Корни тамариска

«ПАТРИЦИИ» И «ПЛЕБЕИ»

Остров стонал, словно раненое большое животное. Стон, переходящий в рев, далеко разносился над бутылочно-зелеными волнами. Звук исходил от газовых факелов чудовищной силы. Иногда порывы ветра сминали грязно-оранжевые языки пламени и прижимали к земле черный дым. Он окутывал арматурные переплетения, небольшую взлетно-посадочную дорожку, причалы, сварщиков, серебристые нефтехранилища. Отстраниться от факелов на маленьком участке суши было невозможно. Вот и теснились люди и машины рядом с бешеным огнем. Сквозь дым пробивалось расплавленное медное солнце. Люди жили и работали, стараясь не обращать внимания на мрачные отблески многолетнего пожара.

Остров Дас в Персидском заливе стал главным нефте- и газосборочным пунктом подводных месторождений компании «Абу-Даби марин эриэз».

Сравнительно недавно жизнь медленно текла под плоскими крышами редких глинобитных хижин близ колодцев с солоноватой водой и в черных палатках кочевников. Аравийское побережье Персидского залива выглядело примерно так, как описал его в IV веке до нашей эры греческий историк, который совершил путешествие из Индии вместе с Неархом — флотоводцем Александра Македонского.

Сейчас пустыню и прибрежные воды опутывают нефтепроводы. Десятки тысяч рабочих и инженеров бурят скважины, строят компрессорные установки, выносят в море причалы нефтяных портов.

На границе пустыни и моря возникают ультрасовременные города со смелыми архитектурными формами, кажущиеся миражами в раскаленном, дрожащем воздухе, однако осязаемые и реальные. Полчища оранжевых бульдозеров вгрызаются в серые аравийские пески, расчищая площадки для новых кварталов. Действуют самые крупные в мире заводы по опреснению воды. Ею утоляют жажду не только люди, Опресненной водой поливают пальмы в городских скверах и плантации овощей, что выращивают способом гидропоники на голом песке.

В княжестве Абу-Даби сам правитель когда-то ездил по бездорожью на стареньком «джипе». Буквально на глазах пустыню покрыли лепестки шоссейных развязок, на автострадах установлены радарные контролеры, следящие за соблюдением дорожных правил. Рядом с молодыми столицами пыль заносит свалки автомашин, как вблизи крупных американских городов.

Летом из Аравии налетают пыльные бури. Ветер гонит ржаво-красные облака. Пыль и песок проникают в дома, воду и пищу, скрипят на зубах, засыпают глаза. Горячий воздух иссушает организм, вызывает жажду и тепловые удары.

Вместе с ветрами из глубины пустыни приходят кочевники-бедуины с длинными волосами цвета воронова крыла. Их насурмленные глаза смотрят с удивлением, восторгом, жадностью и осуждением на базары из стекла и бетона, на залитые электрическим светом города.

Бывшие деревушки искателей жемчуга становятся торговыми и индустриальными центрами.

Рассказывают, что лет сорок назад один иракский торговец предложил шейху Кувейта холодильник.

— Очень хорош! — восхищенно сказал князь пустыни. — Только слишком дорого.

Возможно, эта история — легенда, но такое вполне могло случиться. Сейчас официальная «зарплата» кувейтского монарха в десятки раз выше, чем у президента США. Шейх Кувейта, как и другие нефтяные князья, входит во всемирный клуб миллиардеров.

В воздухе пахнет деньгами. Не просто большими, а фантастическими. И пусть высшая точка нефтяного бума позади, все равно нефтяные княжества Аравии остаются магнитом для дельцов всего мира. Сюда собираются бизнесмены — и мелкая рыбешка, и киты, чьи имена встречаются на рекламных щитах от Токио до Лондона и от Нью-Йорка до Сингапура. Покидая западноевропейские столицы, юные блондинки, представительницы «древнейшей профессии», берут билет в один конец: Париж — Эль-Кувейт, Лондон — Доха. Они надеются вернуться с сумочками, набитыми купюрами.

Финиковые пальмы сияют гроздьями красных и желтых плодов. Лучшие джазы мира играют в отелях для шейхов, контрабандистов, нуворишей-спекулянтов, офицеров-наемников. Старые, глинобитные дома полны легальными и нелегальными иммигрантами, надеждой и отчаянием.

Сегодняшний день Персидского залива. Нефтяной бум. Его изнанка и фасад. Сверхбогатство и сверхнищета. Сверхмодернизм и средневековье. Все вместе.

Если Саудовская Аравия давно известна миру, то о таких государствах, как Кувейт, Бахрейин, Катар, и о семерке, образовавшей Объединенные Арабские Эмираты (Абу-Даби, Дубай, Шарджа, Аджман, Рас-эль-Хайма, Эль-Фуджайра, Умм-эль-Кайвайн), до недавнего времени знали только востоковеды. Самый населенный из них Кувейт, здесь около полутора миллионов жителей, а в Умм-эль-Кайвайне — всего несколько тысяч.

Значение Аравийского полуострова в донефтяную эпоху определялось его стратегическим положением, а также религиозно-политической ролью в мусульманском мире: в Саудии расположены священные города ислама — Мекка и Медина, а мусульманские обычаи требуют от своих последователей совершать паломничество в Мекку. Но сейчас какая-нибудь межплеменная стычка кочевников Шарджи и Эль-Фуджайры откликается громким эхом на берегах Гудзона, Темзы и Токийского залива. Потому что все вращается вокруг нефти, которая призвана утолить энергетические запросы Запада: в зоне Персидского залива (или просто Залива, как его часто называют) залегают две трети разведанных ресурсов этого промышленно-энергетического сырья за пределами социалистических стран, здесь самая низкая себестоимость его добычи, чрезвычайно благоприятные условия для транспортировки. Любые события в бассейне Персидского залива привлекают внимание Международного нефтяного картеля, известного под названием «семь сестер». В это семейство входят американские компании «Экссон» (бывшая «Стандард Ойл оф Нью-Джерси»), «Стандард Ойл оф Калифорния», «Галф Ойл», «Тексако», «Мобил Ойл», англо-голландская «Ройял Датч — Шелл» и английская «Бритиш Петролеум».

Картель — самая могущественная монополистическая группировка капиталистического мира. Его участники в разных сочетаниях и пропорциях получили в свое время концессии в Аравии и сохраняют влияние даже в тех странах, где добыча нефти национализирована.

Большинство жителей Аравии и побережья Персидского залива в донефтяную эпоху добывали себе пропитание, разводя верблюдов, овец и коз, промышляя жемчуг, выращивая финиковые пальмы.

Кочевники-верблюдоводы в аравийских условиях были господствующей военной силой. Поэтому все феодальные кланы полуострова или вышли непосредственно из числа бедуинских вождей, или связаны с ними теснейшими семейными и союзническими узами. Аристократические семьи, правящие в Бахрейне, Кувейте, Катаре, Абу-Даби и других княжествах, — не исключение. Они пришли из глубины Аравии в основном в XVIII веке, вытолкнутые на побережье засухами и внутренними смутами и привлеченные славой жемчужного промысла Персидского залива.

…Однажды ночью по доске, брошенной на берег, мы поднялись на борт лодки искателей жемчуга. Затарахтел мотор. Он был единственным современным механизмом на лодке, конструкция которой не менялась, возможно, тысячелетия. На Мухарраке, одном из Бахрейнских островов, до сих пор сохранились верфи. На них из дерева, привезенного из Индии, строят крутобокие доу. Я познакомился с одним из корабелов. Он был строителем судов, как и его отец, дед, прадед. Я спросил его, по какому плану он строит суда. Жилистый, бородатый мужчина, обнаженный по пояс, усмехнулся и постучал себя по лбу: «Здесь мой план. Другого я не знаю». У доу высокие мореходные качества, на таком судне можно путешествовать через океан.

Журчала вода под килем. Силуэт рулевого с негроидными чертами лица, потомка африканского раба, все четче вырисовывался на фоне светлеющего неба. Мне вспомнилась чудесная легенда о происхождении жемчуга, записанная историком Аравии шейхом Набхани: «Весной раковины поднимаются на поверхность моря, и, когда идет дождь или над морем нависает тяжелая роса, они глотают капли чистой пресной воды, опускаются на дно, и из этих капель образуются драгоценные перлы».

Ассирийская надпись, сделанная во II тысячелетии до нашей эры, гласила, что из Дильмуна была получена посылка с «рыбьим глазом», то есть жемчугом. Это первое в истории упоминание о перлах Персидского залива. Большинство историков сходятся во мнении, что именно Бахрейн был Дильмуном, который почитался в древней Месопотамии как место встречи богов. О жемчуге Персидского залива писали и древнеримский историк Плиний, и средневековый арабский путешественник Ибн Баттута, и пытливый исследователь Аравии итальянец Ди Вартема. «Главные и лучшие из всех перлов, которые находят в восточных странах, добывают в заливе между Ормузом и Басрой», — сообщал в конце XVI века ван Линшоттен в книге «Записи путешествий в Восточные и Западные Индии».

В середине XIX века тысячи лодок выходили каждый год на ловлю перлов, которая приносила сотни тысяч фунтов стерлингов дохода. Экономический кризис 30-х годов нашего столетия подорвал жемчужный промысел, уменьшив спрос на драгоценные украшения. Почти смертельный удар нанесло ему производство японского культивированного жемчуга. Сейчас осталось лишь несколько десятков лодок с ныряльщиками. Впрочем, специалисты считают, что жемчуг Персидского залива лучше, чем культивированный японский: у него особый, долго сохраняющийся блеск, с глубоким розовым оттенком.

С давних времен в районе Персидского залива введен закон, запрещающий применение ныряльщиками каких-либо механизмов, усовершенствований, включая маски. Таким образом, видимо, пытались сохранить жемчужные отмели от истощения, а ловцов жемчуга — от конкуренции и голодной смерти.

Я наблюдал, как ныряльщики собираются на дно. От каждого весла с квадратными лопастями опускается по два каната. Один из них ловец использует для спуска, к другому прикрепляет сетку для раковин жемчужниц. Ныряльщики работают в узких набедренных повязках или обнаженными. Все их снаряжение состоит из кожаных рукавиц, чтобы не поранить руки об острые уступы скал или кораллы, и ножа для отделения раковин. Нос закрывают специальным костяным или черепаховым зажимом, а уши залепляют воском. Ныряльщик вдевает ногу в петлю с грузилом и быстро опускается на дно. Там он может находиться в среднем до полутора минут, не считая времени погружения и спуска. Затем он дергает за веревку, и его поднимают наверх.

Рулевой, пожилой человек с гноящимися, воспаленными глазами, держал веревку с особой чуткостью старого ныряльщика и рыбака: ведь от его внимания зависит порой человеческая жизнь. Он должен вовремя Почувствовать подергивание веревки и немедленно вытащить ловца на поверхность. В Персидском заливе случается, что искатели жемчуга, вооруженные лишь ножом, гибнут от нападения акулы или рыбы-пилы, но особенно опасны ядовитые, обжигающие медузы. Их прикосновение может вызвать шок, и ныряльщик захлебнется.

Судьба искателей жемчуга незавидна. Многие из них заболевают кессонной и другими болезнями. За свой тяжелый, опасный труд они получают ничтожно мало, и все зависят от торговцев, капитанов, владельцев судов. Сравнительно недавно должник не мог уйти от своего хозяина, оставаясь в долговом рабстве, которое передавалось от отца к сыну. Но сейчас этот средневековый обычай отменен.

Я наблюдал добычу жемчуга не только на островах Бахрейна, но и в Катаре, Кувейте, Абу-Даби, и везде обычаи, нравы и занятия местных жителей были почти одинаковы.

Из района промысла мы возвращались к вечеру на другой лодке, так как ныряльщики остаются на отмелях несколько недель. Вдоль пустынного берега пронеслась кавалькада живописно одетых всадников в длинных, до пят рубахах, белых платках, накинутых на голову и схваченных плетеными кожаными ремешками. У некоторых на богато украшенных кожаных рукавицах или манжетах сидели, нахохлившись, охотничьи соколы, ослепленные надетым на глаза колпачком. Бахрейнская знать любит соколиную охоту и несколько раз в год выезжает в соседнюю Саудовскую Аравию, чтобы предаться бодрящему кровь спорту в пустынях и полупустынях. Сейчас это была просто прогулка.

В эмирских конюшнях на Бахрейне около трехсот чистопородных лошадей. Их генеалогическое древо прослеживают в глубь десятилетий и чуть ли не столетий с не меньшей тщательностью и гордостью, чем линии рода иных княжеских и королевских семей. Климатические условия — влажная, изнуряющая жара летом и сухой холод зимой, — видимо, оказались идеальными для разведения лошадей. Вода, богатая необходимыми солями, отличный корм — финики, ячмень, круглый год зеленая люцерна, отсутствие эпизоотий помогают выращивать скакунов благородных кровей.

