Корни тамариска

ГОЛОВА ВЕЛИКАНА НА ТЩЕДУШНОМ ТЕЛЕ

Во все времена плодородная земля Египта была бесценным достоянием. Ее неохотно отводили под застройки. Главные города Дельты расположены около моря или пустыни. Лишь беспардонная урбанизация, а также демографический взрыв последней четверти века превратили Такту в центре Дельты в крупный город. Все остальное — по ее краям: Александрия, Розетта, Дамиетта, Заказик, города зоны Суэцкого канала. На протяжении истории и в Верхнем Египте не было крупных городов, за исключением Фив (нынешнего Луксора). Сейчас там, как и в Дельте, положение меняется — по тем же причинам: Асьют приближается к полумиллионной отметке, растут Асуан, Кена. В целом по Египту земли, освоенные с помощью высотной Асуанской плотины, едва-едва покрывают убыль плодородных сельскохозяйственных земель, занимаемых под строительство.

Но если ни в Дельте, ни в Верхнем Египте не было крупных городов, то при их соединении возник Каир. Здесь естественное место для «сверхгорода» любой эпохи. В пределах нынешнего каирского мегалополиса или в его ближайших пригородах оказались все прежние столицы объединенного Египта — Ун (Гелиополис), Мемфис, Фостат, средневековый мусульманский Каир. Он стал естественным общенациональным центром. Каир — связующее звено не только между Верхним Египтом и Дельтой. Даже из одного конца Дельты в другой чаще ездят через столицу, потому что транспортные связи внутри ее затруднены из-за большого количества каналов, а от столицы лучами идут хорошие магистрали.

Александрия была египетской столицей в греко-римско-византийские времена. Тогдашние хозяева страны пришли из-за моря, нуждались в постоянном притоке солдат извне и опасались раствориться в массе египтян, оказавшись в самом ее центре. В мусульманские времена — после VII века нашей эры — Александрия пришла в относительный упадок и начала возрождаться в качестве морских ворот Египта в XIX в. Но из-за большого числа иностранцев, особенно греков и итальянцев, она еще недавно считалась городом «хавагат», как в Египте именовали иностранцев, и не могла стать конкурирующим центром национальной жизни.

У Каира по столичному стажу на Ближнем Востоке: есть конкуренты. Но Каир для Египта всегда значил больше, чем Дамаск для Сирии или Багдад для Ирака. В отличие от Сирии и Ирака Египет не знал регионализма, местной автономии, претензий отдельных областей на самостоятельность. Его провинции просто не могли и не могут существовать как самостоятельные единицы, что было возможно и в Сирии, и в Ираке.

«Каир — центр притяжения национальной жизни в такой же степени, если не в большей, как Париж для Франции. В нем — четверть всего населения, а в Дельте и Верхнем Египте примерно равное число жителей. Каир как бы держит веер Дельты и ручку Верхнего Египта при их соединении», — писал египетский историк, и социолог Гамаль Хамдан.

Египет, пожалуй, единственная страна в мире, которая сохранила себя как непрерывно функционирующее государство (за редчайшим исключением) единое государство на протяжении шести тысяч лет. Даже захваченный чужеземцами, он никогда не был поделен между кем-либо, всегда принадлежал кому-нибудь одному. Близлежащие Сирию или Ирак могли захватить полностью или частями. Их делили, раскалывали, объединяли. Но хозяйственный механизм Египта, централизованная система ирригации, рельеф местности, водные коммуникации по Нилу и каналам, легкая доступность любой части страны требовали и предопределяли единство. Для сильных завоевателей стояла отнюдь не проблема установления контроля над Египтом, а задача добраться до него. Достаточно было захватить столицу, чтобы завоевать и контролировать всю страну. Просто на местах не было материальной базы для сколько-нибудь долгого сопротивления. Единственное исключение — гиксосы, завоевания которых в XVII веке до нашей эры ограничились Дельтой, а центр сопротивления на триста лет переместился в Верхний Египет. Но тот период чудовищно далеко отстоит от нашего времени, и слишком многое в истории той эпохи неясно. Можно предположить, что предпосылкой того завоевания был какой-то природной катаклизм, вызвавший оскудение Нила, и Дельта из полей и болот превратилась в удобные пастбища для кочевников-гиксосов.

Централизованная структура Египта, его размеры, характер хозяйства предопределяют господство столицы во всех отношениях — не только в политике, но и в промышленности, торговле, в культурной жизни. Поэтому говорят, что у Египта огромная голова и тщедушное тело. Так было при фараонах, при Птолемеях, при мусульманских правителях. Такая же ситуация и сейчас.

История Египта была историей его столиц. Провинция кормила столицу, обеспечивала ее продовольствием, товарами, финансами, очень мало, а иногда ничего не получая взамен. О роли столицы в Египте нового и новейшего времени свидетельствуют и гиганты старой египетской историографии — аль-Габарти, а до него — аль-Суюти и Ибн Ияс. Конечно, некоторые районы в Египте играли по-своему важную роль, но в очень ограниченных пределах. За последний век развилась зона Суэцкого канала, однако и она осталась Золушкой столицы.

Александрия во времена Птолемеев насчитывала примерно один миллион жителей, тогда как максимальное население Египта не превышало десяти миллионов. Каир и в средние века был одним из крупнейших городов своего времени, хотя вес Египта по отношению к другим государствам резко уменьшился в демографическом, хозяйственном, политическом и культурном отношении. Итальянский путешественник Пилотти в XV веке писал: «Каир — самый большой среди городов мира, которые мы знаем».

Во времена французской экспедиции в Египет в конце XVIII века население страны сократилось до 2,5 миллиона человек, и в Каире проживала примерно десятая часть всего ее населения. Город не рос примерно полвека, хотя численность феллахов более чем удвоилась. Соотношение провинции и столицы постоянно смещалось в пользу Каира во второй половине прошлого века — в первых десятилетиях нынешнего. Затем с сороковых годов рост города стал ускоряться. Его население удвоилось с 1882 по 1914 год. Следующее удвоение заняло 25 лет, и рост продолжает набирать темп. Сейчас в Большом Каире (включая Гизу, Шубру аль-Хейму, другие города) — более 12 миллионов жителей, и каждый год в городе прибавляется триста — триста пятьдесят тысяч человек.

Ныне Каир входит в десятку самых больших городов мира. Столица Италии, где общее число жителей больше, чем в Египте, вряд ли имеет треть населения Каира. Столица Египта — самый большой город не только Ближнего и Среднего Востока, но и всего Старого Света, вплоть до Индии.

Урбанизация — одно из веяний нашего времени. Она охватила весь мир и существенно меняет его облик, характер, социальную структуру. В этом процессе в нашем столетии можно выделить два принципиально различных периода: до середины века большая часть общего роста городского населения планеты приходилась на промышленно развитые капиталистические страны и СССР; с пятидесятых годов главный прирост дают развивающиеся государства. В 1920 году на них приходилось менее трети всего городского населения мира, в середине века — примерно две пятых, сейчас — около половины, а к 2000 году в них будет проживать не менее двух третей горожан мира.

Каир не исключение. Опережающие темпы роста столиц и других крупных городов — отличительная черта, всех развивающихся стран.

По крайней мере до конца нашего века темпы роста мегалополисов в развивающихся странах будут выше, чем в промышленно развитых капиталистических странах. По прогнозам ООН, из тридцати крупнейших городов мира девятнадцать будут находиться в этих странах. Их «лидерами» будут Мехико — 32 миллиона жителей, Сан-Пауло — 26 миллионов, Рио-де-Жанейро — 19 миллионов, Бомбей, Калькутта и Джакарта — примерно по 17 миллионов. Каиру предстоит подойти к отметке 20–28 миллионов.

В Каире сосредоточена основная часть промышленности Египта. Он же вместе с пригородами — главный центр притяжения и создания новых предприятий — положение, общее для развивающихся стран. В нем же филиалы транснациональных корпораций и иностранных банков.

Каир — мощный центр прогресса, социальных и экономических перемен, генератор идей, новых форм потребления товаров и услуг, но его рост болезненно гипертрофирован.

Такое развитие столицы называют нередко «псевдоурбанизацией». Это количественный рост, который не соответствует качественному росту его социально-экономических функций. В определенной степени это рост паразитической части социальной структуры города за счет страны. Египет существует для Каира, а не Каир — для Египта.

Своим культурным, политическим, экономическим весом Каир перекрывает всю страну. Если подсчитать зарплату, которая тратится в столице, ее сферу услуг, коммуникации, численность ученых, инженеров, врачей, то, конечно же, ее вес будет много больше, чем при чисто демографическом подсчете. В Каире сосредоточена пятая часть жителей Египта, треть чиновников и от половины до четырех пятых врачей, инженеров, если не считать тех, кто выехал на заработки за границу. Концентрация кадров и администрации в Каире и других городах лишила египетскую деревню многих современных служб и услуг.

