том числе — и посвященный Сусаноо, одному из важнейших божеств синто. Часть зданий Нагаоки, поскольку расстояние оказалось небольшим, удалось разобрать, перевести и смонтировать на новом месте.
Увы, величия Нары в новой столице не было. При взгляде сверху можно подумать, что город монотонен и скучен. Правда, детали вносили приятное разнообразие: резные ворота, сады, небольшие и празднично украшенные храмы делали Хэйан интереснее. Западные кварталы города по каким-то причинам оказались малопривлекательными. Нынешний Киото находится, в основном, к востоку от центрального проспекта, который вел к императорскому дворцу.
В 1945 г. этот город вполне мог стать жертвой атомной бомбардировки, после которой ничего от прежнего Хэйана наверняка не осталось бы. Но древнюю столицу все же решили не трогать, вместо него избрали иную цель — Хиросиму.
Есть мнение, что численность населения Хэйана в начале IX в. — 500 000 человек. Вряд ли оно было так. Скорее всего, число горожан не превышало населения Нары. Но этот деревянный город был одним из крупнейших в мире.
Наиболее величественным выглядел тронный зал Дайгокудэн («Великий Зал Государства»). У него имелся даже каменный фундамент. Красное здание с 52 колоннами венчалось небесно-голубой крышей, а в самом его центре располагался трон с золотыми птицами-фениксами.
Не менее интересны зал для пиршеств Хогакудэн («Зал Щедрых Удовольствий») и Бутокудэн («Зал Воинской Славы»). Рядом с последним находились участок для стрельбы из лука и плац для конных состязаний.
В северной части ограды находились «запретные покои» для императрицы и наложниц, а рядом — помещения для придворных дам, названные «Грушевая Палата», «Сливовая Палата» эти деревья находились во внутренних двориках. Среди зданий императорской резиденции имелись не только жилые, но и церемониальные.
Естественно, церемониям уделялось главное место в распорядке дворцовой жизни. Ритуалы выполнялись строго и до самых мельчайших деталей. Заботы о жестах и соответственной одежде поглощали все время и всю энергию, и в само управление государством становилось просто некогда вникать. Ведь для того и существуют министры из клана Фудзивара.
Приходилось разрабатывать такие вещи, как оттенки цвета мантий чиновников (для кого они будут темно-пурпурными, для кого — умеренно-пурпурными или светло-пурпурными), длина мечей, способы приветствий для различных рангов.
При приветствии принца крови или главного министра министрам правой и левой руки следовало податься вперед на своих местах и поклониться, а остальные должны были салютовать, вставая, от чиновников же шестого ранга требовался поясной поклон.
Современному европейцу трудно представить себе, что подобные вещи исполнялись неукоснительно, будто бы от них что-то зависело в разоренном бесконечными общественными работами государстве. Где уж тут подумать об экономике — досадной вещи, от которой, между прочим, зависели императорские финансы. Налогообложение разваливалось, казна пустела, а мятежи не прекращались. Управлять при помощи призывов к соблюдению правил оказывалось все сложнее. «При изучении хроник того времени сильное впечатление производит провал усилий центральной власти выправить положение, ее почти патетическая вера в управление способом призывов. Этот метод, заимствованный из Китая, видимо, крепко засел в умах правящих классов Японии вопреки повторяющимся из года в год, из века в век провалам», — замечает Дж.Б. Сэнсом.
К этому добавились еще и вылазки осмелевших отрядов айнов, которые не были заняты сложными церемониями. Да и пиратство в прилегающих морях приобретало все большой размах.
А полководцы писали стихи и долго раздумывали о длине мечей для себя и подчиненных…
Военные предприятия начала периода Хэйан
Время, когда князь Силла мог сдаться, едва завидев флот Ямато у своих берегов, а архипелаг диктовал условия континентальным государствам, к этому времени оставались в летописях и легендах. Можно было лишь вздыхать о них и радоваться, что, по крайней мере, никто пока не хочет прийти на Японские острова с вооруженными отрядами (такое тоже случится, но все же не очень скоро).
Но и на архипелаге военные дела шли не слишком-то удачно. А новые земли требовались, и даже очень.
Постоянные стычки с «варварами»-эмиси (с айнами) разоряли и без того пустую казну. Мало того, что айны не давали подчинить свои земли, они, вероятно, решили еще и отыграться за прежние поражения. Так началась долгая череда набегов на юг, в провинции, уже давно находящиеся под контролем императоров.
Особенно сильно пострадала провинция Муцу. Пришлось создавать пограничные посты и готовить крупные военные экспедиции. «В настоящем государство страдает от двух вещей: строительства и войны», — заявил министр Фудзивара в 805 г. Он забыл еще о двух вещах — «китайских церемониях» и распрях.
Еще во времена императора Конина была сделана попытка хоть как-то оградить страну от набегов, но успехом она не увенчалась. Выяснилось, что до этого военные и гражданские чиновники в восточных провинциях, граничащих с землями айнов, обманывали центральное правительство. Налоги шли в их пользу, а солдаты (Боже, это звучит так, словно нет на свете ни времени, ни пространства!) были заняты на работах в их хозяйствах. Естественно, такие войска не были обучены даже обращению с оружием и не годились для военных походов.
Зато айны, у которых не было жадных до дармовщины чиновников, продолжали опустошать провинции, где ныне располагается префектура Акита. Правительство помогало крестьянам отстраиваться заново, но разве это можно назвать хоть какими-то мерами! Эти районы оказались самыми незаселенными и опасными для проживания.
Айны, если следовать японским хроникам, применяли известную с незапамятных времен партизанскую тактику «набег отход». А известно, что партизанская война, которая, к тому же, ведется местными жителями, прекрасно знающими окружающую территорию — вещь, против которой оказывается бессильна обычная военная тактика. Уже в XX веке великий гений партизанской войны Во Нгуен Зиап, будущий министр обороны объединенного Вьетнама, разработал поражающую воображение формулу. Оказывается, при условии поддержки населения один партизан может противостоять 800 (!) солдатам правительственной армии. (Конечно, если не учитывать поддержку противников партизан с воздуха, но и тогда цифры будут не менее поразительными). Иными словами, в нашем случае один воин из числа айнов стоил 800 (а если принять во внимание плохое или никакое обучение, то и больше) солдат императора. А уж поддержка близлежащих поселений айнов была им, надо думать, обеспечена.
Теперь понятно, почему война с «северными варварами» растянулась на столь долгое время, а до колонизации острова Хоккайдо оставалось тысячелетие.
Итак, айны «собирались вместе, как муравьи, но рассеивались, подобно птицам», — как утверждают документы того времени.
Дела обстояли так, что потребовалась немедленная военная реформа. Были созданы вооруженные оборонительные силы из родов глав уездов, от 500 до 1 000 воинов из провинции, прилегающей к «варварской» территории. Естественно, этого было недостаточно. Но такие солдаты, чьей профессией должна была стать война, могли послужить ядром будущей армии. Отряды добровольцев могли полностью быть заняты в охране порядка в страдающих от набегов районах, а свобода от налогов и сплоченность (солдаты набраны из одного сословия, крайне заинтересованного в порядке и спокойствии) повысили их эффективность.
На управляющих провинциями отныне полагаться было просто небезопасно. А привилегированное воинское сословие еще один шаг к созданию того, без чего мы практически не мыслим средневековую Японию. Но пока что это сословие лишь начало формироваться.
В 784 г. Отомо Якамоти, тот самый составитель «Манъёсю», получил, наконец, пост полководца, и смог начать готовить поход против «варваров». Но наступательных действий не велось, все ограничилось организацией обороны.
В 789 г. боевые действия все же начались, командовал войсками некий Косами Ки, а силы, судя по всему, были немалыми (хотя цифра в 52 000 человек, собранных у крепости Тага, выглядит невероятным преувеличением). Дело закончилось провалом. Косами неожиданно открыл для себя потрясающие истины: оказывается, весной для боевых действий слишком холодно, а летом — слишком жарко. Об этом он и писал в столицу.
Все же, выступить летом пришлось. Императорская армия оказалась разбитой. 25 убитых (что говорит о том, каковы были реальные силы), 245 раненых стрелами, 1 316 сброшенных в реку и утонувших, но свыше 1 200 солдат «добрались до берега нагими» (о чем и сообщил горе-полководец). Иными словами, дело было так: айны даже не стали убивать или брать в плен храбрых вояк императора, они разоружили их, раздели и бросили в реку — а дальше, как судьба сложится.
Конечно, и айны понесли урон — Косами взял в качестве трофеев почти сто голов убитых «варваров» (ну как тут не вспомнить охотников за головами из джунглей Калимантана).
Зато полководец преуспел в витиеватом стиле депеш, писал их на высоком китайском наречии, дабы в столице могли поразиться изящности слога. Косами пообещал, что уж теперь-то враг будет сметен подобно утренней росе, а столь радостная перспектива наполняет сердца счастьем и желанием поскорее сообщить об этом государю.
Государь Камму такого юмора не оценил. «Чему там радоваться? Из последующих посланий мы узнаем, что наши полководцы разбиты с огромными потерями. Они приводят все возможные извинения, толкуют о трудностях с транспортом, но истина в том, что они — неумелые трусы», — такой текст его эдикта приводит Дж.Б. Сэнсом.
Увы, перспективы оказались слишком туманными, и поход захлебнулся окончательно. Косами отозвали, провели расследование, признали виновным, но… Император Камму простил своего полководца в виду его прежних заслуг. (Тут возникает один вопрос — собственно, каких? Во владении льстивой кистью — или в дружбе с кланом Фудзивара?) Наконец-то выяснились не только выдающиеся истины, открытые Косами, но и то, что покорение айнов — задача серьезная и шапкозакидательского подхода не переносящая. А рыба гниет с головы, поэтому о командующем надо подумать заранее.
Весной 790 г. начали готовить новый поход. На этот раз пришлось обложить податью и внутренние провинции. Даже высшим вельможам пришлось внести свой вклад в военные усилия. В хрониках говорится о сборе продовольствия, о реквизиции 20 000 кожаных доспехов и 3 000 железных (вот это уже более реальные цифры). Сэйитай-сёгуном («полководцем, покоряющим варваров», иногда слово «сёгун» не вполне корректно переводится как «генерал») назначили в 794 г. Отомаро Отомо. Увы, и он не был профессиональным воином, зато происходил из известного едва ли не с легендарных времен рода, на котором лежала задача охраны императоров.
На сей раз вся основная деятельность была не на Отомаро Отомо (у того были чисто представительские функции), а на его заместителе Тамуромаро Саканоуэ.
И вот теперь айны смогли понять, что перед ними встал грозный противник. К сожалению, детально ход кампании не излагается, но первый год периода Хэйан ознаменовался военными успехами. В 795 г. Отомаро были возданы почести, хотя, к чести императора, тот не забыл и о заместителях «покорителя варваров».
Некоторое число айнов взяли в плен и отправили на юг, у многих из них обнаруживаются японские имена и фамилии, а вдобавок — и придворные ранги. Дж.Б. Сэнсом считает, что они могли оказаться переселенцами, добившимися власти среди «варваров». Но это — вряд ли. Скорее, в этом случае власть вознаграждало вождей айнов за их послушание, а заодно — хотело гарантий этого послушания и на будущее.
Но японские переселенцы среди айнов и в самом деле были. И войска центральной власти, несущие зависимость и налоги, они отнюдь не приветствовали. С такими, в случае их поимки, не церемонились — их высылали без всякого присвоения рангов. И было за что — такие люди, вдоволь нахлебавшиеся «общественных работ» и поборов, подстрекали айнов к сопротивлению.
История с захваченными переселенцами показательна: по ней хорошо видно, насколько ослабла центральная власть в северо-восточных провинциях, и почему впоследствии реальный центр государства переместился на восток страны.
Политика переселений успешно продолжалась (тогда, заметим, не было ООН, чтобы посчитать это актом геноцида). Возможно, некоторые из высланных были разорившимися крестьянами, бежавшими из внутренних провинций. Часть этих групп людей наверняка принадлежала к сословию полубродяг-полукрестьян, которое могло даже породниться с айнами. Не забудем, что самурайский кодекс бусидо во многом заимствовал мораль и обычаи «северных варваров».
Продолжалось и формирование войск из местных жителей. В 802 г. Тамурамаро построил крепость в Идзава в земле Муцу с гарнизоном в 4 000 человек. Усиливались и уже существующие крепости, и многие айнские вожди стали сдаваться на милость победителей. Милость была реальной, но не всегда. Так, некоторых сдавшихся айнских вождей Тамурамаро отвез в столицу, где, после споров и размышлений их все же предали казни.
В 806 г. была построена крепость Сива, и японцы продолжили продвижение вперед. Но замиренность айнских вождей зачастую оказывалась весьма условной, а экспедиции против них сталкивались с большими трудностями. А тяготы обеспечения ложились на крестьян.
И это — не говоря уже о том, что вновь назначенные чиновники в северо-восточных провинциях подчас делали все, чтобы свести победу к поражению. Конечно, совершали они это неумышленно, виной тому оказывалась их жадность. В итоге, вспыхивали бунты даже среди «замиренных варваров».
Правительство искренне хотело привлечь крестьян на новые земли, поскольку это было выгодно. Но вся выгода доставалась жадным местным чиновникам.
И вот уже следующий полководец, Ватамаро, был удостоен в 818 г. почестей за искоренение племен и логовищ «варваров», а походам не было видно конца.
Может быть, именно тогда родилась у айнов такая легенда. Будто бы поспорили прародитель айнов и прародитель японцев, кто создаст наиболее совершенную вещь. И айн выковал меч, а японец — деньги… Что ж, изображать несимпатичного человека торгашом — это, наверное, общая черта самых различных народов. Оказывается, нечто подобное было и на Дальнем Востоке.
К счастью, как мы увидим из следующей главы, определение, данное айнской легендой, относилось далеко не ко всем японцам.
Глава 17.
«Рисунки на воде»
…Всего невыносимей
Не общество, не время, не страна,
А то, что даже избежав несчастий,
Прожив всю жизнь, а не короткий миг,
Не прочитаешь ты и сотой части
Достойных твоего вниманья книг.
За событиями в «горячей точке» (а ею как раз были в то время северо-восточные провинции Японии) мы как-то совсем забыли о жизни духовной. Ведь совершенно необязательно человек, принявший монашество, должен оказаться похожим на Докё. Больше того, «император учения Будды» — это все-таки неприятное исключение.
Эта глава посвящена человеку, который по своему значению для японской культуры вполне может сравниться с Сётоку Тайси. Речь идет о монахе Кукае, жившим в переломную эпоху Нары — Нагаоки — Хэйана.
Со времен монаха Докё в хрониках буддизму уделялось гораздо меньше внимания. Но вера уже успела распространиться но стране, и с этим приходилось считаться.
Юность книжника
Кукай родился в 774 г. в достаточно влиятельной семье. Его отец происходил из Отомо, а мать была из рода, берущего начало от корейского переселенца Вани, который, как считается, познакомил японцев с понятием иероглифов. Кстати, и первым учителем Кукая стал его дядя по матери, начала литературы и китайской философии преподавал ему именно он. Вероятно, дядя оказался отличным преподавателем, поскольку сумел вызвать интерес к книге у юного воспитанника.
В то время аристократ из провинции мог либо стать чиновником невысокого ранга (при этом он вряд ли бы оказался в высших сферах, где все распределено заранее), либо уйти в монастырь. Кукай вначале испробовал первый путь, он поступил в Дайгаку (школу чиновников). Между прочим, даже аристократ из захудалого рода мог бы при некотором старании обзавестись там друзьями, которые впоследствии помогли бы ему в пути наверх. В одно время с Кукаем обучение в Дайгаку проходили юноши, носившие фамилию Фудзивара, а это в те времена было очень серьезным и полезным знакомством. Один из этих аристократов даже сделался впоследствии министром левой руки.
И, что характерно, в те времена от науки не отлынивали даже самые родовитые «недоросли», лишь позже отношение с их стороны переменилось.
А учение было столь напряженным, что нам трудно себе это вообразить. Промежуточные экзамены (мы сказали бы — контрольные) проводились раз в десять дней. А основным предметом стала китайская философия.
Все это приводит к удивлению — и как тогдашние студенты могли выдерживать такой ритм занятий? Но для этого в те годы уже существовали определенные методики. Одна из них была рекомендована Кукаю. Заучивание выдержек из китайских классических трактатов запоминались лучше, если читать определенные мантры-заклинания перед изображением бодисатвы Кокудзоку. Неизвестно, что тут помогало больше — то ли милосердный бодисатва, то ли определенный ритм заклинаний (они назывались «сингон»), который и в самом деле настраивал мозг на определенный ритм. Но, должно быть, помощь в зазубривании оказалась реальной, иначе потом Кукай вряд ли стал проповедовать и развивать китайское учение Сингон в Японии.
Студенческие годы Кукая были коротки, курс обучения он так и не прошел до конца. И вряд ли причиной тому стала неспособность к образованию. Видимо, ему стало неприятно как раз то, ради чего стремился пробиться наверх монах Докё, ради чего худородный аристократ шел в Дайгаку, где учились Фудзивара, которым в будущем предстояло обрести великую влиятельность. Кукаю оказалась неприятна власть, к тому же, он уже ощутил свое призвание.
Вот как сам он писал об этом: «Тогда я изо всех сил возненавидел славу и пышность двора и торжища и жить возжелал в чащобах и горах, покрытых дымкой. Когда я видел легкие одежды и откормленных лошадей, я тут же с грустью сознавал, что век их скоротечней вспышки молнии. Когда я видел калеку или нищего, я не уставал потрясаться неотвратимости воздаяния. Мои глаза видели, и я обрел решимость. Кто может остановить ветер?»
Надо сказать, что все же некоторые полезные знакомства из Дайгаку ему впоследствии пригодятся.
Жизнь аскета
В те времена в Японии оказалось много монахов и отшельников, не имевших официального духовного сана. Они не прошли церемонию посвящения, предписанную двором, не давали обеты на «правильном» кайдане. Приютом для таких людей стали горы — мир злых и добрых духов из народных поверий, которые передались буддизму. (И как тут не вспомнить в очередной раз чудесную повесть-фэнтези Далии Трускиновской «Монах и кошка», где буддийский священнослужитель запросто подружился с горным оборотнем тэнгу).
Ну, а если серьезно, культ гор существовал и в синто, и в буддизме махаяны. А Кукай приобщился именно к жизни бродячего монаха, исповедовавшего буддизм, неоскверненный распущенностью и роскошеством «придворных» священнослужителей.
Эти горные бродячие отшельники («ямабуси» — «спящие в горах») представляли собой полный контраст с религиозными деятелями вроде Докё. Они намеревались постигнуть истину и совершенствовать тело и дух, ведя суровую жизнь, молясь и медитируя. Иногда они объединялись в группы, очень напоминавшие ту самую первую сангху, основанную Буддой Гаутамой.
Кукай тоже вступил в подобный «монастырь». Он назывался «Дзинэнти Сю» — «Природная Мудрость».
Бродячие аскеты стали серьезными конкурентами официального буддизма. К тому же, они действительно старались вести буддийский образ жизни, что казалось очень неприятным для тех, кто уже давно за роскошью и богатством не видел собственного предназначения. Но попытки пресечь деятельность таких «монастырей» оканчивались ничем. Горы надежно укрывали праведников, а их образ жизни был куда понятнее простым крестьянам, чем чтение сутр на неведомом языке.
Родичи не одобрили устремлений юноши. Помнится, и Будде Гаутаме пришлось в свое время тайно покинуть дворец. Но над Гаутамой, по крайней мере, не нависали конфуцианские добродетели и принцип «сяо» — исполнения сыновнего долга. Кукай ответил на эти притязания так: «Суть живого бывает разной. Есть птицы — они летают, а есть рыбы — они плавают. Для святого есть три Учения: Будды, Лао-цзы, Конфуция. Хотя их глубина различна, это учения святых. Если выберешь одно из них, почему это должно противоречить исполнению сыновнего долга?» Это строки из первого его произведения, «Сангосики», написанного в 24 года.
Между прочим, встав на путь монашества, Кукай, как выяснилось, сделал правильный выбор, а вот его скептически настроенные родственники ошиблись. Служебная карьера все равно оказалась бы для него закрытой: его родич Якамоти Отомо был посмертно заподозрен в измене. А значит, и Кукая сочли бы как минимум «неблагонадежным».
Хождение за море
В 804 г. император Камму направил в Китай посольство во главе с Кадономаро Фудзиварой. Малоизвестный монах Кукай место на одном из посольских судов. Каким образом? Вероятно, тут-то и сыграли роль полезные знакомства из мирской жизни.
К тому же, отправиться за море желали очень немногие. Большинству чиновников дипломатическая работа казалась чем-то худшим, чем ссылка. А в середине IX в. заместитель посла Такамура Оно даже получил наказание (был отправлен в ссылку) за нежелание ехать и симуляцию болезни.
Все основания к тому имелись — поездка и впрямь представлялась опасной, а корабли — скорлупками. Один из кораблей в 804 г. погиб, а еще один был вынужден вернуться. Никакие молебны, дабы умилостивить богов моря, не помогли.
Но для Кукая возможность увидеть нечто новое перевешивала все опасности.
На другом судне в Китай отправился монах Сайте, еще один человек, с именем которого связано развитие буддизма в период Хэйан. Сайте был к тому времени уже известным, как придворный священник, его проповедь слушал сам император, а посвящение он прошел в 19 лет (Кукаю тоже пришлось, в конце концов, принять его, но лишь за год до путешествия). Более того, Сайте стал основателем храма Энрякудзи и школы Тэндай, изучавшей знаменитую «Лотосовую Сутру», где говорится о возможности для всех живых существ достигнуть просветления.
Зато Кукай знал разговорный китайский, а Сайте — нет (хотя его род восходил к китайцам).
Море разделило двух выдающихся деятелей эпохи, их суда прибыли в различные порты Китая.
В VIII в. Чанъань, столица империи Тан, знала многие верования. Там были традиционные для Китая буддисты, даосы и конфуцианцы. Но можно было встретить и христианина (несторианского толка), и мусульманина. Вероятно, любознательность японского монаха была вполне удовлетворена. Но одна из встреч оказалась судьбоносной.
Седьмой патриарх школы Сингон — Хуэй-го, если верить легенде, впервые увидев Кукая, сказал: «Я всегда знал, что ты должен прийти. Я долго ждал. Какое счастье — сегодня я увидел тебя. Не было у меня ученика, чтобы передать Учение. Тебе я расскажу все». Конечно, вряд ли, как повествует о том японская легенда, патриарх выразил желание в будущем перерождении сделаться учеником Кукая. Но понимание было достигнуто.
Вскоре Кукай прошел высшее посвящение, став восьмым патриархом школы Сингон. При церемонии бросают цветок в изображение будд и бодисатв. Тот из них, в кого попал цветок, станет покровителем адепта. И покровителем Кукая стал Махавайрочана — тот самый космический Будда, чье имя по-японски звучит Русяна, и чьим проявлением был даже Гаутама. Высшая цель совершенствующегося по системе Сингон — слияние с Буддой в ходе медитаций, которым в этом направлении буддизма придается крайне важное значение.
Кукай хотел провести в Китае много лет, полностью овладевая всеми деталями учения. Но Хуэй-го торопил его с отъездом, ибо желал как можно быстрее приступить к проповеди учения школы Сингон в Японии. За два с половиной года японский монах успел многое: он изучил священный язык санскрит, совершенствовался не только в духовных науках, но и в мирских каллиграфии и стихосложении. Кроме книг он привез в Японию мандарины и чай (а без чайной церемонии нам теперь трудно представить японские традиции).
Он стал тем, кем мы считаем средневековых исламских ученых — энциклопедистом, для которых важны любые проявления цивилизации.
Когда Кукай вернулся на родину, Сайте уже начал проповедь учения школы Тэндай, а его покровитель император Камму скончался. Новые императоры Хэйдзэй и Сага не слишком стремились покровительствовать буддизму. Кукай подал отчет о поездке императору Хэйдзэю, но дозволение на пребывание в столице получил лишь через три года, от нового государя (предыдущий успел отречься от престола).
Убеждая владык в необходимости проповеди учения Сингон, Кукай утверждал: «Это учение так же полезно стране, как стены — городу и плодородная почва — людям». Идея Сингон была принята впоследствии большинством школ буддизма в Японии: просветления можно достигнуть не в ходе совершенствования в длительной цепочке перерождений, но еще при жизни. Еще одно необычное требование Сингон — это изучение санскрита. Ведь в основном в Японию буддизм проникал опосредованно, через Китай и Корею. До конца IX в., насколько это известно, японцы не делали попыток предпринять путешествие на родину Будды Гаутамы.