Мне читали стихи об арабских лошадях в закоулках старого торгового центра Манамы — столицы Бахрейна, в крохотных кофейнях, где с трудом умещается несколько столиков. В век транзисторов и телевизоров оказались живы традиции бедуинского стихосложения. Трудно сказать, насколько они распространены, по и сейчас, слушая изысканные сравнения аравийского скакуна со стройной девушкой, посетители в восхищении цокают языками и, отрываясь от кальяна, восклицают: «Валла!»

Аравия знаменита своими лошадьми, но редко кто знает, что в этих краях они мало кому доступная роскошь. Лишь владелец многих сотен верблюдов мог позволить себе прихоть — содержать благородного скакуна.

Манама хороша, когда на нее смотришь с моря. Приближаясь к городу со стороны Аравийского побережья, видишь линию домов с глубокими, тенистыми верандами над зелено-голубым морем. Над ними возвышались башни, продуваемые бризом, которые служили местом отдыха от зноя в те времена, когда не было ни электрических фенов, ни кондиционеров. Линия городских домов разбивалась несколькими минаретами. Но сейчас современные многоэтажные здания светлых тонов или аспидно-черные — государственные учреждения, гостиницы, банки — сломали и отбросили в закоулки дома традиционного типа.

Через арку Баб-эль-Бахрен (Ворота Бахрейна) можно пройти на манамский базар. Он представляет собой узкие улочки, где слышны гортанный говор шумной толпы, заунывная музыка из транзисторов, где чувствуешь запах свежей рыбы, кофе, пряностей. Большинство мужчин — в европейских костюмах, хотя немало встретишь в дишдашах — длинных белых рубахах, которые мне представляются идеальными в условиях аравийской жары. Женщины в основном в традиционных черных накидке», но нередко увидишь арабок, одетых по-европейски. Крупные магазины имеют современный вид, в них твердые цены. В лавчонках надо долго торговаться. Базар подержанных вещей, пряностей, металлических поковок, блюд, кувшинов — типично восточный.

На Бахрейне много источников пресной воды. Некоторые из них бьют со дня моря, так как водоносные слои с Аравийского полуострова проходят на дне неглубокого залива. Вода «морских пресных ключей» по трубам подается в сады и пальмовые рощи. Недалеко от Манамы есть чистые пруды с пресной водой, у которых бахрейнцы отдыхают под перистыми кронами пальм.

В Сирии уверены, что именно в благословенном оазисе Гута, в котором расположен Дамаск, находится библейский рай. Большинство все-таки считают низовье Тигра и Евфрата тем местом, где змий некогда соблазнил Адама и Еву. На Бахрейне я убедился, что эти острова тоже претендуют на место библейского рая.

Финики для жителей аравийских оазисов — и хлеб, и овощи, и фрукты. Утверждают, что аравийская хозяйка должна уметь готовить из фиников несколько сот блюд. Они идут в пищу в свежем, вареном, вяленом виде. Из листьев финиковых пальм плетут циновки, из волокон, которыми покрыт ствол, вьют веревки и канаты, используют для рыболовных снастей. Ствол находит себе применение, как и любая другая высококачественная древесина. Из сока гонят финиковую водку. Иногда бедняки пережаривают косточки фиников и используют их как суррогат кофе. Незрелые плоды вместе с косточками и сушеной рыбой скармливают скоту.

Жемчуг, соколы, лошади, даже финики и, за исключением Саудовской Аравии, верблюды — это все-таки прошлое. Это старина, теплая от незабытых легенд, традиция, дорогая сердцу местных жителей, любопытно-экзотическая для гостей. Нс финики, и не жемчуг, и не верблюды — главный источник существования для населения нефтяных государств. Все это атрибуты донефтяной эпохи, превратившиеся в третьестепенные и десятистепенные занятия, лишь детали в картине противоречивого и уникального края, жителей которого нефтяная волна вымыла из глубоких пещер и палаток средневековья и бросила в водоворот последней четверти XX столетия.

На аравийскую почву была перенесена нефтяная промышленность — одна из самых передовых отраслей индустрии XX века. Появились современные трудовые навыки у местного населения, сначала у рабочих, а затем техников и инженеров, опыт организации и управления крупным производством. Это происходило медленно и мучительно, так как иностранные компании справедливо усматривали в появлении местных кадров будущую угрозу своим позициям.

Однако нефтяная промышленность была столь высокопроизводительной, что охватила лишь небольшую часть населения. Новая индустрия долгое время оставалась островком в море традиционного хозяйства, чужеродным телом в феодально-племенном обществе. Добыча нефти оказала воздействие на аравийские государства прежде всего постоянно растущими отчислениями, которые попадали в руки правящего класса.

Абсолютные цифры дохода на душу населения в нефтяных княжествах создают статистическую иллюзию высокого уровня экономического развития. Государства на Аравийском побережье Залива превратились в импортеров всего, что можно приобрести за деньги, — от автомобилей до певичек, от реактивных самолетов до картин старых мастеров, от ручных часов до замороженных черничных пирогов. Везде в мире быстрый подъем национального дохода был возможен лишь в результате предыдущих социально-политических изменений. Здесь же финансовый взрыв предшествовал и социальной, и политической, и культурной революции. Попытки «подтянуть» уровень нефтяных государств до их чисто финансовых возможностей упирались не только в политику международных монополий, не только в малолюдство этих краев, но и в общественную структуру Аравии и в психологию ее населения.

Можно ли, рисуя портрет бедуина, использовать глаголы в настоящем времени? И да и нет. В некоторых районах Аравии образ жизни кочевников остался почти таким же, каким он был и тысячи лет назад. Однако на побережье Персидского залива сам смысл кочевничества, то есть добывание скудного пропитания с помощью верблюдоводства или овцеводства, перестал существовать. Изменение условий жизни, распространение наемного труда, образования, поездки за границу, доступ к средствам массовой информации размывают племенные привязанности, развеивают патриархальные ценности прежнего общества. В этом же направлении развиваются события в Саудовской Аравии. Тем не менее буря перемен отнюдь еще не сломала бедуинскую психологию, племенные традиции, предрассудки, специфические общественные отношения аравийского феодализма и полуфеодализма. Как удается бедуину войти в капиталистическое общество последней четверти XX века с его жестокой конкуренцией, властью чистогана, распадом как будто бы незыблемых моральных ценностей, с его телевидением, космической связью, автомобилями?

Коренные жители нефтяных аравийских княжеств и более развитых районов Саудии существуют как бы в двух мирах — в прежнем, феодально-племенном, и в современном. Состояние это неустойчивое, временное.

Употребляя выражение «аравийский феодализм», все же не стоило бы ставить знак равенства между шейхом и помещиком средневековой Европы, рядовым членом бедуинского племени и крепостным. Племенной шейх ближе стоял к военно-демократическому вождю дофеодального Запада, чем к крепостнику.

Отношения эксплуатации и подчинения внутри кочевых племен были развиты меньше, чем в оазисах, и смягчались традициями племенной солидарности и взаимопомощи. Используя соплеменников в качестве военной силы для ограбления оседлого населения или рыбаков, князь пустыни считал своим долгом делиться с бедуинами частью добычи или регулярного дохода. Естественно, эти патриархальные отношения не распространялись ни на рабов, как правило африканского происхождения, ни на вольноотпущенников, которые оставались в полукрепостной зависимости от хозяев, ни на крестьян-феллахов, ни на «низшие» племена.

Когда же в пустыне забили фонтаны жидкого горючего, феодально-племенная аристократия стала получать колоссальные нефтяные доходы. Первым ее побуждением было построить дворцы, перед которыми бледнеют сказки «Тысячи и одной ночи», а вторым — дать приличные жилища и прочие блага современной цивилизации своим соплеменникам, но только соплеменникам.

Как начинался этот процесс, можно было наблюдать в Объединенных Арабских Эмиратах, которые позднее других приобщились к нефтяному бизнесу. Многие представители местной знати показались мне похожими друг на друга. И не только потому, что за века на узкой территории. где был мал приток свежей крови, все они давно породнились и приходились друг другу двоюродными и троюродными братьями. Они были похожи своим поведением — быстрыми, резкими движениями и трагически-недовольной миной на лицах. Их мир раньше был ограничен кругозором феодально-племенного общества пустыни. И вдруг — нефть! Золото! Толпы иностранцев! Ловкие дельцы и авантюристы, которые раньше не удостаивали эти забытые богом места своим вниманием, теперь слетались сюда стаями. Шейхи чувствовали, что их бессовестно обманывают, но ничего не могли поделать.

Притчей во языцех нефтяной эпопеи Персидского залива стал прежний правитель Абу-Даби — Шахбут ибн Султан. В начале шестидесятых годов княжество находилось на пороге одного из наиболее фантастических взлетов в истории нефтедобывающей промышленности, и в карман эмира потекли деньги. Шахбут, человек подозрительный и неуравновешенный, был подвержен припадкам ярости, и тогда его голос поднимался до визга, как у капризного ребенка. Многие считали, что он сошел с ума. с)мир отказывался иметь дело с иностранцами и не намеревался расходовать свое богатство, предпочитая коллекционировать золотые бруски под постелью. Заднюю комнату своего глинобитного дворца он забил крупными банкнотами. Когда его изгнали, то обнаружили, что крысы изгрызли по крайней мере два миллиона долларов.

Шахбут любопытен тем, что он — исключение, может быть, он был своего рода Дон Кихотом пустыни, уходящих ценностей бедуинского феодально-племенного общества, «чистоту» которого он пытался сохранить столь необычным способом.

Шейхи и эмиры — люди со своими сильными и слабыми сторонами, со своими понятиями о добре и зле, о жизненных благах, о роскоши, райских блаженствах. Напомним, что мусульманский рай — место чувственных наслаждений, с изысканными яствами, со звенящими ручьями и тенистыми пальмовыми рощами. Они не могут устоять перед многими соблазнами современного мира, помноженными на буйную фантазию древних легенд, и проходят через период сверхзатрат и мотовства как в личном, так и в государственном масштабе.

В последние годы правления основателя Саудовской Аравии Абдель Азиза ибн Сауда, в начале пятидесятых годов, в воздухе сгущался запах гниения. Правитель старел и был не в состоянии контролировать коррупцию, которая пышно расцветала в системе, созданной им самим. Его сыновья, племянники, министры расходовали растущие доходы ускоренными темпами. У министров и крупных чиновников появились ливанские, палестинские, сирийские секретари, единственная задача которых состояла в том, чтобы перекачивать деньги из государственной казны в швейцарские, американские банки или бейрутскую недвижимость.

Сауд ибн Абдель Азиз, вступивший на престол в 1953 году, во всем превзошел своего отца. Его гарем был больше, а его агенты шныряли в Каире, Тегеране, Карачи, Бейруте, покупая девушек (а иногда и мальчиков) для саудовской аристократии. Эти операции приобрели такую скандальную известность, что ближневосточная печать стала требовать их пресечения. Понятия бюджета и разделения государственных и личных расходов практически не существовали в Саудии конца пятидесятых годов. Несмотря на рост нефтяных доходов, долги страны достигли астрономической суммы. Однако Сауд и его окружение не думали сокращать расходы на дворцы, автомобили, гаремы, самолеты. До поры до времени никто не решался поднять голос против разврата и разложения двора. Лишь старик Джон Филби, выдающийся исследователь Аравии, бывший английский разведчик, осудивший английскую политику, личный друг основателя королевства Ибн Сауда, пытался публично одернуть нового монарха, за что и был выслан из страны.

Англичанин Колин Макгрегор, который стал финансовым советником кувейтского правительства, рассказывал, какой была обстановка в этом княжестве в середине пятидесятых годов: «Сначала мы хранили все доходы в чудовищном сейфе в моей конторе. Мы набивали его индийскими рупиями, золотыми слитками, мешками с золотыми соверенами. Там были миллионы и миллионы. Родственники правителя приходили и забирали деньги, иногда по миллиону рупий, и были очень недовольны, когда я настаивал на расписке. Я помню, как однажды один из братьев шейха, который славился транжирством, прислал записку, требуя огромную сумму в золотых соверенах и талерах Марии-Терезии. Я приготовил ее в двух больших мешках и послал ему, но дал строгую инструкцию охранникам, чтобы они не возвращались без расписки. Они пришли через час и принесли мятый клочок бумаги, на котором было нацарапано: «Получил два мешка денег».

До сих пор в Кувейте можно встретить остатки этих безумных затрат: разрушающиеся дворцы с мраморными комнатами, наполненными «модернистской» мебелью из самых дорогих европейских и американских магазинов.

Те времена как будто прошли, и практически все прежние правители, у которых голова пошла кругом от потока золота, были сменены более реалистически мыслящими монархами. Расточительство стало не столь явным и во многих случаях сменилось систематическим накоплением и умножением богатств. Но многие государственные мероприятия, связанные с престижными соображениями, также граничили с транжирством. Не будем останавливаться на проекте строительства крыши над целым городом Эль-Кувейтом и созданием в нем искусственного климата, приведем пример попроще.

Кабинет министра одного из княжеств. Я не называю его имени, чтобы случайно не обидеть этого гостеприимного, доброжелательного человека. Кабинет, отделанный парижскими дизайнерами, был выдержан в золотисто-бронзовых тонах — кресла, обивка стен, стол, даже десяток телефонов на столе. В хрустальной вазе букет свежих роз, доставленных из Шираза. Нежно шепчет кондиционер, создавая восхитительную прохладу. Министр рассказывал мне о проекте строительства мощной станции цветного телевидения.