Египетский феодализм конца XIX — первой половины XX века породил тип помещиков-абсентеистов. Они жили в Каире или Александрии, там же учили своих детей и расходовали доходы от своих земельных владений. Египетское общество раздваивалось между городом, который потреблял, и деревней, которая производила. И в восьмидесятые годы помещики и значительная часть сельской буржуазии свои доходы предпочитает тратить в столице — то ли путем закупки более дорогих предметов потребления, то ли пересылкой средств родственникам, покинувшим деревню.

В насеровский период в Египте стали создаваться промышленные центры вдоль Нила — Наг-Хаммади (алюминиевый комбинат), Асуан (химические заводы), Хелуан (металлургический комбинат) и другие. Развилась зона Суэцкого канала, разрушенная после войны 1967 года и вновь восстановленная. Несколько укрепилась местная администрация. Стали поощряться местная промышленность, народное творчество, искусство. Астрономические цены на землю в Каире и удорожание рабочей силы выталкивают часть промышленности в провинцию, но в целом положение не изменилось: столица не просто преобладает или господствует над всей страной, она ее подавляет.

Египетское общество традиционно строилось по принципу широкой низкой базы и узкой, но высоко вздымающейся верхушки. Промежуточных слоев почти нет. И в новейшее время Египет не знал и почти не знает того, что на Западе именуют «средним классом». Верхушку его общества составляла группа чрезвычайно богатых людей, живущих за счет низов — бедного или полунищего сельского пролетариата или предпролетариата. В насеровский период сократилось состояние самых крупных землевладельцев, но при Садате выросла прослойка нуворишей наверху пирамиды, прямо или косвенно наживавшихся за счет труда феллахов и рабочих.

Пирамидальная структура при отсутствии «средних классов» существует и в области образования. Египет — едва ли не самая развитая из развивающихся стран по пропорции людей, получивших высшее образование. В то же время в нем — один из наивысших уровней неграмотности. До революции Египет тратил на высшее образование вдвое больше, чем на школы и профтехучилища. Положение несколько изменилось, но не кардинальным образом. И в образовании сложилась ситуация, при которой огромная голова находится на тщедушном теле со слабыми ножками.

Нередко международная роль Египта превышала его реальные возможности. Амбиции правителей были сильнее их амуниции. Довольно часто Египет слишком много средств тратил на внешнеполитические акции. Крупная голова пыталась заставить слабое тело и ноги действовать так, как будто она находилась на плечах гиганта.

При Насере Каир был как бы неофициальной столицей всех арабов. В этом смысле его географическое положение и даже размеры играли ему на руку. Но при Садате вновь рельефно стала заметна диспропорция между огромной столицей и страной-пригородом.

Не будет преувеличением сказать, что Египет — это Каир. Египтяне употребляют слово «Миср» (или разговорное «Маср») как название и своей страны, и ее столицы. Обжитая территория слишком мала — около 40 тысяч квадратных километров, и весь Египет становится гигантским пригородом «сверхгорода», особенно если учитывать, что Каир и Александрия как бы устремились навстречу друг другу, вокруг столицы появились города-спутники, а зона канала приблизилась к ней благодаря современным автострадам. Деревня, растущая вверх своими новыми домами, в которой больше половины жителей уже не заняты сельским хозяйством, усиливает ощущение мегалополиса, заполняющего всю страну.

Соотношение столицы и остальной страны — это примерно то же, что и соотношение дворцов, храмов и пирамид Древнего Египта и глинобитных жилищ простых египтян. Абсолютная централизация и преобладание одного города были лишь административным и урбанистическим выражением хозяйственной и общественной структуры Египта. Ее отличительные черты — коллективная эксплуатация населения власть имущими, распределение доходов сверху вниз, политический деспотизм, всесильная бюрократия.

Египет всегда отличался тяжелым бюрократическим аппаратом. С фараоновских времен государство, выполнявшее также функции распределителя ирригационных работ, породило армию чиновников. Но бюрократическая структура помимо своего функционального назначения обладала способностью и к самосохранению, и к «расширенному воспроизводству». Чиновники плодили новых чиновников и существовали не для общества, а сами для себя, за счет общества, над ним. Многие историки и социологи египетскую бюрократию времен Нового царства — II тысячелетие до нашей эры — считают прообразом всех современных бюрократий. Видимо, даже сама психология чиновничьего сословия уходит своими корнями в те безумно далекие от нашего века времена. Администратор, чиновник, власть имущий — эти слова были синонимами и в Древнем Египте, и — частично — в современном. Вспомним послание древнеегипетского писца-чиновника своему сыну: «Каменотесу попадаются очень твердые камни… Парикмахер занимается своим делом даже поздно ночью… Садовник таскает тяжелые ноши, и от этого у него болят руки и шея… Бедняк, работающий в поле, никогда не имеет отдыха от своей тяжелой работы… Судьба ткача за станком хуже судьбы женщины, а судьба человека, который мостит дорогу булыжником, самая плохая — он всегда просит подаяния… Тот, кто стирает одежду на берегу Нила, находится рядом с крокодилами. Посмотри, только профессия писца избавляет от тяжелой работы».

Разве не те же самые слова готов повторить современный египетский чиновник-бюрократ?

Столица, военно-политический, ремесленный и торговый центр Египта, всегда была средоточием административно-бюрократического аппарата. Каир представлял собой город чиновников, а в Египте чиновник всегда пользовался большим престижем, чем на Западе. Чиновники лучше оплачивались. Цены на хлопок могли падать, феллахи разоряться, но Каир в это время процветал на прочной основе стабильных зарплат и даже выигрывал за счет дешевизны сельскохозяйственных продуктов. Половина государственных расходов во времена короля Фарука шла на зарплату чиновникам. Правительство, государственная власть в Египте всегда имели (больший авторитет и вызывали больший страх, чем в странах с развитой парламентской системой. На чиновника, олицетворявшего правительственный аппарат, падал отблеск высшей власти. Привлекаемые привилегиями чиновничьего сословия, в него рвались молодые люди с университетскими дипломами. Процент сравнительно хорошо образованных людей в государственном аппарате был, пожалуй, выше, чем в развитых странах Запада, и это еще больше повышало вес и престиж бюрократии в обществе с массовой неграмотностью. В Египте сложилось противопоставление «мири» (всего, что относится к государству) и «тин» (ила, земли, навоза) — всего, что касается забот и нужд населения.

Последние тридцать-сорок лет в Египте, а значит, и в Каире стало происходить чрезвычайно быстрое разбухание бюрократического аппарата. С одной стороны, это вызывалось тем, что выпускникам школ и университетов просто надо было дать какую-то работу, чтобы не превращать их в потенциально опасную бунтующую прослойку населения, с другой — развитие государственного сектора в экономике породило свой болезненный нарост — обширнейшую бюрократию, занятую экономикой и финансами.

Число лиц, получающих зарплату на государственной службе, включая рабочих и учителей, в наши дни примерно 2,5 миллиона. Из них около миллиона сосредоточено в Большом Каире. Из этого миллиона большую часть составляют именно чиновники как таковые. Египетский социолог Гамаль Хамдан, изучив бюрократический аппарат Каира, с горечью отмечает: «Чем больше чиновников, тем ниже их эффективность» — и решительно предлагает: «Положить конец размножению бюрократов — единственный выход!»

Его высказывание остается криком души египтянина. А пока что все решения, в том числе и второстепенные, касающиеся провинций, принимаются в Каире. Для рассмотрения даже мелких дел из провинции нужно ехать в Каир. Любой вопрос можно утопить в бумажном море, в толчее воды в ступе, в перекладывании бумаг со стола на стол, из кабинета в кабинет. Любой вопрос — если у тебя нет надежного проводника по бюрократическому лабиринту и бумажника с хрустящими бумажками, которые открывают все двери и в мгновение ока накладывают все резолюции, ибо чиновничий аппарат столь же неэффективен, сколь и продажен. И если на его нижних ступенях за отметку в паспорте, за ничтожную бумажку берут фунт или пять фунтов, то наверху взятки могут исчисляться десятками миллионов.

Рабочий день египетского чиновника начинается с чашечки черного кофе или чая со стаканом воды и чтения газеты. Посыльный варит кофе и чай на примусе где-нибудь под лестницей или в задней клетушке и увеличивает свою мизерную зарплату, обслуживая «эфенди» за письменными столами. Работа сводится к отсиживанию часов и самоотстранению от проблем, но не к их решению. Если кто-то начинает работать более ревностно, он считается нарушителем спокойствия и подвергается остракизму. Рассуждения об обязанностях службы, о высших интересах прикрывают интриги, полу-мафиозные связи, борьбу за теплые местечки. Родственные связи и личная преданность — главное, что двигает чиновника вверх по служебной лестнице.

Но вот прозвучал призыв муэдзина, и чиновники, сняв ботинки, выстраиваются рядами лицом к Мекке в коридорах или кабинетах, чтобы продемонстрировать свою набожность и религиозное рвение. Темной шишкой на лбу, набитой частыми поклонами, гордятся, как боевыми наградами.

Кончилась молитва. Снова пьют кофе или чай. Затем наступает время обеда, который затягивается часа на два, а во второй половине дня в большинстве присутственных мест никого из ответственных чиновников застать уже невозможно.