Здесь видно не просто желание познакомиться с оригинальными буддийскими текстами. Ведь основа Сингон — это мантры, а их смысл очень сложно перевести с санскрита на китайский. При транслитерации возникают неизбежные искажения, и духовная мощь мантр, их сакральность теряется. Поэтому книги на санскрите Кукай считал едва ли не самым важным из того, что было привезено. Впрочем, главным оставалось для него правильное звучание, а не смысл текста.
Кукай считается (хотя есть мнение, что это произошло раньше) создателем слоговой азбуки (канны). Согласно легенде, все 47 ее знаков представлены в одном его стихотворении (на самом деле, оно написано позднее), которое начинается так:
Цветы источают аромат, но опадают.
Что постоянно в нашем мире?
Еще одно важное понятие для Кукая — это искусство. Учение Сингон столь сложно и многообразно, что выразить его только словом нельзя. Но его можно передать при помощи живописи.
Ученый-энциклопедист
В 809 г. Кукай вернулся в Хэйан и по воле государя поселился в храме Такаосандзи. Он смог произвести впечатление на императора, и Сага стал его покровителем. Правление оказалось достаточно мирным, даже на северо-востоке в тот момент стало спокойнее, двор стал центром искусств, а сам властитель считался одним из трех лучших каллиграфов своего времени (в их число входил и Кукай). Кстати, император не стеснялся учиться каллиграфии у своего подопечного, вел с ним переписку.
Монах, конечно же, подчеркивал, что проповедь школы Сингон приносит благодать государству, избавляет правителя от мятежей, а подданных — от бедствий.
В 810 г. Кукай сделался настоятелем храма Тодайдзи. К этому времени относится и его переписка с Сайте, притом последний обращается к нему, как ученик к учителю. Было похоже, что оба учения в Японии сольются воедино, но этого не случилось. Вместо этого наступил разлад.
Один из учеников, присланных Сайте к Кукаю, не захотел возвращаться к прежнему учителю, а сам Кукай отказал в пользовании своей библиотекой. Может быть, дело в том, что Сайте все же не пожелал провести три года в ученичестве у Кукая, а возможно, виной всему — личные амбиции. Считается, что характер Сайте был весьма тяжелым, а верными ему оставались самые терпеливые и безынициативные ученики.
Видимо, жизнь настоятеля крупного и богатого храма оказалась не слишком привлекательной для Кукая. В 816 г. он попросил разрешения создать монастырь в горах. И когда государь милостиво позволил ему это, на горе Коя появилось несколько простых хижин. Кукай сравнивал горы над плато, где строилась обитель, с лепестками лотоса — символа вселенского Будды.
Влияние Кукая росло. В 823 г. Сага отдал ему храм Тодзи в Хэйане, официальный религиозный центр государства. Новый государь Дзюнна тоже оказывал покровительство монаху. Он одобрил программу занятий для учеников, а в рескрипте императора официально объявлено о школе Сингон, о том, что она может набрать до 50 учеников, а представителям иных учений запрещено посещать храм Тодзи.
Конечно, Кукай, выдающийся человек той эпохи, не мог обойти такую вещь, как восхождение по карьерной лестнице. Но это не предательство юношеских идеалов. Он использовал свое продвижение ради развития образования в стране. Школы для аристократов в ту пору уже имелись. Но заслуга горного монаха в том, что он впервые в истории Японии создал школу для простых людей, куда могли принимать учеников вне зависимости от их рода и сословия. Она называлась «Школой премногих искусств и разной премудрости» («Сюкэй сюти ин»). Специально для учеников он составил словарь иероглифов — наиболее древний из дошедших до нынешней эпохи. Заложил он и основы литературной систематизации.
Кукай проявил себя даже в строительстве. В 821 г. он отремонтировал водохранилище в провинции Сануки. Губернатор провинции говорил о монахе так: «Когда он идет, предаваясь размышлениям в горах, птицы вьют гнезда на его теле и звери становятся ручными… Когда он останавливается, толпа учеников окружает его; когда он пускается в путь, многие следуют за ним».
Недаром монаху Кукаю народная молва приписывает премногие чудеса. Широта его взглядов нехарактерна для того времени. И народная школа ненадолго пережила кончину своего основателя. Чем была его жизнь? Всего лишь кругами на воде? Или этот человек стал предтечей той Японии, которую так хорошо знаем мы, страны с невероятным для Азии уровнем образования и науки?
В юности Кукай говорил, что предел невероятного — рисовать на воде. А легенда изображает его пишущим стихи на поверхности реки. Достиг ли монах пределов невозможного?
…Всего невыносимей
Не общество, не время, не страна,
А то, что даже избежав несчастий,
Прожив всю жизнь, а не короткий миг,
Не прочитаешь ты и сотой части
Достойных твоего вниманья книг.
За событиями в «горячей точке» (а ею как раз были в то время северо-восточные провинции Японии) мы как-то совсем забыли о жизни духовной. Ведь совершенно необязательно человек, принявший монашество, должен оказаться похожим на Докё. Больше того, «император учения Будды» — это все-таки неприятное исключение.
Эта глава посвящена человеку, который по своему значению для японской культуры вполне может сравниться с Сётоку Тайси. Речь идет о монахе Кукае, жившим в переломную эпоху Нары — Нагаоки — Хэйана.
Со времен монаха Докё в хрониках буддизму уделялось гораздо меньше внимания. Но вера уже успела распространиться но стране, и с этим приходилось считаться.
Юность книжника
Кукай родился в 774 г. в достаточно влиятельной семье. Его отец происходил из Отомо, а мать была из рода, берущего начало от корейского переселенца Вани, который, как считается, познакомил японцев с понятием иероглифов. Кстати, и первым учителем Кукая стал его дядя по матери, начала литературы и китайской философии преподавал ему именно он. Вероятно, дядя оказался отличным преподавателем, поскольку сумел вызвать интерес к книге у юного воспитанника.
В то время аристократ из провинции мог либо стать чиновником невысокого ранга (при этом он вряд ли бы оказался в высших сферах, где все распределено заранее), либо уйти в монастырь. Кукай вначале испробовал первый путь, он поступил в Дайгаку (школу чиновников). Между прочим, даже аристократ из захудалого рода мог бы при некотором старании обзавестись там друзьями, которые впоследствии помогли бы ему в пути наверх. В одно время с Кукаем обучение в Дайгаку проходили юноши, носившие фамилию Фудзивара, а это в те времена было очень серьезным и полезным знакомством. Один из этих аристократов даже сделался впоследствии министром левой руки.
И, что характерно, в те времена от науки не отлынивали даже самые родовитые «недоросли», лишь позже отношение с их стороны переменилось.
А учение было столь напряженным, что нам трудно себе это вообразить. Промежуточные экзамены (мы сказали бы — контрольные) проводились раз в десять дней. А основным предметом стала китайская философия.
Все это приводит к удивлению — и как тогдашние студенты могли выдерживать такой ритм занятий? Но для этого в те годы уже существовали определенные методики. Одна из них была рекомендована Кукаю. Заучивание выдержек из китайских классических трактатов запоминались лучше, если читать определенные мантры-заклинания перед изображением бодисатвы Кокудзоку. Неизвестно, что тут помогало больше — то ли милосердный бодисатва, то ли определенный ритм заклинаний (они назывались «сингон»), который и в самом деле настраивал мозг на определенный ритм. Но, должно быть, помощь в зазубривании оказалась реальной, иначе потом Кукай вряд ли стал проповедовать и развивать китайское учение Сингон в Японии.
Студенческие годы Кукая были коротки, курс обучения он так и не прошел до конца. И вряд ли причиной тому стала неспособность к образованию. Видимо, ему стало неприятно как раз то, ради чего стремился пробиться наверх монах Докё, ради чего худородный аристократ шел в Дайгаку, где учились Фудзивара, которым в будущем предстояло обрести великую влиятельность. Кукаю оказалась неприятна власть, к тому же, он уже ощутил свое призвание.
Вот как сам он писал об этом: «Тогда я изо всех сил возненавидел славу и пышность двора и торжища и жить возжелал в чащобах и горах, покрытых дымкой. Когда я видел легкие одежды и откормленных лошадей, я тут же с грустью сознавал, что век их скоротечней вспышки молнии. Когда я видел калеку или нищего, я не уставал потрясаться неотвратимости воздаяния. Мои глаза видели, и я обрел решимость. Кто может остановить ветер?»
Надо сказать, что все же некоторые полезные знакомства из Дайгаку ему впоследствии пригодятся.
Жизнь аскета
В те времена в Японии оказалось много монахов и отшельников, не имевших официального духовного сана. Они не прошли церемонию посвящения, предписанную двором, не давали обеты на «правильном» кайдане. Приютом для таких людей стали горы — мир злых и добрых духов из народных поверий, которые передались буддизму. (И как тут не вспомнить в очередной раз чудесную повесть-фэнтези Далии Трускиновской «Монах и кошка», где буддийский священнослужитель запросто подружился с горным оборотнем тэнгу).
Ну, а если серьезно, культ гор существовал и в синто, и в буддизме махаяны. А Кукай приобщился именно к жизни бродячего монаха, исповедовавшего буддизм, неоскверненный распущенностью и роскошеством «придворных» священнослужителей.
Эти горные бродячие отшельники («ямабуси» — «спящие в горах») представляли собой полный контраст с религиозными деятелями вроде Докё. Они намеревались постигнуть истину и совершенствовать тело и дух, ведя суровую жизнь, молясь и медитируя. Иногда они объединялись в группы, очень напоминавшие ту самую первую сангху, основанную Буддой Гаутамой.
Кукай тоже вступил в подобный «монастырь». Он назывался «Дзинэнти Сю» — «Природная Мудрость».
Бродячие аскеты стали серьезными конкурентами официального буддизма. К тому же, они действительно старались вести буддийский образ жизни, что казалось очень неприятным для тех, кто уже давно за роскошью и богатством не видел собственного предназначения. Но попытки пресечь деятельность таких «монастырей» оканчивались ничем. Горы надежно укрывали праведников, а их образ жизни был куда понятнее простым крестьянам, чем чтение сутр на неведомом языке.
Родичи не одобрили устремлений юноши. Помнится, и Будде Гаутаме пришлось в свое время тайно покинуть дворец. Но над Гаутамой, по крайней мере, не нависали конфуцианские добродетели и принцип «сяо» — исполнения сыновнего долга. Кукай ответил на эти притязания так: «Суть живого бывает разной. Есть птицы — они летают, а есть рыбы — они плавают. Для святого есть три Учения: Будды, Лао-цзы, Конфуция. Хотя их глубина различна, это учения святых. Если выберешь одно из них, почему это должно противоречить исполнению сыновнего долга?» Это строки из первого его произведения, «Сангосики», написанного в 24 года.
Между прочим, встав на путь монашества, Кукай, как выяснилось, сделал правильный выбор, а вот его скептически настроенные родственники ошиблись. Служебная карьера все равно оказалась бы для него закрытой: его родич Якамоти Отомо был посмертно заподозрен в измене. А значит, и Кукая сочли бы как минимум «неблагонадежным».
Хождение за море
В 804 г. император Камму направил в Китай посольство во главе с Кадономаро Фудзиварой. Малоизвестный монах Кукай место на одном из посольских судов. Каким образом? Вероятно, тут-то и сыграли роль полезные знакомства из мирской жизни.
К тому же, отправиться за море желали очень немногие. Большинству чиновников дипломатическая работа казалась чем-то худшим, чем ссылка. А в середине IX в. заместитель посла Такамура Оно даже получил наказание (был отправлен в ссылку) за нежелание ехать и симуляцию болезни.
Все основания к тому имелись — поездка и впрямь представлялась опасной, а корабли — скорлупками. Один из кораблей в 804 г. погиб, а еще один был вынужден вернуться. Никакие молебны, дабы умилостивить богов моря, не помогли.
Но для Кукая возможность увидеть нечто новое перевешивала все опасности.
На другом судне в Китай отправился монах Сайте, еще один человек, с именем которого связано развитие буддизма в период Хэйан. Сайте был к тому времени уже известным, как придворный священник, его проповедь слушал сам император, а посвящение он прошел в 19 лет (Кукаю тоже пришлось, в конце концов, принять его, но лишь за год до путешествия). Более того, Сайте стал основателем храма Энрякудзи и школы Тэндай, изучавшей знаменитую «Лотосовую Сутру», где говорится о возможности для всех живых существ достигнуть просветления.
Зато Кукай знал разговорный китайский, а Сайте — нет (хотя его род восходил к китайцам).
Море разделило двух выдающихся деятелей эпохи, их суда прибыли в различные порты Китая.
В VIII в. Чанъань, столица империи Тан, знала многие верования. Там были традиционные для Китая буддисты, даосы и конфуцианцы. Но можно было встретить и христианина (несторианского толка), и мусульманина. Вероятно, любознательность японского монаха была вполне удовлетворена. Но одна из встреч оказалась судьбоносной.
Седьмой патриарх школы Сингон — Хуэй-го, если верить легенде, впервые увидев Кукая, сказал: «Я всегда знал, что ты должен прийти. Я долго ждал. Какое счастье — сегодня я увидел тебя. Не было у меня ученика, чтобы передать Учение. Тебе я расскажу все». Конечно, вряд ли, как повествует о том японская легенда, патриарх выразил желание в будущем перерождении сделаться учеником Кукая. Но понимание было достигнуто.
Вскоре Кукай прошел высшее посвящение, став восьмым патриархом школы Сингон. При церемонии бросают цветок в изображение будд и бодисатв. Тот из них, в кого попал цветок, станет покровителем адепта. И покровителем Кукая стал Махавайрочана — тот самый космический Будда, чье имя по-японски звучит Русяна, и чьим проявлением был даже Гаутама. Высшая цель совершенствующегося по системе Сингон — слияние с Буддой в ходе медитаций, которым в этом направлении буддизма придается крайне важное значение.
Кукай хотел провести в Китае много лет, полностью овладевая всеми деталями учения. Но Хуэй-го торопил его с отъездом, ибо желал как можно быстрее приступить к проповеди учения школы Сингон в Японии. За два с половиной года японский монах успел многое: он изучил священный язык санскрит, совершенствовался не только в духовных науках, но и в мирских каллиграфии и стихосложении. Кроме книг он привез в Японию мандарины и чай (а без чайной церемонии нам теперь трудно представить японские традиции).
Он стал тем, кем мы считаем средневековых исламских ученых — энциклопедистом, для которых важны любые проявления цивилизации.
Когда Кукай вернулся на родину, Сайте уже начал проповедь учения школы Тэндай, а его покровитель император Камму скончался. Новые императоры Хэйдзэй и Сага не слишком стремились покровительствовать буддизму. Кукай подал отчет о поездке императору Хэйдзэю, но дозволение на пребывание в столице получил лишь через три года, от нового государя (предыдущий успел отречься от престола).
Убеждая владык в необходимости проповеди учения Сингон, Кукай утверждал: «Это учение так же полезно стране, как стены — городу и плодородная почва — людям». Идея Сингон была принята впоследствии большинством школ буддизма в Японии: просветления можно достигнуть не в ходе совершенствования в длительной цепочке перерождений, но еще при жизни. Еще одно необычное требование Сингон — это изучение санскрита. Ведь в основном в Японию буддизм проникал опосредованно, через Китай и Корею. До конца IX в., насколько это известно, японцы не делали попыток предпринять путешествие на родину Будды Гаутамы.
Здесь видно не просто желание познакомиться с оригинальными буддийскими текстами. Ведь основа Сингон — это мантры, а их смысл очень сложно перевести с санскрита на китайский. При транслитерации возникают неизбежные искажения, и духовная мощь мантр, их сакральность теряется. Поэтому книги на санскрите Кукай считал едва ли не самым важным из того, что было привезено. Впрочем, главным оставалось для него правильное звучание, а не смысл текста.
Кукай считается (хотя есть мнение, что это произошло раньше) создателем слоговой азбуки (канны). Согласно легенде, все 47 ее знаков представлены в одном его стихотворении (на самом деле, оно написано позднее), которое начинается так:
Цветы источают аромат, но опадают.
Что постоянно в нашем мире?
Еще одно важное понятие для Кукая — это искусство. Учение Сингон столь сложно и многообразно, что выразить его только словом нельзя. Но его можно передать при помощи живописи.
Ученый-энциклопедист
В 809 г. Кукай вернулся в Хэйан и по воле государя поселился в храме Такаосандзи. Он смог произвести впечатление на императора, и Сага стал его покровителем. Правление оказалось достаточно мирным, даже на северо-востоке в тот момент стало спокойнее, двор стал центром искусств, а сам властитель считался одним из трех лучших каллиграфов своего времени (в их число входил и Кукай). Кстати, император не стеснялся учиться каллиграфии у своего подопечного, вел с ним переписку.
Монах, конечно же, подчеркивал, что проповедь школы Сингон приносит благодать государству, избавляет правителя от мятежей, а подданных — от бедствий.
В 810 г. Кукай сделался настоятелем храма Тодайдзи. К этому времени относится и его переписка с Сайте, притом последний обращается к нему, как ученик к учителю. Было похоже, что оба учения в Японии сольются воедино, но этого не случилось. Вместо этого наступил разлад.
Один из учеников, присланных Сайте к Кукаю, не захотел возвращаться к прежнему учителю, а сам Кукай отказал в пользовании своей библиотекой. Может быть, дело в том, что Сайте все же не пожелал провести три года в ученичестве у Кукая, а возможно, виной всему — личные амбиции. Считается, что характер Сайте был весьма тяжелым, а верными ему оставались самые терпеливые и безынициативные ученики.
Видимо, жизнь настоятеля крупного и богатого храма оказалась не слишком привлекательной для Кукая. В 816 г. он попросил разрешения создать монастырь в горах. И когда государь милостиво позволил ему это, на горе Коя появилось несколько простых хижин. Кукай сравнивал горы над плато, где строилась обитель, с лепестками лотоса — символа вселенского Будды.
Влияние Кукая росло. В 823 г. Сага отдал ему храм Тодзи в Хэйане, официальный религиозный центр государства. Новый государь Дзюнна тоже оказывал покровительство монаху. Он одобрил программу занятий для учеников, а в рескрипте императора официально объявлено о школе Сингон, о том, что она может набрать до 50 учеников, а представителям иных учений запрещено посещать храм Тодзи.
Конечно, Кукай, выдающийся человек той эпохи, не мог обойти такую вещь, как восхождение по карьерной лестнице. Но это не предательство юношеских идеалов. Он использовал свое продвижение ради развития образования в стране. Школы для аристократов в ту пору уже имелись. Но заслуга горного монаха в том, что он впервые в истории Японии создал школу для простых людей, куда могли принимать учеников вне зависимости от их рода и сословия. Она называлась «Школой премногих искусств и разной премудрости» («Сюкэй сюти ин»). Специально для учеников он составил словарь иероглифов — наиболее древний из дошедших до нынешней эпохи. Заложил он и основы литературной систематизации.
Кукай проявил себя даже в строительстве. В 821 г. он отремонтировал водохранилище в провинции Сануки. Губернатор провинции говорил о монахе так: «Когда он идет, предаваясь размышлениям в горах, птицы вьют гнезда на его теле и звери становятся ручными… Когда он останавливается, толпа учеников окружает его; когда он пускается в путь, многие следуют за ним».
Недаром монаху Кукаю народная молва приписывает премногие чудеса. Широта его взглядов нехарактерна для того времени. И народная школа ненадолго пережила кончину своего основателя. Чем была его жизнь? Всего лишь кругами на воде? Или этот человек стал предтечей той Японии, которую так хорошо знаем мы, страны с невероятным для Азии уровнем образования и науки?
В юности Кукай говорил, что предел невероятного — рисовать на воде. А легенда изображает его пишущим стихи на поверхности реки. Достиг ли монах пределов невозможного?
Глава 18.
Развитие событий в IX — начале Х вв.
Император играет на скрипке,
Государство уходит из рук…
Стало уже вполне понятным: хроники (кстати, их продолжение, «Секу нихонги» было завершено практически на границе периодов Нара и Хэйан) уделяли больше места незначительным деталям, а не реальной политике. Императоры часто повелевали проводить стихотворные турниры среди сановников — много чаще, чем обсуждали с ними же меры против набегов «северных варваров». А то и вовсе увлекались знамениями, надеясь, видимо, что красные воробьи на крыше дворца помогут разрешить задачи управления, и «брод через великую реку» станет, наконец, благоприятным.
Что ж, отрицательный результат — тоже результат. По крайней мере, у нас в руках подтверждение того, к чему свелась императорская власть. Теперь страной управляли наиболее видные сановники (есть куда более современное выражение для них — олигархи). А виднейшими из видных по-прежнему были министры из рода Фудзивара.
Конечно, можно неприязненно ухмыльнуться, увидев такие записи в хрониках. Но стоит вспомнить, что Хэйан (Киото) стал центром изысканности и элегантности, равного которому в Японии пока что не было. В конце концов, «северных варваров», конечно же, разгромили — пускай и гораздо позже. С экономическими задачами клан Фудзивара худо-бедно (для себя, конечно, совсем не худо и весьма безбедно) справлялся. А вот стихи и особый японский вкус к красоте остался нам, живущим в далекую от IX века эпоху. И речь не только о японцах, но и обо всех цивилизованных людях. Так что еще неизвестно, кто больше старался для будущего — реальные полководцы или те, кого назначали на высшие (даже военные) должности из-за отличного владения каллиграфией и высоким слогом.
Увы, как было сказано в иной стране и совершенно по другому поводу, «страшно далеки они от народа». Круг хэйанских аристократов, создавший свой собственный «фольклор», оказался полностью чужд простым жителям Японии.
Сложные взаимодействия кланов
Кстати, а почему высшие аристократы, ведущие свой род от Каматари Накатоми, прославленного при устранении клана Сога, получили новую фамилию?
Легенды гласят, что это связано как раз со свержением Сога. Четырем ветвям рода Каматари присвоена новая фамилия в память о поле глициний («фудзи-хара»), где, согласно преданию, составлялся заговор против временщиков. Новое название клана даровано императором Тэндзи.
Впрочем, Фудзивара распоряжались высшей властью не менее беззастенчиво, чем их предшественники.
В IX в. практика отречений императоров от престола стала вполне обычным явлением. Последовательно «ушли в отставку» государи Хэйдзэй, Сага, Дзюнна. Но это вовсе не означает, что владыки были готовы заменить радости светской жизни двора на аскетизм монашеской общины. Как мы уже говорили, «радости жизни» властителен отравлялись многочисленными предписаниями придворного этикета. А судьба отрекшегося императора вовсе не напоминала жизнь аскета-подвижника. Скорее, наоборот — в тихом монастыре можно было, наконец, спокойно вздохнуть и заняться тем, к чему лежит душа. Например, искусством стихосложения, каллиграфией и живописью. А в этих благородных искусствах императоры подчас опережали своих подданных. Заметим, что среди императоров периода Хэйан мы встречаем ученых-энциклопедистов, не уступающих самым известным деятелям своей эпохи. Некоторые из них преуспели в светских науках, иные — в религиозной деятельности. Может быть, их таланты связывались и со сферой управления и политикой, но здесь проявить себя им почти не удавалось. И почти никто из тогдашних правителей не проявлял жестокости, история сохранила уважительную память о них.
Затворничество — тоже совершенно необязательная вещь. Если душа лежит все же не к ученым занятиям, а к политике, можно продолжать общаться с миром и стать наставником для преемника в делах государственных. Но это — для особо одаренных силой воли. Обыкновенный человек, тем более, если он увлечен искусством и наукой, уйдя из мира дворцовых интриг, предпочитал до конца жизни держаться подальше от власти.
В 858 г. Ёсифуса Фудзивара добился восхождения на трон императора Сэйва — ребенка восьми лет от роду (своего внука, между прочим). А пост регента (чему прецедентов до той поры не бывало) оставил за собой. По достижении совершеннолетия такие регенты занимали должность канцлера, полностью контролируя монарха.
Понятно, что регенты из клана Фудзивара поощряли практику отречений императоров после недолгих периодов правления, пока достаточно молодой властитель не набрался опыта и сил. При этом того, кто проявлял строптивость, могли и не вполне добровольно «уйти». Бывшие владыки чаще всего проявляли осмотрительность и благоразумие. Был, правда, в IX веке случай, когда отрекшийся правитель Уда вмешался в дела клана Фудзивара. Но о нем мы расскажем чуть позже.