— Зачем вам эта станция? — спрашиваю.

— Как зачем? У наших соседей есть. Мы тоже должны построить.

— Какие у вас еще планы?

— Построить радиостанцию мощностью семьсот пятьдесят киловатт.

— А разве для вашей страны и ее нескольких десятков тысяч жителей не хватит и двадцати пяти киловатт?

— Ну, мы хотим, чтобы нас слышал весь арабский мир до Атлантики.

— Зачем?

В ответ я встретил неудоуменный, даже обиженный взгляд.

Понимает ли хотя бы наиболее дальновидная часть правящего класса Аравии свое положение? Берусь утверждать, хотя и не категорически, что да. Несколько лет назад в Кувейте распространился слух, будто нефтяная компания «Кувейт Ойл» преувеличивает данные о о запасах жидкого горючего и при быстрых темпах роста его добычи скважины высохнут лет через пятнадцать. Началась паника. «Кувейт Ойл Компани» сделала успокаивающее заявление, но в глубине души ей мало кто поверил. Очень многие задумались над будущим своей страны и своим собственным.

В одном из местных театров я видел тогда любительский спектакль «Кувейт в 2000 году», где была показана страна, оказавшаяся без нефти: скважины истощились, поток золота иссяк, исчезла возможность существования большого города в раскаленной пустыне. Разрушаются здания, автострады, ломаются автомашины, перестают работать станции по опреснению воды, выходят из строя телевизоры, кондиционеры, так как квалифицированным иммигрантам нечем платить и они уезжают… Все ржавеет, приходит в упадок, гибнет. И тогда кувейтские «патриции» начинают возвращаться к занятиям предков — разводить верблюдов, овец и коз.

Чтобы так горько смеяться над собой, часть общества должна для этого созреть, хотя спектакль поставили не кувейтцы, а иммигранты. Реалистически мыслящие арабы-аравийцы понимали, что благополучие их жизни под золотым дождем нефтяных отчислений рано или поздно может прекратиться. Тогда произойдут общественные катаклизмы. Но эти страны смогут уцелеть, если у них будут и собственные кадры, и независимая от нефти экономика.

Вплоть до начала шестидесятых годов нашего века «национальное производство» в Аравии ограничивалось традиционными предметами первой необходимости и было представлено ремесленниками-кустарями и домашним ремеслом. Профессиональные ремесленники, как и раньше, обслуживали общины земледельцев в оазисах, где они жили, или кочевали с бедуинами. С более широким рынком были связаны ремесленники крупных торговых центров Хиджаза где они ориентировались на паломников, и Неджда и Восточной провинции, связанных с сезонными ярмарками, а также городков на берегу Персидского залива.

Традиционная экономика Аравии с ее примитивным уровнем развития производительных сил приходила в упадок и до появления нефтяных компаний. Вторжение современных капиталистических предприятий и массовый импорт, губительный для местных ремесел, ускорили этот процесс.

Нефтяная промышленность, гигантские капиталистические предприятия, окруженные средневековой или до-средневековой экономикой, оказали непосредственное воздействие на аравийское общество, внедряя капиталистический уклад. Они привлекали наемную рабочую силу, возводили современные поселки и города, создавали вспомогательные службы и мастерские с участием местного капитала, строили сеть дорог. Все эти перемены, означавшие прогресс и для экономики Аравии, и для ее социального развития, были вызваны отнюдь не филантропическими целями американских или английских монополий, а необходимостью создания элементарных экономических, технологических и других условий для нормального функционирования нефтедобывающей промышленности.

С помощью местных капиталов на побережье Персидского залива стали появляться второстепенные отрасли промышленности и строительства, обслуживающие нефтяные компании. Некоторые подрядчики открыли свои строительные конторы, транспортные фирмы, владевшие десятками автомашин, авторемонтные мастерские. Здесь же появились заводики по производству строительных материалов, бутылок, кислорода, льда, прохладительных напитков, электростанции, мебельные мастерские. Возросло число торговых фирм, различных магазинов и лавок.

Однако к началу шестидесятых годов в аравийских нефтяных монархиях практически не существовало национальной промышленности. Если не считать нефтеперегонных заводов, принадлежавших иностранному капиталу, в Саудовской Аравии, например, не было ни одного предприятия с числом рабочих свыше ста.

Правящие классы нефтяных монархий Аравии, заинтересованные в личном обогащении, с растущей алчностью потреблявшие и «проедавшие» нефтяные доходы, в сороковых — начале пятидесятых годов не интересовались судьбой национальной промышленности и ремесел. Лишь постепенно у их наиболее дальновидных и просвещенных представителей созревала мысль о необходимости государственного вмешательства в экономику хотя бы с целью ее законодательного регулирования и поощрения. Эти идеи возникали как под воздействием процессов, происходивших в передовых арабских странах, так и в результате критики режимов нарождавшимися национально-демократическими силами внутри страны.

С шестидесятых годов впервые в истории здесь возникла прочная, постоянно расширявшаяся база для быстрого увеличения общенационального фонда накопления. Для стран с преобладающими феодальным и полуфеодальным укладами, которые сами не могут служить базой накопления, это факт сравнительно редкий. Сосредоточение огромных финансовых ресурсов в руках государства, необходимость не только защищать интересы крепнущего класса буржуазии, но и прокладывать ему дорогу создавали благоприятные условия для предпринимательской деятельности, хотя и в шестидесятые годы деятельность национальных предприятий сводилась опять-таки к производству прохладительных напитков, льда, бумаги, кирпича, цемента, других строительных материалов, мебели, бытовых химикалий, бройлерных цыплят.

Но промышленная буржуазия Саудовской Аравии и княжеств и к началу восьмидесятых годов оставалась в эмбриональном состоянии и не имела ни экономического, ни политического веса. Производственная деятельность давала слишком низкую прибыль и оказалась сопряженной со слишком большим риском, чтобы привлечь тех, у кого были капиталы. Они предпочитали переводить их за границу, вкладывать деньги в импортную торговлю, земельные спекуляции, домостроительство, в лучшем случае — в подрядные и строительные фирмы.

Власти оказались перед необходимостью принять на себя задачу промышленного развития. Феодальное по своей классовой сути, государство было вынуждено взяться за создание государственно-капиталистического сектора экономики, в частности капиталоемких отраслей промышленности. С этой целью были основаны государственные компании, предприятия, фермы, начато интенсивное строительство дорог, аэропортов, телекоммуникаций.

Когда же после 1973 года на аравийские монархии буквально обрушилась лавина денег, их стали частично вкладывать в проекты развития, которые на бумаге выглядели столь грандиозно, что должны были бы перенести полуфеодальное общество в двадцать первый век. На первый пятилетний план Саудовской Аравии в 1970 году было выделено шестнадцать миллиардов долларов, на второй — сто сорок миллиардов, на третий, начавшийся в 1980 году, — двести тридцать шесть миллиардов.

Куда и как уходят эти деньги?

Разбазаривание средств и ненужный гигантизм — вот характерные черты многих саудовских проектов развития. Так, например, новый аэропорт Джидды по площади в полтора раза больше, чем аэропорты Нью-Йорка (имени Кеннеди и Ла-Гардиа), Чикаго и Лос-Анджелеса, вместе взятые. Воздух во всех помещениях этого аэропорта кондиционирован, полы и стены облицованы белым итальянским мрамором, повсюду — ультрасовременное оборудование, а вокруг — мечети, бассейны, автостоянки, гостиницы, универсамы, рестораны, банки й, наконец, опреснитель. Весь этот комплекс, построенный американскими архитекторами, будет украшен также лесом, насчитывающим семьдесят две тысячи деревьев и два с половиной миллиона других растений, завезенных из тропических стран. Аэропорт рассчитан на прием в 2000 году десяти миллионов пассажиров. Строящийся аэропорт Эр-Рияда рассчитан на пятнадцать миллионов пассажиров, что почти втрое превышает население королевства.

Согласно официальной терминологии, не страдающей скромностью, в настоящее время в Янбу и Эль-Джубайле осуществляется «самая великая стройка в истории человечества». Огромные промышленные комбинаты, прежде всего металлургические и нефтехимические, сооружают в этих городах, один из которых находится на побережье Красного моря, другой — на побережье Персидского залива.

Металлургические и нефтехимические предприятия, которые будут построены благодаря дополнительным многомиллиардным затратам, нецелесообразны, по мнению иностранных экспертов, с чисто экономической точки зрения, ибо будут, вероятно, нерентабельны, учитывая уровень цен на мировом рынке.

Западные фирмы, участвующие в стройках, вздувают цены на свое оборудование в несколько раз, заранее обрекая будущие предприятия на убыточную работу. Идет строительство новых «пирамид», невиданное в истории расточительство средств, рядом с которыми «безумства» нефтяных монархов в сороковые — пятидесятые годы кажутся мальчишеским «кутежом» с мороженым и лимонадом.

Есть ли у Саудовской Аравии индустриальное будущее? Банкир, обосновавшийся в Эр-Рияде лет десять назад, не уверен в этом. Он считает, что высокая стоимость заводов и квалифицированной рабочей силы сводит почти на нет энергетическое преимущество.

— За исключением некоторых отраслей нефтехимии, я не вижу способа сделать цены саудовской продукции конкурентоспособными, — сказал он корреспонденту французской газеты «Монд». — Если же установить специальную систему экспортных цен, то это будет бочка Данаид.

А что будет с отраслями, работающими на внутренний рынок? Не приведет ли узость этого рынка к их краху? На слово «демография» здесь наложено табу. Данные переписи населения 1976 года так и не были опубликованы. Согласно официальным данным, в Саудовской Аравии более восьми миллионов жителей. Но один высокопоставленный чиновник, уставший от «бесполезной лжи», называет секретную цифру переписи: «В 1976 году нас было три с половиной миллиона». В конце семидесятых годов же едва ли можно насчитать больше четырех миллионов, если предположить, что прежняя перепись не охватила всех жителей.

Эксперты считают, что предусмотренные планом предприятия тяжелой промышленности в Эль-Джубайле на восточном и в Янбу на западном побережьях, на которые выделяются огромные капиталовложения, не будут давать прибыль.

Экономические проекты в аравийских нефтяных монархиях оказываются неэффективными еще и потому, что деньги, выделяемые на их осуществление, разворовываются, утекают в виде взяток и «комиссионных», выплачиваются владельцам земли. Коррупция, по признанию объективных исследователей, разъедает всю общественную структуру Саудовской Аравии, как, впрочем, и княжеств, сверху донизу. Один из главных принцев «заработал» два миллиарда долларов на продаже земли, которая используется для строительства Джубайльского промышленного комплекса, другой получил восемь миллиардов долларов от спекуляции земельной площадью, которая пошла под новый аэропорт в Эр-Рияде. Естественно, что эти десять миллиардов включены в графу расходов на «развитие» королевства. Знакомые с планами экономического развития, принцы закупают участки неосвоенных земель по дешевой цене, а затем получают многомиллиардные доходы, «законным» образом продавая их государству.

Взяточничество было буквально заложено в пятилетние планы экономического развития Саудовской Аравии. В планы включаются огромные ненужные строительные проекты, что гарантирует постоянное наличие каких-то крупных объектов, создающих благодатную почву для взяток.

С коррупцией мирятся, она ни у кого не вызывает возражений, считают Томас Барджер и Фрэнк Джангерс — бывшие председатели американской нефтяной компании АРАМКО, жившие долгие годы в Саудовской Аравии. Но Джеймс Эйкинс, бывший американский посол в Саудовской Аравии, сказал, что, если не будут проведены коренные внутренние реформы, эта страна столкнется с серьезными проблемами, поскольку отношение к коррупции становится таким же, каким оно было в Иране в 1976–1977 годах.

«Где пролегает граница, отделяющая комиссию от взятки, заслуженный заработок от подкупа? — риторически вопрошала французская «Монд». — Подобный вопрос выглядит, пожалуй, смешно в финансово-экономической обстановке Саудовской Аравии. В официальных кругах он вызывает лишь резкую иронию по поводу нравов делового мира… на Западе. Тем не менее все больше саудовцев чувствуют растушую пропасть между исламским пуританизмом, о котором твердит ваххабитское королевство, и поведением некоторых из его руководителей. Им, в частности, совсем не нравится тот факт, что высокопоставленные лица считают нормальным или даже законным делом взимать отчисления с выручки от сбываемой государством нефти за счет разницы между официальной ценой, практикуемой Эр-Риядом, и более высокими ценами ОПЕК; что сын высокопоставленного принца требует «комиссию» в пятьсот миллионов долларов за содействие в заключении контракта на оборудование между правительством и иностранной фирмой; что существует секретный бюджет для предоставления ежегодных дотаций на сумму в несколько сот миллионов долларов принцам и другим членам королевской семьи, которых насчитывается около семнадцати тысяч. Положение может стать в конечном счете взрывоопасным. Этого-то и боятся просвещенные сторонники монархии, в том числе члены самой королевской семьи».