Бюрократический гонор и высокомерие проявляются на беззащитных просителях. Какой у чиновника покровительственный тон, какой важностью он надут, как он занят государственными делами! Уклониться от решения, заставить посетителя прийти во второй и в третий раз, заранее сказать «нет» — вот метод его работы. Умилостивить «государственного человека» можно только соответствующей купюрой.

Отсутствие индивидуальной ответственности, расщепление ее между многими, стремление возложить ответственность на всех, а значит, ни на кого — основа функционирования, точнее, дисфункции египетского бюро-критического аппарата. Полное подавление инициативы сочетается с верой в инструкцию как панацею от всех бед. Если возникают сложности, значит, нужны новые инструкции, которые издаются с «административным восторгом». Буквальное следование им превратило бы взрослых людей в несовершеннолетних, но, на счастье, предписания забываются столь же быстро, сколь и издаются.

Чиновничий аппарат Египта остается непроницаемым для контроля общественности. С его особыми интересами вынуждена считаться и высшая власть. Многие начинания насеровской эпохи были утоплены в глубинах бюрократической рутины, сорваны откровенным саботажем госаппарата, а паразитизм правящего класса садатовских времен усиливался самим характером египетской бюрократии.

Но как бы ни была она велика и громоздка, оставим ее на время и вернемся снова к Каиру.

Если хватит сил и энергии бродить по обширным пространствам мегалополиса, то его камни и памятники могут рассказать о бурной, бесконечно богатой истории древнейшего столичного города человечества. От современных мини-небоскребов — через скопированные с парижских бульваров второй половины прошлого века центральные кварталы — к средневековому лабиринту аль-Гури, или старого Каира — куда бы вы ни направлялись, то здесь, то там, то в одиночку, то целыми группами встречаются рассыпанные жемчужины выдающихся творений архитектуры. Но путь любопытства, познания или эстетического наслаждения привлекал столько путешественников и ученых, что записи, оставленные ими, отбивают охоту повторять пройденное.

Скажу только, что как Эйфелева башня несправедливо стала расхожим символом Парижа, так цитадель с мечетью, построенной во времена Мухаммеда Али, — туристским рекламным плакатом Каира, и тоже не по праву. Мечеть с цитаделью — слепок со стамбульских мечетей с их похожими на копья минаретами и перевернутыми чашами куполов. Прародительница турецких мечетей — стамбульская Айя-София. Египтяне с фатимидских и особенно с мамлюкских времен выработали свой стиль, сочетающий минареты, украшенные затейливой резьбой по камню, и обширные, прямоугольные в плане залы для молитвы. Египетские мечети вплоть до наших дней повторяют образцы той эпохи.

Как и для Стамбула, я нашел слова Ивана Бунина, посвященные Каиру, и не могу удержаться, чтобы не привести их:

«И на этом месте зачался «Победоносный» Великий Каир.

Его узкие, длинные и кривые улицы переполнены лавками, цирюльнями, кофейнями, столиками, табуретами, людьми, ослами, собаками и верблюдами. Его сказочники и певцы, повествующие о подвигах Али, зятя Пророка, известны всему миру. Его шахматисты и курильщики молчаливы и мудры. Его базары равны шумом и богатством базарам Стамбула и Дамаска. Главное же то, что в Каире полтысячи мечетей и сотни тысяч могил в тишине пустынь, окружающих его. Мечети и минареты царят надо всем. Мечети плечисты, полосаты, как абаи, все в огромных и пестрых куполах-тюрбанах. Минареты узорны, высоки и тонки, как пики. Это ли не сарацинская старина? Стары и погосты его, стары и голы. Там, среди усыпальниц халифов, среди усыпальниц мамелюков и вокруг полуразрушенной мечети Амру, похожей на громадную палатку, — вечное безмолвие песков и несметных рогатых бугорков из глины, усыпляемое жалобной песнью пустынного жаворонка или пестрокрылых чеканок…».

За исключением средневековых мечетей, школ-медресе, караван-сараев, фонтанов, трудно говорить о «египетском» или «каирском» архитектурном стиле. Современность на все накладывает печать космополитизма, голой функциональности. Гостиницы «Меридиан», «Хилтон» или «Шератон» с трудом отличишь от их сестер в других столицах мира. Графический отпечаток современной центральной части Каира на багряном фоне заката — уже не минареты и купола, а прямоугольники высоких зданий, которые вот-вот будут претендовать на звание «небоскребов». Они столпились по берегам Нила, в районе острова Гезира и южнее, и нельзя отрицать их элегантность, удачное сочетание с волнами великой реки и купами пальм, кажущимися комнатными цветами и у их оснований. Они слились с городским пейзажем Каира, но их архитектурный стиль — международный. О кварталах серых бетонных блоков на окраинах и говорить нечего.

Все же повторю банальное утверждение: Каир — город контрастов. Добавлю лишь: его контрасты бьют в глаза, в уши, в нос. Они так же резки, как песок пустыни и зеленая пойма Нила, как свет и тень, жизнь и смерть, вода и сушь, утопающий в розах особняк в Гизе и хижина из разного хлама в районе старого Каира, седок на ослике и владелец «мерседеса».

Каир не только растет, как кактус, он болезненно разбухает, переполняясь жителями сверх всяких разумных норм. Его многолюдство давит, его ощущаешь физически. На улицах с утра до позднего вечера народу — что на демонстрациях. Через густую толпу пробиваешься с трудом.

«Час пик» на столичных улицах затягивается с утра до позднего вечера, и не раз убеждаешься, что совершить пешком малоприятную и неблизкую прогулку под африканским солнцем с острова Гезира в центр города оказывается быстрее, чем проехать на автомашине, для которой вдобавок будешь полчаса искать место стоянки. На улицах появляется все больше эстакад, иногда двухъярусных. Они временно разгрузили основные магистрали, но порой и на эстакадах выстраиваются многокилометровые «хвосты» автомашин, а выхлопные газы травят людей на первых этажах не только сбоку, но и сверху, и дома вдоль главных улиц будто плывут в сизом тумане. Центральные районы города загазованы так, что после продолжительной прогулки начинает подташнивать, как от отравления, и я своими глазами видел иностранцев в кислородных масках.

Каирские автобусы набиты до немыслимых пределов, и ты недоумеваешь, как они еще двигаются. Пассажиры висят на подножках и сидят в окнах. Между ними, иногда внутри, а иногда и снаружи автобуса, совершая акробатические трюки, пробирается кондуктор, умудряясь собирать плату и отрывать билеты пассажирам. Едва вырвавшись на свободную часть улицы, это осевшее, накренившееся набок сооружение развивает большую скорость, чтобы через пару минут застрять у перекрестка, где в демократизме автомобильной пробки равны и роскошный лимузин, и рейсовый автобус, и даже ослик, запряженный в тележку.

Ослик пока остается распространенным средством передвижения в каирском мегалополисе. В бытность мою студентом я встречал и стада верблюдов, что гнали суданцы по левому берегу Нила на знаменитый верблюжий рынок, а иногда и грузового дромадера с тюками овощей и фруктов. Но сейчас верблюдов в Каире практически нет, а ослики остались. На них разъезжают мусорщики, которые, как муравьи — санитары леса, подчищают и вывозят отбросы «сверхгорода», и заодно и сортируют их для вторичного и третичного использования в кварталах, где живут обездоленные. На ярко раскрашенных телегах в ослиной упряжке в город за покупками может приехать целая крестьянская семья, а в ночное время и под утро на повозке с фонарем развезут по лавкам и базарчикам свежую зелень — кинзу, местный вариант черемши, укроп, петрушку, салат-латук, кресс-салат. Неприхотливость, спокойствие и понятливость позволяют осликам не реагировать на автомобильное движение.

Ослик — самое старое транспортное животное Ближнего и Среднего Востока. Его использовали до появления лошадей и верблюдов. Экономисты считают, что ослики поедают слишком много травы и вместо них феллахам нужно было бы разводить более продуктивных животных, а горожанам перейти на мотороллеры.

Но как расстаться с удобным, неприхотливым помощником и где взять деньги на мотороллер? Не проще ли обойтись велосипедом?

Велосипедисты в Каире двух видов. Одни давно усвоили, что на работу быстрее и надежнее добираться, используя силу мускулов собственных ног, чем энергию сгорания бензина. Эти — более или менее спокойны и дисциплинированны. Другие — посыльные, развозчики, чаеносы — могут с подносом, уставленным тарелками с горячим кебабом или чашечками кофе со стаканами воды, штуками материи или бубликами, виртуозно маневрировать среди оглушительно сигналящих так, будто они едут по пустой площади. Почтальон везет в багажнике свою тяжелую сумку, зеленщик — заказанные ему фрукты и овощи, мальчишка из прачечной или гладильни спешит доставить клиенту вычищенный и выглаженный костюм… посадив на него по дороге несколько масляных пятен.