Настоящими политиками той поры были отнюдь не императоры, а регенты, происходившие из клана Фудзивара. Как правило, они оказывались весьма способными людьми, хотя им не и не всегда сопутствовала удача. Например, Токихира Фудзивара успел сделать многое в области законодательства. Он намеревался прекратить уменьшить коррупцию, сдержать ослабление центральной власти. Его работа уже позднее, в X в., была оформлена в законодательном кодексе «Энги-кякусики» («Установления годов Энги»).
Но централизованная система оказалась обреченной.
Известно, что Фудзивара, несмотря на огромную власть, сосредоточенную в их руках, предпочитали все же обходиться без физических расправ над своими противниками (конечно, не во всех случаях, но все же ссылки стали более цивилизованной практикой). Они остались у трона даже в тот момент, когда реальная власть оказалась у управителей провинций.
Впрочем, с политическими противниками все оказалось весьма сложно. Их порождали не только иные аристократические роды, но и сам клан Фудзивара, уже теряющий монолитность. Некий Сумитомо Фудзивара бросил вызов регенту Тадахире, фактически поднял мятеж на западе в середине X века, после чего все же был убит.
В делах военных наступил некоторый прогресс. Уже к 812 г. относится сообщение о полном покорении айнов. Вряд ли его следует считать свидетельством полного их замирения, «полицейские спецоперации» приходилось проводить вновь и вновь. Но факт остается фактом: на северо-западных рубежах стало намного спокойнее.
На востоке и на западе крупные землевладельцы все более обособлялись от центра, стремясь к независимости. Среди них были и аристократы из рода Фудзивара, и даже родственники императоров. Пока что нужно запомнить одного из них — младшего сына императора Камму, наместника в провинции Хитати на востоке. Очень скоро его род умножился, некоторые из императорских потомков осели там же, на востоке. Они хорошо позаботились и об увеличении собственных владений, и об их защите — далеко не только от набегов «варваров». Подготовка к событиям, буквально взорвавшим японское общество и ставшим основой для бесчисленных легенд, начиналась за века, хотя о том, что произойдет, вряд ли кто-то догадывался. Ах да, одно маленькое уточнение: род младшего сына императора выделился в фактически независимый, он носил наименование Тайра.
А чуть позже, в середине IX века, возник еще один клан, восходящий к императорской фамилии. На сей раз он связан с императором Сэйва. С ним произошла примерно та же история: расширение, получение крупных владений в провинции и обособление под новой фамилией. Это клан Минамото.
Политика периода Хэйан — это сложное взаимодействие кланов высшей аристократии. Порой она очень запутанна и неясна: какая-то ветвь клана могла отделиться, взять иное наименование и даже стать враждебной родичам, перейдя на сторону их противников. Например от разветвившегося клана Минамото происходят Токугава, Нитта, Асикага и Сатакэ, от Тайра — Миура и Ходзё, от Фудзивара — Уцуномия и Кикути. Между прочим, большинство этих фамилий — первоначальные названия соответствующих местностей, где располагались родовые поместья.
Если в России фамилия, связанная с определенной сельской местностью, чаще указывает на происхождение из среды крестьян, живших там, то в Японии они — принадлежность аристократии (а крестьяне и вовсе обходились без фамилий).
Режим Фудзивара — милосердная жесткость
Все же ни один из возвысившихся домов, связанных с императорской семьей, не решился поставить вопрос о смене центральной власти. Мятежи порой происходили, но они ограничивались в самом большем случае группой из нескольких провинций. В конце концов, такие выступления подавлялись. Но даже и в этом чувствовалась некоторая вялость и нерешительность.
Например, в середине X в. некий Масакадо Тайра стал фактическим единовластным хозяином восьми провинций на востоке страны. Мало того, он провозгласил себя императором. Правительство довольно быстро справилось с мятежом, стоило только осознать, что он представляет нешуточную опасность.
Силы Масакадо Тайра первоначально состояли всего лишь из 1 000 воинов, тем не менее, ему удалось продержаться некоторое время. Он даже объявил себя императором, ссылаясь на происхождение от Камму.
Вожди кланов помельче использовали гораздо менее крупные силы, пытаясь добиться успеха в борьбе с соседями. Соответственно, императорские наместники использовали свои ресурсы: поддерживали равновесие и старались не допускать слишком сильного возвышения одних над другими. Делать это было легче, если они сами происходили из данной провинции и имели собственные вооруженные силы, созданные из вассалов.
И все же город Хэйан оправдывал свое наименование — «город мира и спокойствия». Эпоха доминирования гражданской жизни в Японии резко отличается от того, что мы увидим потом. И покидать столицу, переезжая еще куда-то, теперь казалось просто ни к чему. Масакадо Тайра оттого и запомнился, что его мятеж слегка покоробил гладь спокойного течения жизни японской аристократии. Милитаризм оказывается просто несовместим с тогдашним миропониманием.
Фудзивара имели возможность серьезно повлиять на раздачу придворных рангов и должностей, а в соперничающих кланах находилось немало желающих их получить (разумеется, выполнив ряд поставленных условий).
Приходилось использовать и не вполне законные методы: например, ради поддержания баланса интересов освобождать некоторых вождей от налогов или закрывать глаза, когда такое освобождение происходило «по факту».
Сложнейшая политика сдерживаний и противовесов успешно использовалась кланом Фудзивара до начала XI в. И режим по прежним и по будущим меркам можно назвать вполне милосердным. Чаще всего для расправ использовали не казни и не тюрьму: врага просто-напросто отправляли в ссылку, а еще лучше — назначали на службу куда-нибудь в глухую провинцию. И с глаз долой, и на события в столице повлиять не сможет, а если разобраться — ничего непоправимого не сотворили.
«…Руководители клана Фудзивара противились кровопролитию в любом его виде. Они не верили в возможность разрешения проблем с помощью жестокости. Они достигали своих целен продуманностью планов и посредством убеждений, и здесь они были и предусмотрительны, и сдержанны, ибо стоило им хоть раз применить силу в качестве аргумента, и их собственное главенство было бы разбито в прах. Они почитали гражданские добродетели и склонялись перед ученостью до тех пор, пока ученые не начинали стремиться к политическим успехам», — считал Дж.Б. Сэнсом.
Но во всем этом имелась и другая, мистическая сторона. Во-первых, клан Фудзивара происходит от синтоистских жрецов, они давно уже приняли буддизм и буддийские добродетели. А милосердие и нежелание убивать — из их числа. Но тут сказывалось и влияние синтоизма: неупокоенный дух («онрё») может стать причиной очень крупных неприятностей. В тогдашней Японии просто не смогли бы понять слона, которые приписывают Сталину: «Нет человека, нет проблемы». Как раз с этого для японцев проблемы и могут начаться. Вспомним хотя бы историю правления государя Камму.
Так что без большой надобности лучше было не рисковать. Следующая глава покажет, что даже враг, которого не стали казнить, после смерти имеет все возможности сделаться источником больших неприятностей. Что уж тут говорить о духе казненного или замученного противника! От него будет не отвязаться даже далеким потомкам.
Истории о злых и мстительных духах дожили до наших дней. Конечно, сейчас они воспринимаются гораздо спокойнее. Но именно эти истории легли в основу почти всех японских фильмов ужаса, популярных в последние годы. Теперь потусторонние силы используют мобильные телефоны и современную технику — вспомним хотя бы нашумевший кинофильм «Звонок» или «Поезд-призрак». Но сердцевина подобного сюжета была известна еще в период Хэйан.
Чтобы создавать такие фильмы, почти лишенные обычных спецэффектов, нужны поколения тех, кто жил с леденящим ужасом в душе, кто верил во вмешательство неупокоенных духов в дела живых, в злобную силу, бьющую без разбора. Примечательно, что американский вариант «Звонка», лишенный особого мрачного колорита, выглядит вполне обыкновенным «ужастиком».
Император играет на скрипке,
Государство уходит из рук…
Стало уже вполне понятным: хроники (кстати, их продолжение, «Секу нихонги» было завершено практически на границе периодов Нара и Хэйан) уделяли больше места незначительным деталям, а не реальной политике. Императоры часто повелевали проводить стихотворные турниры среди сановников — много чаще, чем обсуждали с ними же меры против набегов «северных варваров». А то и вовсе увлекались знамениями, надеясь, видимо, что красные воробьи на крыше дворца помогут разрешить задачи управления, и «брод через великую реку» станет, наконец, благоприятным.
Что ж, отрицательный результат — тоже результат. По крайней мере, у нас в руках подтверждение того, к чему свелась императорская власть. Теперь страной управляли наиболее видные сановники (есть куда более современное выражение для них — олигархи). А виднейшими из видных по-прежнему были министры из рода Фудзивара.
Конечно, можно неприязненно ухмыльнуться, увидев такие записи в хрониках. Но стоит вспомнить, что Хэйан (Киото) стал центром изысканности и элегантности, равного которому в Японии пока что не было. В конце концов, «северных варваров», конечно же, разгромили — пускай и гораздо позже. С экономическими задачами клан Фудзивара худо-бедно (для себя, конечно, совсем не худо и весьма безбедно) справлялся. А вот стихи и особый японский вкус к красоте остался нам, живущим в далекую от IX века эпоху. И речь не только о японцах, но и обо всех цивилизованных людях. Так что еще неизвестно, кто больше старался для будущего — реальные полководцы или те, кого назначали на высшие (даже военные) должности из-за отличного владения каллиграфией и высоким слогом.
Увы, как было сказано в иной стране и совершенно по другому поводу, «страшно далеки они от народа». Круг хэйанских аристократов, создавший свой собственный «фольклор», оказался полностью чужд простым жителям Японии.
Сложные взаимодействия кланов
Кстати, а почему высшие аристократы, ведущие свой род от Каматари Накатоми, прославленного при устранении клана Сога, получили новую фамилию?
Легенды гласят, что это связано как раз со свержением Сога. Четырем ветвям рода Каматари присвоена новая фамилия в память о поле глициний («фудзи-хара»), где, согласно преданию, составлялся заговор против временщиков. Новое название клана даровано императором Тэндзи.
Впрочем, Фудзивара распоряжались высшей властью не менее беззастенчиво, чем их предшественники.
В IX в. практика отречений императоров от престола стала вполне обычным явлением. Последовательно «ушли в отставку» государи Хэйдзэй, Сага, Дзюнна. Но это вовсе не означает, что владыки были готовы заменить радости светской жизни двора на аскетизм монашеской общины. Как мы уже говорили, «радости жизни» властителен отравлялись многочисленными предписаниями придворного этикета. А судьба отрекшегося императора вовсе не напоминала жизнь аскета-подвижника. Скорее, наоборот — в тихом монастыре можно было, наконец, спокойно вздохнуть и заняться тем, к чему лежит душа. Например, искусством стихосложения, каллиграфией и живописью. А в этих благородных искусствах императоры подчас опережали своих подданных. Заметим, что среди императоров периода Хэйан мы встречаем ученых-энциклопедистов, не уступающих самым известным деятелям своей эпохи. Некоторые из них преуспели в светских науках, иные — в религиозной деятельности. Может быть, их таланты связывались и со сферой управления и политикой, но здесь проявить себя им почти не удавалось. И почти никто из тогдашних правителей не проявлял жестокости, история сохранила уважительную память о них.
Затворничество — тоже совершенно необязательная вещь. Если душа лежит все же не к ученым занятиям, а к политике, можно продолжать общаться с миром и стать наставником для преемника в делах государственных. Но это — для особо одаренных силой воли. Обыкновенный человек, тем более, если он увлечен искусством и наукой, уйдя из мира дворцовых интриг, предпочитал до конца жизни держаться подальше от власти.
В 858 г. Ёсифуса Фудзивара добился восхождения на трон императора Сэйва — ребенка восьми лет от роду (своего внука, между прочим). А пост регента (чему прецедентов до той поры не бывало) оставил за собой. По достижении совершеннолетия такие регенты занимали должность канцлера, полностью контролируя монарха.
Понятно, что регенты из клана Фудзивара поощряли практику отречений императоров после недолгих периодов правления, пока достаточно молодой властитель не набрался опыта и сил. При этом того, кто проявлял строптивость, могли и не вполне добровольно «уйти». Бывшие владыки чаще всего проявляли осмотрительность и благоразумие. Был, правда, в IX веке случай, когда отрекшийся правитель Уда вмешался в дела клана Фудзивара. Но о нем мы расскажем чуть позже.
Настоящими политиками той поры были отнюдь не императоры, а регенты, происходившие из клана Фудзивара. Как правило, они оказывались весьма способными людьми, хотя им не и не всегда сопутствовала удача. Например, Токихира Фудзивара успел сделать многое в области законодательства. Он намеревался прекратить уменьшить коррупцию, сдержать ослабление центральной власти. Его работа уже позднее, в X в., была оформлена в законодательном кодексе «Энги-кякусики» («Установления годов Энги»).
Но централизованная система оказалась обреченной.
Известно, что Фудзивара, несмотря на огромную власть, сосредоточенную в их руках, предпочитали все же обходиться без физических расправ над своими противниками (конечно, не во всех случаях, но все же ссылки стали более цивилизованной практикой). Они остались у трона даже в тот момент, когда реальная власть оказалась у управителей провинций.
Впрочем, с политическими противниками все оказалось весьма сложно. Их порождали не только иные аристократические роды, но и сам клан Фудзивара, уже теряющий монолитность. Некий Сумитомо Фудзивара бросил вызов регенту Тадахире, фактически поднял мятеж на западе в середине X века, после чего все же был убит.
В делах военных наступил некоторый прогресс. Уже к 812 г. относится сообщение о полном покорении айнов. Вряд ли его следует считать свидетельством полного их замирения, «полицейские спецоперации» приходилось проводить вновь и вновь. Но факт остается фактом: на северо-западных рубежах стало намного спокойнее.
На востоке и на западе крупные землевладельцы все более обособлялись от центра, стремясь к независимости. Среди них были и аристократы из рода Фудзивара, и даже родственники императоров. Пока что нужно запомнить одного из них — младшего сына императора Камму, наместника в провинции Хитати на востоке. Очень скоро его род умножился, некоторые из императорских потомков осели там же, на востоке. Они хорошо позаботились и об увеличении собственных владений, и об их защите — далеко не только от набегов «варваров». Подготовка к событиям, буквально взорвавшим японское общество и ставшим основой для бесчисленных легенд, начиналась за века, хотя о том, что произойдет, вряд ли кто-то догадывался. Ах да, одно маленькое уточнение: род младшего сына императора выделился в фактически независимый, он носил наименование Тайра.
А чуть позже, в середине IX века, возник еще один клан, восходящий к императорской фамилии. На сей раз он связан с императором Сэйва. С ним произошла примерно та же история: расширение, получение крупных владений в провинции и обособление под новой фамилией. Это клан Минамото.
Политика периода Хэйан — это сложное взаимодействие кланов высшей аристократии. Порой она очень запутанна и неясна: какая-то ветвь клана могла отделиться, взять иное наименование и даже стать враждебной родичам, перейдя на сторону их противников. Например от разветвившегося клана Минамото происходят Токугава, Нитта, Асикага и Сатакэ, от Тайра — Миура и Ходзё, от Фудзивара — Уцуномия и Кикути. Между прочим, большинство этих фамилий — первоначальные названия соответствующих местностей, где располагались родовые поместья.
Если в России фамилия, связанная с определенной сельской местностью, чаще указывает на происхождение из среды крестьян, живших там, то в Японии они — принадлежность аристократии (а крестьяне и вовсе обходились без фамилий).
Режим Фудзивара — милосердная жесткость
Все же ни один из возвысившихся домов, связанных с императорской семьей, не решился поставить вопрос о смене центральной власти. Мятежи порой происходили, но они ограничивались в самом большем случае группой из нескольких провинций. В конце концов, такие выступления подавлялись. Но даже и в этом чувствовалась некоторая вялость и нерешительность.
Например, в середине X в. некий Масакадо Тайра стал фактическим единовластным хозяином восьми провинций на востоке страны. Мало того, он провозгласил себя императором. Правительство довольно быстро справилось с мятежом, стоило только осознать, что он представляет нешуточную опасность.
Силы Масакадо Тайра первоначально состояли всего лишь из 1 000 воинов, тем не менее, ему удалось продержаться некоторое время. Он даже объявил себя императором, ссылаясь на происхождение от Камму.
Вожди кланов помельче использовали гораздо менее крупные силы, пытаясь добиться успеха в борьбе с соседями. Соответственно, императорские наместники использовали свои ресурсы: поддерживали равновесие и старались не допускать слишком сильного возвышения одних над другими. Делать это было легче, если они сами происходили из данной провинции и имели собственные вооруженные силы, созданные из вассалов.
И все же город Хэйан оправдывал свое наименование — «город мира и спокойствия». Эпоха доминирования гражданской жизни в Японии резко отличается от того, что мы увидим потом. И покидать столицу, переезжая еще куда-то, теперь казалось просто ни к чему. Масакадо Тайра оттого и запомнился, что его мятеж слегка покоробил гладь спокойного течения жизни японской аристократии. Милитаризм оказывается просто несовместим с тогдашним миропониманием.
Фудзивара имели возможность серьезно повлиять на раздачу придворных рангов и должностей, а в соперничающих кланах находилось немало желающих их получить (разумеется, выполнив ряд поставленных условий).
Приходилось использовать и не вполне законные методы: например, ради поддержания баланса интересов освобождать некоторых вождей от налогов или закрывать глаза, когда такое освобождение происходило «по факту».
Сложнейшая политика сдерживаний и противовесов успешно использовалась кланом Фудзивара до начала XI в. И режим по прежним и по будущим меркам можно назвать вполне милосердным. Чаще всего для расправ использовали не казни и не тюрьму: врага просто-напросто отправляли в ссылку, а еще лучше — назначали на службу куда-нибудь в глухую провинцию. И с глаз долой, и на события в столице повлиять не сможет, а если разобраться — ничего непоправимого не сотворили.
«…Руководители клана Фудзивара противились кровопролитию в любом его виде. Они не верили в возможность разрешения проблем с помощью жестокости. Они достигали своих целен продуманностью планов и посредством убеждений, и здесь они были и предусмотрительны, и сдержанны, ибо стоило им хоть раз применить силу в качестве аргумента, и их собственное главенство было бы разбито в прах. Они почитали гражданские добродетели и склонялись перед ученостью до тех пор, пока ученые не начинали стремиться к политическим успехам», — считал Дж.Б. Сэнсом.
Но во всем этом имелась и другая, мистическая сторона. Во-первых, клан Фудзивара происходит от синтоистских жрецов, они давно уже приняли буддизм и буддийские добродетели. А милосердие и нежелание убивать — из их числа. Но тут сказывалось и влияние синтоизма: неупокоенный дух («онрё») может стать причиной очень крупных неприятностей. В тогдашней Японии просто не смогли бы понять слона, которые приписывают Сталину: «Нет человека, нет проблемы». Как раз с этого для японцев проблемы и могут начаться. Вспомним хотя бы историю правления государя Камму.
Так что без большой надобности лучше было не рисковать. Следующая глава покажет, что даже враг, которого не стали казнить, после смерти имеет все возможности сделаться источником больших неприятностей. Что уж тут говорить о духе казненного или замученного противника! От него будет не отвязаться даже далеким потомкам.
Истории о злых и мстительных духах дожили до наших дней. Конечно, сейчас они воспринимаются гораздо спокойнее. Но именно эти истории легли в основу почти всех японских фильмов ужаса, популярных в последние годы. Теперь потусторонние силы используют мобильные телефоны и современную технику — вспомним хотя бы нашумевший кинофильм «Звонок» или «Поезд-призрак». Но сердцевина подобного сюжета была известна еще в период Хэйан.
Чтобы создавать такие фильмы, почти лишенные обычных спецэффектов, нужны поколения тех, кто жил с леденящим ужасом в душе, кто верил во вмешательство неупокоенных духов в дела живых, в злобную силу, бьющую без разбора. Примечательно, что американский вариант «Звонка», лишенный особого мрачного колорита, выглядит вполне обыкновенным «ужастиком».
Глава 19.
Произвести в боги (посмертно)
Редуайн благостным жестом показал на вырезанный из дерева развернутый свиток, помещенный над воротами храма. На свитке сияли золотом резные слова: «Я жертва цепи несчастных случайностей, как и все мы».
Как правило, мы считаем, что побежденный японский герой должен непременно покончить с собой. При этом способ ухода из жизни окажется крайне мучительным. В крайней случае он в тяжелой агонии безвременно скончается от болезни, как это было с Ямато-Такэру.
Так оно обычно и случалось. Но наш нынешний рассказ — о человеке, потерпевшем поражение, умершим в пятьдесят восемь лет (это мы говорим «рано ушел из жизни», по меркам средневековья он скончался в достаточно почтенном возрасте).
Мало того, после смерти его провозгласили богом, хотя он и не был императором.
Относительно IX века можно сказать, что он стал временем господства клана Фудзивара, но о засилье речи пока не шло. И на высоких постах оказывались люди из соперничающих кланов. При этом император, даже если он и сам связан родством с семейством Фудзивара, мог попытаться ослабить контроль над собой, опираясь на таких сановников.
«Властолюбивый» император
Так и случилось в конце века, когда на престоле оказался император Уда, весьма молодой и энергичный, которому вовсе не хотелось становиться ширмой для политики Фудзивара. К тому же, его мать происходила из иного рода.
Император Уда желал не только царствовать, но и управлять, вернувшись к прежним временам. Правда, при такой политике Фудзивара все равно могли бы рассчитывать на высокие должности, но их политическую монополию император намеревался отменить.
Такого вызова всесильному клану не бросали уже давно. И пришлось начать борьбу — правда, не военными средствами. Противники прощались с должностями, но не с головами.
У императора имелось в распоряжении лишь одно действенное средство — привлечь к управлению аристократов, не связанных с кланом Фудзивара. У него уже имелся советник Хироми из клана Татибана, — не менее образованный, к тому же честный. Правда, официальных постов у Хироми не имелось, да и канцлер Мотоцунэ Фудзивара не стал дожидаться момента назначения. В то время существовала традиция (нечто подобное соблюдается и сейчас во многих странах после президентских выборов) ухода в отставку высших министров при восхождении на престол нового императора. После этого они вновь назначаются правителем. Это формальность, сохраняющая видимость, что страной действительно управляет монарх. Или — не совсем формальность… Мотоцунэ Фудзивара представил императору Уда прошение об отставке. И монарх принял прошение, назначив бывшего канцлера на должность «ако». Не вполне понятно, что это, звание или придворный ранг. Перевод означает «исправляющий [человеческое] зло», и этим словом в древнем Китае обозначался главный министр. Но для Японии термин оказался туманным.
Мотоцунэ Фудзивара выяснил, что двусмысленный указ присоветован монарху Хироми Татибаной. И началось то, что на языке нашей эпохи называется «правительственным кризисом». Фудзивара заявил, что «ако» — именно ранг, причем низкий и оскорбительный для него. Он потребовал немедленно решить вопрос о назначении, в противном же случае пригрозил, что не сможет больше пребывать на государственной службе.
Начались долгие диспуты, напоминающие дискуссии средневековых европейских монахов о количестве ангелов, помещающихся на острие иглы.
Для императора без малого годичная дискуссия окончилась поражением: канцлер отказывался от службы, а без Фудзивары энергичный, но малоопытный император обходиться пока что не мог.
Хироми Татибана не был наказан, но оставаться более при императоре он не мог: его образование оказалось под сомнением. Пришлось ему удалиться от дел, и вскоре Хироми умер.
А Мотоцунэ Фудзивара окончательно и не без триумфа закрепился на своей должности. Правда, радоваться оставалось недолго: не прошло и года с момента смерти его соперника, как и сам он отправился в странствия по кругу перерождений. А его сын оказался слишком молод, и пост канцлера остался не занятым.
Через некоторое время император Уда начал вести независимую политику, провозгласив наследником сына, чья мать не принадлежала к клану Фудзивара. Затем он дал звания тайных советников людям, которые не считались кандидатами на выдвижение. Одним из них стал поэт и ученый Митидзанэ Сугавара.
Интеллигент при власти
Сугавара — это название местности. А до периода Нара этот клан звался Хадзи, что означает «глиняных дел мастера» или же «гончары». Но не совсем простые гончары. В свое время император Суйнин прекратил жестокий обычай, при котором заживо хоронили рабов вместе с человеком из знатного рода. Он нашел выход из положения — глиняные фигурки-ханива. Но кому-то надо было поручить делать их. Вот и приказал владыка роду Хадзи взяться за труды. Считается, что при Суйнине предок Митидзанэ Сугавары заложил основы борьбы сумо.