Экономическое положение и хозяйственная деятельность в государствах Залива неоднородны, поэтому обобщения трудны. Обратимся к примеру Дубая, чтобы подтвердить это замечание.

Дубай известен как центр торговли и контрабанды. Я слышал удивительные рассказы о нем еще раньше, когда бывал в Иране, Афганистане, Йемене и Ираке. Но пусть читатель не думает, что современные контрабандисты Персидского залива похожи на средневековых пиратов с черной повязкой на глазу и золотой серьгой в левой ноздре или правом ухе.

Мое знакомство с Дубаем и его «джентльменами удачи» началось еще в Катаре, в прекрасной гостинице «Оазис», которую обслуживали египтяне и суданцы. В холле «Оазиса» скучали два джентльмена. Оба в темных очках, оба в белых рубашках с модными широкими галстуками, оба с атташе-кейсами (плоскими элегантными чемоданчиками). Один из них, как оказалось, был метис — полуараб-полупакистанец. Густые волосы, тяжелая челюсть, крепкие белые зубы — весь его облик как будто свидетельствовал о спокойствии и силе характера, но суетливо подвижные руки выдавали нервную озабоченность. Он говорил по-арабски, по-персидски, на урду, по-английски, по-малайски. Второй — полнощекий, лысоватый француз с рыхлым жирком на животе и чувством юмора («Я столько денег потратил, чтобы отрастить этот живот, зачем же мне его спускать? Хо-хо-хо!»). Мы разговорились, и они с удовольствием рассказали о своей профессии. Оба были контрабандистами. Их занятие издревле столь распространено в Персидском заливе, что скрывать его они считали «ниже своего достоинства», а может быть, им просто захотелось прихвастнуть перед заезжим журналистом, который явно не представлял опасности для их бизнеса.

— Если вы не побываете в Дубае, вы не получите представления о Персидском заливе, — сказал первый. — Вы думаете, что Дубай — маленькое рыбачье поселение? Ну нет. Пройдитесь по его главным улицам. Блестящие современные здания. Все они выстроены до начала добычи нефти. На какие деньги? Контрабанда. В Дубае открыто более полусотни отделений иностранных банков. Чем они занимаются помимо нефтяных операций? Контрабандой. Конторы дельцов связаны телексом со всем миром через спутник связи. Сделки на сотни тысяч фунтов заключаются по устной договоренности. Хочешь торговать тканями, станками, электроникой? Пожалуйста. Оружием? Пожалуйста. Одно условие — держи язык за зубами и сдержи данное слово. Один раз нарушишь обещание — ожидай ночного визита убийц, вооруженных бесшумными пистолетами.

— И как велик риск?

— Крупные торговцы не рискуют. Рискуют те, кто перебирается через границу, устраивает перестрелки с индийской или иранской береговой охраной, если опа не подкуплена заранее. В случае чего — концы в воду. В океане достаточно акул. Сейчас в Дубае построен современный порт. Причалы длиной несколько километров завалены товарами. Разгружаются океанские сухогрузы. Но официальный реэкспорт и контрабанду развозят на доу. На некоторых установлены двигатели в две-три тысячи лошадиных сил, и они развивают скорость чуть ли не торпедных катеров. Представьте также, что где-нибудь в трюме спрятан тяжелый пулемет…

— Контрабанда ограничивается товарами, которые доставляются морем?

— Отнюдь нет. Главная контрабанда — «невидимая»: золото, наркотики. Золото идет в основном в Индию, Пакистан, на Шри-Ланку, где есть обычай вкладывать сбережения в золотые украшения для женщин, поэтому цены на драгоценный металл там выше, чем на мировом рынке. Раньше эта контрабанда не составляла проблемы: в княжествах ходила индийская рупия. Потом там пустили в обращение рупию другого цвета, сохранив общими мелкие монеты. Тогда с индийского рынка стала исчезать мелочь. Десятками тонн ее вывозили сюда. Сейчас контрабандисты перешли на доллары, фунты и иены. Контрабанда — дело двустороннее. Из Индии сюда привозили много серебра. Я помню, как на аэродроме в Дубае я видел целые кучи слитков серебра. Но в Индии, насколько мне известно, серебро добывается в ограниченных количествах, в Китае намного больше. Значит, цепь замыкается где-то в Гонконге…

Мои собеседники были, несомненно, смелыми людьми. Оба на прощание извлекли из карманов визитные карточки и протянули их мне.

— Я могу назвать ваши имена в печати?

Они переглянулись:

— Нет, лучше не надо. Мы обойдемся без рекламы. Наверное, я никогда не попал бы в Дубай и не смог проверить справедливость слов «джентльменов удачи», если бы не кувейтское агентство путешествий «Идрис». Предупредительный молодой ливанец Виктор с «романтической» гривой волос приготовил мне билет для полетов по княжествам, не включив в маршрут Дубай, так как его посещение тогда не входило в мои планы. Виктор был так любезен, что я «потерял бдительность» и не проверил расписание самолетов, а это никогда не мешает делать в тех краях. Пришлось расплачиваться. Виктор, конечно же, кое-что перепутал, и в Дохе я опоздал на самолет, отправлявшийся в Абу-Даби. Выручил египтянин, работавший в местной авиакомпании «Галф Авиэйшн». Он посоветовал лететь в Дубай, а оттуда добираться до Абу-Даби, что я и сделал. Я позвонил в бюро информации Дубая и попросил встретить меня. Мне обещали помочь.

Все побережье Объединенных Эмиратов — лабиринт лагун, протоков, островков и соленых болот — идеальное убежище для мелко сидящих быстроходных доу. Поэтому местные рыбаки, торговцы и воины могли так долго сопротивляться английскому военному флоту в конце XVIII — начале XIX века.

Самая удобная естественная гавань на побережье — в Дубае. Это княжество — свободный порт, и все виды торговли — законные. Когда же суда контрабандистов входят в территориальные воды других стран, они подвергаются опасности. Поэтому главная гарантия удачи — скорость. Применяется и другая подстраховка. Чтобы обеспечить инициативу и старательность своих таможенных чиновников, правительства Индии и других стран обещают им определенную часть захваченного золота. Но контрабандисты такой же процент уплачивают им вперед и лишь время от времени подставляют какую-нибудь доу под удар, чтобы создать иллюзию активной работы местной таможенной службы.

Последнее время быстро развивающаяся экономика эмиратов Залива породила другую страшную «контрабанду» — нелегальную иммиграцию. Безработные с субконтинента, в особенности из Пакистана, готовы отдать все свои сбережения владельцам и капитанам доу за нелегальный въезд в эмираты. Некоторые из них умирают в дороге, и их тела выбрасывают в море. Других, ослабленных путешествием, оставляют где-нибудь на берегу, и они должны сами добираться до «земли обетованной».

Контрабанда оружием — другой вид традиционных операций в Заливе. Многие арабы хотят иметь личное оружие. Раньше автоматы, пистолеты и винтовки отправляли во внутренние районы Омана через оазис Эль-Бурайми. Потом в этом бизнесе с Дубаем начал конкурировать порт Сур на побережье султаната Оман.

Однажды средь бела дня на центральной улице Дубая ко мне подошел хорошо одетый молодой человек и предложил журналы с фотографиями шведских кинозвезд нагишом.

— Мне бы другой товар, — решил пошутить я. — Например, броневик «саладин» для действий в пустыне.

— Бронемашина? Это можно, — ответил молодой человек серьезно. — Только придется внести крупный аванс.

В аэропорту Дубая я увидел, как с самолета английской авиакомпании выгружали бруски с золотом с такой небрежностью и беспечностью, что чиновника, ответственного за безопасность где-нибудь в лондонском аэропорту «Хитроу», наверное, хватил бы удар. Золото отдается на хранение в местные банки, а затем, пройдя через несколько рук, оно грузится на доу. Иногда его распиливают на мелкие бруски.

Бухта Дубая была заполнена флотилией деревянных суденышек. Они стеной стояли вдоль набережной, которой гордился бы и европейский город. На многоэтажных зданиях пестрели названия банков — «Чейз Манхэттен», «Бэнк оф Америка», «Барклайз Бэнк» и десятков других. Новый порт Дубая — Мина-эр-Рашид — выстроен недавно. Его потенциальный грузооборот — три миллиона тонн в год. Эмир княжества был уверен, что порт, названный его именем, окупит себя, и не просчитался. Десятки гигантских складов дубайского порта принимают товары со всего мира.

Княжества Дубай, Шарджа и Аджман расположены совсем рядом, в нескольких километрах друг от друга, и они сольются в один город.

Американскому финансисту снится страшный сон: темноглазый человек спускается по трапу самолета в нью-йоркском аэропорту «Кеннеди»; в его дорожном чемоданчике лежат чеки на миллиарды долларов, подписанные компаниями «Экссон» или «Тексако»; он проводит тайные встречи с держателями контрольных пакетов акций крупнейших корпораций, и однажды утром Соединенные Штаты узнают, что правитель некоего арабского княжества установил контроль над «Дженерал Моторе», «Юнайтед Стейтс Стил», «Дюпоном» или над всеми тремя вместе.

Так или почти так рисовалась в середине семидесятых годов финансово-промышленным магнатам Запада угроза со стороны нефтеэкспортирующих стран, в руках которых сосредоточивались фантастически возросшие капиталы.

Цена на жидкое топливо в 1974 году по сравнению с октябрем 1973 года выросла более чем в четыре раза. В 1974 году доходы тринадцати государств — членов ОПЕК достигли примерно ста миллиардов долларов. Это означало беспрецедентную перекачку финансовых средств в страны — производители нефти, точнее, в руки их правящих классов.

На первый взгляд перед членами ОПЕК открывались необычайно благоприятные перспективы развития производительных сил. Многие из них поставили вопрос о быстром, взрывоподобном наращивании своего экономического потенциала, надеясь одним махом, за несколько лет достигнуть уровня развитых капиталистических государств.

Но колоссальные капиталы не могли в короткий срок изменить архаичные социальные структуры, восполнить нехватку кадров, отсутствие опыта, инфраструктуры, просто малолюдство многих нефтедобывающих стран. Даже государствам с относительно большим населением, уже сделавшим первые шаги в деле индустриализации, таким, как Ирак, Алжир, Иран, было трудно, а иногда просто невозможно немедленно «переварить» полученные средства. Лишь многонаселенные Индонезия и Нигерия могли поглотить их без остатка. Что же касается Саудовской Аравии, Кувейта, Абу-Даби, Катара, а также Ливии, то у них образовались «свободные» капиталы в очень крупных размерах. В том же, 1974 году шестьдесят миллиардов долларов не нашли себе применения в плане приобретения товаров и услуг и хлынули на международные валютно-финансовые рынки. Для сравнения отметим, что общая сумма предполагаемой учетной стоимости всех капиталовложений за границей составляла в 1971 году около ста шестидесяти миллиардов долларов. Все акции «Дженерал Моторе», второй по величине корпорации мира, оценивались тогда в пятнадцать миллиардов долларов.

В руках правящих классов стран с общим населением около десяти миллионов человек сосредоточились средства невиданных размеров. Словно джинн, выпущенный из бутылки, на мировой арене появились магнаты, которые как будто бы способны бросить вызов столпам капиталистического бизнеса.

Вокруг этого явления западная пропаганда пыталась создать обстановку истерии, пугая обывателя в индустриально развитых странах «арабской опасностью». «Нам угрожает колонизация», — стонали бывшие колонизаторы из Западной Европы, Японии и даже США. Бывший министр торговли США, а затем председатель правления «Лимеп Бразерз Инк.» Питерсон заявил: «В мире происходит фундаментальный сдвиг в балансе сил и богатства».

«Немедленным последствием (нефтяного кризиса. — А. В.), вероятно, будет изменение баланса экономической мощи (а следовательно, также, возможно, политической и военной мощи) между развитыми странами и странами, производящими нефть, — писал тогда крупнейший буржуазный историк Запада Арнольд Тойнби, ныне покойный. — Все ли эго? Если так, то это лишь предвещает замену Соединенных Штатов, (Западной) Европы и Японии нефтепроизводящими странами в качестве сверхэксплуататоров мира».

На Уолл-стрит или в Сити с плохо скрываемой завистью и враждебностью подсчитывали доходы членов ОПЕК и изыскивали пути, чтобы залатать прорехи в своих платежных балансах. Но при этом «забывали», что за полвека эксплуатации только стран зоны Персидского залива монополии «заработали» десятки миллиардов чистой прибыли от добычи нефти. Их капиталы, пущенные в оборот, умножились. В странах-импортерах обогатилась и государственная казна, забирая в виде акцизного сбора не менее половины розничной цены нефтепродукта.

С 1960 по 1973 год члены ОПЕК получили за свое сырье около девяноста пяти миллиардов долларов, а государственно-монополистический капитал развитых стран — шестьсот-семьсот миллиардов. За тот же период сопоставимые капиталы были вложены во все машиностроительные отрасли, вместе взятые. Таковы были масштабы перекачки богатств из стран ОПЕК до энергетического кризиса. Доля самих нефтедобывающих стран в конечной цене нефтепродукта сравнительно недавно не превышала семи процентов. Даже после увеличения налогов на иностранные компании и повышения цен на нефть вчетверо эта доля составляла не более трети того, что платил за литр бензина автомобилист в Западной Европе.