Более хаотичного движения, чем в Каире, я не встречал. Безалабернейшие Стамбул и Тегеран по сравнению с ним кажутся воплощением дисциплины и порядка. Однажды в час пик я попытался проехать по каирской улице с односторонним движением, забитой автомашинами, направлявшимися как раз в обратную сторону. Все нарушавшие правила были решительно против меня, пытавшегося их соблюдать. Я уступил, поняв, что в каждой стране надо следовать ее обычаям и подчиняться ее правилам или их отсутствию.

Повернуть на знак, запрещающий поворот, — обычное дело. Если тебя останавливал полицейский, он просто протягивал руки, и ты опускал в его ладонь мелкую монету. Полицейские в Каире — не то что жандармы из отрядов по подавлению беспорядков — довольно безобидны, во всяком случае для иностранцев, и оплачиваемы настолько низко, что даже монетка для них — прибавка к жалованью.

Уличных происшествий много, и больше тех, что не учтены статистикой: каирцы не любят составлять протоколы. В хаосе движения спасает почти полное отсутствие пьяных шоферов и быстрая реакция водителей. Но ездишь по Каиру всегда в напряжении: а вдруг из боковой улочки или подворотни выскочит машина или выкатит тележка, запряженная осликом? Недисциплинированность водителей усугубляет транспортные пробки, которых при других обстоятельствах было меньше.

А каирские трамваи — без стен, без окон, увешанные людьми! А пригородные электрички, например из Хелуана до Баб-эль-Люка, напоминающие наши поезда начала двадцатых годов — столько в них людей и внутри, и снаружи, и на крышах!

Каиру крайне необходимо метро. Его строительство откладывалось десятилетиями из-за нехватки средств, В восьмидесятые годы строительство наконец началось. Первая линия должна соединить два железнодорожных вокзала. Ее намечено пустить в 1987 году, а пока центральная площадь Ат-Тахрир, и раньше переполненная людьми и автомашинами, разрыта вдоль и поперек для строительства метро, и несколько десятков полицейских с трудом справляются с волнами людского моря, что. сшибаются здесь в невообразимом водовороте. Лишь фатализм, чувство юмора и надежда, что когда-нибудь эта стройка закончится, умеряют раздражение каирцев.

В последний свой приезд в Каир я заметил, что движение стало чуть-чуть более дисциплинированным. При серьезном нарушении мелкой монеткой уже не обойдешься — установлены драконовские штрафы в пятьдесят и сто фунтов. Появились маршрутные такси, которых раньше не было, больше стало автобусов. Но значительных изменений пока мало.

Транспортные муки — это еще полрассказа. Все коммунальное хозяйство города строилось из расчета на максимальное увеличение числа жителей до трех, но отнюдь не двенадцати миллионов человек.

Не хватает воды. Насосные станции и водопроводы не обеспечивают мегалополис водой в достаточном количестве, хотя Нил — вот он, под рукой. В трубах вода грязная. Очистные сооружения или изношены, или недостаточной мощности.

Очищенная вода Нила прекрасна. Поэтому в своих квартирах состоятельные люди все чаще устанавливают индивидуальные очистные устройства. В студенческие годы нашим «фильтром» и «холодильником» был глиняный кувшин-улля с пористыми стенками. Всегда запотевший, особенно в жару, он сохраняет свежесть и прохладу влаги. В Египте улля распространен повсеместно. В Каире для прохожих во многих подъездах ставят глиняный сосуд того же типа с консервной банкой вместо кружки.

Урбанизация и индустриализация несут с собой загрязнение Нила. По сравнению с Рейном или Миссисипи он покажется девственной рекой, но широкие пятна грязных технических масел уже плывут и по нему. В Каире пока нет таких мест, как ядовито-розовое озеро Марьют, что у Александрии, отравленное химическими заводами. Однако канализационные трубы мегалополиса несут отнюдь не родниковые воды.

Загрязнение окружающей среды угрожает и Египту. Опасность тем более серьезна, что здесь существует хрупкий баланс между окультуренной человеком землей и пустыней. С помощью высотной Асуанской плотины Нил пока несет достаточно воды, чтобы обеспечить и всеегипетский «сверхгород», и его сельское хозяйство. Но справится ли он с задачей напоить Египет через десять-двадцать лет?

Каир быстро строится, выбрасывая в пустыню и, к сожалению, в поля все новые кварталы. Все же жилищ не хватает и не будет хватать по крайней мере в ближайшие полсотни лет. Многокомнатные квартиры с видом на Нил, а то и с бассейном на крыше продаются по полумиллиону фунтов и могут стоять годами, ожидая покупателя — местного нувориша или саудовского эмира. Но каждый день — я не преувеличиваю — каждый день в Булаке или Агузе, или Сейидна Зейнаб обрушиваются на обитателей обветшавшие донельзя, перенаселенные дома. Люди не покидают жилищ, находящихся в аварийном состоянии, просто потому, что других нет или цены их недоступны.

Существуют законы, ограничивающие квартплату и высокие налоги на доходы домовладельцев, однако есть и «деньги за ключ». Ты договариваешься об аренде квартиры, готов заключить договор, чтобы въехать в нее, но должен дать домовладельцу разовый взнос (если хотите — взятку), не учтенный ни в каких документах, нередко равный тридцати-сорокамесячной квартирной плате.

Триста тысяч зданий в Каире нуждаются в срочном ремонте. Большинство из них никогда не будут отремонтированы.

Вчерашние крестьяне поселяются где могут и где придется. Нельзя даже сказать, что «Каир окружен трущобами». Трущобы есть и в центре, и на окраинах. Они захлестывают фешенебельные кварталы. В Египте почти не бывает дождей, и крыши многих роскошных домов заняты целыми семействами бездомных, которые за позволение жить оказывают различные услуги привратнику — баввабу или мусорщику. Стараясь не попадаться на глаза жильцам, они поднимаются наверх черным ходом и устраиваются среди старых ящиков и ржавого железа. Нередко они держат здесь козу или кур, а то и разбивают небольшой огород в ящиках с землей. Не стоит удивляться, услышав в Замалеке или на площади Оперы в предрассветной тишине крик петуха или блеяние козы.

Место скорби, покоя и молитв, знаменитый каирский «город мертвых» был замечен еще Иваном Алексеевичем Буниным. Расположенный слева от шоссе, идущего из аэропорта, «город мертвых» стал густонаселенным районом Каира. В склепах есть помещения, пригодные для жилья, и живые потеснили усопших. Сначала сюда хлынули переселенцы из зоны Канала, ставшего после израильской агрессии 1967 года линией фронта в «войне на истощение». С наступлением мира, после 1973 года, часть из них возвратилась в Порт-Саид, Исмаилию, Суэц, часть осталась, а место уехавших заняли новые. Сейчас в «городе мертвых» триста пятьдесят тысяч жителей, есть автобусные линии, электричество, водопровод, школы.

Тишина погостов улетела под напором автомобильных гудков, призывов продавцов овощей или сладостей, криков мальчишек, шума толпы. В «городе мертвых» есть крошечные мастерские, лавчонки, кое-кто из богатых родственников усопших оплачивает присмотр за могилами, обеспечивая мизерный доход некоторым жителям склепов. Но здесь не дымит ни одна труба, нет ни одной мастерской, заслуживающей названия «предприятия». Чем живет большинство обитателей «города мертвых», как и многих других трущобных районов? Для меня ответ на этот вопрос всегда лежит где-то на зыбкой почве мистики. Проще объяснить, как существуют каирские нищие, чем выяснить, каким образом добывают хлеб насущный «маргиналы» — так в социально-экономической литературе называют предпролетариат развивающихся стран, пауперов, полубезработных, лиц без постоянного источника дохода.

Две трети каирцев из числа экономически активного населения не имеют определенных занятий. Пятая часть работает в сфере услуг и лишь одна десятая — на промышленных предприятиях, в мастерских.

Урбанизация в Египте, как и в десятках стран Азии и Африки, идет впереди индустриализации — положение обратное тому, что знала Европа в XVIII, XIX — начале XX века. Безземельные крестьяне выталкиваются в города и, не находя себе постоянных занятий, пополняют ряды как раз «маргиналов». Чтобы избежать социального взрыва, все египетские правительства отступали и отступают перед давлением этой массы.

Государственные учреждения, предприятия, фирмы переполнены лишними рабочими, уборщиками, чаеносами, вахтерами, сторожами. Перерасход заработной платы снижает рентабельность производства, лишает возможности стимулировать работающих. Зато ослабляется социальная напряженность, хоть какой-то кусок хлеба получают потенциальные безработные. О ненужных чиновниках в бюрократических учреждениях и говорить нечего.

Субсидированные цены на хлеб, некоторые виды растительного масла, сахар дают возможность не умереть. с голоду даже самым обездоленным. Поэтому они предпочитают городскую полупраздность каторжному труду в деревне. Большое число городских «маргиналов» вынуждено просто паразитировать, и опасность заключается в том, что они привыкают к своему образу жизни.