Буддизм ввел обряд кремации, ханива стали не нужны, и род Хадзи, когда-то влиятельный, был отодвинут на десятый план. Но буддизм принес книжную премудрость, и наиболее деятельные из Хадзи решили проявить себя на этом поприще. А новая фамилия уже ни к чему не обязывала. И, надо сказать, они не прогадали, хотя редко кто дослуживался до слишком высоких чинов. Без «китайской науки» аристократы себя уже не мыслили, и знания открывали путь наверх.
Но Митидзанэ Сугавара вряд ли рассчитывал на большую придворную карьеру, если бы не случай и не император Уда. Во-первых, этот молодой человек был весьма грамотен, во-вторых, именно он поддерживал проигравших в полемике о термине «ако». Вероятно, поддерживал не из желания угодить императору, а лишь защищая научную истину. Понятно, что клан Фудзивара не забыл этого правдоискательства.
Судя по всему, это был добрый, порядочный и слегка застенчивый человек, совершенно искренний во всем, что касалось науки. Видимо, это сближало его с императором, который, несмотря на все желание добиться реальной власти, тоже мало походил на сумоиста от политики.
Научные достижения Митидзанэ под покровительством монарха оказались немалыми. Он помогал императору в составлении «Истинных записей о трех императорских правлениях», систематизировал исторические труды, завершил работу над новой антологией поэзии «Синсэн Манъёсю».
Вряд ли в детстве он был чудо-ребенком, как о том говорят легенды, но первые стихи Митидзанэ были написаны им в десять или одиннадцать лет. История сохранила этот экспромт, написанный по просьбе отца:
Блеск снега,
Чистота луны,
Сиянье звезд
Слились в цветенье сливы.
О золото
Чудесной ночи
И аромат цветов,
Устилающих сад.
Несомненный высокий талант в нем присутствовал. До того как стать советником императора, он получил высшее для ученого звание «советника по словесности» и преподавал в столичной школе для будущих чиновников (Дайгаку), а затем был управителем провинции на острове Сикоку — до того, как его призвал к себе монарх. И до спора об «ако».
«Решение подобных схоластически-литературных вопросов было для Митидзанэ занятием более подходящим, нежели дела практические. Находясь в должности управителя, он мог в стихах сожалеть о бедственном положении крестьян, но на деле не предпринимал ничего серьезного для облегчения их участи. Объезжая в начале правления свои владения, Митидзанэ обратил внимание на лотосовый пруд, растения в котором в течение длительного времени не давали цветов, но в последние годы зацвели вновь. Тысячу корней из этого пруда Митидзанэ повелел пересадить в двадцать восемь буддийских храмов в качестве подношения Будде, дабы обеспечить благополучие провинции. Однако через два года случилась великая сушь, и Митидзанэ в одном из своих китаеязычных стихотворений был вынужден признать, что жара ниспослана в качестве возмездия за его неумелое управление», — отмечает в своей работе А.Н. Мещеряков. Увы, интеллигент и реальная власть совместимы очень плохо (а Митидзанэ вполне можно назвать именно так). И лучше бы ему и дальше продолжать ученые занятия, но тогда в политике остались бы одни лишь знатоки интриг Фудзивары. И это — еще далеко не самый худший вариант. Заметим: пока наш интеллигент оплакивал в стихах горькую крестьянскую судьбу, в соседней провинции практик Ясунори Фудзивара сумел провести реформы, улучшившие жизнь людей.
Теперь же продвижение сорокапятилетнего Митидзанэ при дворе продолжалось. Его дочь стала одной из наложниц императора, а сам он — наставником наследника престола.
Несостоявшаяся поездка в Китай
В 894 г. Митидзанэ был назначен главой посольства, направляющегося в Китай. Основная цель поездки — приобретение недостающих буддийских и конфуцианских текстов. Вероятно, государь Уда считал, что человек, знающий в таком объеме китайскую словесность, окажется самым подходящим для миссии. Задача была почетной. Но есть и другое мнение: устранение соперника оказалось бы выгодным для клана Фудзивара. Добавим сюда немалый риск: корейское пиратство в прилегающих морях достигло расцвета.
В любом случае, сам Митидзанэ плыть в Китай не хотел. И сумел, приложив все усилия, убедить монарха, что Китай входит в полосу политической нестабильности, и следует вначале дождаться или укрепления династии Тан, или возникновения нового правления. Да и отношения с континентом понемногу шли на убыль. Япония сумела получить «китайскую науку», теперь настало время, когда она должна сделаться частью обычной японской жизни. Нужно было «переварить» все заимствования, а это легче сделать без внешних контактов.
Но есть, возможно, еще одна причина. Это не «домоседство», не страх перед пиратами и не желание находиться в тепле и при власти. Такие доводы вряд ли остановили бы человека вроде Митидзанэ. Но у него, вполне вероятно, мог возникнуть гораздо больший страх. Страх из-за незнания… китайского языка.
Казалось бы, это невероятно. Но здесь ничего удивительного нет. Он изучал китайский по книгам, в начертании иероглифов мог бы соперничать с любым коллегой с континента, но побеседовать с тем же коллегой не сумел бы. Живого китайского произношения, скорее всего, Митидзанэ не смог бы добиться. И выдающемуся китаеведу пришлось бы пользоваться услугами переводчика, что весьма позорно. (Не такого ли конфуза хотели и в клане Фудзивара, если кто-то из них нашептал императору решение о главе миссии?)
Как ни странно, решение Митидзанэ оказалось предопределением. Контакты с китайским правительством Япония возобновила очень нескоро, до нового посольства пройдут века. А за это время страна непрерывно развивала все, что удалось получить, от поэзии и до политических наук.
Срыв посольства не сказался на карьере, теперь Митидзанэ мог посещать закрытые заседания императорских советников.
И он вполне искренне стал давать советы, излагать взгляды на положение дел, видимо, не особенно смущаясь и не оглядываясь на всесильный клан. А такое при дворе не прощается. Для Фудзивара и его вельможных сторонников это казалось едва ли не личным оскорблением. И стало ясно: придется разработать «спецоперацию» по выживанию дерзкого ученого с вершин власти.
Токихира Фудзивара мог получить поддержку даже тех сановников, которые не слишком симпатизировали его клану. Взлет человека, чей род не обладал высшими рангами, был неприятен и для них.
Время для мести
Фудзивара точно представляли себе — их противник опирается лишь на благосклонность императора, а это — дело поправимое. И если император тверд в своих убеждениях и верен дружбе, нашептывания эффекта не принесут. Вот смена императора — совсем иное дело. Надо лишь подождать.
Государь Уда, который тоже ценил поэзию и каллиграфию, решил, наконец, отречься в пользу тринадцатилетнего наследника Ацукими, который стал императором Дайго. Случилось это в 897 г. Митидзанэ уговаривал правителя повременить с этим, а то и вовсе отказаться от отречения, но у него ничего не получилось — император только отсрочил свой уход.
Уда писал наследнику: «Митидзанэ — великий ученый. Премного искусен он и в делах государственных. Он исправил многие мои упущения… В день, когда я назначил тебя своим преемником, я держал совет только с ним. Свидетелей при нас не было… И тебе этот человек будет верным подданным, и не должно тебе забывать его заслуги».
Любопытно, что главным положительным качеством экс-император считал лояльность, а не способности к реальному управлению.
Митидзанэ успел поднести составленную им антологию стихов новому императору. Но придворную «снецоперацию» против него было уже не остановить. Отношения между ним и Токихира Фудзиварой стали слишком напряженными, хотя прежний государь добился для него должности министра правой руки, а Токнхнра Фудзивара, новый лидер клана, получил пост министра левой руки. Создается впечатление, что императорам — отцу и сыну — пришлось лавировать между соперничающими группировками. Но в том-то и горе, что Митидзанэ, судя по всему, не принадлежал ни к каким группировкам.
И его положение начало быстро ухудшаться. Еще один влиятельный противник, глава союзного в то время семейству Фудзивара клана Минамото, стал главным советником. Митидзанэ был со всех сторон окружен неприятелями.
В 900 г. он получил письмо от еще одного ученого, Киёцура Миёси, который сообщал, что с точки зрения астрологии следующий год окажется столь опасен, что лучше всего подать в отставку как можно скорее. Сложно сказать, водила ли кистью автора зависть, или тот и в самом деле хотел спасти коллегу от какой-то угрозы. В любом случае, он оказался прав: в начале следующего года над министром правой руки разразилась гроза.
Считается, что в это время император и бывший государь Уда намеревались добиться слияния постов левого и правого министров с передачей новой должности Митидзанэ. А значит, клану Фудзивара пришлось бы срочно спасать положение. Но, быть может, слухи о «кадровой реформе» намеренно распускались противниками ученого-царедворца.
Наиболее достоверной считается такая версия: Токихира Фудзивара сообщил юному императору, что Митидзанэ с согласия его отца вознамерился совершить переворот, заменив мальчика на престоле своим внуком принцем Токиё. Поэтому надо удалить правого министра из столицы, и чем быстрее, тем лучше. Главный довод звучал невероятно для пас, но вполне обоснованно — для люден средневековья. Незадолго до того произошло солнечное затмение, а это — символ будущих событий. Луна отождествлялась с дочерью Митидзанэ, младшей женой бывшего императора, а солнце — с матерью императора Дайго. В легендарной версии подробностей больше, там присутствует «черная магия»: якобы Токихира Фудзивара закопал в землю предметы для гадания, а потом предъявил эти «улики» государю в доказательство того, что Мнтидзанэ хотел сжить юношу (своего ученика!) со свету.
И молодой император, почти подросток, воспитывавшийся в среде, наполненной суевериями, поверил! Вряд ли более опытный человек прислушался бы к навету. Ведь Мнтидзанэ был наставником императора, а заговор такого рода совершенно не соответствовал его характеру.
Но случилось то, что случилось: Мнтидзанэ был направлен на остров Кюсю в должности главного губернатора. Фактически это означало ссылку (пусть и почетную).
«На всякий случай» клан Фудзивара принял меры предосторожности, повелев особо тщательно охранять дворец и монарха. От кого, неужели от немолодого ученого? Конечно, нет, но император должен был убедиться: заговор реален, и лишь усилия левого министра спасли государство от большой беды.
А еще нужно было, чтобы Уда узнал обо всем как можно позже.
Были сосланы и дети Мнтидзанэ, и его ученики. А его друг и покровитель узнал о том, когда все свершилось. Он немедленно решил навестить сына-императора, но стража не пустила бывшего государя, ворота оказались затворены. Конечно, как только выяснился сей возмутительнейший факт, Суганэ Фудзивару, руководившего дворцовой стражей, наказали, понизив в должности (чтобы восстановить на посту уже через три недели).
Последнее стихотворение, сложенное Мнтидзанэ в столице, таково:
Ветерок подует с востока
И донесет
Благоухание сливы.
Пусть далеко хозяин дома,
Но цветы дождутся весны.
Не дождались… Через два года он умер на острове Кюсю. Ему даже не довелось попрощаться с другом, а на письма бывшему императору ответа не приходило. Видимо, Уда их и не получал.
Расстояние оказалось немалым, дом, в котором поселили губернатора, обветшал. В последние годы жизни Мнтидзанэ мучили болезни, обострившиеся после опалы, умер его младший сын, отправившийся вместе с отцом в безрадостное путешествие. Он почти не покидал резиденции, предаваясь молитвам и скорби. Должность была такова, что действий от губернатора почти не требовалось. Да их и не ждали…
Говорят, лишь изредка он взбирался на холм неподалеку от своего жилища, смотрел в сторону покинутой столицы и молил Будду и богов о благоденствии императора Дайго — любимого ученика, предавшего (а как иначе это назвать) своего учителя. (Но повторюсь: речь идет о подростке, которого Митидзанэ выучил мастерски владеть кистью и соблюдать этикет, но ни он, ни Уда не смогли, видимо, воспитать в нем самостоятельность мышления).
Митидзанэ писал:
Когда опускается ночь,
По полям и горам
Стелется дым.
Как горек он
От горьких слез моих.
Жизнь сосланного ученого и поэта окончилась в 903 году. Но, как мы увидим, «окончилась» — несколько неточное слово.
Нет человека, но есть проблемы
Вот тут клану для клана Фудзивара, казалось бы, и наступило время жить да радоваться, наслаждаясь плодами победы. Они и радовались — недолгое время.
Контроль над правительством и юным императором находился теперь в цепких руках Токихира Фудзивары. И он замыслил реформы, чтобы сохранить за государством право собственности на землю и исправить упущения провинциальных управителей. Но очень скоро реформы (они называются реформами Энги — по девизу правления), которым местные хозяева и без того противились, захлебнулись. Все по тому же принципу: «Нет человека, нет проблемы». Тем человеком был сам Токихира Фудзивара, умерший в 909 г. (ему было всего лишь тридцать восемь лет). А за год до того скончался начальник дворцовой охраны, не давший Мнтидзанэ повидаться с экс-императором перед отъездом в ссылку.
Но и это еще не все. Хикаро Минамото, еще один ненавистник министра-ученого, погиб на охоте. Двое внуков Токихира сыновей императора Дайго (Фудзивара не прекращали своей политики женитьб) умерли один за другим.
История знает подобные примеры. Пройдут века, и последний великий магистр тамплиеров Жак де Молэ призовет на высший суд отправившего его па костер кровавого французского короля Филиппа Красивого. Этот «вызов в суд», которому не способен противиться ни один властитель, состоялся чуть меньше чем через год, после чего государство Филиппа погрязло в раздорах. Де Молэ и его проклятие будут вспоминать даже в тот момент, когда в конце XVIII века на гильотину отправился абсолютно непричастный к сокрушению ордена тамплиеров Людовик XVI.
И случай проклятия де Молэ, как оказывается, не уникален. Но Япония — не Европа, там хорошо знали, как обращаться с разгневанными духами.
С одной стороны, можно сказать так: очень хорошо, если никто из читающих эту книгу никогда в жизни не столкнется с предсмертным проклятием. По крайней мере, считается, что действует оно жестоко и поражает не хуже самурайского меча. Да и вообще от комплекса явлений под названием «магия» непосвященным лучше держаться подальше.
С другой стороны, вообразим на минутку, что Митидзанэ послушался доброго совета и спокойно вышел в отставку. (Представляя клан Фудзивара, можно почти точно сказать: цель оказалась достигнутой, и его не стали бы преследовать). Все люди смертны, все подвержены болезням. Реформатор Токихира Фудзивара умер слишком рано? Что ж, такое случается, а в Средние века ранними смертями никого нельзя было сильно удивить. Скончался еще кто-то из Фудзивара? Да ведь мор уже задевал эту семью. И принцы крови умирали в самом юном возрасте и прежде.
Но если Митидзанэ не пострадал бы, никому и в голову не пришло бы увязать цепочку несчастных случайностей с местью гневного духа.
Добавим к этому и еще одно обстоятельство. Есть легенда, что незадолго до смерти дух ученого явился к своему противнику. Токихира Фудзивара, достав меч, дал гневную словесную отповедь «нарушителю спокойствия». И дух удалился восвояси… Не мог ли он быть весьма материальным, сей гневный призрак? Стоило бы задаться вопросом: а кому все это было выгодно? Кто получил посты в результате смертей, кому хотелось ослабления клана Фудзивара и срыва реформ? Может быть, эти люди отлично знали, откуда появляются привидения?..
Так или иначе, император Данго принял решение о посмертном назначении Митидзанэ Сугавары министром правой руки и возведении его во второй ранг. Запись дела Митидзанэ торжественно сожгли.
Но и эти полумеры не помогли. Молния ударила в императорский дворец, гнев несправедливо обиженного не утих. Разрядом убило одного из советников (разумеется, из клана Фудзивара). Император и двор оказались парализованными ужасом. Государь Дайго заболел и вскоре отрекся от престола.
Когда Митидзанэ возвели в первый ранг и назначили первым министром, то, судя но всему, это спасло ситуацию.
Еще через некоторое время к северу от Киото возвели храм синто, где хранились труды ученого. А затем и вовсе присвоили титул божества («тэндзина»). Кстати, очередной император сделал это, следуя совету осмотрительного регента из клана Фудзивара. Митидзанэ стал покровителем каллиграфии и того, что мы сейчас называем гуманитарными науками. Но он одновременно и бог грома — недаром же его орудием стала гроза.
Новое божество стало популярным у японцев. Возможно, уже тогда сказалась их страсть к обучению? Во всяком случае, храмов ему посвящено множество.
Чем все это было — столкновением гения и злодейства?
Вряд ли. Увы, история распорядилась так, что Токихира Фудзивара выглядит в глазах людей следующих поколений абсолютно бесталанным, мстительным и завистливым мерзавцем. Митидзанэ, напротив — образец служения стране, достойнейший государственный деятель.
Все эти легенды мало соответствуют истине. Порой история играет злые шутки со своими персонажами.
Токихира Фудзивара был интеллектуалом, энергичным политиком-практиком, сделавшим все, чтобы не допустить развала и большой смуты в стране. Если в легенде о явлении призрака есть хотя бы крупица правды, то он обладал еще и недюжинной храбростью. Кстати, имелись у него и весьма небезынтересные работы в той самой области, которая считалась епархией Митидзанэ (без «китайской науки» при дворе было просто нечего делать). Ну, а что касается милосердия, то о нем говорилось раньше. Во многих странах и во многие эпохи человек, подобный Митидзанэ, запросто расстался бы с головой. А дворцы и наветы неразлучны во все времена, об этом обязан знать любой человек, стремящийся к власти.
Сам обожествленный чиновник, хотя и был, безусловно, выдающимся поэтом и честным человеком, но оставался интеллигентом, а не интеллектуалом. И государственным деятелем, вероятно, не являлся вообще. Просто его призвание явно не связано с властными должностями. Но как герой, да еще и обожествленный, наш книжник уникален для Японии. Будущие эпохи дадут новых героев, ими станут «люди меча».
Так что произошедшее — это, скорее, столкновение гения не со злодейством, а с еще одним гением. Просто Токихира Фудзивара был на своем месте, а Митидзанэ — нет.
О Митидзанэ существует множество легенд. Говорят, что ветка той сливы, с которой он трогательно простился в столице, обломилась и долетела до острова Кюсю, места ссылки. Она сумела прорасти.
Считается, что дерево до сих пор еще живо на острове Кюсю. Но проверить это очень сложно: там теперь большая сливовая роща, посаженная в честь поэта, ставшего божеством. И весенний ветер доносит благоухание цветов сливы в его храмы…
Редуайн благостным жестом показал на вырезанный из дерева развернутый свиток, помещенный над воротами храма. На свитке сияли золотом резные слова: «Я жертва цепи несчастных случайностей, как и все мы».
Как правило, мы считаем, что побежденный японский герой должен непременно покончить с собой. При этом способ ухода из жизни окажется крайне мучительным. В крайней случае он в тяжелой агонии безвременно скончается от болезни, как это было с Ямато-Такэру.
Так оно обычно и случалось. Но наш нынешний рассказ — о человеке, потерпевшем поражение, умершим в пятьдесят восемь лет (это мы говорим «рано ушел из жизни», по меркам средневековья он скончался в достаточно почтенном возрасте).
Мало того, после смерти его провозгласили богом, хотя он и не был императором.
Относительно IX века можно сказать, что он стал временем господства клана Фудзивара, но о засилье речи пока не шло. И на высоких постах оказывались люди из соперничающих кланов. При этом император, даже если он и сам связан родством с семейством Фудзивара, мог попытаться ослабить контроль над собой, опираясь на таких сановников.
«Властолюбивый» император
Так и случилось в конце века, когда на престоле оказался император Уда, весьма молодой и энергичный, которому вовсе не хотелось становиться ширмой для политики Фудзивара. К тому же, его мать происходила из иного рода.
Император Уда желал не только царствовать, но и управлять, вернувшись к прежним временам. Правда, при такой политике Фудзивара все равно могли бы рассчитывать на высокие должности, но их политическую монополию император намеревался отменить.
Такого вызова всесильному клану не бросали уже давно. И пришлось начать борьбу — правда, не военными средствами. Противники прощались с должностями, но не с головами.
У императора имелось в распоряжении лишь одно действенное средство — привлечь к управлению аристократов, не связанных с кланом Фудзивара. У него уже имелся советник Хироми из клана Татибана, — не менее образованный, к тому же честный. Правда, официальных постов у Хироми не имелось, да и канцлер Мотоцунэ Фудзивара не стал дожидаться момента назначения. В то время существовала традиция (нечто подобное соблюдается и сейчас во многих странах после президентских выборов) ухода в отставку высших министров при восхождении на престол нового императора. После этого они вновь назначаются правителем. Это формальность, сохраняющая видимость, что страной действительно управляет монарх. Или — не совсем формальность… Мотоцунэ Фудзивара представил императору Уда прошение об отставке. И монарх принял прошение, назначив бывшего канцлера на должность «ако». Не вполне понятно, что это, звание или придворный ранг. Перевод означает «исправляющий [человеческое] зло», и этим словом в древнем Китае обозначался главный министр. Но для Японии термин оказался туманным.
Мотоцунэ Фудзивара выяснил, что двусмысленный указ присоветован монарху Хироми Татибаной. И началось то, что на языке нашей эпохи называется «правительственным кризисом». Фудзивара заявил, что «ако» — именно ранг, причем низкий и оскорбительный для него. Он потребовал немедленно решить вопрос о назначении, в противном же случае пригрозил, что не сможет больше пребывать на государственной службе.
Начались долгие диспуты, напоминающие дискуссии средневековых европейских монахов о количестве ангелов, помещающихся на острие иглы.
Для императора без малого годичная дискуссия окончилась поражением: канцлер отказывался от службы, а без Фудзивары энергичный, но малоопытный император обходиться пока что не мог.
Хироми Татибана не был наказан, но оставаться более при императоре он не мог: его образование оказалось под сомнением. Пришлось ему удалиться от дел, и вскоре Хироми умер.
А Мотоцунэ Фудзивара окончательно и не без триумфа закрепился на своей должности. Правда, радоваться оставалось недолго: не прошло и года с момента смерти его соперника, как и сам он отправился в странствия по кругу перерождений. А его сын оказался слишком молод, и пост канцлера остался не занятым.
Через некоторое время император Уда начал вести независимую политику, провозгласив наследником сына, чья мать не принадлежала к клану Фудзивара. Затем он дал звания тайных советников людям, которые не считались кандидатами на выдвижение. Одним из них стал поэт и ученый Митидзанэ Сугавара.
Интеллигент при власти
Сугавара — это название местности. А до периода Нара этот клан звался Хадзи, что означает «глиняных дел мастера» или же «гончары». Но не совсем простые гончары. В свое время император Суйнин прекратил жестокий обычай, при котором заживо хоронили рабов вместе с человеком из знатного рода. Он нашел выход из положения — глиняные фигурки-ханива. Но кому-то надо было поручить делать их. Вот и приказал владыка роду Хадзи взяться за труды. Считается, что при Суйнине предок Митидзанэ Сугавары заложил основы борьбы сумо.
Буддизм ввел обряд кремации, ханива стали не нужны, и род Хадзи, когда-то влиятельный, был отодвинут на десятый план. Но буддизм принес книжную премудрость, и наиболее деятельные из Хадзи решили проявить себя на этом поприще. А новая фамилия уже ни к чему не обязывала. И, надо сказать, они не прогадали, хотя редко кто дослуживался до слишком высоких чинов. Без «китайской науки» аристократы себя уже не мыслили, и знания открывали путь наверх.
Но Митидзанэ Сугавара вряд ли рассчитывал на большую придворную карьеру, если бы не случай и не император Уда. Во-первых, этот молодой человек был весьма грамотен, во-вторых, именно он поддерживал проигравших в полемике о термине «ако». Вероятно, поддерживал не из желания угодить императору, а лишь защищая научную истину. Понятно, что клан Фудзивара не забыл этого правдоискательства.
Судя по всему, это был добрый, порядочный и слегка застенчивый человек, совершенно искренний во всем, что касалось науки. Видимо, это сближало его с императором, который, несмотря на все желание добиться реальной власти, тоже мало походил на сумоиста от политики.
Научные достижения Митидзанэ под покровительством монарха оказались немалыми. Он помогал императору в составлении «Истинных записей о трех императорских правлениях», систематизировал исторические труды, завершил работу над новой антологией поэзии «Синсэн Манъёсю».
Вряд ли в детстве он был чудо-ребенком, как о том говорят легенды, но первые стихи Митидзанэ были написаны им в десять или одиннадцать лет. История сохранила этот экспромт, написанный по просьбе отца:
Блеск снега,
Чистота луны,
Сиянье звезд
Слились в цветенье сливы.