Напомним, что за магнатами современного капитализма стоят гигантский производственный аппарат, многовековой опыт, подготовленные кадры во всех областях, средства информации, разветвленная, налаженная сеть финансовых учреждений, в которых работает больше специалистов, чем могут набрать взрослых грамотных людей четверка нефтяных аравийских стран и Ливия. Можно ли было представить себе, безболезненное, «бесконфликтное» перераспределение центров экономической мощи в капиталистическом мире как между отдельными группами стран, так и внутри международного финансового капитала? Можно ли было вообразить, что вся экономическая и военная машина современного капитализма отступит перед новыми магнатами, появившимися в великих афро-азиатских пустынях?

Страны Запада до «второго нефтяного шока» смогли в целом восстановить или улучшить равновесие своих торговых и платежных балансов, «приручить нефтедоллары» и использовать их в своих целях. Проблемы резкого расширения экспорта и некоторой структурной перестройки экономики решались за счет снижения жизненного уровня масс, перекладывания тяжести кризиса на развивающиеся страны, включения в рамки мировой финансовой буржуазии правящих кругов ряда нефтеэкспортирующих стран.

Запад строго очертил сферу использования «нефтедолларов». Участники ОПЕК с «избытком» капиталов вынуждены были кредитовать правительства ряда стран, начиная с США, размещать средства в евродолларовых депозитах и коммерческих банках, приобретать ценные бумаги казначейств и разного рода недвижимость, предоставлять займы МВФ, МБРР или увеличивать там свои вклады. Вклады экспортеров нефти на Западе сделали их фактически заложниками мировой капиталистической системы, интегрировали в нее их правящие классы в качестве подчиненных, неполноправных партнеров.

В результате «второго нефтяного шока» 1979–1980 годов опять, как и в 1974–1975 годах, встал вопрос о путях и методах рециклирования «нефтедолларов». Крупнейшие финансисты мира предупреждали о том, что наступили трудные времена. Дэвид Рокфеллер сказал: «В экономике перед нами предательски опасное море, продуваемое ураганными финансовыми ветрами, способными перевернуть даже большие, хорошо укомплектованные личным составом корабли». Бывший министр финансов Великобритании Дэнис Хили в феврале 1980 года нарисовал холодящую кровь картину: растущие цены на нефть грозят банкротством целым странам, в результате чего они будут не способны отдавать долги западным банкам. А это, по его словам, «могло бы привести к краху всей международной банковской системы». Был разработан еще более ужасный сценарий: страна с крупными долгами объявляет себя банкротом, в результате чего терпят крах ссужавшие ее займами банки, вызывая цепную реакцию крахов и банкротств вроде великого кризиса конца двадцатых — начала тридцатых годов.

Но это звучало то ли угрозой в адрес развивающихся стран, то ли как совет нефтеэкспортерам больше доверяться финансовым учреждениям Запада. Нефтяным королям и шейхам внушали, что их вложения на Западе должны быть надежными, а для этого надо «помогать» капиталистической экономике. Одновременно за счет рециклирования шло финансирование дефицита платежного баланса развитых капиталистических стран и безнадежно растущего дефицита развивающихся.

После нового взлета цен на нефть активы платежных балансов участников ОПЕК составили более шестидесяти миллиардов в 1979 году и более ста миллиардов в 1980 году. Их инвалютные вложения оценивались в двести двадцать шесть миллиардов к началу 1979 года и к началу 1981 года достигли примерно трехсот пятидесяти миллиардов долларов (из них у Саудовской Аравии — сто восемнадцать миллиардов, Кувейта — шестьдесят семь миллиардов, ОАЭ — тридцать пять миллиардов, Ливии — двадцать пять миллиардов, Катара — одиннадцать миллиардов). Отметим, что подобные официальные оценки расходятся с подсчетами независимых экономистов. Эти показатели для Ирака и Ирана были равны соответственно пятидесяти и тридцати двум миллиардам, но их «съела» война. Только доходы от зарубежных вложений составили у всех участников ОПЕК в 1980 году двадцать семь миллиардов долларов (у Саудовской Аравии — десять миллиардов, а у Кувейта — шесть миллиардов долларов). Па долю ОПЕК (главным образом аравийских стран) в 1981 году пришлась четвертая часть золотовалютных резервов капиталистического мира.

В тысячах крупных и мелких компаний развитых, капиталистических стран появился арабский капитал. Однако какова его роль? Получили ли арабские магнаты элементы контроля в тех корпорациях, которые они финансируют? Выясняется многозначительный факт: даже кувейтцы с их опытом и сравнительно развитой системой финансовых учреждений не голосуют на советах директоров компаний, куда вложены их деньги. За правительство Кувейта это делают «Чейз Манхэттен» и «ферст нэщнл».

Немало аравийских финансистов отмечают, что они не могут оказывать сколько-нибудь существенного влияния на зарубежные фирмы. «Даже если бы мы взяли под контроль «Дженерал Моторс», надо было бы учитывать одну важную вещь: мы не являемся представителями, скажем, «Фиата», который поглотил бы это предприятие, имея собственные планы и идеи, как глава автомобильной промышленности, — рассуждал генеральный директор «Кувейт Инвестмент Компани» Абдель Латыф эль-Хамад. — Если бы я приобрел, например, «Интернэшнл Бизнес Машинз», у меня не было бы возможности руководить этой корпорацией. Но не так уж важно, будет ли президентом этой компании араб. Важно, чтобы этот президент играл активную роль, несмотря на свою расу или национальность».

Правда, некоторые арабы придерживаются другого мнения. Ливанец Роже Тамраз, который учился в Гарвардской школе бизнеса, заявил: «Нет никаких причин, которые бы помешали нам, арабам, контролировать американские компании. Мы могли бы пользоваться услугами лучших специалистов, лучших экономистов. Думаю, что мы должны из принципа установить контроль над какой-либо крупной американской фирмой».

Роже Тамраз «из принципа» попробовал сделать это. Он замахнулся не на что иное, как на «Локхид» — крупную американскую авиакосмическую компанию. Через его ливанский банк «Ферст Арабиен Корпорейшн» дельцы из зоны Залива попытались за сто миллионов долларов приобрести контрольный пакет акций «Локхида», когда американская фирма была на грани банкротства и отчаянно нуждалась в деньгах. Но предложение Там-раза даже не рассматривалось на совете директоров компании, хотя тон ливанского банкира стал совсем жалобным: «Мы заверяем, что арабские вкладчики не будут вмешиваться в повседневное руководство компании, не будут возражать против решений правления, предоставив «Локхиду» равное право при выборе арабских членов правления». В ответ он услышал ледяное «нет!».

Хотя в развитых капиталистических странах и приветствуют вклады «нефтяных денег», но там твердо сохраняют контроль над главными секторами своей экономики. Так, в конце 1974 года Кувейт купил четырнадцать процентов акций известной автомобильной компании «Даймлер-Бенц» в Западной Германии. Спустя Некоторое время Иран попытался купить большой пакет акций этой же фирмы, что означало бы переход контроля над «Даймлер-Бенц» в руки средневосточного капитала. Но сделка расстроилась. Сам тогдашний канцлер ФРГ Гельмут Шмидт настоял, чтобы банкиры ФРГ «помогли» ослабевшей компании, купив акции, на которые претендовал Иран. «Мы не были бы довольны, если бы большие и политически и стратегически важные отрасли нашей экономики оказались под иностранным контролем», — сказал он. Ведущие банкиры и промышленники ФРГ собрались в Дюссельдорфе и разработали меры, направленные на то, чтобы помешать продвижению «нефтяных капиталов» в ключевые секторы западногерманской экономики.

Когда такие же вопросы возникли в США, тогдашний министр финансов Саймон разъяснил, что нефтепроизводящие страны делают вложения в американскую экономику, согласуя их с американским правительством. «Свобода действий» арабских магнатов в США ограничена жесткими рамками и поставлена под наблюдение казначейства. Заслоном для иностранных вложений в американскую промышленность служит прежде всего «программа сохранения военной тайны». Все подрядчики Пентагона должны представлять отчеты о размерах пакета акций, находящегося в руках неамериканцев, и лишаются военных заказов, если доля иностранного капитала превышает минимальный уровень. Так что покушение на «Локхид» заранее было безнадежным делом.

В Англии роль инспектора играет «Бэнк оф Инглэнд». Его одобрение требуется для каждой сделки, в которой иностранцы приобретают более десяти процентов акций компаний.

В некоторых случаях арабский капитал все же проникает через поставленные перед ним барьеры. Но действительно ли приобретение «контрольного пакета акций» означает, что те или иные фирмы становятся «арабскими»? Обратимся к деятельности одного из крупнейших частных предпринимателей арабского мира — Хашшогджи.

Саудовскому дельцу удалось мобилизовать часть «свободных» саудовских капиталов и приобрести контрольные пакеты акций в двух калифорнийских банках. Он вложил деньги в разведение скота в штате Аризона, в рестораны в Калифорнии, в компании по перевозке грузов и в некоторые фирмы в Нью-Йорке. У Хашшогджи есть «мозговой трест» в составе двух десятков человек, из которых большинство — американцы. Некоторым из них он платит в год более ста тысяч долларов. Он хотел бы внедрить капитализм западного образца в Саудовской Аравии и во всем арабском мире. «Я обвиняю Соединенные Штаты в том, что они не экспортируют нам свою систему», — сокрушался он.

Коллега Хашшогджи, саудовский миллионер Гейт Фараон, сын советника короля Фейсала, приобрел контрольный пакет акций в детройтском банке, который распоряжается одним миллиардом долларов. Саудовец превратил его в международное финансовое учреждение и теперь открывает отделения на Ближнем Востоке, чтобы аккумулировать арабские капиталы и переправлять их в Соединенные Штаты. Так сращиваются американский и арабский капитал.

Став весомой частью финансового мира Запада, новые денежные тузы отнюдь не заинтересованы в подрыве его стабильности. Финансовые и валютные проблемы выглядят для экспортеров нефти столь сложными, что они вынуждены сотрудничать с Международным валютным фондом и крупными финансовыми многонациональными трестами. Все капиталы, которые не потребляются местной экономикой, поступают в международную финансовую сеть, в распоряжение многонациональных корпораций, которые контролируют каналы их движения и пускают в оборот в экономически развитых западных странах или дают кредиты развивающимся. Некоторые из этих многонациональных финансовых учреждений имеют арабские вывески, но действуют они в рамках валютно-финансовой системы Запада.

Используя таким образом свои валютные накопления, нефтедобывающие страны фактически предоставляют правительствам Запада долгосрочные кредиты. Покупая ценные бумаги западных частных банков или корпораций, они тем самым передают им средства для крупных инвестиций, сами оставаясь полурантье.

Финансовые центры Запада сложились на основе развитых национальных валютно-финансовых учреждений, и в них органически соединены и разветвленная банковская инфраструктура с ее опытом, кадрами и технической вооруженностью, и крупные фондовые биржи и другие финансовые институты, и свободно конвертируемая валюта, играющая международную роль, и хотя бы относительная политическая стабильность. В зоне Персидского залива быстро идет формирование новых, хотя и второстепенных, финансовых центров, складываются основные элементы рынка — банки, инвестиционные компании, рынки ценных бумаг, укрепляется некоторая национальная валюта. В ограниченных пределах арабские финансовые центры могут играть самостоятельную, хотя и не определяющую, роль. Образуется взаимозависимость старых и новых финансовых центров капитализма при главенствующей роли Запада в мировых капиталистических финансах и кредите.

Меры по экономии горючего, более широкое использование угля, газа, ядерной энергии, открытие новых источников нефти в ряде стран, замедление темпов экономического развития на Западе — все это уменьшило спрос на нефть и снизило на нее цены. Объем «свободных» капиталов, которыми располагают аравийские нефтяные государства, уменьшился, а контроль за их движением и использованием финансовым капиталом Запада усилился. Так что, возвращаясь к ночным кошмарам, которые якобы одолевали американских бизнесменов, можно сказать, что «сон не был в руку».

Когда началась нефтяная эпоха в Кувейте, Катаре, Бахрейне и Абу-Даби, все они находились под английским протекторатом. Поэтому колониальные чиновники и их взгляды наложили отпечаток и на финансовую политику княжеств, и на их постепенные административные преобразования. Было бы наивно думать, что англичане видели наиболее подходящую форму правления только в закосневшей феодально-племенной системе. Они были достаточно гибкими и искали такое общественно-политическое устройство, которое отвечало бы их интересам. Колониальные чиновники предпочитали сохранить в качестве подчиненных союзников феодальных правителей, пустивших корни в местной олигархии, но модернизировать их, приспособив, хотя бы внешне, к потребностям нашего времени. Они хотели бы обезопасить как своих подопечных, так и прежде всего свои собственные интересы от социальных и политических неожиданностей. Однако «сюрпризы» были неизбежны, если учитывать взаимную связь процессов, происходивших на всем Ближнем и Среднем Востоке, и воздействие революционных преобразований в арабских странах на ситуацию в Персидском заливе.