В каирской толпе встретишь нищих, назойливо требующих милостыню — бакшиш. Их немало. Редкое описание Египта иностранцами обходится без отрицательных эмоций и бранных эпитетов в их адрес. По-человечески понимая эти эмоции и в какой-то мере разделяя их, все-таки хочу объяснить феномен нищенства, в основе которого лежат не только социальные причины. Многие мусульмане глубоко убеждены, что нищенство — не порок и не позор. Разве благотворительность — не один из столпов ислама? Поэтому требовать подаяния — просто помогать состоятельным гражданам исполнить свой религиозный долг. Благодарить за милостыню надо не подающего, а Аллаха. Вынужденное безделье, длящееся годами, вырабатывает психологию социального паразитизма, люмпенства на дне общества, легко оправдываемого откровенным социальным паразитизмом значительной части «верхов».

Распространенный способ добыть бакшиш — оказать мелкую услугу: протереть ветровое стекло автомашины, побыть полчаса ее «сторожем», стать «гидом», проводить в магазин. К слову сказать, в местах, где сложна парковка, между этими «сторожами» практически поделены все улицы, и они зорко следят за тем, чтобы хозяин «охраняемой» ими машины не уехал без того, чтобы опустить в их руку монетку.

Иностранцы особенно часто становятся объектом назойливости нищих: бедняки не приезжают в Каир из-за моря, а с жирного заграничного гуся просто дело чести получить заслуженный бакшиш. Произнеся твердым, но не оскорбительным тоном: «Аллах подаст» или «Аллах щедр», от них можно отвязаться, но не всегда.

Еще студентом в насеровское время я был свидетелем кампании в прессе и административных мер против нищенства. Во времена Садата кампания угасла и пока не возобновилась. Общество сохраняет на своем дне массу населения, постоянно сталкивая туда все новых людей, и общество же поддерживает и культивирует социальные амортизаторы в виде благотворительности, подаяния.

С первых дней работы в Каире меня привлекал район Булак. Он расположен между двухэтажной улицей Рамсеса, ведущей из центра к железнодорожному вокзалу, и Нилом и ограничен с юга осевой магистралью — улицей 23-го июля, переходя на севере в трущобные пригороды столицы. Булак представляет собой скопище обветшалых домов, опиекурилен, жалких лавчонок, немощеных, пыльных улиц, нечистот, мух, он — очаг преступности. Если весь Каир — лабиринт, то Булак — одна-из самых запутанных, противоречивых и опасных его частей. Здесь с утра до вечера босоногие мальчишки в пижамных костюмах гоняют тряпичные мячи, через улицы протянуто на веревках белье, а с порогов перекликаются друг с другом женщины. В кофейнях около телевизоров часами сидят мужчины и лишь изредка отвлекаются на призывные крики торговца, который, подталкивая тележку с товаром, громко его расхваливает.

Современный Каир сильно уменьшил территорию Булака. За зданиями газетных концернов «Аль-Ахрам» и «Маль-Ахбар», расположенных вблизи улицы Рамеса, от старых домов расчищена обширная площадь, превращенная в стоянку автомашин, а вдоль Нила растут элегантные мини-небоскребы, продолжая хоровод своих собратьев, расположившихся вверх по течению. Но сам Булак остался неизменным средоточием нищеты, невежества, злости, чувства безнадежности.

Когда начинаешь разбираться в пластах булакского населения, то кажется, что жители его просто спрессованы в биомассу, так их много. Никто не подсчитывал, сколько тысяч человек здесь приходится на квадратны» километр — сто, двести, двести пятьдесят? Американский этнограф Андреа Ру рассказывала мне о булакцах с широко раскрытыми от ужаса глазами, но свое исследование она выполнила с объективизмом и точностью.

Вчерашние феллахи, сельские мигранты, переселяясь в город, отнюдь не сразу расстаются с прежними понятиями, убеждениями, системой ценностей. Образ их жизни меняется, но они чаще всего не включаются в-современное производство. У них нет данных, чтобы попасть в бюрократический аппарат. Они остаются людьми со случайным заработком или безработными. Не являясь пролетариатом или даже полупролетариатом, они не теряют традиционных социальных связей, прежних форм социальной жизни, группируются вокруг мечетей, суфийских братств, земляческих общин. Их уровень жизни — грань нищеты. Их идеология — народный ислам. Их социальное поведение — покорность властям, но готовность к кратковременным вспышкам бунта, их идеал — собственная лавочка или мастерская.

Для многих из них Каир — лишь полустанок в гораздо более длительном путешествии. Преданный долине и дельте Нила, египтянин, раньше неохотно расстававшийся с родиной, стал заядлым путешественником. Еще в шестидесятых — начале семидесятых годов на заработки за границу отправлялось всего несколько тысяч врачей, ученых, инженеров. Они уезжали в США, Англию, Францию, лишь некоторые из них — в Саудовскую Аравию, нефтяные княжества. Сейчас египтян встретишь и среди чернорабочих в пирейском порту, и в качестве портье в парижской гостинице, и посудомойкой в Амстердаме.

Но главный магнит — арабские нефтеэкспортирующие государства. За границей сейчас более трех миллионов египтян. Больше всего их в Ираке, Саудовской Аравии, Ливии. Заработная плата в странах, которые были охвачены нефтяным бумом, в несколько раз выше, чем в Египте. Когда задают вопрос: эмиграция для Египта — благо или зло, спасение или трагедия? — на него нелегко ответить. Конечно, египетская экономика не в состоянии поглотить все рабочие руки и выезд за границу уменьшает безработицу. Конечно, денежные переводы эмигрантов (до четырех миллиардов долларов в год) стали первой статьей в национальном доходе и в валютных поступлениях страны, стоящих впереди доходов от нефти, Суэцкого канала, туризма, хлопка. Но ведь есть и другая сторона медали. Опросы показывают, что 85 процентов студентов хотели бы уехать на заработки за границу. Выпускники вузов не думают о службе на родине, а обивают пороги контор по найму рабочей силы в Кувейте или Абу-Даби. Что важнее для экономики — капитал или главная производительная сила общества — человек? Египет лишается лучших, самых квалифицированных рабочих, инженеров, техников, врачей, учителей, журналистов. С ключевых объектов египетской экономики, таких, как Хелуанский металлургический комбинат, с трудом подготовленные специалисты бегут за границу. И еще одна проблема: как используются заработанные за границей деньги? Опять-таки данные статистики ненадежны. Но большинство исследователей сходятся во мнении, что значительная часть этих средств проедается семьями эмигрантов.

Эмигрант, вернувшийся в Египет, оседает чаще всего в Каире, в лучшем случае строит дом или входит в долю строительства и сдает в аренду одну-две квартиры, приобретает такси, открывает лавку. Мало-мальски разбогатевший выходец из деревни может приобрести земельный участок и сдать его в аренду своим менее удачливым собратьям. Производительно используется лишь мизерная часть средств, накопленных тяжким трудом за границей.

По сравнению с большинством жителей Булака или других трущобных районов положение постоянных рабочих на предприятиях значительно лучше. В условиях Египта, как и большинства других стран Ближнего и Среднего Востока, они нередко смотрят свысока на своих собратьев-«маргиналов», предпролетариев.

Раньше традиционно высокий уровень безработицы, низкая стоимость рабочей силы снижали жизненный уровень и кадровых рабочих. Но парадокс ситуации заключался в том, что более благополучное положение, чем у большинства, и часто отсутствие конкретного хозяина (главный работодатель — государство) в соединении с общим низким культурным и образовательным уровнем мешали развитию классового самосознания. Забастовки в Египте бывают, но в основном по частным случаям, и они не отвечают разительным социальным контрастам, угнетению в египетском обществе.

Эмиграция и инфляция привели к совершенно новому явлению в египетской жизни — резкому подорожанию рабочей силы как в деревне, так и в городе. Буквально за несколько лет Египет перестал быть страной наполовину дармового труда. Водопроводчик — одна из самых дефицитных профессий в Каире — зарабатывает столько же, сколько профессор университета, а автомеханик — втрое больше. Резко поднялась заработная плата квалифицированных и полуквалифицированных рабочих на предприятиях, особенно в частном секторе. Увеличился разрыв не только между нуворишами и массой населения, но и между кадровыми рабочими и «маргиналами».

Прежний престиж образования, чиновничьего кресла заменяется престижем фунта, культом чистогана. Произошла как бы историческая месть общества всесильной бюрократии. Заработок чиновников резко отстает и от инфляции, и от заработной платы других категорий самодеятельного населения. Слишком многочисленное чиновничье сословие в низших эшелонах не может существенно поправить свое положение воровством или взятками. Общее падение общественного статуса и уровня жизни распространилось и на абсолютно необходимые обществу категории лиц с твердыми заработками — учителей, врачей государственных больниц, экономистов, инженеров государственного сектора. В Каире не удивляют автомеханики или паркетчики с университетскими дипломами.

Но за более высокие заработки и механики, и квалифицированные рабочие расплачиваются более интенсивным и продолжительным трудом, ухудшением условий жизни в мегалополисе с его удушливым воздухом, транспортными муками, нехваткой и дороговизной жилья. Кто же выигрывает в этой ситуации, кто снимает сливки? При ответе на этот вопрос все взоры невольно устремляются в сторону торговца и спекулянта, но отнюдь не уличного лоточника или мелкого лавочника.