О золото
Чудесной ночи
И аромат цветов,
Устилающих сад.
Несомненный высокий талант в нем присутствовал. До того как стать советником императора, он получил высшее для ученого звание «советника по словесности» и преподавал в столичной школе для будущих чиновников (Дайгаку), а затем был управителем провинции на острове Сикоку — до того, как его призвал к себе монарх. И до спора об «ако».
«Решение подобных схоластически-литературных вопросов было для Митидзанэ занятием более подходящим, нежели дела практические. Находясь в должности управителя, он мог в стихах сожалеть о бедственном положении крестьян, но на деле не предпринимал ничего серьезного для облегчения их участи. Объезжая в начале правления свои владения, Митидзанэ обратил внимание на лотосовый пруд, растения в котором в течение длительного времени не давали цветов, но в последние годы зацвели вновь. Тысячу корней из этого пруда Митидзанэ повелел пересадить в двадцать восемь буддийских храмов в качестве подношения Будде, дабы обеспечить благополучие провинции. Однако через два года случилась великая сушь, и Митидзанэ в одном из своих китаеязычных стихотворений был вынужден признать, что жара ниспослана в качестве возмездия за его неумелое управление», — отмечает в своей работе А.Н. Мещеряков. Увы, интеллигент и реальная власть совместимы очень плохо (а Митидзанэ вполне можно назвать именно так). И лучше бы ему и дальше продолжать ученые занятия, но тогда в политике остались бы одни лишь знатоки интриг Фудзивары. И это — еще далеко не самый худший вариант. Заметим: пока наш интеллигент оплакивал в стихах горькую крестьянскую судьбу, в соседней провинции практик Ясунори Фудзивара сумел провести реформы, улучшившие жизнь людей.
Теперь же продвижение сорокапятилетнего Митидзанэ при дворе продолжалось. Его дочь стала одной из наложниц императора, а сам он — наставником наследника престола.
Несостоявшаяся поездка в Китай
В 894 г. Митидзанэ был назначен главой посольства, направляющегося в Китай. Основная цель поездки — приобретение недостающих буддийских и конфуцианских текстов. Вероятно, государь Уда считал, что человек, знающий в таком объеме китайскую словесность, окажется самым подходящим для миссии. Задача была почетной. Но есть и другое мнение: устранение соперника оказалось бы выгодным для клана Фудзивара. Добавим сюда немалый риск: корейское пиратство в прилегающих морях достигло расцвета.
В любом случае, сам Митидзанэ плыть в Китай не хотел. И сумел, приложив все усилия, убедить монарха, что Китай входит в полосу политической нестабильности, и следует вначале дождаться или укрепления династии Тан, или возникновения нового правления. Да и отношения с континентом понемногу шли на убыль. Япония сумела получить «китайскую науку», теперь настало время, когда она должна сделаться частью обычной японской жизни. Нужно было «переварить» все заимствования, а это легче сделать без внешних контактов.
Но есть, возможно, еще одна причина. Это не «домоседство», не страх перед пиратами и не желание находиться в тепле и при власти. Такие доводы вряд ли остановили бы человека вроде Митидзанэ. Но у него, вполне вероятно, мог возникнуть гораздо больший страх. Страх из-за незнания… китайского языка.
Казалось бы, это невероятно. Но здесь ничего удивительного нет. Он изучал китайский по книгам, в начертании иероглифов мог бы соперничать с любым коллегой с континента, но побеседовать с тем же коллегой не сумел бы. Живого китайского произношения, скорее всего, Митидзанэ не смог бы добиться. И выдающемуся китаеведу пришлось бы пользоваться услугами переводчика, что весьма позорно. (Не такого ли конфуза хотели и в клане Фудзивара, если кто-то из них нашептал императору решение о главе миссии?)
Как ни странно, решение Митидзанэ оказалось предопределением. Контакты с китайским правительством Япония возобновила очень нескоро, до нового посольства пройдут века. А за это время страна непрерывно развивала все, что удалось получить, от поэзии и до политических наук.
Срыв посольства не сказался на карьере, теперь Митидзанэ мог посещать закрытые заседания императорских советников.
И он вполне искренне стал давать советы, излагать взгляды на положение дел, видимо, не особенно смущаясь и не оглядываясь на всесильный клан. А такое при дворе не прощается. Для Фудзивара и его вельможных сторонников это казалось едва ли не личным оскорблением. И стало ясно: придется разработать «спецоперацию» по выживанию дерзкого ученого с вершин власти.
Токихира Фудзивара мог получить поддержку даже тех сановников, которые не слишком симпатизировали его клану. Взлет человека, чей род не обладал высшими рангами, был неприятен и для них.
Время для мести
Фудзивара точно представляли себе — их противник опирается лишь на благосклонность императора, а это — дело поправимое. И если император тверд в своих убеждениях и верен дружбе, нашептывания эффекта не принесут. Вот смена императора — совсем иное дело. Надо лишь подождать.
Государь Уда, который тоже ценил поэзию и каллиграфию, решил, наконец, отречься в пользу тринадцатилетнего наследника Ацукими, который стал императором Дайго. Случилось это в 897 г. Митидзанэ уговаривал правителя повременить с этим, а то и вовсе отказаться от отречения, но у него ничего не получилось — император только отсрочил свой уход.
Уда писал наследнику: «Митидзанэ — великий ученый. Премного искусен он и в делах государственных. Он исправил многие мои упущения… В день, когда я назначил тебя своим преемником, я держал совет только с ним. Свидетелей при нас не было… И тебе этот человек будет верным подданным, и не должно тебе забывать его заслуги».
Любопытно, что главным положительным качеством экс-император считал лояльность, а не способности к реальному управлению.
Митидзанэ успел поднести составленную им антологию стихов новому императору. Но придворную «снецоперацию» против него было уже не остановить. Отношения между ним и Токихира Фудзиварой стали слишком напряженными, хотя прежний государь добился для него должности министра правой руки, а Токнхнра Фудзивара, новый лидер клана, получил пост министра левой руки. Создается впечатление, что императорам — отцу и сыну — пришлось лавировать между соперничающими группировками. Но в том-то и горе, что Митидзанэ, судя по всему, не принадлежал ни к каким группировкам.
И его положение начало быстро ухудшаться. Еще один влиятельный противник, глава союзного в то время семейству Фудзивара клана Минамото, стал главным советником. Митидзанэ был со всех сторон окружен неприятелями.
В 900 г. он получил письмо от еще одного ученого, Киёцура Миёси, который сообщал, что с точки зрения астрологии следующий год окажется столь опасен, что лучше всего подать в отставку как можно скорее. Сложно сказать, водила ли кистью автора зависть, или тот и в самом деле хотел спасти коллегу от какой-то угрозы. В любом случае, он оказался прав: в начале следующего года над министром правой руки разразилась гроза.
Считается, что в это время император и бывший государь Уда намеревались добиться слияния постов левого и правого министров с передачей новой должности Митидзанэ. А значит, клану Фудзивара пришлось бы срочно спасать положение. Но, быть может, слухи о «кадровой реформе» намеренно распускались противниками ученого-царедворца.
Наиболее достоверной считается такая версия: Токихира Фудзивара сообщил юному императору, что Митидзанэ с согласия его отца вознамерился совершить переворот, заменив мальчика на престоле своим внуком принцем Токиё. Поэтому надо удалить правого министра из столицы, и чем быстрее, тем лучше. Главный довод звучал невероятно для пас, но вполне обоснованно — для люден средневековья. Незадолго до того произошло солнечное затмение, а это — символ будущих событий. Луна отождествлялась с дочерью Митидзанэ, младшей женой бывшего императора, а солнце — с матерью императора Дайго. В легендарной версии подробностей больше, там присутствует «черная магия»: якобы Токихира Фудзивара закопал в землю предметы для гадания, а потом предъявил эти «улики» государю в доказательство того, что Мнтидзанэ хотел сжить юношу (своего ученика!) со свету.
И молодой император, почти подросток, воспитывавшийся в среде, наполненной суевериями, поверил! Вряд ли более опытный человек прислушался бы к навету. Ведь Мнтидзанэ был наставником императора, а заговор такого рода совершенно не соответствовал его характеру.
Но случилось то, что случилось: Мнтидзанэ был направлен на остров Кюсю в должности главного губернатора. Фактически это означало ссылку (пусть и почетную).
«На всякий случай» клан Фудзивара принял меры предосторожности, повелев особо тщательно охранять дворец и монарха. От кого, неужели от немолодого ученого? Конечно, нет, но император должен был убедиться: заговор реален, и лишь усилия левого министра спасли государство от большой беды.
А еще нужно было, чтобы Уда узнал обо всем как можно позже.
Были сосланы и дети Мнтидзанэ, и его ученики. А его друг и покровитель узнал о том, когда все свершилось. Он немедленно решил навестить сына-императора, но стража не пустила бывшего государя, ворота оказались затворены. Конечно, как только выяснился сей возмутительнейший факт, Суганэ Фудзивару, руководившего дворцовой стражей, наказали, понизив в должности (чтобы восстановить на посту уже через три недели).
Последнее стихотворение, сложенное Мнтидзанэ в столице, таково:
Ветерок подует с востока
И донесет
Благоухание сливы.
Пусть далеко хозяин дома,
Но цветы дождутся весны.
Не дождались… Через два года он умер на острове Кюсю. Ему даже не довелось попрощаться с другом, а на письма бывшему императору ответа не приходило. Видимо, Уда их и не получал.
Расстояние оказалось немалым, дом, в котором поселили губернатора, обветшал. В последние годы жизни Мнтидзанэ мучили болезни, обострившиеся после опалы, умер его младший сын, отправившийся вместе с отцом в безрадостное путешествие. Он почти не покидал резиденции, предаваясь молитвам и скорби. Должность была такова, что действий от губернатора почти не требовалось. Да их и не ждали…
Говорят, лишь изредка он взбирался на холм неподалеку от своего жилища, смотрел в сторону покинутой столицы и молил Будду и богов о благоденствии императора Дайго — любимого ученика, предавшего (а как иначе это назвать) своего учителя. (Но повторюсь: речь идет о подростке, которого Митидзанэ выучил мастерски владеть кистью и соблюдать этикет, но ни он, ни Уда не смогли, видимо, воспитать в нем самостоятельность мышления).
Митидзанэ писал:
Когда опускается ночь,
По полям и горам
Стелется дым.
Как горек он
От горьких слез моих.
Жизнь сосланного ученого и поэта окончилась в 903 году. Но, как мы увидим, «окончилась» — несколько неточное слово.
Нет человека, но есть проблемы
Вот тут клану для клана Фудзивара, казалось бы, и наступило время жить да радоваться, наслаждаясь плодами победы. Они и радовались — недолгое время.
Контроль над правительством и юным императором находился теперь в цепких руках Токихира Фудзивары. И он замыслил реформы, чтобы сохранить за государством право собственности на землю и исправить упущения провинциальных управителей. Но очень скоро реформы (они называются реформами Энги — по девизу правления), которым местные хозяева и без того противились, захлебнулись. Все по тому же принципу: «Нет человека, нет проблемы». Тем человеком был сам Токихира Фудзивара, умерший в 909 г. (ему было всего лишь тридцать восемь лет). А за год до того скончался начальник дворцовой охраны, не давший Мнтидзанэ повидаться с экс-императором перед отъездом в ссылку.
Но и это еще не все. Хикаро Минамото, еще один ненавистник министра-ученого, погиб на охоте. Двое внуков Токихира сыновей императора Дайго (Фудзивара не прекращали своей политики женитьб) умерли один за другим.
История знает подобные примеры. Пройдут века, и последний великий магистр тамплиеров Жак де Молэ призовет на высший суд отправившего его па костер кровавого французского короля Филиппа Красивого. Этот «вызов в суд», которому не способен противиться ни один властитель, состоялся чуть меньше чем через год, после чего государство Филиппа погрязло в раздорах. Де Молэ и его проклятие будут вспоминать даже в тот момент, когда в конце XVIII века на гильотину отправился абсолютно непричастный к сокрушению ордена тамплиеров Людовик XVI.
И случай проклятия де Молэ, как оказывается, не уникален. Но Япония — не Европа, там хорошо знали, как обращаться с разгневанными духами.
С одной стороны, можно сказать так: очень хорошо, если никто из читающих эту книгу никогда в жизни не столкнется с предсмертным проклятием. По крайней мере, считается, что действует оно жестоко и поражает не хуже самурайского меча. Да и вообще от комплекса явлений под названием «магия» непосвященным лучше держаться подальше.
С другой стороны, вообразим на минутку, что Митидзанэ послушался доброго совета и спокойно вышел в отставку. (Представляя клан Фудзивара, можно почти точно сказать: цель оказалась достигнутой, и его не стали бы преследовать). Все люди смертны, все подвержены болезням. Реформатор Токихира Фудзивара умер слишком рано? Что ж, такое случается, а в Средние века ранними смертями никого нельзя было сильно удивить. Скончался еще кто-то из Фудзивара? Да ведь мор уже задевал эту семью. И принцы крови умирали в самом юном возрасте и прежде.
Но если Митидзанэ не пострадал бы, никому и в голову не пришло бы увязать цепочку несчастных случайностей с местью гневного духа.
Добавим к этому и еще одно обстоятельство. Есть легенда, что незадолго до смерти дух ученого явился к своему противнику. Токихира Фудзивара, достав меч, дал гневную словесную отповедь «нарушителю спокойствия». И дух удалился восвояси… Не мог ли он быть весьма материальным, сей гневный призрак? Стоило бы задаться вопросом: а кому все это было выгодно? Кто получил посты в результате смертей, кому хотелось ослабления клана Фудзивара и срыва реформ? Может быть, эти люди отлично знали, откуда появляются привидения?..
Так или иначе, император Данго принял решение о посмертном назначении Митидзанэ Сугавары министром правой руки и возведении его во второй ранг. Запись дела Митидзанэ торжественно сожгли.
Но и эти полумеры не помогли. Молния ударила в императорский дворец, гнев несправедливо обиженного не утих. Разрядом убило одного из советников (разумеется, из клана Фудзивара). Император и двор оказались парализованными ужасом. Государь Дайго заболел и вскоре отрекся от престола.
Когда Митидзанэ возвели в первый ранг и назначили первым министром, то, судя но всему, это спасло ситуацию.
Еще через некоторое время к северу от Киото возвели храм синто, где хранились труды ученого. А затем и вовсе присвоили титул божества («тэндзина»). Кстати, очередной император сделал это, следуя совету осмотрительного регента из клана Фудзивара. Митидзанэ стал покровителем каллиграфии и того, что мы сейчас называем гуманитарными науками. Но он одновременно и бог грома — недаром же его орудием стала гроза.
Новое божество стало популярным у японцев. Возможно, уже тогда сказалась их страсть к обучению? Во всяком случае, храмов ему посвящено множество.
Чем все это было — столкновением гения и злодейства?
Вряд ли. Увы, история распорядилась так, что Токихира Фудзивара выглядит в глазах людей следующих поколений абсолютно бесталанным, мстительным и завистливым мерзавцем. Митидзанэ, напротив — образец служения стране, достойнейший государственный деятель.
Все эти легенды мало соответствуют истине. Порой история играет злые шутки со своими персонажами.
Токихира Фудзивара был интеллектуалом, энергичным политиком-практиком, сделавшим все, чтобы не допустить развала и большой смуты в стране. Если в легенде о явлении призрака есть хотя бы крупица правды, то он обладал еще и недюжинной храбростью. Кстати, имелись у него и весьма небезынтересные работы в той самой области, которая считалась епархией Митидзанэ (без «китайской науки» при дворе было просто нечего делать). Ну, а что касается милосердия, то о нем говорилось раньше. Во многих странах и во многие эпохи человек, подобный Митидзанэ, запросто расстался бы с головой. А дворцы и наветы неразлучны во все времена, об этом обязан знать любой человек, стремящийся к власти.
Сам обожествленный чиновник, хотя и был, безусловно, выдающимся поэтом и честным человеком, но оставался интеллигентом, а не интеллектуалом. И государственным деятелем, вероятно, не являлся вообще. Просто его призвание явно не связано с властными должностями. Но как герой, да еще и обожествленный, наш книжник уникален для Японии. Будущие эпохи дадут новых героев, ими станут «люди меча».
Так что произошедшее — это, скорее, столкновение гения не со злодейством, а с еще одним гением. Просто Токихира Фудзивара был на своем месте, а Митидзанэ — нет.
О Митидзанэ существует множество легенд. Говорят, что ветка той сливы, с которой он трогательно простился в столице, обломилась и долетела до острова Кюсю, места ссылки. Она сумела прорасти.
Считается, что дерево до сих пор еще живо на острове Кюсю. Но проверить это очень сложно: там теперь большая сливовая роща, посаженная в честь поэта, ставшего божеством. И весенний ветер доносит благоухание цветов сливы в его храмы…
Глава 20.
Расцвет клана Фудзивара и бедствия страны
Снова сотни вопросов — их решать слишком рано.
Может быть, через столетья ответов наступит пора.
Снова летние грозы, снова ссорятся кланы,
Снова кажется — не для тебя уже эта игра…
Х — начало XI вв. считаются временем расцвета клана Фудзивара, связанные с правление регента Митинага Фудзивара. Но мы не должны обманываться этим привлекательным словом «расцвет». Гораздо точнее утверждение, что это века баланса интересов, притом баланса необычайно хрупкого. Очень часто он нарушался, и тогда в провинциях происходили вооруженные столкновения между частными армиями местных землевладельцев. В таких конфликтах использовали войска вассалов крупного феодала.
Что же до центральных властей, то они пытались соблюдать баланс между интересами основных кланов. Пока что это удавалось, и полномасштабной гражданской войны пока еще не произошло. Но дело совершенно определенно двигалось к ней. И реформы могли только отсрочить предстоящие события.
А аристократия жила собственной жизнью в столице, создавала произведения искусства и с ужасом думала о возможных назначениях в провинции.
Так что «расцвет» подчас оборачивался жестокими побоищами. Но до поры до времени клану Фудзивара удавалось регулировать ситуацию.
Непрекращающиеся военные действия
Столкновения между ведущими кланами постепенно приобретали все больший размах. В 998 г., как сообщается в хрониках, клан Тайра вел боевые действия против клана Фудзивара, при этом у Тайра было до 3 000 солдат — целая армия. Даже если цифра завышена, она все равно очень велика для частного войска провинциального землевладельца. И это далеко не единственный случай. Бон могли идти по всей территории страны, пока что исключая столицу, но особенно тяжело приходилось на севере, на японском «фронтире». Если он и перестал быть «горячей точкой», то уж наверняка оставался «тлеющей». Покорение «северных варваров» оказалось невероятно тяжелой задачей. Горы, чужие для пришлой армии, прекрасно помогали аинам в их войне, а замиренное племя могло завтра же, стоило условиям измениться еще раз, вновь сделаться враждебным.
Но и вся страна представляла собой нестабильные провинции, подчас весьма номинально подчиняющиеся центральной власти. Если Митидзанэ говорил о нестабильности в Китае, то теперь она пришла на землю Японии (пусть смены династии и не происходило).
Ко всему прочему прибавилась новая проблема, которая уже не удивляет нас, но, вероятно, первоначально стала сенсацией. Буддийские монахи, образец кротости и милосердия, неожиданно взялись за оружие.
На то должны были существовать очень веские причины. Таковые и в самом деле имелись. Но если в Китае монастыри вроде известного всем Шаолиня становились очагами борьбы за независимость страны, то в Японии боевые дружины монахов отстаивали независимость экономическую. Проще говоря, центральное правительство пыталось хоть как-то ограничить приобретение храмами и монастырями земель, свободных от налогов. Такие ограничения никак не могли обрадовать настоятелей, и те, глядя, как светские землевладельцы решают свои проблемы, попробовали сделать то же самое. И получилось. «Образцы кротости» отлично проявили себя в качестве полководцев провинциального масштаба. Дружины набирались и из лиц духовного звания (монахов) и из мирян из монастырских владений. В области выяснения отношений при помощи меча монахи вполне могли конкурировать с самыми отчаянными из вождей кланов. Более того, дело дошло до того, чего все же не устраивали ни Тайра, ни Минамото, ни прочие «олигархи». В ходе регентства Ёримити Фудзивары в середине XI в. бойцы-монахи атаковали саму столицу, угрожая «всесильному» главе придворного клана.
Вооруженные служители Будды могли шантажировать и регента, и императора, и клановых вождем!. Дрались они и между собой. Но это были схватки не из-за чистоты учения Будды, а жестокие бон за собственность.
Фактически вооруженные монахи превратились в банды, устраивающие «разборки» друг с другом и терроризирующие и власти, и население. Иногда монастыри заключали военные союзы, порой дело доходило и до сожжения обителей конкурентов. В начале XII в. войска двух крупных монастырей были готовы устроить побоище на улицах Хэйана, утверждается (пусть это и преувеличенные цифры), что боевых монахов было по 20 000 с каждой стороны.
В таких условиях от императорской гвардии было мало проку. И постепенно клан Фудзнвара пришел к идее использования дружин местных владетелей — тех же Минамото и Тайра для удержания своей власти.
Митинага Фудзнвара, ставший регентом-кампаку и 995 г., а также его сын Ёримити получили не только реальную власть, но и почести, превосходящие те, что оказывались императорам. К примеру, когда Митинага почувствовал, что близится час смерти, в стране объявили всеобщую амнистию и простили недоимки (обычно это было делом императора, когда страна вступала в полосу бедствий). Десятки тысяч монахов молились за его выздоровление.
Недаром название крупнейшей исторической работы того времени, посвященной, в основном, государственной деятельности Фудзивара, переводится как «Рассказы о славе и благородстве». А императоры до поры оставались в теин всемогущих регентов-канцлеров.
Господство клана Фудзивара на вершине власти не могло не привести к тому, что люди вроде Токихира Фудзивары, которые реально могли сделать хоть что-то для исправления ситуации, становились редкостью. Зато тех, кто был годен к стихосложению, но не мог управлять государством, оказывалось у трона все больше. Порядок в стране сделался немыслимой, почти фантастической мечтой.
Возможно, волнения духовенства сделались одной из важнейших причин заката клана Фудзивара. В этом случае они не могли опираться ни па кого, кроме военных кланов — и оказались зависимыми от них. А когда-то именно этот клан наиболее щедро потворствовал росту влияния буддизма, сделавшегося теперь большой проблемой.
Другие проблемы очевидны — это нищета и рост преступности.
Но перечислено еще не все. Народ, на плечи которого ложились все эти войны и поборы, тоже не безмолвствовал. Восстания крестьян все чаще будоражили страну. Одно из них произошло в центральной Японии, при этом произошла атака на Хэйан, где повстанцы сожгли несколько учреждений и дворцов.
Итак, землевладельцам все чаще и чаще приходилось рассчитывать на собственные силы, а не центральные власти, которые не могли контролировать страну. А посему пришлось набирать дружины из самураев.
Самураи и их вооружение
Вот мы, наконец-то, и назвали то самое сословие, которое начало формироваться из разоренных мелких землевладельцев, жителей северо-восточного «фронтира» и даже из «варваров», оставивших свои племена, но сохранивших некоторые обычаи. Если искать аналогию в Европе, то невольно придет мысль о казачестве. Но в случае с самураями мы увидим впоследствии куда более жесткие сословные ограничения. Но пока это дружины наемников, которые используются в «спорах» крупных феодалов. И сейчас у нас есть время, чтобы поговорить об их знаменитом вооружении — катане, изогнутом мече, с помощью которого фехтовальщики могли творить чудеса.
Если верить легендам, первый самурайский меч создан кузнецом но имени Амакуни еще примерно в 700 г. Впрочем, Амакуни был руководителем целой группы кузнецов, вооружавших императорских солдат. Вначале создавали они отнюдь не шедевры. По преданию, кузнец всегда выходил посмотреть на возвращающихся из битвы солдат императора, а приветственный взгляд владыки считал высшей благодарностью. Но как-то правитель, проходя мимо, даже не взглянул на него. Выяснилось, что у большей части солдат мечи сломаны в бою. И тогда Амакуни принял обет: выковать такое оружие, которое будет служить даже в самой жестокой сече.
Семь дней и семь ночей молился кузнец с сыном Амакуси о том, чтобы ками даровали ему возможность выполнить обет. Пришлось долго трудиться, чтобы первая катана появилась на свет. Это был несколько изогнутый меч с односторонней заточкой. Его еще предстояло «довести до ума» — требовалось придать необходимую остроту и отполировать.