Поддержание безопасности, стабильности в зыбких песках Аравийского полуострова, естественно, главная забота правителей нефтяных государств. У них есть многочисленные по местным масштабам армии и силы безопасности, набранные из бедуинов, бывших рабов или просто наемников, система тайной полиции и слежки. Но отнюдь не только на голой силе основывают они свои режимы. Нефтяные монархи ищут солидную общественную опору и с этой целью обращают взоры к соплеменникам. Это делается как интуитивно, ибо им вовсе не чужды некоторые ценности кочевого племенного общества, так и сознательно — по совету иностранных экспертов.

Коренные жители обеспечиваются «теплыми местечками» в государственном, административном аппарате и торговле, бесплатными школами и больницами, другими социальными благами, дешевыми квартирами. В Кувейте — бесплатные телефоны, а школьники получают питание из кухни, которая производит несколько десятков тысяч бесплатных завтраков в день. Из коренных кувейтцев, живущих на зарплату, лишь одна десятая — рабочие, остальные — чиновники и служащие. Если копнуть поглубже и выяснить происхождение рабочих-кувейтцев, то окажется, что они в большинстве — выходцы из наиболее угнетенной части коренного населения: рыбаков, ловцов жемчуга, феллахов, но отнюдь не из бедуинских племен «голубой крови». Кочевники с удовольствием пересели, например, с верблюда за руль такси. Им не составляло труда сменить караванный извоз на машинный. Они пошли служить в полицию, армию, получили в министерствах посты, граничащие с синекурами. Главным же источником рабочей силы стала иммиграция, но к этому вопросу мы еще вернемся.

Не во всех аравийских государствах положение было одинаковым. Сказывались различия в уровне нефтяных доходов, традициях, численности населения, его образованности, степени развития феодализма.

В княжестве Бахрейн доходы от добычи нефти стали поступать в начале тридцатых годов, и только одна треть из них шла непосредственно шейху и его семье. Остальное было распределено на финансирование различных проектов, дорог и создание резервов, конечно, в английских банках. Но в пятидесятых годах рост доходов от нефти временно прекратился. Население же продолжало увеличиваться. Сложилась ситуация, когда у правящего клана потребности росли гораздо быстрее, чем возможности их удовлетворять. Одна из причин наиболее развитого демократического движения на островах Бахрейна по сравнению с другими княжествами состоит не только в более высоком уровне образованности населения, но и в том, что растущими нефтяными доходами было невозможно нейтрализовать потенциальных политических оппонентов. Кроме того, торговый характер Бахрейна, его широкие связи с внешним миром делали население политически более сознательным, затрудняли создание там феодального деспотизма в его чистом виде.

В декабре 1972 года в стране прошли первые выборы и был создан Конституционный совет. Затем в декабре 1973 года состоялись выборы в Национальное собрание, и несколько человек с прогрессивными убеждениями стали членами местного законодательного органа. «Бахрейнский парламент, конечно, не является примером парламентской демократии в подлинном смысле слова, — писала «Файнэншл Таймс», которую в этом смысле трудно заподозрить в незнании. — Правитель Иса ибн Сальман аль-Халифа остается высшей властью и управляет. Ключевые посты находятся в руках членов его семьи». Несмотря на то что шейх сохранил реальную власть и имел право вето по отношению к любому законодательству, Национальное собрание могло вмешиваться в процесс принятия решений. Поэтому оно превратилось в средоточие политической активности, трибуну, с которой раздавалась критика в адрес власть имущих. Семья эмира не захотела мириться с этим, и в 1975 году бахрейнский «парламент» был разогнан, а его левые депутаты арестованы.

В Кувейте адаптация власти к новым нефтяным доходам — это история того, как постепенно трансформировалась феодально-племенная монархия, как создавались какие-то формы современной государственности. Ведь в Аравии само понятие «государственный служащий» было чуждо местным традициям и социально-политическому устройству. Однако не успело смениться и поколение, а Кувейт уже приобрел внешние атрибуты современного государства и даже парламент. В выборах участвуют все грамотные кувейтцы, мужчины старше двадцати одного года.

«Власть в стране сохраняется в руках олигархии, сформированной правящей семьей во главе с шейхом, — писал английский журналист Стефенз в книге «Новый рубеж арабов». — В нее кооптированы некоторые представители купечества. Однако эта власть в определенной степени ограничена и сбалансирована оппозицией в ассамблее и ростом образованного класса и прессы, которая свободнее, чем во многих арабских государствах». Оставим на совести автора выражение «образованный класс». Однако остается фактом, что распространение образования и повышение уровня политической сознательности вынуждают правителей Кувейта более гибко проводить свою политику, учитывая возможную оппозицию. Хотя официально в стране нет политических партий, некоторые влиятельные, радикально настроенные политические деятели симпатизируют социалистическим идеалам.

Другие княжества Персидского залива, кроме Бахрейна, пока что предпочитают не экспериментировать с выборными органами.

Феодальный деспотизм султана Маската Сайида ибн Теймура был из ряда вон выходящим даже по аравийским понятиям. Но затем на трон сел его сын Кабус, знакомый с требованиями современного мира.

Еще йеменская революция 1962 года послужила серьезным предупреждением для многих консервативных режимов Аравийского полуострова, особенно для Саудии. В ноябре 1964 года на собрании саудовских принцев и богословов-улемов было решено низложить короля Сауда и возвести на трон его сводного брата Фейсала. Сауд, дворец которого был окружен верными Фейсалу войсками, капитулировал и покинул страну. Внешностью, взглядами и поведением Фейсал отличался от своего брата. Он считал необходимым установить в стране более строгий финансовый контроль и провести кое-какие преобразования.

«Саудовская Аравия остается глубоко консервативной и в значительной степени феодальной страной, — писала газета «Файнэншл Таймс» спустя много лет после государственного переворота. — Это государство — самый близкий эквивалент теократии в сегодняшнем мире. Ее «конституция» — Коран, ее закон — шариат, а мораль навязывается бескомпромиссным применением палочной дисциплины со стороны религиозной полиции. Доходы от нефти изменили лицо Саудовской Аравии больше, чем ее душу или ум».

Фейсал осторожно маневрировал между стариками улемами, многие из которых считают, что земля плоская, и нетерпеливыми молодыми саудовцами, которые во все большем числе возвращались из-за границы с дипломами различных колледжей и университетов, В более широком плане главные силы, действовавшие на политической арене Саудовской Аравии, — это королевская семья, образованные технократы в правительстве и армии, бедуинская аристократия пустыни и мусульманские улемы. Легко заметить, что все они представляют собой течения, цвета и оттенки единого феодального класса со всем его аравийским своеобразием.

Король Фейсал играл роль председателя правления саудовской семьи из нескольких тысяч членов. Она была единственной постоянно действующей политической системой страны. Более узкую группу из пятидесяти принцев называли «делателями королей». Вступив на трон, Фейсал назначил своего сводного брата Халида первым заместителем премьер-министра и наследником. Между братьями короля были поделены другие основные посты в государстве. Из членов королевской семьи назначались губернаторы главных провинций и городов. Вместе с тем Фейсал придал новое значение той группе, которую иногда считают «вторым правительством», — образованным и молодым технократам.

Как молодые принцы, так и более старые члены королевской семьи всячески подчеркивали свое уважение к бедуинским племенам. Довольно часто какой-нибудь принц исчезал из столицы на несколько недель, отправляясь «на охоту». На самом же деле он посещал кочевые племена и распределял там подарки или субсидии. На заседаниях королевского совета глава государства мог внимательно выслушивать жалобы какого-нибудь босого бедуина и принимать решение в его пользу.

Королевская армия не считалась достаточно надежной опорой режима. После заговора с целью переворота, организованного в 1969 году государственными служащими и офицерами республиканских убеждений, армию держали подальше от городов, и она даже не имела доступа к складам оружия. В 1972 году была объявлена амнистия некоторым уцелевшим участникам заговора и освобождено примерно сто пятьдесят человек.

Опорой власти служила хорошо оснащенная национальная гвардия, состоявшая из бойцов самых преданных племен «голубой крови». У нее всегда был большой резерв из кочевников. Национальная гвардия охраняла важнейшие правительственные учреждения и нефтепромыслы. Положение ее командующего, принца Абдаллаха, показывало, что он один из наиболее сильных людей в правительстве.

Сложившаяся структура власти в Саудии, обеспечив себе временную внутреннюю стабильность, не гарантировала жизнь самому Фейсалу.

Утром 25 марта 1975 года во время мусульманского религиозного праздника — дня рождения пророка Мухаммеда — король принимал своих родичей, шейхов племен и богословов. К нему приблизился его племянник Фейсал ибн Мусаид и вместо приветствия, выхватив пистолет, разрядил обойму в дядю. Когда в зал ворвались охранники, король был уже мертв.

Эр-риядское радио, прервав программу, посвященную пророку, объявило о смерти Фейсала. В первом сообщении утверждалось, что принц ибн Мусаид сошел с ума. Но спустя несколько месяцев врачи якобы признали его психически нормальным, и богословский суд приговорил убийцу к смертной казни. 18 июня после молитвы на глазах у многотысячной толпы палач отрубил голову Фейсалу ибн Мусаиду тремя ударами сабли, через минутные промежутки, чтобы продлить мучения жертвы.

Кто водил рукой ибн Мусаида, осталось тайной. Высказывались предположения, что в деле замешано ЦРУ, которое было недовольно строптивостью старого короля. Не исключались мотивы кровной мести: брат молодого принца погиб в 1966 году при попытке захватить вместе с группой фанатиков телестанцию, которая, по их мнению, передавала программы, несовместимые с исламом. Во всяком случае, Фейсал был отнюдь не первым из династии Саудидов, павшим от руки убийцы.

Смена власти внутри королевской семьи прошла сравнительно спокойно. На трон был посажен Халид, а «сильный человек» Фахд объявлен наследником престола, первым заместителем премьер-министра и министром внутренних дел. Абдаллах сохранил важный пост командующего национальной гвардией и стал заместителем премьера.

Спустя 1400 лет по лунному календарю после хиджры — бегства основателя ислама Мухаммеда из Мекки в Медину — даты, ставшей началом мусульманского летосчисления, — в Саудовской Аравии произошло событие, которое буквально потрясло весь мусульманский мир. В первый день XV века хиджры, что соответствует 20 ноября 1979 года, несколько сот вооруженных повстанцев захватили главную святыню ислама — мекканскую мечеть Аль-Харам. Напомним, что в центре ее двора в углу здания кубической формы — Каабы — вмазан священный черный камень. Но направлению к Каабе мусульмане во всем мире становятся во время молитвы пять раз в день. В Мекку они должны совершить паломничество хотя бы раз в жизни.

Ошеломленные саудовские власти сообщили внешнему миру лишь о факте захвата Аль-Харама «бандой налетчиков», «отступников от ислама». Многократно искаженная информация превратила «налетчиков» в «американо-израильский десант», якобы сброшенный с целью «обменять Каабу на американских заложников в Тегеране». Когда в таком виде сообщение дошло до Исламабада, тысячи пакистанцев смели охрану американского посольства, захватили его и подожгли. Сотрудники посольства, за исключением нескольких погибших, собрались на последнем этаже в бронированной комнате. Здание пылало, и американским дипломатам грозила опасность быть поджаренными, когда подоспели пакистанские войска и разогнали толпу слезоточивым газом. Лишь опровержение причастности американцев или израильтян к захвату Каабы спасло представительства США в десятках мусульманских стран от подобной же участи.

Вооруженный захват главной мечети Мекки выглядел кощунством и святотатством, так как насилие в Аль-Хараме неприемлемо мусульманами как таковое. Даже когда фанатичные воины Абдель Азиза ибн Сауда, основателя современной Саудовской Аравии, заняли Мекку в 1924 году, они промаршировали по ее улицам, опустив винтовки дулами вниз, демонстрируя благоговейное почтение к главной святыне ислама.

Духовный вождь повстанцев Мухаммед аль-Кахтани, провозгласивший себя мессией (махди), объявил, что цель движения — «очистить ислам», «освободить страну от королевского семейства и продажных богословов-улемов, которые заботятся только о своих местах и своих привилегиях». Воспламененные его проповедями, повстанцы — религиозные фанатики — действовали самоотверженно, так как считали, что земля разверзнется под ногами блюстителей порядка и поглотит их, а население начнет присоединяться к восстанию.

Чтобы выбить их из мечети, правительственные войска пустили в ход бомбы со слезоточивым газом и пушки. Повстанцы в ответ стреляли с крыш и минаретов. Их отчаянное сопротивление длилось две недели и привело, по словам властей, к гибели нескольких десятков человек, а по словам очевидцев — нескольких сот. Среди погибших был и сам мессия. Политического руководителя этой группы, сорокасемилетнего Джухаймана аль-Отейбу обезглавили вместе с шестьюдесятью двумя его товарищами 9 января 1980 года. Однако у него остались сторонники. В эр-риядском университете не раз появлялись надписи на стенах: «Джухайман, наш мученик, почему ты не взял приступом дворцы? Борьба только начинается!»