У нас на улицах есть прохожие и автомашины, иногда велосипедисты, продают хорошее мороженое или пирожки с повидлом, вызывающие изжогу. И уж вовсе редко встречаешь цветочные базарчики. Представим себе, что какой-нибудь базарчик разросся на много кварталов; что на нем торгуют не только цветами, но и печеным сладким картофелем — бататом или вареной кукурузой, воздушными шарами и жареными орешками, сахарным тростником, холодными напитками и шербетами из больших бутылей, дешевой бижутерией и скобяными изделиями, что перед входом в мясные лавки висят туши баранов или буйволов, а на земле разложены овощи и фрукты; что здесь же разъезжают тележки с дымящимися котлами, полными фасолевой похлебки, или с шипящими сковородами, на которых в растительном масле жарятся зеленые шарики таамийи — котлеток из бобов и трав; что все это сопровождается мелодичными выкриками продавцов, расхваливающих товар. Вот тогда вы получите отдаленное представление о том, как выглядят многие каирские торговые улицы или районы. Впрочем, не буду лукавить перед собой как перед автором — все равно не представите. Как передать эту смесь запахов каирской пыли, выхлопных газов, ароматных соусов, душистых цветов? Как передать это — ощущение от туч мух, которые, как ни странно, не дохнут от выхлопных газов? От торговца, который, разложив гайки или прокладки для кранов, спит прямо под ногами прохожих, положив под голову вместо подушки включенный на полную мощность японский радиоприемник? Как передать впечатление от снующей взад и вперед толпы, бедной и несытой, кое-как одетой, но неунывающе веселой и крикливо шумной? От кофейни, где посетители, посасывая кальян (наргиле) и пуская дым, философски спокойно глядят на суету бренного мира или азартно подпрыгивают, следя по телевизору за футбольным матчем? Люди нередко торгуют, едят, спят прямо на тротуаре. Тут же чинят обувь или ковры, латают одежду, учат уроки или молятся, постелив тряпку или молитвенный коврик и обратившись лицом к Мекке. Продают дешевые картины лазоревых мечетей, полногрудых гурий и мальчика со слезой на щеке, что плачет для услады сентиментального обывателя.

Видимо, читатель и сейчас не представил себе каирские торговые улицы или торговые районы. Для полноты картины приведу в сокращенном виде рассказ египетского писателя Хусейна Шафи аль-Масри, который писал на диалекте, в переводе Ю. Завадовского: «Огур-цы-ы-ы све-е-е-жие»:

«Итак, я заплатил штраф. Пламя да жар без конца да гнев Аллаха-творца на сердце этого собачьего посланца, которому бог да развалит порог, лишит крова и оставит без покрова! Ну и что это, братец ты мой, за паршивая жизнь? Если сидит кто-нибудь из нас без работы, на него же кричат: «Бродяга!» Откроет он кофейню для курения гашиша, его тотчас бросают в тюрьму. Станет он что-нибудь продавать на улице, его хватает полиция и говорит ему: «Ты нарушаешь правила уличного движения». Что же нам остается делать? Красть? Клянусь Аллахом, кроме этого, нам ничего другого не остается.

На прошлой неделе закрыли мою кофейню, но меня не смогли посадить, потому что отсутствие моей вины слишком уж очевидно. Да помилует Аллах беднягу Дургама, малого, которого заперли за решетку вместо меня.

Я, возблагодарив Аллаха за то, что он спас мою шкуру, сделал себе ручную тележку и воскликнул: «Вперед, дружище, собирай себе на пропитание!» Только я навалил в нее огурцы горой — на тридцать пиастров, клянусь усами пророка! — как неотвратимые несчастья посыпались на мою голову.

Едва я выкатился на базар и закричал: «Огурцы-ы-ы све-е-е-жие!», как он меня и схватил. Так, будто я его звал по имени — и он тут как тут. А разве я его звал? Схватил он меня за горло и тащит в часть. «Зачем, о полицейский?!» Отвечает: «Нарушаешь движение». — «Ладно, братец, — говорю я. — Что это значит: я нарушаю движение, а другие — нет? Не перед тобой ли трое проехали с тележками, на которых нагружены дыни, яблоки, кокосовые орехи, и только одни мои огурцы загромождают дорогу? Постой-ка, брат, а тетка, что расселась посреди тротуара и разложила редиску, лимоны и вареные бобы так, что никому нет прохода? Она не загромождает и не нарушает? Видимо, моя торговля не уживается с полицейской пробой, ибо, если дать по огурцу каждому проходящему полицейскому, они одни составят мою клиентуру и я разбазарю весь свой товар нипочем, то есть без денег. Другими словами, они разнесут мое хозяйство, а меня самого скушают даже со штанами и с феской».

Но настоящее несчастье еще не в полицейском, а в том молодце-офицере, который важно сидит в части и не ведает, что творят его люди. Эх, на-то, видно, воля Аллаха!

Клянусь Аллахом, я чуть не потерял рассудок, когда вошел в это веселенькое учреждение и нашел там бедных людей, жавшихся к стенкам в ожидании своей очереди для допроса. А их овощи лежали на тележках перед караколом (полицейским участком. — А. В.), так что нельзя было понять, полицейский ли это участок или овощной рынок. С одной стороны, их губило солнце, беспощадно палившее в этот день, а с другой — проворные руки полицейских. Но что нам делать?..

Меня продержали там целый день, пока начальнику каракола не пришло настроение меня допросить. Он ткнул мне в нос протокол, и я… заплатил штраф. Да, я его заплатил, но, клянусь пророком, отдал все, что имел.

Выйдя на улицу — не пожелаю того и врагу! — нашел всего лишь несколько огурцов, от жары и прочих несчастий, обрушившихся на них, превратившихся в сухие и корявые корнишоны. Все прочее бесследно исчезло…

Скажи мне теперь, не дурак ли тот, кто лезет из кожи, пытаясь торговать огурцами или чем другим? Не лучше ли нам просто красть?

Клянусь верой пророка, кто скажет мне: «На краже — запрет Аллаха», у меня нет иного выхода, как дать ему затрещину моей изношенной туфлей».

Продавцы рекламируют свой товар во всю силу голосовых связок и легких. Хозяева магазинов, устраивающих распродажу, нередко нанимают одного-двух зычноголосых зазывал, которые оглушают прохожих криками: «О-казь, о-казь-он, оказон-нус! Оказьон-нус!» Французская часть восклицания (оказьон) и означает собственно распродажу, а арабская (нус) подразумевает, что цены снижены вдвое.

В толпе торговых районов раздаются мелодичные возгласы продавцов, рекламирующих свой товар с таким отменным набором эпитетов, что хоть начинай их записывать. «Берегите зубы! Берегите зубы! Как лед!» — кричат разносчики шербетов и прохладительных напитков. «Слаще меда! Апельсины! Апельсины! Мед! Апельсины!» — перекликаются с ними продавцы фруктов.

И в этой разноголосице узнаешь знакомые фрагменты картины, замеченные еще Э. У. Лэйном сто пятьдесят лет назад: «Хлеб, овощи и другую еду продают с лотков уличные торговцы. Любопытно, как они рекламируют свой товар. Продающие тирмис (люпин) кричат: «Помощь, о Имбаби, помощь!» Этот призыв следует понимать двояко. С одной стороны, это обращение за помощью к знаменитому мусульманскому святому шейху аль-Имбаби, похороненному в деревне Имбаба, на западном берегу Нила, против Каира (сейчас Имбаба — густонаселенный район Каира. — А. В.). В ее окрестностях растет самый лучший тирмис. С другой стороны, этот клич подразумевает, что тирмис деревни Имбаба так хорош только благодаря помощи святого Эти же продавцы расхваливают свой товар, распевая: «Тирмис из Имбабы превосходней миндаля!» и «Сладок плод реки». Последний возглас — каирский по преимуществу, его не услышишь в провинции и в деревне. Объясняется он способом приготовления люпина. Чтобы удалить горечь, плоды два-три дня вымачивают в сосуде с водой, потом варят. Затем их зашивают в корзину из пальмовых листьев (фард) и бросают в Нил, где оставляют мокнуть еще два-три дня. После их высушивают и едят в холодном виде, слегка посолив. Продавцы кислых мелких лимонов кричат: «Облегчи их, Аллах! Лимон!» (то есть облегчи их продажу). Продавцы жареных арбузных или тыквенных семечек… так объявляют свой товар: «Семечки! Утеха покойных!», но чаще всего просто: «Жареные семечки!» Смешно кричат продавцы халвы: «Халва! За гвоздь!» У продавца халвы репутация полумошенника: дети и слуги часто крадут дома железные предметы, чтобы выменять у него на сладости. Торговцы апельсинами распевают: «Мед, апельсины, мед!» Ту же конструкцию используют разносчики многих других овощей и фруктов, так что подчас и не понять, что же продается. Одно только несомненно: из перечисляемых предметов продается наименее вкусный. Так, если кричат: «Фиги, виноград!», значит, продаются фиги, ибо виноград вкуснее. Редкий текст у продавцов роз: «Шипом была роза, от пота пророка она расцвела» — намек на чудо, совершенное Мухаммедом. Разносчики благовонных цветов египетской бирючины громко выводят: «О запахи рая! Цветы хны!» Род хлопчатой ткани, изготовленной на станке, который приводит в движение бык, призывают покупать со словами: «Бычья работа, девицы!»