Другие кузнецы смотрели на происходящее с недоверием, а то и с насмешкой — как видно, и они не производили тогда шедевров. Но все проверяется практикой. Прошли такую проверку и катаны.
Войско императора вновь ушло на войну. Когда же произошло возвращение, отец и сын считали мечи солдат — старые и новые. И все их катаны не просто уцелели в битве, они даже не оказались повреждены. Появился и император. И вместо того, чтобы, как обычно, благодарно посмотреть на кузнецов, он подъехал к ним, чтобы поблагодарить: ни один из новых мечей не подвел в бою его солдат.
И кузнец снова почувствовал, что его жизнь наполнена высшим смыслом.
Такова легенда. Но каким в действительности должен быть меч самурая? Предание право: он сделан из стали, закален, имеет одностороннюю заточку, слегка изогнут.
В древности, до периода Хэйан и даже в его начале, мечи производили либо мастера с континента, либо те, кто овладел этой частью «китайской пауки». Китайские мечи — принадлежность церемониальных костюмов вельмож. Пока что они далеки от известных нам катан.
С конфликтами при правлении Фудзивара возникает и нужда в производстве вооружения. Месторождения железной руды все же были обнаружены, и ее хватило и на оружие, и на доспехи. Считается (уже не но легенде), что первые образцы катан выковал кузнец Ясицуна из Хоки. С тех пор оружие, достигшее совершенства при весьма несовершенной технологии производства, изменилось мало.
Меч считался едва ли не объектом преклонения. В нем жизнь и честь воина. Древняя легенда права: катаны старинной работы во многом превосходят работы мастеров других эпох и континентов. Но и доспехи приходилось выковывать им под стать.
Как правило, сами центры производства располагались там, где возникала особо острая потребность в вооружении. Теперь ношение катаны стала фактом повседневной жизни: слишком часто от нее зависели и сохранность имущества, и сама жизнь владельца.
Постепенно возникли и школы мастеров из различных провинций с собственными технологиями и секретами мастерства. Перечислять все школы и их ответвления слишком долго и утомительно. Но скажем лишь, что они соответствовали нуждам каждой из провинций. К примеру, школа Ямасиро, провинции с центром в Хэйане, удовлетворяла спрос на мечи для знати. Школа Ямато (центр — Нара) создавала оружие для боевых монахов, боровшихся за власть.
О том, каково было это оружие и насколько продвинулась вперед техника владения им, говорит такая мрачноватая легенда. Некий крестьянин, тащивший тачку с навозом, увидел у моста самурая. Крестьянин не захотел уступить самураю дорогу, хотя это и было опасно — тот мог оскорбиться. Когда владелец тачки был по другую сторону моста, он услышал, как самурай вытащил меч — и больше ничего не произошло… Только через несколько шагов крестьянин решился обернуться. Лишь в этот момент голова его слетела с плеч…
Как правило, катаны были длинными, поскольку предназначались чаще всего для конного боя. Меч укоротится в период мира, связанный с правлением сегунов Токугава, но и тогда он остался значимым для самураев. При этом основным центром производства стал город Эдо (Токио), в котором располагалась резиденция сегунов. Теперь оружие приобретает более богатую отделку, ножны украшают орнаментами, изображениями драконов, даже на клинках появляется тонкая гравировка.
В период Мэйдзи в XIX в. был издан декрет о запрещении ношения мечей. Времена самурайства миновали, ушли в прошлое и великие оружейники. Катаны сделались желанной добычей коллекционеров оружия в Европе и США. Краткое и неполное возрождение искусство ковки мечей пережило при фашистском режиме, до конца Второй Мировой войны. Но этому быстро пришел конец.
Современные мечи, которые используются для парадной формы, для возрождения исторического фехтования или находят место в коллекциях, отличаются от самурайских — если и не по форме, то, по крайней мере, по технологии производства, вполне соответствующей нашей эпохе.
Сейчас в самой Японии находится не более 100 000 мечей. Но гораздо больше катан было завезено в виде трофеев в Америку солдатами после Второй Мировой.
Время монахов-императоров
Рано или поздно могущество клана Фудзивара должно было пойти на убыль. Их влиятельность долгое время была колоссом на глиняных ногах. Дворцовые интриги — хорошее средство удерживать власть, но ими нельзя пользоваться до бесконечности, если в стране наступает полный хаос и идет война всех против всех.
Поэтому дальнейшие события вполне логичны.
Мы помним, как император Уда пытался выйти из под тотального контроля. Ему это не удалось, дело завершилось ожиданием у порога дворца.
Но один из его потомков вполне успешно осуществил задуманное. Правда, его действия уже не смогли помочь стране, неуклонно сползающей к эпохам бедствии и войн.
Император Го-Сандзё (1068–1072) немедленно принял меры к самостоятельному управлению страной. Система камнаку (регентов-канцлеров) из Фудзивара теперь могла служить лишь помехой в государственных делах.
Первым делом он решил (и это совершенно справедливо), что императорская власть должна быть подкреплена собственностью. А собственность в тот момент находилась по большей части в руках феодалов.
Поэтому император издал декрет о конфискации земельных уделов («сёэн»), созданных после 1045 г., а также и более ранних, но не подкрепленных соответствующими документами. О декрете было особо сообщено уходящему в отставку камнаку Ёримити Фудзиваре, и тот заявил: если с документами было что-то не в порядке, то он сумеет это исправить, быстро и легко.
Как именно «быстро и легко» исправлялись недостатки такого рода, императорам было давным-давно известно — по всей стране шел процесс «ликвидации недостатков», в котором вместо кисти и бумаги использовались по большей части мечи.
Го-Сандзё быстро понял, что окончательный удар по могуществу клана Фудзивара может стать последним, что он сумеет сделать на троне. Так что для Ёримити и его владений пришлось сделать специальное исключение.
Как оказалось, декрет не слишком-то хорошо работал. Не только Ёримити, но и весь клан Фудзивара владел землями по всей стране. И никто из них со своей собственностью добровольно расставаться не захотел бы. Но у правителя не было сил, чтобы отобрать поместья насильственно. Так что реформы Го-Сандзё натолкнулись на сопротивление. Если бы землевладельцы выступили единым фронтом, это означало бы любые перемены власти. Но этого в тот момент произойти не могло — слишком враждующими оказались кланы. Власть императора оказалась не столь уж и незначительной, как могло показаться прежде. «Великой чистки» не началось, все Фудзивара оставались на своих высоких должностях. Но сами эти должности становились все более и более номинальными, а власть государя укреплялась.
И все равно требовался какой-то беспрецедентный шаг, чтобы попытаться вернуть власть императору. Го-Сандзё на этот шаг решился.
В 1086 г. он проделал то же, что и его предшественники — отрекся от трона и сделался монахом. А заодно — и регентом при своем сыне. Иными словами, должность камнаку теперь перешла лично к нему. Эта система, когда экс-император управлял страной из своей монашеской резиденции («ин») получила название «инсэй».
Отцовские привилегии перевешивали те права, которые имел клан Фудзивара за счет «политики женитьб». Так возник прецедент — инок-государь, реально управляющий страной при номинальном императоре. Примерно так хотела в свое время распорядиться властью императрица Кокэн, которая намеревалась вершить из монастыря большие государственные дела, оставив преемнику малые.
И могущество клана Фудзивара, подорванное в провинциях бесконечной войной феодалов, начало постепенно рушиться.
Го-Сандзё сотворил бюрократическое чудо: столичный город Хэйан оказался заполненным обладателями виртуальных постов. При номинальном правителе существовали столь же номинальные канцлеры и регенты, им докладывали о ситуации в государстве номинальные министры, а рядом располагался центр реальной власти.
Там монах-император, окруженный своими собственными чиновниками, управлял страной фактически. Его указы, а не эдикты императора во дворце, имели решающее значение. Плохо лишь то, что это «решающее значение» оказывалось порой очень невелико для продолжающих свои разбирательства и свары феодалов.
Но все же система «инсэй» оказалась прогрессом в развитии централизованной власти. Однако столь громоздкая система все равно должна была опираться в регионах на местных «олигархов». А те, вместо того, чтобы проводить земельные указы в жизнь, старались сами прибрать права на владения. Законы к тому времени фактически перестали действовать. Регионы управлялись по собственным законам того или иного клана.
Рано или поздно среди множества воюющих кланов должна была появиться сила, которая способна сделать императоров (вместе с иноками-отцами) окончательно номинальными символами, добиться подчинения страны и окончательно устранить от власти клан Фудзивара. Эта сила станет опираться непосредственно на войска, а не на интриги и богатство. Как сказал Мао Цзедун, «винтовка рождает власть». Но это вполне относится и к самурайскому мечу.
Беда Японии в том, что таких сил оказалось сразу две…
Если такая сила и не появилась раньше, то лишь из-за слишком большой разрозненности враждующих кланов. К тому же, их жизнь уже зависела от участий в конфликтах и мелких войнах. Слишком привязанными к своим провинциям оказались многие из этих полководцев. Захват владений ненавистного соседа приносил быструю добычу, а служба ради центральной власти, объединение страны под своим руководством казались отдаленной и туманной перспективой. Регионы ощущали самостоятельность, многие из крупнейших феодалов были родственниками местной знати, происходившей из семей провинциальных вождей. Мысли о единстве страны пока что если и возникали, то в качестве отвлеченных рассуждений. А самым главным казалось соблюдение верности не императору и даже не главе своего клана (который мог находиться в столице и чьи владения располагались далеко), а военному губернатору провинции. От него и зависело право на владение поместьем.
Такая привязанность к земле задержала следующую главу в истории Японии почти на век. А в это время монахи-императоры могли достаточно спокойно реально возглавлять свое беспокойное государство.
Девятилетняя и Трехлетняя войны
Девятилетняя война получила свое название по не вполне ясным причинам: сражения шли около двенадцати лет (1051–1062 гг.) Это карательная экспедиция Ёриёси Минамото против вождей рода Абэ. Их владения располагались на северо-востоке острова Хонсю (земля Муцу).
Вполне понятно, что это далеко не первое предприятие, связанное с покорением северной Японии. Осваивать приходилось именно ближнее пространство, об отдаленных экспедициях на материк в то время практически забыли.
Окончательное присоединение этой территории случилось намного позднее, во время войны Гэмпэй.
Одним из интереснейших документов о Девятилетней войне стало «Сказание о земле Муцу». Неизвестный автор, вероятно, мог быть свидетелем событий. «Сказание о земле Муцу» — одна из первых «военных повестей» («гунки»). Мы не раз упомянем о них, когда речь поддет о войне Гэмпэй.
В «Сказании» достаточно просто и безыскусно излагаются события. Род Абэ возглавлял кланы «эмиси» (айнов), которые, как мы помним, согласно отчетам, были уже давно замирены. Насколько это было верно, рассказывают последующие события.
Говорится, что местный правитель Абэ «притеснял народ как ему вздумается» (странное обвинение для того, кто вел после этого фактически партизанскую войну), но самое главное, он отказался платить установленные налоги и подати, а также людей для выполнения общественных работ (вот такими бывают «притеснители»).
Мало того, в середине XI в. экспедиция полководца из клана Фудзивара была разгромлена силами клана Абэ и айнов. С этого все и началось. Назначенный полководцем Ёриёси Минамото временно урегулировал конфликт, а затем Абэ вновь подняли мятеж, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами. Далее обстоятельно изложены основные события, связанные со сражениями, в которых участвовали тысячи человек. Один из боев завершился для императорских войск столь неудачно, что многие полегли, а иные и бежали. Сам Ёриёси едва не погиб.
Очень характерно описание пленения одного из воинов, Куинтаэ Тайра. Он был взят в плен, а дальше «командиром у мятежников был Цунэкнё, а был он племянником Куинтаэ, потому и сохранили ему жизнь, но прочие воины сочли постыдным такое спасение».
Иными словами, воины двух враждующих сторон (притом, судя по наименованию рода, весьма непростые воины) были связаны кровными узами! Вероятно, и «варвары», и род Абэ тоже породнились. Похоже, племенная знать айнов охотно шла на подобную ассимиляцию, но древние вольности не забывались.
Тем сложнее оказалось воевать против айнов. Однако после упорной и кровопролитной борьбы победу одержать удалось, головы мятежникам все же отрубили. Вероятно, с момента победы в Девятилетней войне можно отсчитывать историю самурайства, как сословия, имеющего особые традиции, собственный кодекс чести (заметим, пленение военачальника уже рассматривается как «постыдное») — а фактически, это собственный закон. И очень многое во всем этом связано не с японским народом, а с айнами и их племенными обычаями.
Рано или поздно должно было повториться то, что уже случилось после военных экспедиций в Корею. Правительство в Хэйане направляло войска в земли «северных варваров». Но физический закон сообщающихся сосудов актуален и для истории. Дело кончится тем, что «северные варвары» придут в Хэйан. Из Кореи были принесены буддизм, новые технологии и даже большая часть «китайской науки». А из земель «эмиси» — племенные обычаи. Конечно, эти обычаи в наше время можно романтизировать, тем более что это сделать легко: они включают и невероятную верность, и абсолютную честность. Мы считаем очень романтичными и североамериканских индейцев, живших в ладу с природой, и галльские племена, покоренные такими «скучными» римлянами. Первобытный человек — вообще более цельная личность, чем «развращенный» житель большого города. Но от этого его общество не становится интеллектуальнее, не идет семимильными шагами к развитию. «Где права сила, там бессильно право», — гласит японская пословица-Победа была одержана, но мятежи не прекращались. Ёсииэ Минамото выполнил еще одну миссию в 1083–1087 гг. Он воевал против мятежного владетеля на севере и тоже смог одержать победу. Эти события, связанные с затяжной осадой крепости Канэдзава, названы Трехлетней войной. Любопытны два эпизода этой войны. Во-первых, Ёсннэ Минамото сумел заметить засаду, когда увидел испуганную стаю диких гусей. В свое время он прочел о подобных приметах в китайском трактате о полководческом искусстве. Наверняка обычные хэйанские аристократы такими книгами не увлекались.
Во-вторых, когда осада крепости затянулась, и войско стало роптать, Ёсииэ приказал сжечь простенькие хижины, где солдаты укрывались от холода, ибо последует решительный штурм. Так и вышло: крепость он взял. Но ни наград, ни полномочий сегуна не получил.
Все эти локальные воины помогли клану Минамото и его самураям приобрести еще больше влиятельности и необходимый военный опыт. Но соперничающий клан Тайра во влиятельности не уступал. Очень многие посты в государстве были именно за ним, особенно — после упадка Фудзивара. Окончательное падение клана Фудзивара могло бы случиться и раньше, но этому мешала междоусобная борьба его соперников.
Постепенно север и северо-восток переходили под контроль клана Минамото, а юго-запад с островами Кюсю и Сикоку клана Тайра. При этом Минамото могли поощрять безземельных воинов-самураев, жалуя им уделы. А Тайра такой возможности были лишены.
Самурайство, которое столичные дворяне могли сколько угодно презирать за «худородность», постепенно становилось важнейшим сословием.
Право силы стало превыше закона. Страна раскалывалась надвое. Вражда Тайра и Минамото продолжалась почти столетие. Но рано или поздно оба клана должны были столкнуться в большом сражении. Это и произошло в XII в. Их война поставила точку на периоде Хэпан.
Снова сотни вопросов — их решать слишком рано.
Может быть, через столетья ответов наступит пора.
Снова летние грозы, снова ссорятся кланы,
Снова кажется — не для тебя уже эта игра…
Х — начало XI вв. считаются временем расцвета клана Фудзивара, связанные с правление регента Митинага Фудзивара. Но мы не должны обманываться этим привлекательным словом «расцвет». Гораздо точнее утверждение, что это века баланса интересов, притом баланса необычайно хрупкого. Очень часто он нарушался, и тогда в провинциях происходили вооруженные столкновения между частными армиями местных землевладельцев. В таких конфликтах использовали войска вассалов крупного феодала.
Что же до центральных властей, то они пытались соблюдать баланс между интересами основных кланов. Пока что это удавалось, и полномасштабной гражданской войны пока еще не произошло. Но дело совершенно определенно двигалось к ней. И реформы могли только отсрочить предстоящие события.
А аристократия жила собственной жизнью в столице, создавала произведения искусства и с ужасом думала о возможных назначениях в провинции.
Так что «расцвет» подчас оборачивался жестокими побоищами. Но до поры до времени клану Фудзивара удавалось регулировать ситуацию.
Непрекращающиеся военные действия
Столкновения между ведущими кланами постепенно приобретали все больший размах. В 998 г., как сообщается в хрониках, клан Тайра вел боевые действия против клана Фудзивара, при этом у Тайра было до 3 000 солдат — целая армия. Даже если цифра завышена, она все равно очень велика для частного войска провинциального землевладельца. И это далеко не единственный случай. Бон могли идти по всей территории страны, пока что исключая столицу, но особенно тяжело приходилось на севере, на японском «фронтире». Если он и перестал быть «горячей точкой», то уж наверняка оставался «тлеющей». Покорение «северных варваров» оказалось невероятно тяжелой задачей. Горы, чужие для пришлой армии, прекрасно помогали аинам в их войне, а замиренное племя могло завтра же, стоило условиям измениться еще раз, вновь сделаться враждебным.
Но и вся страна представляла собой нестабильные провинции, подчас весьма номинально подчиняющиеся центральной власти. Если Митидзанэ говорил о нестабильности в Китае, то теперь она пришла на землю Японии (пусть смены династии и не происходило).
Ко всему прочему прибавилась новая проблема, которая уже не удивляет нас, но, вероятно, первоначально стала сенсацией. Буддийские монахи, образец кротости и милосердия, неожиданно взялись за оружие.
На то должны были существовать очень веские причины. Таковые и в самом деле имелись. Но если в Китае монастыри вроде известного всем Шаолиня становились очагами борьбы за независимость страны, то в Японии боевые дружины монахов отстаивали независимость экономическую. Проще говоря, центральное правительство пыталось хоть как-то ограничить приобретение храмами и монастырями земель, свободных от налогов. Такие ограничения никак не могли обрадовать настоятелей, и те, глядя, как светские землевладельцы решают свои проблемы, попробовали сделать то же самое. И получилось. «Образцы кротости» отлично проявили себя в качестве полководцев провинциального масштаба. Дружины набирались и из лиц духовного звания (монахов) и из мирян из монастырских владений. В области выяснения отношений при помощи меча монахи вполне могли конкурировать с самыми отчаянными из вождей кланов. Более того, дело дошло до того, чего все же не устраивали ни Тайра, ни Минамото, ни прочие «олигархи». В ходе регентства Ёримити Фудзивары в середине XI в. бойцы-монахи атаковали саму столицу, угрожая «всесильному» главе придворного клана.
Вооруженные служители Будды могли шантажировать и регента, и императора, и клановых вождем!. Дрались они и между собой. Но это были схватки не из-за чистоты учения Будды, а жестокие бон за собственность.
Фактически вооруженные монахи превратились в банды, устраивающие «разборки» друг с другом и терроризирующие и власти, и население. Иногда монастыри заключали военные союзы, порой дело доходило и до сожжения обителей конкурентов. В начале XII в. войска двух крупных монастырей были готовы устроить побоище на улицах Хэйана, утверждается (пусть это и преувеличенные цифры), что боевых монахов было по 20 000 с каждой стороны.
В таких условиях от императорской гвардии было мало проку. И постепенно клан Фудзнвара пришел к идее использования дружин местных владетелей — тех же Минамото и Тайра для удержания своей власти.
Митинага Фудзнвара, ставший регентом-кампаку и 995 г., а также его сын Ёримити получили не только реальную власть, но и почести, превосходящие те, что оказывались императорам. К примеру, когда Митинага почувствовал, что близится час смерти, в стране объявили всеобщую амнистию и простили недоимки (обычно это было делом императора, когда страна вступала в полосу бедствий). Десятки тысяч монахов молились за его выздоровление.
Недаром название крупнейшей исторической работы того времени, посвященной, в основном, государственной деятельности Фудзивара, переводится как «Рассказы о славе и благородстве». А императоры до поры оставались в теин всемогущих регентов-канцлеров.
Господство клана Фудзивара на вершине власти не могло не привести к тому, что люди вроде Токихира Фудзивары, которые реально могли сделать хоть что-то для исправления ситуации, становились редкостью. Зато тех, кто был годен к стихосложению, но не мог управлять государством, оказывалось у трона все больше. Порядок в стране сделался немыслимой, почти фантастической мечтой.
Возможно, волнения духовенства сделались одной из важнейших причин заката клана Фудзивара. В этом случае они не могли опираться ни па кого, кроме военных кланов — и оказались зависимыми от них. А когда-то именно этот клан наиболее щедро потворствовал росту влияния буддизма, сделавшегося теперь большой проблемой.
Другие проблемы очевидны — это нищета и рост преступности.
Но перечислено еще не все. Народ, на плечи которого ложились все эти войны и поборы, тоже не безмолвствовал. Восстания крестьян все чаще будоражили страну. Одно из них произошло в центральной Японии, при этом произошла атака на Хэйан, где повстанцы сожгли несколько учреждений и дворцов.
Итак, землевладельцам все чаще и чаще приходилось рассчитывать на собственные силы, а не центральные власти, которые не могли контролировать страну. А посему пришлось набирать дружины из самураев.
Самураи и их вооружение
Вот мы, наконец-то, и назвали то самое сословие, которое начало формироваться из разоренных мелких землевладельцев, жителей северо-восточного «фронтира» и даже из «варваров», оставивших свои племена, но сохранивших некоторые обычаи. Если искать аналогию в Европе, то невольно придет мысль о казачестве. Но в случае с самураями мы увидим впоследствии куда более жесткие сословные ограничения. Но пока это дружины наемников, которые используются в «спорах» крупных феодалов. И сейчас у нас есть время, чтобы поговорить об их знаменитом вооружении — катане, изогнутом мече, с помощью которого фехтовальщики могли творить чудеса.
Если верить легендам, первый самурайский меч создан кузнецом но имени Амакуни еще примерно в 700 г. Впрочем, Амакуни был руководителем целой группы кузнецов, вооружавших императорских солдат. Вначале создавали они отнюдь не шедевры. По преданию, кузнец всегда выходил посмотреть на возвращающихся из битвы солдат императора, а приветственный взгляд владыки считал высшей благодарностью. Но как-то правитель, проходя мимо, даже не взглянул на него. Выяснилось, что у большей части солдат мечи сломаны в бою. И тогда Амакуни принял обет: выковать такое оружие, которое будет служить даже в самой жестокой сече.
Семь дней и семь ночей молился кузнец с сыном Амакуси о том, чтобы ками даровали ему возможность выполнить обет. Пришлось долго трудиться, чтобы первая катана появилась на свет. Это был несколько изогнутый меч с односторонней заточкой. Его еще предстояло «довести до ума» — требовалось придать необходимую остроту и отполировать.
Другие кузнецы смотрели на происходящее с недоверием, а то и с насмешкой — как видно, и они не производили тогда шедевров. Но все проверяется практикой. Прошли такую проверку и катаны.
Войско императора вновь ушло на войну. Когда же произошло возвращение, отец и сын считали мечи солдат — старые и новые. И все их катаны не просто уцелели в битве, они даже не оказались повреждены. Появился и император. И вместо того, чтобы, как обычно, благодарно посмотреть на кузнецов, он подъехал к ним, чтобы поблагодарить: ни один из новых мечей не подвел в бою его солдат.
И кузнец снова почувствовал, что его жизнь наполнена высшим смыслом.
Такова легенда. Но каким в действительности должен быть меч самурая? Предание право: он сделан из стали, закален, имеет одностороннюю заточку, слегка изогнут.
В древности, до периода Хэйан и даже в его начале, мечи производили либо мастера с континента, либо те, кто овладел этой частью «китайской пауки». Китайские мечи — принадлежность церемониальных костюмов вельмож. Пока что они далеки от известных нам катан.
С конфликтами при правлении Фудзивара возникает и нужда в производстве вооружения. Месторождения железной руды все же были обнаружены, и ее хватило и на оружие, и на доспехи. Считается (уже не но легенде), что первые образцы катан выковал кузнец Ясицуна из Хоки. С тех пор оружие, достигшее совершенства при весьма несовершенной технологии производства, изменилось мало.
Меч считался едва ли не объектом преклонения. В нем жизнь и честь воина. Древняя легенда права: катаны старинной работы во многом превосходят работы мастеров других эпох и континентов. Но и доспехи приходилось выковывать им под стать.
Как правило, сами центры производства располагались там, где возникала особо острая потребность в вооружении. Теперь ношение катаны стала фактом повседневной жизни: слишком часто от нее зависели и сохранность имущества, и сама жизнь владельца.