Мистико-политические цели повстанцев были весьма смутными. Но антиправительственные призывы Джухаймана находили внимательных слушателей. Его речи, транслировавшиеся через громкоговорители на крыше мечети, были записаны на магнитофонные пленки и стали распространяться среди населения.

Официальные круги преуменьшали значение инцидента в Мекке. «Группа, захватившая мечеть, представляет собой клику отступников, неверно толкующих ислам, — сказал тогдашний наследный принц Фахд в интервью корреспонденту журнала «Ньюсуик». — Она на причинила ущерба безопасности и стабильности Саудовской Аравии». Но в конфиденциальном порядке некоторые принцы признавали обратное.

Еще в августе правительству Саудовской Аравии стало известно, что в регулярной армии создаются тайные ячейки, что в страну контрабандным путем ввозится оружие и что среди некоторых молодых принцев наблюдается недовольство, писал в конце ноября 1979 года осведомленный английский бюллетень «Форин Рипорт». Чтобы пресечь приток оружия в страну, саудовские власти запретили пропускать на территорию Саудовской Аравии колонны грузовиков с товарами из Ливана и Сирии.

В сентябре меры безопасности были усилены. Служба безопасности произвела ряд арестов, коснувшихся главным образом офицеров ВВС, танковых и пехотных частей. Утверждалось, что десять молодых принцев, подозреваемых в оппозиционных настроениях были вызваны для допроса. Их допрашивали порознь король Халед, наследный принц Фахд, командующий национальной гвардией принц Абдаллах и министр обороны принц Султан. Некоторых арестованных позднее отпустили на свободу. Другие были задержаны.

Вторая волна арестов была вызвана тем, что в сентябре в стране появилось множество листовок. Некоторые из них ратовали за восстановление в стране ортодоксального ислама. Другие призывали народ свергнуть «деспотичных и продажных правителей». В третьих содержалось требование изгнать из королевства всех иностранцев. Власти не сумели найти ни авторов листовок, ни тех, кто распространял их, но сам факт их появления усилил нервозность. В последнюю неделю сентября 1980 года национальная гвардия и регулярная армия были приведены в состояние частичной боевой готовности. После нападения на главную мечеть в Мекке было объявлено состояние полной боевой готовности.

Антиправительственные волнения начались за четыре дня до событий в Мекке, когда небольшие вооруженные отряды повстанцев вошли в несколько селений и заняли позиции на второстепенных дорогах недалеко от города Медины.

В субботу 17 ноября в районе Медины армейские подразделения вступили в вооруженные столкновения с повстанцами. В одном из донесений разведки говорилось, что несколько солдат перешли на сторону повстанцев. В воскресенье и понедельник о беспорядках стало известно в других районах страны.

К этому времени под контроль повстанцев перешла значительная часть территории между Меккой и Мединой. Есть сведения о том, что в понедельник 19 ноября в их ряды стали вливаться солдаты регулярных войск и национальной гвардии, что позволило им с большей уверенностью передвигаться по дорогам, захватывать полицейские участки и военные лагеря. Общее число повстанцев определялось до трех с половиной тысяч человек.

В понедельник состоялось совещание руководителей движения. Они решили разделиться на две колонны. Одна направилась в сторону Мекки, другая — к Медине. Но в Медине и ее окрестностях были сосредоточены войска, лояльные режиму. Когда во вторник 20 ноября повстанцы появились в городе, их нападение отбили. По некоторым данным, в Медине погибло более двухсот пятидесяти человек.

Однако в Мекке власти оказались застигнутыми врасплох. Группы людей, вошедших в город глухой ночью, не привлекли к себе особого внимания. Многие из участников нападения на главную мечеть в свое время служили в армии. В пять часов утра, когда многие старшие религиозные деятели и видные должностные лица Саудовской Аравин пришли, чтобы совершить раннюю молитву по случаю начала нового столетия по исламскому летосчислению, повстанцы ворвались в Аль-Харам. Они расставили охрану у всех шестидесяти пяти ворот этого колоссального здания и захватили столько заложников, сколько смогли, готовясь к торгу с правителями страны.

В столице осознали всю серьезность положения, видимо, лишь к полудню. Во вторник правительство не приняло каких-либо серьезных контрмер. Это бездействие объяснялось рядом причин. Во-первых, «сильной личности» Саудовской Аравии, принца Фахда, не было в стране — он находился в Тунисе. Во-вторых, отсутствовал в столице и командующий национальной гвардией Абдаллах. В Эр-Рияде оставались только король Халед и министр обороны Султан, которые не знали толком, что происходит и кто поднял восстание.

Сначала король хотел просить духовенство в Эр-Рияде, чтобы оно разрешило ввести войска в святая святых ислама. Но богословы-улемы, пребывавшие в такой же мучительной неизвестности, что и король, не решались санкционировать подобную меру. Лишь в среду утром Султан под нажимом Фахда, находившегося в Тунисе, направил приказ войскам приготовиться к военной операции. Границы были закрыты; в район нефтепромыслов на востоке страны были введены войска; гарнизоны крупных городов усилены, армия заняла все военные объекты и крупные промышленные предприятия.

Королевский дом мобилизовал все силы для штурма мечети, ибо не мог позволить себе принять условия повстанцев для ведения переговоров. Они включали требование осуществить радикальные преобразования в правительстве, в частности отстранить от занимаемых должностей главных принцев; пересмотреть коренным образом политику в области добычи и продажи нефти (вначале повстанцы требовали вообще прекратить продажу нефти Западу); вернуться к догмам «истинного» ислама; провозгласить Саудовскую Аравию исламским королевством, а также выдворить из страны всех иностранных военных советников.

Вернувшийся из Туниса Фахд настоял, чтобы восстание было немедленно подавлено силой. Он понимал, что затяжная осада главной мечети может подорвать власть королевского дома и создать глубокий раскол в религиозных кругах.

В то время как готовился штурм Аль-Харама, с востока страны пришли сообщения, которые казались потенциально еще более грозными для режима. Заволновалось шиитское население Восточной провинции, где сосредоточены нефтепромыслы. Официальная идеология Саудовской Аравии — это сверхортодоксальная форма суннизма — ваххабизм. Но на востоке живут арабы, разделяющие те же религиозные убеждения, что и иранцы.

После налета на мечеть в Мекке вокруг нефтепромыслов было размещено двенадцать тысяч солдат национальной гвардии. Но обеспечить охрану пересекающих пустыню нефтепроводов общей протяженностью в тысячи километров практически невозможно.

Шииты, населяющие самый важный стратегический район страны (их 300–350 тысяч), политически куда более сознательны, чем суннитские повстанцы Мекки. Именно эти люди, уже несколько десятилетий назад ставшие пролетариями благодаря нефтяной промышленности и выполнявшие, как правило, рядовую работу, создали подпольные профсоюзы и возглавили политические забастовки и демонстрации (в частности, антиамериканские) в 1953, 1956 и 1967 годах. Из-за своей принадлежности к шиитскому течению, которое суннитские властители Эр-Рияда считают еретическим, они оказались париями вдвойне.

Вдохновленные восстанием в Мекке, шииты решили нарушить запрет правительства, публично отметив 27 ноября религиозный траур ашура, во время которого верующие избивают себя цепями. И на этот раз национальная гвардия попыталась помешать религиозным процессиям силой. Толпы людей с портретами Хомейни хлынули тогда на улицы Эль-Катифа и других населенных пунктов Восточной провинции, стали нападать на казармы. Волнения продолжались три дня, демонстранты поджигали заводы и банки, выкрикивая антикоролевские лозунги. Листовки призывали народ свергнуть «угнетательский режим» и провозгласить республику. Национальная гвардия устроила жестокую расправу: по сведениям очевидцев, десятки демонстрантов были убиты и ранены.

Правительство, растерявшееся было из-за волнений шиитов и восстания в Мекке, стало принимать и умиротворительные и репрессивные меры. Несколько генералов, в том числе командующие тремя видами вооруженных сил и руководители органов безопасности, были смещены за некомпетентность или халатность, губернатор Мекки был уволен. Халед, а также Фахд и другие старшие принцы поспешили нанести визиты влиятельным шейхам и посетили военные базы. Тысячи «подозрительных» рабочих-иммигрантов были высланы. Политического руководителя левой оппозиции, бежавшего в Бейрут, Насера ас-Саида похитили, и он бесследно исчез.

Студентов отозвали из иностранных учебных заведений в разгар учебного года. Чтобы успокоить улемов-«сверхортодоксов», были закрыты институты красоты, дамские парикмахерские, женские клубы. Дикторши телевидения, хотя и одетые весьма целомудренно, были тем не менее уволены. Новые правила запретили девушкам продолжать образование за границей.

Пойдя навстречу требованиям «модернистов», технократов, руководителей предприятий, «разночинцев», которые хотели бы приобщиться к власти, наследный принц Фахд сообщил о разработке «основного закона», который предусмотрит назначение «консультативной» ассамблеи. Это обещание осталось без последствий.

Преследуемые призраком иранской революции, американские руководители совсем еще недавно боялись, как бы «либерализация» саудовского режима, иначе говоря — приспособление устаревших политических институтов к социально-экономическим переменам, не произошла слишком поздно. Во всяком случае, именно это сообщил в январе 1980 года еженедельнику «Ньюсуик» и газете «Вашингтон стар» сотрудник ЦРУ, неосторожно процитировав также слова тогдашнего президента Картера о том, что «дальнейшее существование саудовского режима можно гарантировать лишь в течение двух ближайших лет». «Утечка» этой и другой конфиденциальной информации вызвала высылку из Саудовской Аравии резидента ЦРУ. Приход к власти Рональда Рейгана дал «зеленый свет» сторонникам «крайних мер», вплоть до интервенции в поддержку саудовского режима.

Местные службы безопасности были расширены и укреплены благодаря, в частности, командированным в Эр-Рияд советникам из ЦРУ и экспертам из ФРГ и Франции. Военнослужащих — как в регулярной армии, так и в национальной гвардии (которая вербуется В племенах) — осыпали материальными благами. За несколько месяцев их жалованье было увеличено вдвое. Власти закрывали глаза на «коммерческую» деятельность, которой занимались многие офицеры.

Регулярные силы сосредоточены вдоль границ, танковые части расквартированы вдали от городов, а боеприпасы выдаются весьма скупо. Все командные посты в армии, в национальной гвардии и в министерствах обороны и внутренних дел доверяются только членам королевской семьи. Это делается намеренно, чтобы затруднить попытку переворота.

Некоторые специалисты считают, что воинственные мусульманские настроения в вооруженных силах в один прекрасный день могут дать толчок революции вроде той, которая совершена в Ливии. «Мятеж имел бы религиозную окраску, но он выдвинул бы на передний план человека вроде Каддафи, — сказал один видный американский специалист по Саудовской Аравии. — Я уверен, что такой человек уже существует. Он молится и плетет заговоры, но его время еще не настало. Как долго будет сохраняться такая ситуация? В этом заключается вопрос».

Но за последнее время и Вашингтон и Эр-Рияд почувствовали необходимость подправить, подретушировать «имидж» — образ королевства на международной арене. Полились потоком заявления, будто саудовский режим «преодолел кризис», «стабилизировался», «приобрел динамизм». Характерна в этом смысле публикация в журнале «Тайм» в марте 1981 года.

«Какое-то время казалось, что Саудовская Аравия плывет по воле волн, угрожая превратиться в нового больного на Ближнем Востоке, — писал журнал. — Ее полоса неудач началась с египетско-израильского мирного договора, расколовшего арабский мир, духовное руководство которым саудовцы, как хранители Мекки, всегда считали своей особой задачей. Затем произошла исламская революция, которая свергла шаха Ирана и косвенно создала опасность для всех консервативных мусульманских режимов. Внутри страны банда фанатиков-мусульман захватила священную мечеть в Мекке и удерживала ее в течение двух недель, пока саудовские вооруженные силы не выбили их оттуда. Наконец разразилась война между Ираком и Ираном, которая вызвала дальнейший раскол среди приверженцев ислама и поставила под угрозу стабильность района. Но после принятых мер саудовское руководство смотрит на мир из дворцов Эр-Рияда значительно увереннее».

Трудно сказать, чего больше в подобных сентенциях — стремления успокоить себя или убедить в «стабильности Эр-Рияда» другие страны.

Спустя некоторое время Халид умер. Королем без особого сопротивления других принцев стал Фахд, а наследным принцем — его сводный брат Абдалла.

По хорошему шоссе, которое пролегает из Дохи — столицы Катара. — через необжитую пустыню, мы подъехали к сияющему светлой краской заводу удобрений. Он казался индустриальным миражем в доисторическом мире.

— Как вы обеспечиваете кадры для своего предприятия? — спросил я директора завода норвежца Ойстена Линде.

— При найме на работу местным жителям катарские законы предоставляют преимущество, — ответил директор, — потом арабам с Залива, затем другим арабам и, наконец, всем остальным иностранцам. Пока мы нанимаем египтян, палестинцев, ливанцев, пакистанцев, индийцев. Им на смену, может быть, придут местные, которых мы готовим на заводе.

— И много времени занимает учеба?

— От шести месяцев до нескольких лет. Мы учим сначала языку, так как почти вся документация и техническое обслуживание — на английском, затем — специальностям. Всех же рабочих мест больше, чем катарцы смогут занять сейчас и в будущем. Кроме того, многие из них, выучив язык, уйдут, потому что они получат хорошую работу в правительственных учреждениях. Возможно, что часть останется, но я не уверен. Некоторых нужных заводу специалистов можно найти в других княжествах Залива — из тех, кто раньше был связан с нефтяной промышленностью. Здесь также есть неплохие плотники: жители этого района раньше строили хорошие деревянные суда. Естественно, что инструментальщиков и рабочих других специальностей нет.

— Каково отношение катарцев к производственной дисциплине?

— Это интересная и сложная проблема. У нас требуются и точность, и внимание к работе, и соблюдение смен. Бедуины, безусловно, индивидуалисты. Мы сталкивались с подобной проблемой в Норвегии. Там дело касалось рыбаков. Потребовалось лет десять? чтобы сделать из рыбаков квалифицированных рабочих. У них был свободолюбивый нрав, и они не желали подчиняться дисциплине. Здесь потребуется больше десяти — лет. Но социальный статус рабочих неясен. Мы заинтересованы в «катаризации». Было бы больше устойчивости и меньше текучести рабочей силы. Кроме того, это обходилось бы дешевле. Сейчас мы нанимаем иностранных рабочих, и нам приходится платить за их ежегодные перелеты. Для более высоких постов инженерно-технического персонала катарцы уже готовятся в университетах за границей. Пройдет много времени, прежде чем они смогут занять хотя бы некоторые инженерно-технические должности.

— Не препятствуют ли работе современной промышленности фанатизм, устаревшие традиции?

Жители побережья Персидского залива больше связаны с миром, легче усваивают новое, менее скованы фанатическими предубеждениями, чем, например, в соседней Саудии. Они идут впереди Саудовской Аравии лет на двадцать.

— Есть ли социальная напряженность в княжестве?

— Она есть, но со своими подданными умеют манипулировать. «Каждой сестре дают по серьге», стараются обеспечить привилегии для своих рабочих.

— Какое отношение здесь к деньгам, хотя бы у тех, кто подучает «по серьге»?

— Это нелегкий вопрос. Материальное благосостояние свалилось на людей сразу. Многие не меняют образа жизни, оставаясь в палатках, лишь приобретают «лендроверы», радиоприемники, транзисторные телевизоры. Старые обычаи держатся цепко.

В княжествах Персидского залива и Саудии в течение десятилетия современные кадры формировались только в очагах нефтяной промышленности. Завод химических удобрений в Катаре — продукт новых веяний.

Несмотря на высокий уровень потребления, у аравийского населения не было хозяйственных и трудовых навыков для современной жизни. Однако кто-то же должен приводить в движение маховики того немалого производственного механизма, который запущен в княжествах Персидского залива и Саудии, применять технологию, изобретенную отнюдь не жителями Аравии, чинить американские или японские автомашины, телевизоры или кондиционеры, строить дома, стадионы, заводы и причалы, копать траншеи, вывозить мусор, таскать ящики, управлять птицефабриками, преподавать математику, печатать газеты, рисовать рекламные щиты. Это, как правило, забота «плебеев» — иммигрантов.

Нефтяной бум привлек в аравийские княжества активный элемент со всего Ближнего и Среднего Востока.

В качестве «белых» и «синих» воротничков работают палестинцы, ливанцы, египтяне, сирийцы, немного европейцев, а чернорабочие — это в основном йеменцы, иракцы, иранцы, пакистанцы, индийцы и оманцы, которые до недавнего времени были париями рядом со своими «сверхбогатыми» соседями. За исключением Бахрейна и, естественно, самого султаната Оман, во всех княжествах большинство населения — иммигранты. Масса приезжих и в более населенной Саудии.

Национальный доход Абу-Даби на душу населения, даже учитывая иммигрантов, намного превышает подобный показатель в США. Пожалуй, ни одно государство не обладает таким сочетанием огромного дохода и малого населения, ни одно так не нуждается в приезжей рабочей силе, в импортированных знаниях, не переживает такую неожиданную трансформацию от нищеты к сверхбогатству, как Абу-Даби.

На улицах городка Эль-Айна, центра оазиса Бурайми, урду, фарси или синдхи услышишь чаще, чем арабскую речь. Этот район известен тем, что в начале пятидесятых годов он стал ареной вооруженного конфликта между Саудовской Аравией и англичанами (Оман и Абу-Даби были тогда британскими протекторатами). В результате оазис поделили между этими княжествами. Иммигрантов даже в глубине пустыни сейчас больше, чем коренных жителей. И пусть они приехали временно, лишь для того, чтобы заработать, но их сменят другие. В роскошном отеле «Хилтон» из всемирно известного семейства дорогих гостиниц служат только индийцы. Один ливанский журналист жаловался: «Я объехал Маскат, Абу-Даби, Доху. В гостиницах зачастую не понимают арабского языка. Даже в министерствах в ходу больше английский, чем арабский».

В Абу-Даби практически нет своих врачей. Большая часть медицинских работников приезжает из Индии и Пакистана. Реактивные самолеты пилотируют пакистанские летчики. Не хватает рабочей силы. Если у гражданина Абу-Даби есть какая-то подготовка для какой-либо должности, ему, конечно, отдается предпочтение. Но практически ни у кого из местных жителей нет необходимой подготовки.

Когда была открыта нефть, Абу-Даби насчитывал двадцать тысяч жителей. Сейчас в нем несколько сот тысяч. В целом в Объединенных Арабских Эмиратах положение примерно такое же. Правительство понимает, насколько опасные последствия для внутренней стабильности создает подобная ситуация, и ищет выход. В частности, жителям соседнего, более населенного Омана предоставляется местное гражданство через три года после въезда в страну. Впрочем, иностранные советники считают, что политические трудности и волнения среди иммигрантов невозможны, так как они разобщены.

В Дубае и Катаре положение сходное. На Бахрейне приезжих меньше пятой части населения, и отсюда многие уезжают в качестве «белых воротничков» в соседние княжества. Но среди экономически активного населения приезжих уже более трети.

Как это ни парадоксально, даже Саудовская Аравия все больше зависит от ввоза рабочей силы. Рабство в ней было запрещено в 1962 году. Сейчас для неквалифицированной работы используются йеменцы, которых от семисот пятидесяти тысяч до одного миллиона. На рынке труда они легко подпадают под ту же категорию что и бывшие рабы, и занимают места чернорабочих, дворников, носильщиков, докеров, садовников, слуг. Один из местных жителей говорил корреспонденту «Монд дипломатия»: «Они же очень довольны, что приехали к нам. Здесь они находят работу и деньги, чего нет у них на родине. Они вовсе не несчастны. Некоторые из них даже обогащаются». Йеменцы легко получают визу, находят работу, не платят налогов, и на них распространяются законы о труде, впрочем очень неясные, которые существуют в Саудовской Аравии. Некоторые иммигранты, особенно хадрамаутцы из Южного Йемена, известные своей коммерческой хваткой, смогли сколотить состояния.

Чем вызвано такое положение в Саудии? Прежде всего тем, что в стране значительная часть населения по своему происхождению — кочевники, которых привлекают очень немногие современные профессии. Даже если для них не находится мест в министерствах, армии или национальной гвардии, они все равно получают большие субсидии. По утверждению многих авторов, королевский режим просто не хочет создавать собственный пролетариат, а для правительства Саны это приемлемый выход из безработицы, которой поражен Северный Йемен.

Саудия конкурирует с нефтяными княжествами Залива в получении подготовленной рабочей силы из других арабских государств. Учителя, инженеры, врачи, квалифицированные чиновники — в основном несаудовцы. Долгое время въезд египтян в Саудию был ограничен из-за политических разногласий между Каиром и Эр-Риядом, но сейчас запреты практически сняты, и египтяне сотнями тысяч хлынули туда.

В Саудовской Аравии и княжествах, как уже говорилось, существовала полукастовая система с делением на «патрицианские» племена «голубой крови» и племена зависимые и «низшие», а также рабов и вольноотпущенников. Группы населения, стоящие внизу полуфеодальной общественной лестницы, и сейчас близки по своему положению к бесправным «плебеям» — иммигрантам.

«Плебеи» Аравии плохо вписываются в «общество всеобщего благоденствия». Даже состоятельные и образованные иммигранты не могут купить землю, недвижимость, основать предприятие, открыть магазин. Они обязаны брать в напарники «патриция», выплачивая ему за имя немалую мзду. Это открывает дополнительные возможности для обогащения аристократических семей. Лишь единицы из числа приезжих получают местное гражданство.

— Да, зарплата у меня довольно высокая, но ведь жизнь такая дорогая, — жаловался солидный инженер-палестинец из нефтяной компании. — Если меня завтра выгонят, я останусь ни с чем. Разве что получу выходное пособие… У меня нет никаких прав — ни на пенсию, ни на новую работу, ни на получение жилища…

Перспективы интеграции «патрициев» и «плебеев», уравнения их в политических правах представляются неопределенными. «Явная опасность для политической стабильности вытекает из слишком больших различий между этими группами населения», — писал упомянутый английский журналист Стефенз.

Теоретически иностранцы в Кувейте могут получить местное гражданство через пятнадцать лет после въезда. На практике эта статья была заморожена после войны 1967 года, когда в княжество хлынула новая волна палестинских беженцев. Однако даже натурализовавшиеся иностранцы не могут голосовать или занимать важные государственные посты. В Кувейте опасаются, что если иммигрантам, особенно из более передовых арабских стран, предоставлять права гражданства без ограничений, то они могут изменить сложившуюся структуру этого государства, что не приемлемо ни для правительства, ни для местных «патрициев». Есть еще одна сторона: недовольство местных жителей легко направлять не против существующих режимов, а против пришлого населения.

Известен случай, когда Ахмед аль-Хатиб, член парламента левых убеждений, призвал распространить привилегии кувейтских рабочих на всех рабочих-арабов в Кувейте. Его мнение встретило отпор «патрициев».

Предприниматели намеренно вносят раскол в ряды рабочих. Нефтяники, например, как организованная группа рабочего класса сначала оказывали влияние на остальное население бравыми выступлениями. Но затем очень высокая производительность труда, малая доля затрат на рабочую силу в стоимости нефти, высокий дебит скважин позволили иностранным Компаниям резко улучшить условия труда и оплаты своих рабочих, выделить их из остального населения, создать очаги благополучия, стабильности, сравнительно высокого уровня жизни. Из нефтяников пытаются сделать рабочую аристократию, которую мало волновали бы проблемы поденщиков, кули, рабочих фирм-подрядчиков, выполняющих заказы основных нефтяных компаний. «Отсутствие проблем — уже проблема, — так характеризовал положение нефтяников лидер кувейтской федерации профсоюзов. — У нас в федерации довольно много некувейтцев. Мы требуем их участия во всех делах. Но хозяева пытаются ввести сегрегацию кувейтцев и некувейтцев. Федерация борется против этого. Но есть некоторые коренные кувейтцы, которые не хотят сотрудничать с приезжими».

Социальная напряженность в аравийских княжествах создается не только по горизонтали, то есть между массой коренных жителей — «патрициев» и феодально-племенной аристократией, но и по вертикали — между «патрициями» и «плебеями». Если среди образованных иммигрантов — адвокатов, инженеров, экономистов, врачей, чиновников — в адрес «патрициев» раздается ропот, то «плебеи»-чернорабочие попросту считаются здесь взрывоопасным материалом.

Один западный дипломат, долго работавший в княжествах Персидского залива, говорил корреспонденту «Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт»: «Опасность в Заливе исходит от идей — социалистических и марксистских. Вы не можете что-либо противопоставить этим привлекательным идеям. Они пускают корни среди более бедного населения Залива и арабского среднего класса, которые чувствуют, что не получают своей доли. Правители должны дать людям доказательства, что их надежды будут удовлетворены. Шейхи должны знать, что они не смогут остановить идеи с помощью пушек». Этому дипломату нельзя отказать в реализме.

Завершая рассказ об аравийских нефтяных государствах, их месте в мире, их проблемах и планах, все же вновь хочу вернуться к острову Дас, где ревели газовые факелы и пульсировала в серебристых трубах нефть. Директор компании «Абу-Даби Марин Эриэз» познакомил меня с одним стариком арабом, который представлял правительство княжества. Бывший бедуинский вождь держался с достоинством, но выглядел потерянным среди грохота бульдозеров и суеты стройки. Возможно, он был прекрасным воином и хорошим организатором перекочевок в пустыне. Здесь он чувствовал себя чужим. Я увидел его в последний раз перед отлетом. Он стоял на холме в своих белых одеждах и глядел в сторону отплывающего танкера. Нас разделял грязно-оранжевый газовый факел. В дрожащем, струящемся воздухе фигура старика расплывалась, теряла очертания, как бы растворялась.