Прошло сто лет, и в картине района Мускн, набросанной пером египетского писателя Тауфика аль-Хакима в двадцатых-тридцатых годах нашего столетия, мы узнаем все тот же торговый Каир: «Автобус шел по старым улицам и переулкам, минуя кварталы древнего Каира, и наконец подошел к Муски. Те, кому надо было-выходить, вышли, а оставшиеся в вагоне пассажиры, вытянув шеи, смотрели на улицу, по обеим сторонам которой красовались бесчисленные магазины и лавки, выставившие свои ослепительные товары — шелковые и бумажные материи, украшенные блестящим шитьем и сверкающими металлическими кружочками, ювелирные изделия из настоящего золота и рыбьей чешуи, ботинки и туфли на каблуках и с бантиками, последнего фасона, галантерею, кружева, постельное и столовое белье, посуду — медную и фарфоровую, ложки и поварешки, деревянные и металлические, словом — все, что-можно найти на этом знаменитом торжище.

Была, как всегда, большая давка, и «Суарес» (в те годы — автобус с определенным маршрутом. — А. В.) с трудом прокладывал себе дорогу среди волн людей, собравшихся, точно муравьи, на узкой улице. Раздавались громкие голоса, все кричали и шумели — и продавцы, и покупатели, и зрители. Торговцы громко выхваливали свой товар и отбивали друг у друга покупателей лживыми словами, дешевизной цен; они клялись честью, ручаясь, что материал отличный: «Чистая находка! Выгодный случай! Купец отвечает!», а покупательницы и покупатели смотрели, возражали и исследовали товар. Они раскладывали материю перед собой, терли ее и с силой пробовали ее крепость, а потом начинали торговаться и спорить; поднимались крики, умножались клятвы, громче звучали настояния и заверения, и пот струился со лбов и лиц.

Ко всему этому шуму и гаму присоединялся звон стаканчиков продавца лакричной воды, который толкался среди людей, прижав к животу свой красный кувшин и держа в руке медную кружку. Кусок снега, положенный на горлышко кувшина, не доходил до напитка и ничуть не охлаждал его. Его назначением было оправдать крик продавца.

— Береги зубы! Я продаю напитки, и мне нет дела до твоих зубов.

Потом продавец ударял стаканчики друг о друга и кричал другим голосом:

— Терпение прекрасно! Бедность без долгов — вот полное богатство. Твои зубы! Берегись!».

Я сравнивал внешний вид каирских лавок с теми, что описаны Э. У. Лэйном. Тогда лавки представляли собой углубления — открытые на улицу комнаты метра два на полтора с чуланчиком-складом в глубине помещения и закрывающимися на ночь дверьми-ставнями. Перед лавкой, приподнятой над тротуаром, на уровне ее пола была обычно сделана каменная или глиняная скамья-мастаба. В наши дни нечто подобное я встречал лишь в Йемене. Увы, в Каире внешний вид лавок в принципе не отличается от европейских магазинчиков в средиземноморских странах — хотя и без их чистоты, броских витрин и прочих в достаточной степени формальных атрибутов, не говоря уж о выборе товаров. Но ряд магазинов, созданных по образцу парижских Елисейских полей или нью-йоркской Пятой авеню, появились в последние годы в фешенебельных районах.

Принципы торговли в Египте, как и вообще на Ближнем и Среднем Востоке и на Западе, различны.

В Каире есть магазины с твердыми ценами. Никому не придет в голову торговаться в продуктовой лавке или в универмаге. Цены на предметы первой необходимости примерно известны. Но в бесчисленных лавчонках, где торгуют одеждой, обувью, различными импортными товарами, купить что-либо по первой назначенной цене — значит уронить себя в глазах продавца и наверняка сильно переплатить. Знакомая по Стамбулу картина. Хочу опять вспомнить Э. У. Лэйна и подтвердить, что если ушли в прошлое подушки в магазинчиках и широкие лавки-мастабы, то сама купля-продажа во многом осталась прежней.

«Не посвященному в восточные обычаи процедура купли-продажи у египтян покажется невыносимо тягостной, — писал Э. У. Лэйн. — Лавочник начинает с того, что запрашивает за свой товар намного больше, чем думает получить. Покупатель возмущается и называет свою цену — на греть или вдвое ниже. Тогда лавочник несколько понижает свои требования, а покупатель чуть увеличивает первоначальную сумму. В таких условиях торг продолжается, пока обе стороны не сойдутся где-то посередине между первоначально запрошенной и предложенной покупателем ценой. Тогда наконец сделка заключается. Европейские путешественники всегда возмущаются египетскими торговцами, и, на мой взгляд, совершенно незаслуженно… Ведь, несмотря на утомительные торги, лавочник в результате получает за товар не более одного процента прибыли. Решительно облюбовав какой-нибудь товар, покупатель готовится к длительным переговорам. Он поднимается на мастабу, устраивается на коврике поудобнее, не торопясь набивает трубку и закуривает.

Простые люди самую пустяковую сделку совершают с такой страстью, так горячатся, кричат и жестикулируют, что чужеземец, не знающий арабского, может подумать, что происходит ссора или драка. На вопрос о цене продукта крестьяне любят отвечать: «Берите даром». Все знают, что говорится это ради красного словца, и никто не подумает воспользоваться ответом буквально. Вопрос повторяют и теперь уже в ответ слышат цену, непомерно завышенную».

Число египетских торговцев — легион. Все мои попытки найти мало-мальски надежную статистику на этот счет окончились неудачей. Порой кажется, что в Египте торговцев больше, чем покупателей, хотя это впечатление обманчиво. Во всяком случае, их много больше, чем нужно для общества. Но торговля престижна: ведь пророк Мухаммед был торговцем и женился на богатой купчихе. Торговля выгодна. Не знаю, откуда обычно точный Э. У. Лэйн взял норму прибыли египетских торговцев в те годы — один процент. Думаю, эта цифра занижена и для первой половины прошлого века. В наши дни пятьдесят, сто, триста процентов прибыли, особенно на продаже импортных товаров, не вызывают удивления. В конечном счете эта прибыль придает элемент паразитизма всему сословию торговцев, но объясняет, почему торговец днями может ждать клиента и как он ухитряется существовать при небольшом количестве покупателей.

Торговые компании, акционерные общества приживались в Египте с трудом. Египетский торговец не любил компаньона, предпочитая полную самостоятельность. Пословица говорит: «Руби компаньона, даже если на обед». Долгие годы торговлю определял индивидуальный капитал. Дух соперничества, конкуренции иногда шел на пользу покупателю, иногда во вред.

Традиции купли-продажи, навыки торговли, взаимоотношения между продавцом и покупателем находили отражение в народных обычаях, в национальной психологии, в пословицах.

Пословицы советуют покупать дорогие, добротные вещи и предупреждают против покупки плохих вещей: «Купишь дешевле — станет дороже» или «Все имеет свою цену». Пословицы же рекомендуют приобретать недвижимость, чтобы защитить себя от превратностей судьбы: «Купишь золото — купишь беспокойство», а другая не менее категорична: «Купишь дом — купишь спокойствие».

И еще советы, которые дают пословицы: «Прежде чем купить — выбирай хоть целый день», «Кто купил то, в чем не нуждается, продал то, в чем нуждается». Если покупают в рассрочку, то говорят: «Брать мед — давать горечь».

Одна из особенностей торговли — вера в удачу, счастливый случай. Однажды я зашел в недавно открытую-лавку и стал прицениваться к туфлям. С меня запросили высокую, но в общем-то справедливую цену. Я машинально назвал вдвое меньшую, и, к моему удивлению, продавец тут же согласился. Пришлось купить. Хозяин лавки радостно бросил деньги на землю, потом поднял и воскликнул: «Первый покупатель — золото!» Я оказался первым клиентом, которого нельзя было упустить, чтобы не спугнуть удачу. То ли рука у меня оказалась легкой, то ли место бойким, но лавка стала процветать.

Традиции торговли требуют, чтобы торговец был оборотистым, быстро реагировал на конъюнктуру, был готов к приобретению и к потере. Надо ловить случай, не упускать благоприятных условий, но прибыль не должна быть чрезмерной: «Продал за пять и купил за пять, между этими двумя пятерками Аллах дает ему пропитание». Пословицы говорят: «У торговца острый ум», «Чтобы брать, надо давать».

Перебирая египетские пословицы, посвященные торговле, легко обнаруживаешь, что одни из них носят как бы всеобщий характер, другие явно относятся к традиционной, мелкой торговле в деревне или в городе. Меняется общество, меняются нравы, меняются и принципы торговли и отношение к ней. Но здоровое народное чувство не приемлет алчных, нахрапистых рвачей. Египтяне с осуждением говорят: «И его отец, и твой отец — пиастр!» Быть бережливым — достоинство, но общественное мнение против чрезмерного накопительства Деньги не должны порабощать людей. При почтении к деньгам и богатству египтяне настроены против их власти, особенно против незаконного обогащения.