Постепенно возникли и школы мастеров из различных провинций с собственными технологиями и секретами мастерства. Перечислять все школы и их ответвления слишком долго и утомительно. Но скажем лишь, что они соответствовали нуждам каждой из провинций. К примеру, школа Ямасиро, провинции с центром в Хэйане, удовлетворяла спрос на мечи для знати. Школа Ямато (центр — Нара) создавала оружие для боевых монахов, боровшихся за власть.
О том, каково было это оружие и насколько продвинулась вперед техника владения им, говорит такая мрачноватая легенда. Некий крестьянин, тащивший тачку с навозом, увидел у моста самурая. Крестьянин не захотел уступить самураю дорогу, хотя это и было опасно — тот мог оскорбиться. Когда владелец тачки был по другую сторону моста, он услышал, как самурай вытащил меч — и больше ничего не произошло… Только через несколько шагов крестьянин решился обернуться. Лишь в этот момент голова его слетела с плеч…
Как правило, катаны были длинными, поскольку предназначались чаще всего для конного боя. Меч укоротится в период мира, связанный с правлением сегунов Токугава, но и тогда он остался значимым для самураев. При этом основным центром производства стал город Эдо (Токио), в котором располагалась резиденция сегунов. Теперь оружие приобретает более богатую отделку, ножны украшают орнаментами, изображениями драконов, даже на клинках появляется тонкая гравировка.
В период Мэйдзи в XIX в. был издан декрет о запрещении ношения мечей. Времена самурайства миновали, ушли в прошлое и великие оружейники. Катаны сделались желанной добычей коллекционеров оружия в Европе и США. Краткое и неполное возрождение искусство ковки мечей пережило при фашистском режиме, до конца Второй Мировой войны. Но этому быстро пришел конец.
Современные мечи, которые используются для парадной формы, для возрождения исторического фехтования или находят место в коллекциях, отличаются от самурайских — если и не по форме, то, по крайней мере, по технологии производства, вполне соответствующей нашей эпохе.
Сейчас в самой Японии находится не более 100 000 мечей. Но гораздо больше катан было завезено в виде трофеев в Америку солдатами после Второй Мировой.
Время монахов-императоров
Рано или поздно могущество клана Фудзивара должно было пойти на убыль. Их влиятельность долгое время была колоссом на глиняных ногах. Дворцовые интриги — хорошее средство удерживать власть, но ими нельзя пользоваться до бесконечности, если в стране наступает полный хаос и идет война всех против всех.
Поэтому дальнейшие события вполне логичны.
Мы помним, как император Уда пытался выйти из под тотального контроля. Ему это не удалось, дело завершилось ожиданием у порога дворца.
Но один из его потомков вполне успешно осуществил задуманное. Правда, его действия уже не смогли помочь стране, неуклонно сползающей к эпохам бедствии и войн.
Император Го-Сандзё (1068–1072) немедленно принял меры к самостоятельному управлению страной. Система камнаку (регентов-канцлеров) из Фудзивара теперь могла служить лишь помехой в государственных делах.
Первым делом он решил (и это совершенно справедливо), что императорская власть должна быть подкреплена собственностью. А собственность в тот момент находилась по большей части в руках феодалов.
Поэтому император издал декрет о конфискации земельных уделов («сёэн»), созданных после 1045 г., а также и более ранних, но не подкрепленных соответствующими документами. О декрете было особо сообщено уходящему в отставку камнаку Ёримити Фудзиваре, и тот заявил: если с документами было что-то не в порядке, то он сумеет это исправить, быстро и легко.
Как именно «быстро и легко» исправлялись недостатки такого рода, императорам было давным-давно известно — по всей стране шел процесс «ликвидации недостатков», в котором вместо кисти и бумаги использовались по большей части мечи.
Го-Сандзё быстро понял, что окончательный удар по могуществу клана Фудзивара может стать последним, что он сумеет сделать на троне. Так что для Ёримити и его владений пришлось сделать специальное исключение.
Как оказалось, декрет не слишком-то хорошо работал. Не только Ёримити, но и весь клан Фудзивара владел землями по всей стране. И никто из них со своей собственностью добровольно расставаться не захотел бы. Но у правителя не было сил, чтобы отобрать поместья насильственно. Так что реформы Го-Сандзё натолкнулись на сопротивление. Если бы землевладельцы выступили единым фронтом, это означало бы любые перемены власти. Но этого в тот момент произойти не могло — слишком враждующими оказались кланы. Власть императора оказалась не столь уж и незначительной, как могло показаться прежде. «Великой чистки» не началось, все Фудзивара оставались на своих высоких должностях. Но сами эти должности становились все более и более номинальными, а власть государя укреплялась.
И все равно требовался какой-то беспрецедентный шаг, чтобы попытаться вернуть власть императору. Го-Сандзё на этот шаг решился.
В 1086 г. он проделал то же, что и его предшественники — отрекся от трона и сделался монахом. А заодно — и регентом при своем сыне. Иными словами, должность камнаку теперь перешла лично к нему. Эта система, когда экс-император управлял страной из своей монашеской резиденции («ин») получила название «инсэй».
Отцовские привилегии перевешивали те права, которые имел клан Фудзивара за счет «политики женитьб». Так возник прецедент — инок-государь, реально управляющий страной при номинальном императоре. Примерно так хотела в свое время распорядиться властью императрица Кокэн, которая намеревалась вершить из монастыря большие государственные дела, оставив преемнику малые.
И могущество клана Фудзивара, подорванное в провинциях бесконечной войной феодалов, начало постепенно рушиться.
Го-Сандзё сотворил бюрократическое чудо: столичный город Хэйан оказался заполненным обладателями виртуальных постов. При номинальном правителе существовали столь же номинальные канцлеры и регенты, им докладывали о ситуации в государстве номинальные министры, а рядом располагался центр реальной власти.
Там монах-император, окруженный своими собственными чиновниками, управлял страной фактически. Его указы, а не эдикты императора во дворце, имели решающее значение. Плохо лишь то, что это «решающее значение» оказывалось порой очень невелико для продолжающих свои разбирательства и свары феодалов.
Но все же система «инсэй» оказалась прогрессом в развитии централизованной власти. Однако столь громоздкая система все равно должна была опираться в регионах на местных «олигархов». А те, вместо того, чтобы проводить земельные указы в жизнь, старались сами прибрать права на владения. Законы к тому времени фактически перестали действовать. Регионы управлялись по собственным законам того или иного клана.
Рано или поздно среди множества воюющих кланов должна была появиться сила, которая способна сделать императоров (вместе с иноками-отцами) окончательно номинальными символами, добиться подчинения страны и окончательно устранить от власти клан Фудзивара. Эта сила станет опираться непосредственно на войска, а не на интриги и богатство. Как сказал Мао Цзедун, «винтовка рождает власть». Но это вполне относится и к самурайскому мечу.
Беда Японии в том, что таких сил оказалось сразу две…
Если такая сила и не появилась раньше, то лишь из-за слишком большой разрозненности враждующих кланов. К тому же, их жизнь уже зависела от участий в конфликтах и мелких войнах. Слишком привязанными к своим провинциям оказались многие из этих полководцев. Захват владений ненавистного соседа приносил быструю добычу, а служба ради центральной власти, объединение страны под своим руководством казались отдаленной и туманной перспективой. Регионы ощущали самостоятельность, многие из крупнейших феодалов были родственниками местной знати, происходившей из семей провинциальных вождей. Мысли о единстве страны пока что если и возникали, то в качестве отвлеченных рассуждений. А самым главным казалось соблюдение верности не императору и даже не главе своего клана (который мог находиться в столице и чьи владения располагались далеко), а военному губернатору провинции. От него и зависело право на владение поместьем.
Такая привязанность к земле задержала следующую главу в истории Японии почти на век. А в это время монахи-императоры могли достаточно спокойно реально возглавлять свое беспокойное государство.
Девятилетняя и Трехлетняя войны
Девятилетняя война получила свое название по не вполне ясным причинам: сражения шли около двенадцати лет (1051–1062 гг.) Это карательная экспедиция Ёриёси Минамото против вождей рода Абэ. Их владения располагались на северо-востоке острова Хонсю (земля Муцу).
Вполне понятно, что это далеко не первое предприятие, связанное с покорением северной Японии. Осваивать приходилось именно ближнее пространство, об отдаленных экспедициях на материк в то время практически забыли.
Окончательное присоединение этой территории случилось намного позднее, во время войны Гэмпэй.
Одним из интереснейших документов о Девятилетней войне стало «Сказание о земле Муцу». Неизвестный автор, вероятно, мог быть свидетелем событий. «Сказание о земле Муцу» — одна из первых «военных повестей» («гунки»). Мы не раз упомянем о них, когда речь поддет о войне Гэмпэй.
В «Сказании» достаточно просто и безыскусно излагаются события. Род Абэ возглавлял кланы «эмиси» (айнов), которые, как мы помним, согласно отчетам, были уже давно замирены. Насколько это было верно, рассказывают последующие события.
Говорится, что местный правитель Абэ «притеснял народ как ему вздумается» (странное обвинение для того, кто вел после этого фактически партизанскую войну), но самое главное, он отказался платить установленные налоги и подати, а также людей для выполнения общественных работ (вот такими бывают «притеснители»).
Мало того, в середине XI в. экспедиция полководца из клана Фудзивара была разгромлена силами клана Абэ и айнов. С этого все и началось. Назначенный полководцем Ёриёси Минамото временно урегулировал конфликт, а затем Абэ вновь подняли мятеж, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами. Далее обстоятельно изложены основные события, связанные со сражениями, в которых участвовали тысячи человек. Один из боев завершился для императорских войск столь неудачно, что многие полегли, а иные и бежали. Сам Ёриёси едва не погиб.
Очень характерно описание пленения одного из воинов, Куинтаэ Тайра. Он был взят в плен, а дальше «командиром у мятежников был Цунэкнё, а был он племянником Куинтаэ, потому и сохранили ему жизнь, но прочие воины сочли постыдным такое спасение».
Иными словами, воины двух враждующих сторон (притом, судя по наименованию рода, весьма непростые воины) были связаны кровными узами! Вероятно, и «варвары», и род Абэ тоже породнились. Похоже, племенная знать айнов охотно шла на подобную ассимиляцию, но древние вольности не забывались.
Тем сложнее оказалось воевать против айнов. Однако после упорной и кровопролитной борьбы победу одержать удалось, головы мятежникам все же отрубили. Вероятно, с момента победы в Девятилетней войне можно отсчитывать историю самурайства, как сословия, имеющего особые традиции, собственный кодекс чести (заметим, пленение военачальника уже рассматривается как «постыдное») — а фактически, это собственный закон. И очень многое во всем этом связано не с японским народом, а с айнами и их племенными обычаями.
Рано или поздно должно было повториться то, что уже случилось после военных экспедиций в Корею. Правительство в Хэйане направляло войска в земли «северных варваров». Но физический закон сообщающихся сосудов актуален и для истории. Дело кончится тем, что «северные варвары» придут в Хэйан. Из Кореи были принесены буддизм, новые технологии и даже большая часть «китайской науки». А из земель «эмиси» — племенные обычаи. Конечно, эти обычаи в наше время можно романтизировать, тем более что это сделать легко: они включают и невероятную верность, и абсолютную честность. Мы считаем очень романтичными и североамериканских индейцев, живших в ладу с природой, и галльские племена, покоренные такими «скучными» римлянами. Первобытный человек — вообще более цельная личность, чем «развращенный» житель большого города. Но от этого его общество не становится интеллектуальнее, не идет семимильными шагами к развитию. «Где права сила, там бессильно право», — гласит японская пословица-Победа была одержана, но мятежи не прекращались. Ёсииэ Минамото выполнил еще одну миссию в 1083–1087 гг. Он воевал против мятежного владетеля на севере и тоже смог одержать победу. Эти события, связанные с затяжной осадой крепости Канэдзава, названы Трехлетней войной. Любопытны два эпизода этой войны. Во-первых, Ёсннэ Минамото сумел заметить засаду, когда увидел испуганную стаю диких гусей. В свое время он прочел о подобных приметах в китайском трактате о полководческом искусстве. Наверняка обычные хэйанские аристократы такими книгами не увлекались.
Во-вторых, когда осада крепости затянулась, и войско стало роптать, Ёсииэ приказал сжечь простенькие хижины, где солдаты укрывались от холода, ибо последует решительный штурм. Так и вышло: крепость он взял. Но ни наград, ни полномочий сегуна не получил.
Все эти локальные воины помогли клану Минамото и его самураям приобрести еще больше влиятельности и необходимый военный опыт. Но соперничающий клан Тайра во влиятельности не уступал. Очень многие посты в государстве были именно за ним, особенно — после упадка Фудзивара. Окончательное падение клана Фудзивара могло бы случиться и раньше, но этому мешала междоусобная борьба его соперников.
Постепенно север и северо-восток переходили под контроль клана Минамото, а юго-запад с островами Кюсю и Сикоку клана Тайра. При этом Минамото могли поощрять безземельных воинов-самураев, жалуя им уделы. А Тайра такой возможности были лишены.
Самурайство, которое столичные дворяне могли сколько угодно презирать за «худородность», постепенно становилось важнейшим сословием.
Право силы стало превыше закона. Страна раскалывалась надвое. Вражда Тайра и Минамото продолжалась почти столетие. Но рано или поздно оба клана должны были столкнуться в большом сражении. Это и произошло в XII в. Их война поставила точку на периоде Хэпан.
Глава 21.
Культура «японского Версаля»
Государь собирает при своем дворе самых талантливых поэтесс. В свите у каждой из его супруг или наложниц есть одаренные дамы, с которыми приятно переписываться. Но, Юкинари-сама, подумай — что, если написавшая эти стихи дама дурна собой, как бог Кацураги? А ты будешь страстно добиваться встречи в ней и, пожалуй, добьешься!.. И не смотри на меня так — можно подумать, ты не знал, что у половины наших придворных дам волосы накладные! Юкинари-сама, уж мы-то, придворные, сколько раз на этом обжигались!..
Не хочется прощаться с периодом Хэйан на слишком грустной ноте. Военные действия, беспорядки в стране, «горячие точки», невиданный рост преступности, которая, в конце концов, захлестнула и столицу — все это, конечно, не выкинешь из истории. Но это время стало эпохой невиданного взлета литературы и искусства. И просто невозможно пройти мимо них.
Дальнейшее развитие буддизма
Если прежде буддийские направления в Японии были теми, что имели аналог на континенте, то теперь, когда страна практически оказалась в изоляции, стали развиваться собственные школы буддизма. Но печальная внутренняя ситуация сказалось на религии.
Дж.Б. Сэнсом отмечает, что и в духовной, и в светской литературе эпохи Хэйан часто встречается выражение «маппо» «конец Закона». Известно, что есть буддийские писания, говорящие, что через 2 000 лет после Будды учение его будет забыто, а духовность придет в упадок, ибо люди греховны.
Считать свою эпоху временем упадка были тогда все основания. Даже духовенство с удовольствием присоединилось к кровопролитной схватке за землю. А народ испытывал немыслимые страдания. И высокой эстетике угрожала гибель, ибо «роскошь развенчивала чистоту». Безнравственность эпохи легла позорным клеймом на все.
Повеление людей считалось невероятно непристойным, особенно это касалось знати. Можно сказать и так: дворцы Киото превратились в Версаль. Аристократы и придворные дамы не стеснялись своих связей, мало того — к сексуальным грехам пристрастилось и духовенство обоего пола. Человеку благочестивому места в таком мире не находилось, оставалось разве что присоединиться к «ямабуси» и выживать в условиях дикой природы. Ведь даже наследие таких выдающихся личностей, как монах Кукай, оказалось разменянным на мелкое стяжательство.
Существовал и иной путь — путь проповеди. Монах Куя выступал с проповедями в Хэйане во время эпидемии 951 г. Он старался наставлять народ молиться Будде, а его аудитория располагалась не во дворцах, а на рыночных площадях. Такие уличные проповедники — первый признак религиозного обновления, идущего «снизу», попыток дать выход народной духовности.
«Характерной чертой японцев той эпохи (эта черта заметна в их древнейших верованиях и, вопреки мнению некоторых, не исчезла полностью до сих нор) является то, что их не мучило чувство греха, не терзало решение проблемы добра и зла. Им были почти не свойственны те пуританские наклонности и неуемный дух сомнений и исканий… Японцы были впечатлительными и темпераментными, но у них отсутствовала склонность к метафизике. Благодаря впечатлительности они быстро постигали скорбь и разочарования земной жизни, с готовностью веря тем буддийским проповедникам, которые говорили о ее пустоте и провозглашали ужас ада и славу рая. Благодаря своему темпераменту они умели жить счастливыми мгновениями и в надежде на блаженство легко избавлялись от страха перед страданиями», — считает Дж.Б. Сэнсом.
Таким людям могло прийтись по душе учение Гэнсина, автора работы «Сущность спасения» («Одзё ёсю»). Так началось окончательное формирования в Японии буддийской школы «Чистой Земли» и амидаизма (особого почитания Будды Амитабхи). Но это направление было широко распространено и в Китае.
Амидаизм настаивает на том, что путь спасения — это вера, хотя ранний вариант буддизма, усвоенный японцами, утверждает, что главное — наши поступки. Считалось, что в дни упадка человек вряд ли может следовать дорогой, указанной Буддой Гаутамой Шакья-Муни (яп. — Сяка). Поэтому Будда Амитабха (Амида) дал некий «изначальный обет», дабы люди спасались через веру в него. Жаждущий спасения должен лишь искренне повторять простую молитву к Амиде. Тогда можно будет рассчитывать на возрождение в «Чистой Земле» («Дзёдо»), и уже там обрести просветление.
Гэнсин в своем труде изобразил ужасающий ад и впечатляющий рай столь живо, что последователи этого учения отыскались очень быстро. Любопытно, что вера в спасение через Амиду оказалась привлекательной для всех школ японского буддизма. По крайней мере, так было до XII в., когда выделилась отдельная школа амидаизма.
Но учение о спасении стало действительно народным вариантом буддизма, поскольку оказалось простым и доступным для понимания всех сословий.
Литературные достижения
О жанре «военных повестей» мы уже упоминали, в дальнейшем (после войны Гэмпэй) он получит огромное развитие. Но жанр исторических хроник получил огромное развитие в ходе периода Хэйан (прежде всего — начального этапа). Можно еще раз назвать «Секу Нихонги», но имелись и четыре других хроники, посвященные событиям VIII–IX вв. К литературе подобного рода примыкают и законодательные кодексы с комментариями, касающиеся и уголовных, и гражданских дел, и административных правил, и обрядов.
Важным этапом постижения «китайской науки» стала подготовка тысячетомпого собрания китайской классики — от древних авторов до эпохи династии Тан. Как правило, эти произведения связаны с историей и политикой. Не забудем, что выдающиеся полководцы вроде Ёритомо Минамото обучались стратегии но трактатам Сун-цзы. (Хотя японские реалии повлияли на их искусство руководства войсками).
Выпускались и буддийские тексты, в том числе (и в этом видна заслуга Кукая) санскритские пособия. Вообще религиозная литература была крайне популярна в это время — от легенд и волшебных сказок до философских трактатов.
Но особый импульс получила в этот «галантный период» японской истории поэзия. Да иначе и быть не могло, без умения слагать стихи нечего было и мечтать получить должность при императорском дворе. Поэзия сделалась ощутимой частью жизни аристократии, без нее, без конкурсов и состязаний этот «японский Версаль» нельзя и представить.
Конкурсы порой были сложны. До нас дошло описание традиции, связанной с винопитием. Поэт садился на камень над ручьем, а выше но течению пускали чарку с вином. И — время пошло. Нужно было успеть сложить и прочесть стихотворение на заданную тему, и только после этого перехватить чарку и выпить вино. (Пожалуй, в сравнении с этим обычаем под названием «гокусун» нынешние литературные интернет-конкурсы с ограничением времени написания и темы, например, небезызвестная «Грелка», кажутся скучными и пресными). Правда, тот самый император Уда, обладавший независимым характером, устроил однажды и самое обычное соревнование по перепою, и вино текло «подобно воде, выливаемой в песок». Чем оно могло закончиться, вполне очевидно. И все же, это могло рассматриваться в утонченном Хэйане, как варварство и отступление от высокой эстетики. Гораздо интереснее были турниры другого свойства.
В своей работе «Герои, творцы и хранители японской старины» А.Н. Мещеряков приводит описание поэтического турнира в начале X в. Заметим, что поэты не выступали самостоятельно, а делились на две команды — «левую» и «правую».
«Бывший государь Уда был облачен в темно-алую накидку и шаровары, напоминающие цветом желтую хризантему, столь любимую государем Ниммэем, Команда «левых» красовалась в «цветах сакуры» — белые одежды на багряной подкладке, а «правые» выступали в белом на зеленой подкладке цвета ивы…» Команды преподнесли Уда столики, искусно изукрашенные в соответствии с цветовыми и тематическими доминантами своих одежд. Послания, адресованные Уда, были прикреплены к веткам сакуры и ивы. Играла музыка. Стихи, сочиненные участниками, опускались в ящичек сандалового дерева. Высшие придворные наблюдали за поединком, собравшись у входа. Стихи зачитывались на этот раз придворными дамами, появившимися из-за бамбуковой шторы. В соответствии с заданием каждой стороной было сложено по сорок песен, посвященных любви, а также 2-й, 3-й и 4-й луне года. Арбитром выступал сам Уда — он объявлял результат после прочтения каждой пары песен. Победителем была признана команда «левых». После этого для каждой песни определили место на столиках: стихи, посвященные весенней дымке, положили возле макета горы, песни о соловье прикрепили к ветке сливы и т. д. В заключение Уда преподнес участникам состязания парадные одежды».
Некоторое время были популярны китайские стихи, но в X в. особое значение приобрела национальная поэзия. С благословения императора была начата работа над новой поэтической антологией — продолжением «Манъёсю». Она была завершена в 922 г. «Собрание старых и новых японских песен» («Кокин вака сю» или, сокращенно, «Кокинсю») включало около 1 100 кратких стихов. Форма их невероятно отработана, а в содержании более чувствуется сдержанность.
Антология стала образцом для будущих поколений поэтов (как и «Манъёсю»). Между прочим, есть там и стихотворение, которое позднее, уже в 1908 г., стало словами к гимну Японии. К сожалению, автор его неизвестен.
Государя век
Тысячи, миллионы лет
Длится пусть!
Пока Камешек скалой не стал,
Мохом не оброс седым!
Как видим, отличие от «Боже, царя храни» или «Боже, храни королеву» здесь лишь в отсутствии христианской символики и особенном восточном колорите, связанном с магией больших цифр.
Одним из составителей «Кокинсю» был известнейший поэт той эпохи Цураюки Кн (Ки-но Цураюкн). Нам сложно сказать (тем более, если мы незнакомы с иероглифами), как относиться к нему. Современники считали его великим мастером. Но уже в XI в. отношение любителей поэзии к нему было пересмотрено, а впоследствии Цураюки и полностью исчез из поэтических антологии. Но время от времени этот поэтический культ возрождался. Впрочем, пожалуй, стоит все же поверить тем, кто жил с ним в одну эпоху. Лишь в 1905 г. ему был присвоен почетный второй придворный ранг, тогда как при жизни Цураюки был обладателем пятого ранга…
Любопытно в «Кокинсю» вот что: там можно встретить гораздо меньше названий всевозможных местностей, а раздел «Путешествий» занимает очень маленькое место. Видимо, теперь хэйанская аристократия не путешествовала вовсе, это было ни к чему. А природу мог успешно заменить сад при дворце…
Но лучшее произведение самого Цураюки связано как раз с путешествием («Тоса ницки»). Это дневник, связанный с путешествием в Тоса, написанный легко и непринужденно. В предисловии он утверждает, что так могла бы написать женщина то есть, с употребление японских слов и слоговой азбуки.
В свое время автору этой книги довелось посещать литературную студию, где одним из камней преткновения в спорах было деление литературы на «мужскую» и «женскую». Трещали и ломались копья, а участники диспутов никак не могли прийти к согласию хотя бы в том, есть такое деление, или это выдумка.
Для «японского Версаля» в этом вопросе имелась полная ясность. Китайские иероглифы — это дело мужчин, а для женщин существует слоговая азбука. Конечно, случались исключения, и аристократическая дама могла изучать иероглифы. Но это не приветствовалось и выглядело странным. (И все же Сэй Сёнагон утверждала: «Достойны зависти придворные дамы, которые пишут изящным почерком и умеют сочинять хорошие стихи: но любому поводу их выдвигают на первое место»).