Вскоре после прихода к власти Садат провозгласил политику «инфитаха» — «открытых дверей», полной либерализации торговли, экономической деятельности местного и иностранного капитала, частных банков. Населению внушалась мысль, будто эти меры обеспечат подъем экономики, улучшат жизнь населения.

«Инфитах», снявший с частников все оковы, обернулся разнузданным ростом спекуляции. Символом нуворишей-спекулянтов в семидесятые годы стала улица Шаварби в центральной части Каира, где были открыты лавки, магазинчики, или, как их стали называть на французский манер, «бутики», с импортными товарами. В домах с давно не ремонтированными фасадами, с трущобными поселениями прямо на крышах, в забитых мусором грязных и вонючих переулочках, на первых этажах сияли по вечерам неоновым блеском витрины, наполненные осколками «красивой» заграничной жизни. Товары предназначались для тех, кто ворует, берет взятки, ворочает делами, но отнюдь не для египтян среднего достатка.

Раковая опухоль улицы Шаварби выбросила метастазы в другие районы Каира. Спекулятивная торговля импортными или контрабандными товарами стала полулегальной и массовой.

«Свободная зона», созданная в Порт-Саиде, превратилась в крупную перевалочную базу для иностранных товаров. Их ввозили в страну, обходя таможенный контроль и лишая государство дохода, подрывая национальную промышленность. Через руки торговцев-спекулянтов уплывали за границу средства, созданные трудом феллаха, эмигранта, нефтяника.

Не в промышленность и не в сельское хозяйство устремился частный египетский капитал, а туда, где была более высокая норма прибыли, в традиционные для него сферы — домостроительство, спекуляцию недвижимостью, торговлю. Что касается иностранного капитала, то он внедрился в ту же торговлю, в гостиничное дело, туризм, банки. На импортно-экспортных операциях сколачивались состояния. В Египте появились миллионеры — сначала десятки, потом сотни, по некоторым данным — тысячи. Их называли «жирными котами инфитаха». Они не могли бы жиреть и лосниться без теснейшей, органической связи, фактически слияния с верхушкой административно-бюрократического аппарата, включая полицию. Высшие чиновники создавали прикрытие для спекулянтов, контрабандистов, крупных торговцев, входя с ними в долю, участвуя в правлениях подлинных или фиктивных компаний. Иногда разоблачались миллионные взятки от американских компаний «Локхид» или «Вестингауз», военно-промышленных корпораций или более мелких фирм. Начинались судебные процессы, тонувшие в море следственных бумаг, выносились приговоры мелким сошкам, а «жирные коты» продолжали, процветать. Наверху бюрократически-спекулятивной пирамиды стояли крупные воротилы, связанные прямыми, иногда родственными узами с семейством Садата, те, кто получил наименование «садатовского клана». Даже после роковых выстрелов на параде в октябре 1981 года, покончивших лично с Садатом, новому президенту не удалось подорвать экономическое влияние «садатовского клана».

Конечно, и в эпоху разгула спекуляций были случаи, когда общественное мнение восставало против «жирных котов» и они поджимали хвосты. В семидесятые годы разыгралась драматическая попытка распродать национальное достояние — плато у пирамид.

Канадский бизнесмен Питер Мунк, основавший в Гонконге компанию «Саус Пасифик пропертиз», за небольшую плату арендовал на 99 лет несколько десятков гектаров почти у подножия пирамид для создания туристского комплекса. Что для чиновников значил кусок пустыни с ее гравием, песком и камнями? Египетская история молчала, зато явственно шелестели доллары, предложенные канадцем. Выждав время, Питер Мунк стал распродавать арендованную им землю небольшими участками. Он верно рассчитал, что за возможность построить виллу с видом на пирамиды, за престижность места, за прекрасный воздух аравийские и другие нувориши не пожалеют денег.

Не выкопав и метра канавы, не заложив ни одного фундамента, компания стала получать миллионы. Профессор истории Каирского университета Намат Фуад начала распутывать клубок грязных дел. Мунк оказался связанным и с египетским правительством, и с саудовской королевской семьей. О сделке стали писать газеты, начались дебаты в парламенте. Распродажа плато у пирамид прекратилась…

Жизнь как бы повторила фабулу фантастической повести молодого египетского писателя Гамаля аль-Гитани. Он уловил психологию «инфитаха», настроения «жирных котов», безумство распродажи, пиратство торгашей. В его повести абсурда «Воспоминания о прошедшем» происходит распродажа иностранцам Египта с молотка. Продали его дома и памятники, его песок и черную, плодородную землю, Нил и воздух, набережные и подземные богатства. За хождение людей по улицам, а ослов — по сельским дорогам стали взимать плату; воду Нила разлили по пластиковым бутылкам и стали экспортировать; создали курорты и самые продуктивные в мире плантации. Все шло прекрасно. Мешал только пустяк — ставшие ненужными египтяне — феллахи, поэты, ученые, сталевары. Тогда компания владельцев Египта обратилась в некий всемирный орган с требованием изгнать людей, незаконно занимающих их собственность: ведь ни одной пяди страны уже не принадлежало египтянам. Но в иске отказали, потому что, как оказалось, еще не весь Египет был продан. Где-то в Верхнем Египте остался один, последний феддан непроданной земли. Толком не выяснили, кто им владел — то ли 150-летний старец, то ли его внук. Но все узнали, что последним федданом владел египтянин и назвал он этот феддан «Землей Египта». К нему подослали покупателей и предложили горы золота. Он отказался. Против него послали самолеты с ядовитыми веществами, но ветры Египта отнесли смертоносные газы от «Земли Египта». От его феддана отвели воду, но лучшие ученые Египта придумали невиданный способ орошения, и клочок земли цвел и плодоносил. Подослали убийцу, но мужчины и женщины встали на защиту последнего египтянина, владеющего «Землей Египта». Послали полчища бульдозеров, чтобы стереть с лица земли этот последний феддан, но мужчины, женщины, дети построили из своих тел преграду на пути бездушной техники…

В чудовищном абсурде всеегипетской распродажи была горькая правда семидесятых годов. Но была правда и во всеегипетской защите «Земли Египта», хотя автор, поступая умно, не завершает свою повесть чьей-либо победой.

Куда ведут «открытые двери» Египта? — задают вопрос многие египтяне. Что означает для страны продолжение курса, начатого Садатом? От насеровской эпохи остались высотная Асуанская плотина, заводы и фабрики, сооруженные при сотрудничестве с Советским Союзом. А что осталось после десятилетнего правления Садата?

Египет получал займы на Западе в качестве платы за смену политического курса и «проедал» их. В страну ввозилось все больше продовольствия и одновременно все больше автомобилей и предметов роскоши. К середине восьмидесятых годов долг Египта превысил 30 миллиардов долларов. Три лепешки из пяти, которые ели египтяне, были выпечены из иностранной муки. Зависимость от импорта американского продовольствия тяжело давила на внешнеполитический курс Каира, но об этом — особый разговор.

Сравнительно быстрый прирост валового национального продукта — 7–8 процентов в год на рубеже десятилетия — и объясняется как раз высокими ценами на нефть. Их резкое падение погрузило Египет в кризисное состояние. В середине восьмидесятых годов уменьшились переводы эмигрантов, доходы от экспорта собственной нефти, Суэцкого канала, туризма. Выплата долгов и процентов по ним стала невыносимой. Если соотнести долги Египта с уровнем его экономики, окажется, что положение страны хуже, чем у таких должников-«рекордсменов», как Бразилия, Мексика, Аргентина.

Капитализм, триумфально, нагло, с гиканьем и визгом вернувшийся в Египет в семидесятые-восьмидесятые годы, носит еще более уродливый, болезненный, деформированный характер, чем капитализм времен хедива Исмаила, когда Египет был захвачен и закабален иностранцами, чем зависимый прогнивший, компрадорский капитализм кануна насеровской революции.

Торговля в Египте развивается. Кое-какая инфраструктура — дороги, эстакады, метро, телефонная сеть — улучшается. Идет строительство жилых зданий, а где главное — производство? Нельзя сказать, что его нет вовсе, но разве его развитие, его уровень, его будущее соответствуют потребностям страны, почти лишенной сельскохозяйственной базы, с населением шестьдесят — шестьдесят пять миллионов к началу следующего тысячелетия? Страны, в которой сверхгород затопляет всю остальную ее часть, нагромождая друг на друга проблемы?

…Великий Каир, такой древний (пять тысячелетий истории) и такой юный (два его жителя из каждых пяти — моложе пятнадцати лет), предстает перед нами в своих противоречиях и контрастах, в переплетении традиций и бурных перемен. Бродишь по его улицам и базарам, сидишь в кофейнях, беседуешь с каирцами и слышишь слова надежды на перемены к лучшему. В политике, в экономике, в египетско-советских отношениях. Египтяне — неисправимые оптимисты, и они так хотят этих перемен, устав за годы садатовского режима от лишений, репрессий, лжи.