«Женщины… могли выражать свою речь и чувства живым языком, на котором говорили с детства», — утверждает Дж.Б. Сэнсом. А мужчинам приходилось учить китайский, который (случай с Митидзанэ очень хорошо показывает это) был для них мертвым языком, аналогом латыни. Недаром в «несерьезных» произведениях той эпохи ученые-законники, мрачноватые конфуцианцы подчас изображаются в виде комических персонажей.
Все же легкомыслие эпохи давало себя знать даже при посольствах в Китай, когда их еще посылали: особой популярностью среди японских посланников пользовался не вполне пристойный роман «Пещера резвящихся фей», за который они были готовы выложить любые деньги. Ее величество мода в ту пору уже диктовала свои правила.
Тем не менее, период Хэйан дал прекрасные образцы женской литературы. Особую известность получили два романа «Гэмдзи моноготари» и «Записки у изголовья». Оба они написаны придворными дамами — Мурасаки Сикибу (известно, Мурасаки Сикибу — это не имя, а прозвание, а сама она происходила из Фудзивара) и Сэй Сёнагон. Оба посвящены жизни двора той давней эпохи. И оба стали ступеньками в создании национальной японской литературы, уже ушедшей вперед со времен освоения «китайской науки». Получилось именно так: пока мужчины больше внимания уделяли заимствованиям, женщины продвигали свою культуру.
И оба романа, демонстрирующих необычайную живость и утонченность ума, доносят до нас колорит Хэйана — закрытого общества, где высокие чувства или меланхолическое настроение затмевали реальные проблемы, где умели наслаждаться мгновением быстро текущей жизни.
Кажется невероятным, что культура Хэйана могла быть хоть как-то связана с культурой японского «простонародья». Но это так: праздники во дворцах совпадали с календарем, связанным с земледельческим календарем обрядов. Но, конечно, и роскошество, и сами обряды блестящей аристократии не шли ни в какое сравнение с деревенскими праздниками — соревнованиями сумоистов и бегунов, что проводились около местных храмов синто… Пожалуй, описание таких праздников напоминает европейские пасторали или карнавалы в том же Версале, где знатные господа и дамы обожали переодеваться пастухами и пастушками.
Увы, когда утверждается, что после нас может быть хоть потоп, этот потоп непременно случится. Так было с Версалем, так было и куда раньше и с Хэйаиом. Но умерли лишь аристократы, а их культура осталась жива. Так и в японском народе живо и поныне особое ощущение красоты. Красоты, которой могло и не быть без той легкомысленной эпохи.
Дж.Б. Сэнсом считал: «Многое в культуре Хэйан кажется таким хрупким и иллюзорным… Она была продуктом скорее литературы, чем жизни. Поэтому термины индийской метафизики становятся своего рода модным жаргоном, буддийские ритуалы — зрелищем, китайская поэзия — интеллектуальной игрой. Упрощенно можно сказать, что религия стала искусством, а искусство — религией. Мысли хэйанской знати, несомненно, в основном были заняты церемониями, нарядами, изящным времяпрепровождением (вроде стихосложения и любовных интриг, ведущихся но правилам). Наиболее важным представляется искусство письма, потому что оно было необходимо для всех этих занятий… Японцы, переделывая то, что заимствовали, иногда выхолащивали и суть, но одновременно они избавлялись от всего, что было для них слишком неуклюжим и грубым. От прикосновения руки японца устрашающие божества и демоны китайской мифологии принимали дружелюбно гротескный вид, суровый конфуцианский кодекс смягчался, мрачный индийский аскет, умерщвляющий плоть, на японской почве превращался в умеренного отшельника, наслаждающегося книгами и цветами».
Живопись
Пока что мы говорили, в основном, о религиозном искусстве. К каноническим статуям под влиянием школы Сингон добавились попытки отобразить духовную вселенную при помощи особых картин «мандара» (санскр. — «мардала»). Это — один из важнейших жанров религиозной живописи начала периода Хэйан. Он повлиял и на светскую живопись. Известны два величайших светских художника этого времени — Каванари из Кудара и Косэ Канаока. Увы, нам остались лишь имена и мнение их современников — но не их творения.
Расцвет Фудзивара стал веком роскоши (для малого круга высшей аристократии). Дворцы того времени состоят из просторных комнат и залов, связанных галереями. Полы, потолки и ширмы обычно украшались. После начала времени изоляции особое влияние на живопись оказал синтоизм и характерное для него любование природой. Ландшафтная живопись оказала влияние даже на буддийскую иконографию. Такого влияния не избежал даже автор «Пути к спасению» Гэнсин. Он использовал живопись ради пропаганды своей идеи религиозного обновления. Его авторству приписывается картина, на которой Будда Амида с бодисатвами Каннон и Сэйси встречают верующих в раю. Высшие существа, радуясь спасению людей, играют на музыкальных инструментах, а позади них открывается райский сад.
Дж.Б. Сэнсом отмечает, что в японском искусстве был особый фактор, подчеркивающий стремление к строгости и чистоте. Это — каллиграфия. Только при ее помощи можно раскрыть японскую эстетику. Правильное движение кисти, чистота линий должны соответствовать канонам. Это — путь к самодисциплине и высокому вдохновению. А материалы — тушь и бумага — таковы, что они не потерпят ни малейшей небрежности. Так создавалась высочайшая гармония.
Мы говорили, что без поэзии нельзя было рассчитывать на продвижение при дворе. Но поэзия шла бок о бок с каллиграфией, хороший и отточенный почерк — это и свидетельство высшего аристократического происхождения. Недаром многие императоры были величайшими каллиграфами своего времени.
Еще одни жанр изобразительного искусства связан с закатом клана Фудзивара. Это «эмакимоно», цветные картины-свитки. Некоторые из этих свитков иллюстрируют популярные произведения литературы того времени (особенно интересен старейший из свитков, посвященный «Гэндзи моноготари»). Пока что такие картины — тоже заимствование. Но их сюжеты уже вполне национальны. Пройдет время, и появится истинно японский стиль «ямато-э»…
Любопытно, что в те неспокойные для японской провинции годы была сделана удивительная попытка перенести хэйанское искусство не куда-нибудь, а в землю Муцу, «горячую точку». В 1095 г. Киёхира Фудзивара построил там крепость Хирандзуми. Он основал город, который впоследствии мог бы соперничать с самой столицей, сделавшись центром искусства и наук. Неизвестно, как далеко смог бы зайти тот смелый эксперимент, но в 1189 г. «северная столица» была сокрушена полководцем Ёритомо Минамото.
Что ж, «мирская слава — словно утренний туман», — так говорили обитатели «японского Версаля». И в чем-то, наверное, они были правы. В истории Хэйана не могло быть никаких альтернатив — рано или поздно сей этап истории завершился бы. И это завершение могло стать и куда более жестким.
Государь собирает при своем дворе самых талантливых поэтесс. В свите у каждой из его супруг или наложниц есть одаренные дамы, с которыми приятно переписываться. Но, Юкинари-сама, подумай — что, если написавшая эти стихи дама дурна собой, как бог Кацураги? А ты будешь страстно добиваться встречи в ней и, пожалуй, добьешься!.. И не смотри на меня так — можно подумать, ты не знал, что у половины наших придворных дам волосы накладные! Юкинари-сама, уж мы-то, придворные, сколько раз на этом обжигались!..
Не хочется прощаться с периодом Хэйан на слишком грустной ноте. Военные действия, беспорядки в стране, «горячие точки», невиданный рост преступности, которая, в конце концов, захлестнула и столицу — все это, конечно, не выкинешь из истории. Но это время стало эпохой невиданного взлета литературы и искусства. И просто невозможно пройти мимо них.
Дальнейшее развитие буддизма
Если прежде буддийские направления в Японии были теми, что имели аналог на континенте, то теперь, когда страна практически оказалась в изоляции, стали развиваться собственные школы буддизма. Но печальная внутренняя ситуация сказалось на религии.
Дж.Б. Сэнсом отмечает, что и в духовной, и в светской литературе эпохи Хэйан часто встречается выражение «маппо» «конец Закона». Известно, что есть буддийские писания, говорящие, что через 2 000 лет после Будды учение его будет забыто, а духовность придет в упадок, ибо люди греховны.
Считать свою эпоху временем упадка были тогда все основания. Даже духовенство с удовольствием присоединилось к кровопролитной схватке за землю. А народ испытывал немыслимые страдания. И высокой эстетике угрожала гибель, ибо «роскошь развенчивала чистоту». Безнравственность эпохи легла позорным клеймом на все.
Повеление людей считалось невероятно непристойным, особенно это касалось знати. Можно сказать и так: дворцы Киото превратились в Версаль. Аристократы и придворные дамы не стеснялись своих связей, мало того — к сексуальным грехам пристрастилось и духовенство обоего пола. Человеку благочестивому места в таком мире не находилось, оставалось разве что присоединиться к «ямабуси» и выживать в условиях дикой природы. Ведь даже наследие таких выдающихся личностей, как монах Кукай, оказалось разменянным на мелкое стяжательство.
Существовал и иной путь — путь проповеди. Монах Куя выступал с проповедями в Хэйане во время эпидемии 951 г. Он старался наставлять народ молиться Будде, а его аудитория располагалась не во дворцах, а на рыночных площадях. Такие уличные проповедники — первый признак религиозного обновления, идущего «снизу», попыток дать выход народной духовности.
«Характерной чертой японцев той эпохи (эта черта заметна в их древнейших верованиях и, вопреки мнению некоторых, не исчезла полностью до сих нор) является то, что их не мучило чувство греха, не терзало решение проблемы добра и зла. Им были почти не свойственны те пуританские наклонности и неуемный дух сомнений и исканий… Японцы были впечатлительными и темпераментными, но у них отсутствовала склонность к метафизике. Благодаря впечатлительности они быстро постигали скорбь и разочарования земной жизни, с готовностью веря тем буддийским проповедникам, которые говорили о ее пустоте и провозглашали ужас ада и славу рая. Благодаря своему темпераменту они умели жить счастливыми мгновениями и в надежде на блаженство легко избавлялись от страха перед страданиями», — считает Дж.Б. Сэнсом.
Таким людям могло прийтись по душе учение Гэнсина, автора работы «Сущность спасения» («Одзё ёсю»). Так началось окончательное формирования в Японии буддийской школы «Чистой Земли» и амидаизма (особого почитания Будды Амитабхи). Но это направление было широко распространено и в Китае.
Амидаизм настаивает на том, что путь спасения — это вера, хотя ранний вариант буддизма, усвоенный японцами, утверждает, что главное — наши поступки. Считалось, что в дни упадка человек вряд ли может следовать дорогой, указанной Буддой Гаутамой Шакья-Муни (яп. — Сяка). Поэтому Будда Амитабха (Амида) дал некий «изначальный обет», дабы люди спасались через веру в него. Жаждущий спасения должен лишь искренне повторять простую молитву к Амиде. Тогда можно будет рассчитывать на возрождение в «Чистой Земле» («Дзёдо»), и уже там обрести просветление.
Гэнсин в своем труде изобразил ужасающий ад и впечатляющий рай столь живо, что последователи этого учения отыскались очень быстро. Любопытно, что вера в спасение через Амиду оказалась привлекательной для всех школ японского буддизма. По крайней мере, так было до XII в., когда выделилась отдельная школа амидаизма.
Но учение о спасении стало действительно народным вариантом буддизма, поскольку оказалось простым и доступным для понимания всех сословий.
Литературные достижения
О жанре «военных повестей» мы уже упоминали, в дальнейшем (после войны Гэмпэй) он получит огромное развитие. Но жанр исторических хроник получил огромное развитие в ходе периода Хэйан (прежде всего — начального этапа). Можно еще раз назвать «Секу Нихонги», но имелись и четыре других хроники, посвященные событиям VIII–IX вв. К литературе подобного рода примыкают и законодательные кодексы с комментариями, касающиеся и уголовных, и гражданских дел, и административных правил, и обрядов.
Важным этапом постижения «китайской науки» стала подготовка тысячетомпого собрания китайской классики — от древних авторов до эпохи династии Тан. Как правило, эти произведения связаны с историей и политикой. Не забудем, что выдающиеся полководцы вроде Ёритомо Минамото обучались стратегии но трактатам Сун-цзы. (Хотя японские реалии повлияли на их искусство руководства войсками).
Выпускались и буддийские тексты, в том числе (и в этом видна заслуга Кукая) санскритские пособия. Вообще религиозная литература была крайне популярна в это время — от легенд и волшебных сказок до философских трактатов.
Но особый импульс получила в этот «галантный период» японской истории поэзия. Да иначе и быть не могло, без умения слагать стихи нечего было и мечтать получить должность при императорском дворе. Поэзия сделалась ощутимой частью жизни аристократии, без нее, без конкурсов и состязаний этот «японский Версаль» нельзя и представить.
Конкурсы порой были сложны. До нас дошло описание традиции, связанной с винопитием. Поэт садился на камень над ручьем, а выше но течению пускали чарку с вином. И — время пошло. Нужно было успеть сложить и прочесть стихотворение на заданную тему, и только после этого перехватить чарку и выпить вино. (Пожалуй, в сравнении с этим обычаем под названием «гокусун» нынешние литературные интернет-конкурсы с ограничением времени написания и темы, например, небезызвестная «Грелка», кажутся скучными и пресными). Правда, тот самый император Уда, обладавший независимым характером, устроил однажды и самое обычное соревнование по перепою, и вино текло «подобно воде, выливаемой в песок». Чем оно могло закончиться, вполне очевидно. И все же, это могло рассматриваться в утонченном Хэйане, как варварство и отступление от высокой эстетики. Гораздо интереснее были турниры другого свойства.
В своей работе «Герои, творцы и хранители японской старины» А.Н. Мещеряков приводит описание поэтического турнира в начале X в. Заметим, что поэты не выступали самостоятельно, а делились на две команды — «левую» и «правую».
«Бывший государь Уда был облачен в темно-алую накидку и шаровары, напоминающие цветом желтую хризантему, столь любимую государем Ниммэем, Команда «левых» красовалась в «цветах сакуры» — белые одежды на багряной подкладке, а «правые» выступали в белом на зеленой подкладке цвета ивы…» Команды преподнесли Уда столики, искусно изукрашенные в соответствии с цветовыми и тематическими доминантами своих одежд. Послания, адресованные Уда, были прикреплены к веткам сакуры и ивы. Играла музыка. Стихи, сочиненные участниками, опускались в ящичек сандалового дерева. Высшие придворные наблюдали за поединком, собравшись у входа. Стихи зачитывались на этот раз придворными дамами, появившимися из-за бамбуковой шторы. В соответствии с заданием каждой стороной было сложено по сорок песен, посвященных любви, а также 2-й, 3-й и 4-й луне года. Арбитром выступал сам Уда — он объявлял результат после прочтения каждой пары песен. Победителем была признана команда «левых». После этого для каждой песни определили место на столиках: стихи, посвященные весенней дымке, положили возле макета горы, песни о соловье прикрепили к ветке сливы и т. д. В заключение Уда преподнес участникам состязания парадные одежды».
Некоторое время были популярны китайские стихи, но в X в. особое значение приобрела национальная поэзия. С благословения императора была начата работа над новой поэтической антологией — продолжением «Манъёсю». Она была завершена в 922 г. «Собрание старых и новых японских песен» («Кокин вака сю» или, сокращенно, «Кокинсю») включало около 1 100 кратких стихов. Форма их невероятно отработана, а в содержании более чувствуется сдержанность.
Антология стала образцом для будущих поколений поэтов (как и «Манъёсю»). Между прочим, есть там и стихотворение, которое позднее, уже в 1908 г., стало словами к гимну Японии. К сожалению, автор его неизвестен.
Государя век
Тысячи, миллионы лет
Длится пусть!
Пока Камешек скалой не стал,
Мохом не оброс седым!
Как видим, отличие от «Боже, царя храни» или «Боже, храни королеву» здесь лишь в отсутствии христианской символики и особенном восточном колорите, связанном с магией больших цифр.
Одним из составителей «Кокинсю» был известнейший поэт той эпохи Цураюки Кн (Ки-но Цураюкн). Нам сложно сказать (тем более, если мы незнакомы с иероглифами), как относиться к нему. Современники считали его великим мастером. Но уже в XI в. отношение любителей поэзии к нему было пересмотрено, а впоследствии Цураюки и полностью исчез из поэтических антологии. Но время от времени этот поэтический культ возрождался. Впрочем, пожалуй, стоит все же поверить тем, кто жил с ним в одну эпоху. Лишь в 1905 г. ему был присвоен почетный второй придворный ранг, тогда как при жизни Цураюки был обладателем пятого ранга…
Любопытно в «Кокинсю» вот что: там можно встретить гораздо меньше названий всевозможных местностей, а раздел «Путешествий» занимает очень маленькое место. Видимо, теперь хэйанская аристократия не путешествовала вовсе, это было ни к чему. А природу мог успешно заменить сад при дворце…
Но лучшее произведение самого Цураюки связано как раз с путешествием («Тоса ницки»). Это дневник, связанный с путешествием в Тоса, написанный легко и непринужденно. В предисловии он утверждает, что так могла бы написать женщина то есть, с употребление японских слов и слоговой азбуки.
В свое время автору этой книги довелось посещать литературную студию, где одним из камней преткновения в спорах было деление литературы на «мужскую» и «женскую». Трещали и ломались копья, а участники диспутов никак не могли прийти к согласию хотя бы в том, есть такое деление, или это выдумка.
Для «японского Версаля» в этом вопросе имелась полная ясность. Китайские иероглифы — это дело мужчин, а для женщин существует слоговая азбука. Конечно, случались исключения, и аристократическая дама могла изучать иероглифы. Но это не приветствовалось и выглядело странным. (И все же Сэй Сёнагон утверждала: «Достойны зависти придворные дамы, которые пишут изящным почерком и умеют сочинять хорошие стихи: но любому поводу их выдвигают на первое место»).
«Женщины… могли выражать свою речь и чувства живым языком, на котором говорили с детства», — утверждает Дж.Б. Сэнсом. А мужчинам приходилось учить китайский, который (случай с Митидзанэ очень хорошо показывает это) был для них мертвым языком, аналогом латыни. Недаром в «несерьезных» произведениях той эпохи ученые-законники, мрачноватые конфуцианцы подчас изображаются в виде комических персонажей.
Все же легкомыслие эпохи давало себя знать даже при посольствах в Китай, когда их еще посылали: особой популярностью среди японских посланников пользовался не вполне пристойный роман «Пещера резвящихся фей», за который они были готовы выложить любые деньги. Ее величество мода в ту пору уже диктовала свои правила.
Тем не менее, период Хэйан дал прекрасные образцы женской литературы. Особую известность получили два романа «Гэмдзи моноготари» и «Записки у изголовья». Оба они написаны придворными дамами — Мурасаки Сикибу (известно, Мурасаки Сикибу — это не имя, а прозвание, а сама она происходила из Фудзивара) и Сэй Сёнагон. Оба посвящены жизни двора той давней эпохи. И оба стали ступеньками в создании национальной японской литературы, уже ушедшей вперед со времен освоения «китайской науки». Получилось именно так: пока мужчины больше внимания уделяли заимствованиям, женщины продвигали свою культуру.
И оба романа, демонстрирующих необычайную живость и утонченность ума, доносят до нас колорит Хэйана — закрытого общества, где высокие чувства или меланхолическое настроение затмевали реальные проблемы, где умели наслаждаться мгновением быстро текущей жизни.
Кажется невероятным, что культура Хэйана могла быть хоть как-то связана с культурой японского «простонародья». Но это так: праздники во дворцах совпадали с календарем, связанным с земледельческим календарем обрядов. Но, конечно, и роскошество, и сами обряды блестящей аристократии не шли ни в какое сравнение с деревенскими праздниками — соревнованиями сумоистов и бегунов, что проводились около местных храмов синто… Пожалуй, описание таких праздников напоминает европейские пасторали или карнавалы в том же Версале, где знатные господа и дамы обожали переодеваться пастухами и пастушками.
Увы, когда утверждается, что после нас может быть хоть потоп, этот потоп непременно случится. Так было с Версалем, так было и куда раньше и с Хэйаиом. Но умерли лишь аристократы, а их культура осталась жива. Так и в японском народе живо и поныне особое ощущение красоты. Красоты, которой могло и не быть без той легкомысленной эпохи.
Дж.Б. Сэнсом считал: «Многое в культуре Хэйан кажется таким хрупким и иллюзорным… Она была продуктом скорее литературы, чем жизни. Поэтому термины индийской метафизики становятся своего рода модным жаргоном, буддийские ритуалы — зрелищем, китайская поэзия — интеллектуальной игрой. Упрощенно можно сказать, что религия стала искусством, а искусство — религией. Мысли хэйанской знати, несомненно, в основном были заняты церемониями, нарядами, изящным времяпрепровождением (вроде стихосложения и любовных интриг, ведущихся но правилам). Наиболее важным представляется искусство письма, потому что оно было необходимо для всех этих занятий… Японцы, переделывая то, что заимствовали, иногда выхолащивали и суть, но одновременно они избавлялись от всего, что было для них слишком неуклюжим и грубым. От прикосновения руки японца устрашающие божества и демоны китайской мифологии принимали дружелюбно гротескный вид, суровый конфуцианский кодекс смягчался, мрачный индийский аскет, умерщвляющий плоть, на японской почве превращался в умеренного отшельника, наслаждающегося книгами и цветами».
Живопись
Пока что мы говорили, в основном, о религиозном искусстве. К каноническим статуям под влиянием школы Сингон добавились попытки отобразить духовную вселенную при помощи особых картин «мандара» (санскр. — «мардала»). Это — один из важнейших жанров религиозной живописи начала периода Хэйан. Он повлиял и на светскую живопись. Известны два величайших светских художника этого времени — Каванари из Кудара и Косэ Канаока. Увы, нам остались лишь имена и мнение их современников — но не их творения.
Расцвет Фудзивара стал веком роскоши (для малого круга высшей аристократии). Дворцы того времени состоят из просторных комнат и залов, связанных галереями. Полы, потолки и ширмы обычно украшались. После начала времени изоляции особое влияние на живопись оказал синтоизм и характерное для него любование природой. Ландшафтная живопись оказала влияние даже на буддийскую иконографию. Такого влияния не избежал даже автор «Пути к спасению» Гэнсин. Он использовал живопись ради пропаганды своей идеи религиозного обновления. Его авторству приписывается картина, на которой Будда Амида с бодисатвами Каннон и Сэйси встречают верующих в раю. Высшие существа, радуясь спасению людей, играют на музыкальных инструментах, а позади них открывается райский сад.
Дж.Б. Сэнсом отмечает, что в японском искусстве был особый фактор, подчеркивающий стремление к строгости и чистоте. Это — каллиграфия. Только при ее помощи можно раскрыть японскую эстетику. Правильное движение кисти, чистота линий должны соответствовать канонам. Это — путь к самодисциплине и высокому вдохновению. А материалы — тушь и бумага — таковы, что они не потерпят ни малейшей небрежности. Так создавалась высочайшая гармония.
Мы говорили, что без поэзии нельзя было рассчитывать на продвижение при дворе. Но поэзия шла бок о бок с каллиграфией, хороший и отточенный почерк — это и свидетельство высшего аристократического происхождения. Недаром многие императоры были величайшими каллиграфами своего времени.
Еще одни жанр изобразительного искусства связан с закатом клана Фудзивара. Это «эмакимоно», цветные картины-свитки. Некоторые из этих свитков иллюстрируют популярные произведения литературы того времени (особенно интересен старейший из свитков, посвященный «Гэндзи моноготари»). Пока что такие картины — тоже заимствование. Но их сюжеты уже вполне национальны. Пройдет время, и появится истинно японский стиль «ямато-э»…
Любопытно, что в те неспокойные для японской провинции годы была сделана удивительная попытка перенести хэйанское искусство не куда-нибудь, а в землю Муцу, «горячую точку». В 1095 г. Киёхира Фудзивара построил там крепость Хирандзуми. Он основал город, который впоследствии мог бы соперничать с самой столицей, сделавшись центром искусства и наук. Неизвестно, как далеко смог бы зайти тот смелый эксперимент, но в 1189 г. «северная столица» была сокрушена полководцем Ёритомо Минамото.
Что ж, «мирская слава — словно утренний туман», — так говорили обитатели «японского Версаля». И в чем-то, наверное, они были правы. В истории Хэйана не могло быть никаких альтернатив — рано или поздно сей этап истории завершился бы. И это завершение могло стать и куда более жестким.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги