Лобановский

Глава 29 ДОМАШНИЙ ЧЕЛОВЕК

Неправда, что всё остальное, кроме футбола, оставалось для него вторично. Дом и семью он никогда не считал вторичным. Для Лобановского они были — вместе с работой — всем. Чувство дома, семьи ему было присуще всегда, но особенно обострилось оно в период работы в Эмиратах и Кувейте. Он говорил Аде и Свете: «Жизнь устроена так, что мы всё время находимся вне дома. Поэтому давайте там, где мы находимся, создавать для себя домашнюю атмосферу». При всей своей внешней публичности Лобановский — человек сугубо домашний, семейный.

Ада Емельяненко и Валера Лобановский познакомились на свадьбе её двоюродного брата — Вали Коваленко, учившегося с Лобановским в одной школе. Ада ещё была школьницей. Когда на свадьбе начались танцы, Лидия Григорьевна увела дочку домой.

Ада училась в 58-й, рядом с площадью Победы. В школу из дома она шла наверх по бульвару Шевченко. Валерий, студент Политехнического, доезжал 29-м или 10-м трамвайчиком до того самого уголка, откуда «стартовала» Ада, пересаживался на 23-й или 6-й и ехал в институт. И вот на этом уголочке они часто пересекались. Здоровались, перебрасывались несколькими фразами, и каждый продолжал свой путь.

Спустя какое-то время Ада вызвалась помочь двоюродной сестре отнести Валентину и его жене продукты. У них уже родился сын Гена — крестник Ады. Время было позднее, и Ада сказала маме, что заночует у брата. Когда пришли, у Валентина в гостях был Валерий. Они играли в шахматы. Команда должна была куда-то лететь, был сильный снегопад, вылет перенесли на утро, и Валерий решил навестить Валентина. Ада сразу сказала Валентину, что останется у них ночевать, но Валерий что-то прошептал на ухо другу, и Валентин сказал: «Нет, сегодня ты не можешь у нас остаться. Приехала родственница из Боровичей, нас вон сколько, просто негде спать». И добавил: «Валера тебя проводит».

Ада и Валерий вышли из дома. Дошли до автовокзала, потом зашли в какой-то магазин, Валерий купил Аде большой кулёк шоколадных конфет, они сели в троллейбусе на заднее сиденье. Это был первый раз, когда Валерий проводил Аду до дома.

Потом они стали встречаться. Лидия Григорьевна знала, что позже одиннадцати вечера её дочь домой никогда не придёт. Свидания назначали на том самом месте, где пересекались когда-то утром школьница Ада и студент Валерий. Под часами. Валера, когда договаривались встретиться, говорил: «Адюнь, я тебя очень прошу — не опаздывай». А Ада про себя: «Как это не опаздывай? Все девочки опаздывают». «Не опаздывай, — продолжал Валерий, — потому что у меня очень мало времени. Если я прибегаю к тебе на час, между тренировками или перед заездом на сборы, то хотел бы это время провести с тобой, а не в ожидании на улице».

Новый, 1963 год Ада и Валерий встречали у друзей в старом доме писателей. Все танцевали и пели. Слуха музыкального у Лобановского не было. «Мне, — говорил, — медведь на ухо наступил». — «Не медведь, — поправляла Ада, — ты, Валеранька, только не обижайся, а — слон». Он соглашался и на слона. «Жила бы страна родная...» — единственная песня, которую он мог в редких случаях затянуть, но и её не осиливал.

Они вышли на кухню, и Валерий сказал: «Адюня, я хочу сделать тебе предложение. Давай поженимся. У меня отпуск. Пятнадцать дней. Распишемся и уедем в санаторий. Мне дают путёвку на 28 дней. Мы её поделим пополам и пробудем две недели вместе». Ада ответила согласием.

1 января они поехали к двоюродному брату Валерия — Славе Бойченко — поздравить его и жену его Зою с Новым годом. Когда Слава поинтересовался у Валерия, где он собирается отдыхать, Валерий сказал: «Мы и приехали попросить тебя помочь нам как можно быстрее расписаться». «Валерка, — ответил Слава, — надо три месяца ждать, пока разрешат». Безвыходная ситуация: футболистам тогда — негласное правило — разрешали расписываться только зимой. Но для этого следовало заранее подавать заявление и ждать три месяца. Слава Бойченко, работавший в обкоме партии, помог: Ада и Валерий зарегистрировали брак 3 января 1963 года в знаменитом «Шоколадном домике» на Шелковичной улице. Когда ехали к назначенному часу на «Волге» — той ещё, которая с оленем на капоте, Валерий был за рулём, и на повороте, на льду, машину раз пять крутануло на одном месте. «Ты посмотри, что делается, — засмеялся Валерий. — Даже природа против нас...»

Свадьбы как таковой не было. И платье на Аде было красивое, но обычное, не свадебное. Они не хотели, договорившись друг с другом, устраивать из этого событие для кого-то. Только — для себя. Родной брат Валерия Женя был в «Шоколадном домике» единственным свидетелем. Поздравил молодожёнов. Фотографии не делали. Из «домика» отправились к Славе: Зоя всё приготовила — посидели вместе, скромно отметили. В новейшие уже времена Валерий 3 января шутил: «Бабушка, а ты меня так и не поздравила». «А я боюсь вспоминать об этом», — отвечала Ада: она старалась не считать годы.

Александра Максимовна поначалу была настроена против Ады, но очень скоро её признала, и отношения между ними сложились совершенно доброжелательные. Иными они и не могли быть — при безмерной любви Ады к близким людям, её уважении к ним, постоянном стремлении помочь и быть вместе в любой ситуации, радостной или горестной.

13 ноября 1963 года в Киеве в семье Лобановских родилась Светочка. Команда отправилась в те дни в сложнейший выезд: 15-го в Москве игра с ЦСКА, 20-го в Тбилиси с одноклубниками и 24-го в Кишинёве с «Молдовой». Все матчи киевляне проиграли — 2:3, 0:1 и 0:1 соответственно.

В Тбилиси диктор по стадиону, получив информацию от друживших с динамовцами Киева местных футболистов, торжественно объявил, что «в семье нападающего киевского “Динамо” Валерия Лобановского — пополнение: родился ребёнок». И, выждав, когда стихнут аплодисменты публики, добавил: «Сын». Кто же ещё мог родиться у известного советского форварда? Только сын. В Грузии так и решили, когда узнали о рождении ребёнка.

После игры в Тбилиси Лобановскому подарили пинетки для мальчика. Они хранятся в домашнем музее.

Квартиру на улице Героев Революции помог получить Вячеслав Дмитриевич Соловьёв, когда узнал, что ютились Лобановские в небольшой квартирке. Валерий мылся в коридоре в тазике. «Ты что же молчишь?» — пенял ему Соловьёв. «А кому говорить?» — спрашивал в ответ Лобановский.

На Героев Революции дали квартиру, в которой прежде жил приехавший из Москвы в «Динамо» с женой Юрий Ковалёв. Они развелись, квартира освободилась. Только Валерий и Ада собрались в неё въезжать, как туда из другой квартиры, окна которой выходили во двор и в которую никогда не попадал даже лучик солнца, вселились Зайцевы (нападающий Игорь Зайцев приехал из московского «Локомотива»). Валерий бороться не стал, остановился на прежней зайцевской. Развелись и Зайцевы, и в ту квартиру вселилась пара, к футболу отношения не имевшая. Муж пил, жену Полину гонял, она частенько на лестнице сидела — выжидала, когда муж угомонится. Валерий говорил Аде: «Хорошо, что мы в эту квартиру не вселились. Видишь, какая она несчастливая».

«Перед Новым, 1965 годом, — вспоминает Ада, — у него схватило бок: аппендицит. Удалили, но оставили какой-то тампон, и на третий день поднялась температура. Положили в больницу. В другой в это время оказалась моя мамочка с астмой. Я с маленькой Светой ношусь между двумя больницами. Потом обратилась к хорошему нашему знакомому Всеволоду Надеждину, работавшему в Шевченковском райисполкоме, и попросила: “Севочка, сделайте, пожалуйста, так, чтобы их положили в одну больницу, чтобы я не летала по городу...”».

Когда не удавалось длительное, время находиться в Днепропетровске (в Киеве в заботе нуждались Александра Максимовна, Лидия Григорьевна и школьница Света), Ада «челноком» моталась между двумя городами. Когда «Днепр» улетал на выездные игры, Ада на Як-40 отправлялась в Киев. К возвращению «Днепра» подгадывала и свой прилёт в Днепропетровск. Прилетала пораньше, садилась в машину и ждала прибытия команды — такая у них с Валерием была всегдашняя договорённость. Из Киева привозила приготовленные вместе с обеими бабушками его любимые вареники, грибочки, фаршированную рыбку...

Однажды она села в Киеве в самолёт, он вырулил на взлётную полосу, и вдруг выяснилось, что один мотор не работает. Всех высадили. Неисправность устранили и сказали: кто хочет, может сдать билеты, их без вопросов примут, а кто хочет, тот может лететь. Желающих лететь после такого сбоя оказалось немного. «А я, — вспоминает Ада, — подумала: приедет Валерочка, один, зайдёт в пустую квартиру... И что же я за жена такая, если буду сидеть тут и бояться или ехать — до утра — поездом? И — полетела: как Боженька даст, так и будет».

Во время «московской командировки» Валерий в 1983 году жил в служебной квартире Спорткомитета рядом со станцией метро «Бауманская», в Аптекарском переулке. Две просторные комнаты, кухня. Лобановскому предлагали сдать в Киеве жильё и получить в Москве трёхкомнатную квартиру, пытались оставить его в столице. Он, не раздумывая, отказался. Ада приезжала в Москву при первой возможности. Она старалась и в этой казённой квартире создать уют, всё сделать по-домашнему. И — делала, несмотря на возникшие тогда проблемы со здоровьем.

Убрала на антресоли всё казённое (посуду, скатерти, занавески), купила всё новое, на свой вкус, разложила и расстелила так, как привыкла. Ходила на ближайший рынок. Грузчик Валентин Петрович (Ада навсегда запомнила имя этого доброго человека) помогал ей не только доносить покупки до квартиры, но и сам потом закупал по списку, подготовленному Адой. Просто говорил: «Вы можете подойти с этим списком, дать его мне и идти обратно: я всё принесу». Иногда Ада снаряжала посылки в Киев. В основном с фруктами — для Александры Максимовны, мамы Валерия, своей мамы Лидии Григорьевны и для Светы, учившейся тогда в университете. Валентин Петрович Аде помогал. Приносил покупки домой, Ада заказывала такси, водитель поднимался наверх, ехали на Киевский вокзал, носильщики заносили сумки в вагон, знакомые проводницы знали, кто приедет в Киеве за посылками.

Как-то раз Валентин Петрович принёс по просьбе Ады ящик чернослива, который очень любил Валерий. Ада была занята, попросила Валерия посмотреть, кто там. И грузчик потом рассказывал Аде, что стеклянную дверь на площадку возле лифта открывал ему «сам Лобановский». «Да-да, — отвечала Ада, — я знаю. Это наш сосед...»

В еде Лобановский был непривередлив. Раб желудка — это не про него. Ел всё, что подавали на стол, но немного: размеренно, не спеша. Когда садился завтракать на Суворова, просил помогавшую Аде по хозяйству тётю Аню (Анну Николаевну Бабенко, прошедшую хорошую школу в составе обслуживающего персонала у председателя Совета министров Украины Александра Ляшко) не больше двух ложек каши. Сердобольная тётя Аня, конечно же, перекладывала — на работу ведь едет, надо подкрепиться. Съедал ровно две: «Я же просил...»

Любил мочёные помидоры, небольшие солёные огурчики, квашеную капусту, печёную картошку, селёдочку. В Кувейте — свежую рыбу и морепродукты. Света Лобановская помнит, что «на похвалу отец был скуп». Если блюдо ему нравилось, мог сказать: «Хорошо», а если нет: «Можно было сделать лучше».

До отъезда на Восток, если выдавались во второй половине дня свободные часы, да ещё в погожий денёк, Валерий Васильевич ехал с друзьями на дачу в Козин, затапливал баню. Пока она «дозревала» до нужной температуры, сосед занимался приготовлением рыбы. У соседа была небольшая самодельная коптильня, изготовленная на основе стерилизатора для медицинских инструментов, и он коптил речную рыбу на вишнёвых или на ольховых щепках.

«Не могу, — говорит Светлана Лобановская, — сказать, что он любил что-то конкретное. Главное, чтобы вкусно было. Очень любил мамин “Наполеон”. У нас в ресторане мы готовили “Наполеон” по рецепту нашей мамы. Мы, наверное, и занялись ресторанным бизнесом только потому, что у нас в семье все бабушки очень хорошо готовили. У папиной мамы свекровь была полькой, поэтому бабушка знала очень много рецептов из польской кухни. По соседству жили евреи, и бабушка часто готовила по их рецептам. Есть такие вещи, которые у бабушки получались просто потрясающе, — фаршированная рыба, бигос. Я видела, как она готовила, кухарила вместе с ней, но хак вкусно, как у неё, у меня не получается. Мама готовила папе всё, что он просил. И блины, и борщи...»

Валерий звонил Аде каждый день. Где бы ни находился. Когда со сборной СССР жил на базе в Новогорске (мобильных телефонов, стоит напомнить, и близко тогда не было), каждое утро, договорившись заранее с Адой, в восемь часов спускался к единственному телефонному аппарату и не сам набирал номер (чтобы не вводить в расходы организацию: междугородний ведь звонок), а дожидался, когда позвонит Ада. Она звонила ровно в восемь, и они разговаривали. По основным вопросам, связанным с его работой, с приглашением, скажем, на работу в киевское «Динамо» в 1973 году, Валерий советовался с Адой примерно так: «Как ты считаешь, если бы вдруг?..» «Я постоянно, — говорит Ада, — шла за ним. Как он решил, так и должно быть. Я понимала, что никогда не приму правильное решение. Я всегда прислушивалась к его мнению. Тысячу раз убеждалась в его правоте. Что бы я ни говорила, выходило спустя время так, как он предсказывал. Я понимала, что он больше, чем я, знает и дальше, чем я, видит».

Ссорились редко. На пальцах одной руки можно подсчитать — за сорок-то без малого лет. «Так, — говорил Валерий, — сели. Мы что, расходиться собираемся? Нет! Так и нечего бузу заводить. Успокоились. Всё в порядке!»

Однажды Ада со Светой поехала в Ессентуки. «Днепр» играл где-то в Прибалтике. Света немного простыла, небольшая температура, и Ада — у неё был день рождения — спустилась в ресторан заказать обед в номер: не хотелось, чтобы простуженная дочка куда-то выходила. Когда вернулась, увидела: на кресле шикарный женский плащ и красивая сумочка. Света лежит, молчит, только пальчиком показывает в сторону душа. «Кто это к нам приходил?» — громко, улыбаясь, спросила Ада. «Мама, — сказала Света, — я лежу, вдруг открывается дверь и появляется рыженькая головка...» После матча в Прибалтике, проходившего под страшным ливнем, команда вернулась в Днепропетровск. Валерий, высушив и погладив промокший костюм, полетел в Минеральные Воды, откуда на такси помчался в Ессентуки — ему хотелось побыть в выходной день со своими, поздравить Аду с днём рождения.

Когда у Ады начались проблемы со спиной, Валерий, приезжая домой, садился возле кровати, часами сидел рядом, разговаривал с ней, держа за руку.

Валерий любил, когда Ада встречала его в аэропорту или на вокзале. После Монреаля-76 она, несмотря на боли в спине, встречала его в Борисполе, откуда все тренеры с жёнами отправились ужинать в ресторан гостиницы «Киев». Валерий сказал тогда Аде: «Мы не знаем, кто и как оценил наш труд, но мы его оцениваем как достойный». Домой вернулись в три часа ночи. Наутро у Ады была в институте защита диплома. Она собиралась ещё почитать что-то, но Валерий посоветовал ей прилечь. «Отдохни несколько часов, — сказал он. — Потом поедешь, и всё будет в порядке». Защита прошла успешно.

В детстве Свете очень не хватало общения с папой. Застать его дома было трудно: работа, работа, работа... Света помнит, как ей хотелось, чтобы папа отвёл её за руку в первый класс. Но он тогда тренировал «Днепр», вырваться хотя бы на день не получилось, так что из Днепропетровска дочка получила только поздравительную телеграмму. «Но как только предоставлялась малейшая возможность, — вспоминает Светлана, — мы с мамой летели к папе. Или же он прилетал в Киев. Почти каждый вечер он звонил домой и узнавал, как у нас дела... После окончания школы мне удалось провести с папой целых две недели! Может, кто-то меня и не поймёт, но я была так счастлива! Он взял меня в Ялту, чтобы я немного отдохнула перед вступительными экзаменами в университет. За многие годы я научилась ценить каждую минутку, проведённую рядом с отцом».

Знакомство с будущим зятем — Валерием Горбиком — состоялось в Эмиратах. Прошло время после того, как они со Светой начали встречаться, и ребята решили расписаться. «Надо же об этом родителей в известность поставить, — вспоминает Валерий Горбик. — Полетели в Дубай, заказав предварительно номер в гостинице, настроились, как следует, и — в гости».

Лобановские жили в шикарной квартире в самом центре Дубая — жильё, полагавшееся по контракту, снимала местная Федерация футбола. На улице жара — градусов под 40! Европейские туристы в шортах, летних тапочках. «Угораздило, — рассказывает Валерий Горбик, — и меня одеться столь же легкомысленно. Валерий Васильевич и виду не подал, что ему что-то не нравится во мне, в моей одежде, в поведении. Расспрашивал о жизни, чем занимаюсь, кто такой. Я и рад стараться — выложил всё как на духу. Васильич сразу расположил к себе, проникновенно слушал. И только годы спустя я узнал, что мои шорты и тапочки тогда пришлись ему совсем не по душе. На его взгляд, для знакомства не лишними были бы костюм и туфли. Потом в подходах к одежде я стал брать с него пример».

Горбик, занимавшийся боксом в Краснодаре, откуда его пригласили в киевские «Трудовые резервы», в новейшие времена начал заниматься коммерцией. Организовал фирму, которая поставляла мебель и видео- и аудиоаппаратуру для киевских гостиниц «Москва» и «Крещатик». Валерий Васильевич при знакомстве намекнул ему, чтобы в делах своих коммерческих он был безупречен с точки зрения законности. Для Лобановского честь всегда была превыше всего.

Активно занимаясь спортом, Валерий Горбик времени зря не терял. Окончил Институт физкультуры в Краснодаре, курсы лечебного, гигиенического и спортивного массажа, получил красный диплом физиотерапевта. Лобановский спустя некоторое время предложил ему поехать в Кувейт и поработать там вместе по контракту. На кувейтцев, надо сказать, диплом Горбика не произвёл никакого впечатления. Нужно было пройти тестирование непосредственно у них, что благополучно и было сделано.

Лобановский на дух не переносил людей, которые много болтают, но ничего не делают. Говорил: «Когда человек работает, то чем бы он ни занимался, это не может быть непрестижным. Непрестижно, когда человек не хочет работать».

Конечно, прежде чем принять какие-то важные решения в своей жизни, Света всегда пыталась переговорить с отцом, выслушать его мнение. Но он никогда не говорил ни да, ни нет. «Ты должна решить сама» — таков был итог всех бесед отца с дочерью. После того как она познакомила с родителями Валерия Горбика, она спросила отца: «Ну как?» Ей очень не хотелось повторять прежних ошибок в личной жизни. «Света, — ответил папа, — не нам с ним жить. Решай сама».

«Сухарь», «застёгнутый на все пуговицы», «человек без эмоций»?.. У каждого из тех, кто его знал, свой Лобановский.

...Динамовцы прилетели в Москву в воскресенье, 26 октября 1980 года. Разместились, как обычно, в примыкавшей к ресторану «Пекин» гостинице. Отдельный неприметный вход в отель находился на 2-й Брестской улице. Вывески никакой не было. Сразу за входной дверью — небольшой холл, стойка, за которой происходило оформление гостей. На стене телефон внутренней связи. Лифт. Эта часть «Пекина» принадлежала КГБ. Работники этой организации, приезжавшие из союзных республик в командировку, смотрели на футболистов киевского «Динамо» и тренеров как на инопланетян, разве что пальцем не показывали.

Вечер мы с Лобановским провели в его номере, в компании с помощниками тренера Михаилом Михайловичем Команом, Толей Пузачем и администратором Григорием Спектором. Мы ужинали, слегка выпивали, разговаривали о всякой всячине, обсуждали игру завтрашнего соперника «Динамо» — «Локомотива». Коман и Пузач время от времени выходили — вместе или порознь — проверить, всё ли в порядке у футболистов.

— Вы когда и как уезжаете? — спросил у меня Лобановский, знавший о моём с женой предстоявшем отъезде на работу в отделение ТАСС в Финляндии.

— Вечером 31-го, поезд Москва — Хельсинки, билеты в кармане, вагон, кажется, седьмой, документы в порядке.

— В Ленинграде поезд останавливается? — Вопрос, признаться, меня несколько удивил: какая разница, останавливается или нет.

— Раньше заезжал в Ленинград с приличной по времени стоянкой. Сейчас город обходит стороной. Около трёх ночи притормаживает минуты на две-три в Ручьях, станция есть такая.

(Поезд Москва — Хельсинки до открытия Ладожского вокзала совершал короткую стоянку в Ручьях).

— Мы, — сказал Лобановский, — 31-го играем дома со «Спартаком». Если выиграем, приедем с Адой вас проводить. В Ручьи. К седьмому вагону.

— Как это возможно?! — Изумлению моему не было предела.

— Это уже наша забота. Будем думать.

На следующий день холодным московским вечером (температура ноль градусов, а то и ниже) динамовцы сыграли вничью с «Локомотивом». В автобусе, в котором я отправился во Внуково провожать команду, Лобановский сказал: «Вот посмотришь, обязательно в прессе будут намекать на слишком миролюбивый характер матча. Не понимают люди: ничья в сложившейся турнирной ситуации нас полностью устраивает. Да, вели в счёте, да, не удержали победу, пропустив ответный мяч с пенальти. Но пенальти нам били минут за десять до конца игры. И что же, лезть потом напролом, попытаться забить, но, не забив, пропустить? Мы ведь чемпионат начинали для того, чтобы его выиграть, а не на выезде у “Локомотива”, причём в матче, результат которого нас полностью устроил. В следующей игре, со “Спартаком” в Киеве, многое решится».

Когда расставались во Внукове, Лобановский сказал: «До встречи в Ручьях». И добавил, улыбнувшись: «Если выиграем у “Спартака”».

31-го, заранее собравшись в дорогу, я в семь вечера присел у телевизора. Рюмку-другую «за отъезд» позволил себе только в перерыве матча. Республиканский стадион был заполнен — 100 тысяч зрителей. Непогода, дождь, временами снег, сильный ветер, холод публику не остановили: самая, пожалуй, громкая футбольная афиша 80-х. Киевское «Динамо» против московского «Спартака». Лобановский против Бескова. Одно футбольное направление (или стиль, если угодно) против другого. Одна большая группа игроков сборной СССР против другой.

Ликование стадиона уже на 4-й минуте: Дасаев ошибся после не самого сложного для вратаря удара Буряка со штрафного. Несколько приличных голевых моментов подряд, созданных «Динамо», — Хапсалис, например, попал в перекладину. Нервная концовка, когда «Спартак», у которого в той игре не очень-то получалось, пошёл «ва-банк» в надежде сравнять счёт, и Буряк воспользовался потрясающим по точности пасом Бессонова и забил второй гол, 2:0. «Спартак», действующий на тот момент чемпион страны, фактически был лишён возможности повторить прошлогодний успех.

И для меня у телевизора концовка матча оказалась нервной. Тассовская машина давно уже стояла у подъезда, медлить нельзя: можно и на поезд опоздать. С финальным свистком арбитра Азим-заде я стал выносить к машине вещи.

Поезда до Хельсинки в те времена ходили почти пустыми. В вагоне СВ — никого, кроме нас с женой и проводника. Иван Петрович, невысокий, худощавый «проводник-ветеран», как он представился («Только на этом маршруте около двадцати лет!»), поил нас чаем, рассказывал истории из железнодорожной жизни. Одна запомнилась. Как-то выборгские таможенники поспорили с Иваном Петровичем на ящик водки: ни за что, мол, не провезёшь в своём вагоне из Хельсинки бутылку финского пива так, чтобы мы её не нашли. Конструкцию вагона таможенники знали, как хороший механик знает нутро автомобиля. С закрытыми глазами могли найти любой потаённый уголок. Но Иван Петрович вагон свой знал лучше, чем таможенники. Они только что по частям не разобрали вагон в поисках спрятанной бутылочки пива. «Лапин култа», — вспомнил название пива Иван Петрович. В переводе с финского «Lapin kulta» — «Золото Лапландии». Советские телевизионщики, рассказывают, привозили из командировок в Финляндию упаковки этого пива тогдашнему теленачальнику по фамилии Лапин.

Бутылочку таможенники не нашли. Иван Петрович попросил их выйти из вагона, чтобы они не засекли тайничок, спустился на перрон, вручил проигравшим спор пиво и отправил в магазин за водкой, чтобы они успели принести ящик до отхода поезда.

Я попросил Ивана Петровича разбудить нас минут за пятнадцать до остановки поезда в Ручьях — на всякий случай: невозможно было представить, что увижу кого-то посреди ночи на перроне полузаброшенной, фактически находящейся в отдалении от городских магистралей станции. И рассказал ему — опять же на всякий случай, — что нас могут прийти провожать.

Из тамбура, куда Света и я вышли за минуту до того, как поезд остановился, увидели, как к нашему седьмому вагону бежит группа людей. Они подбежали ровно в тот момент, когда И ван Петрович открыл дверь вагона. Лобановский с Адой, Юрий Андреевич Морозов, возглавлявший тогда ленинградский «Зенит», с женой Галей и Юра Борисов, сын Олега Ивановича. Олег улетел тогда с БДТ на гастроли в Аргентину и сокрушался по возвращении, когда ему рассказали о «ручьёвской эпопее», что не было у него возможности присоединиться к такой компании.

Только мы начали было прощаться на перроне, как Иван Петрович решительно скомандовал: «Заходите в вагон быстро! Все!» Он открыл ещё одно купе. Мы всемером в нём разместились и приступили к раннему — на часах около четырёх утра — завтраку: Светины пирожки, необыкновенной вкусноты мясо, приготовленное отменной кулинаркой Галей Морозовой, солёные огурцы, хлеб, и всё это, конечно же, под водочку.

Васильич рассказал, как ему с Адой удалось успеть к короткой ночной стоянке поезда Москва — Хельсинки. Билетами на самолёт из Киева в Ленинград он запасся заранее. Как только закончился матч, прошёл в раздевалку, поздравил каждого футболиста, объявил время тренировки, назначенной на 2 ноября, отправился затем к поджидавшей его машине, в которой уже сидела Ада, и на большой скорости автомобиль помчался в аэропорт Борисполь вслед за машиной сопровождения, относительно которой Васильич договорился опять же заранее с милицейским начальством. Только так можно было успеть на последний авиарейс до Ленинграда, где Лобановского встретил Юрий Андреевич и привёз к себе домой. Спать они не ложились, чтобы не проспать, и зенитовский автобус затем доставил их в Ручьи. Автобус с надписью «Зенит» на боку ждал компанию провожавших: прощание ведь, как все думали, должно было ограничиться перроном. И тронулся с места автобус только тогда, когда водитель увидел, что все переместились в вагон. Юра Борисов о затее тренеров, к сожалению, не знал и до Ручьёв добирался на такси.

Два незабываемых утренних часа, проведённые в тесноватом, что и говорить, купе (но на тесноту никто не обращал внимания), пролетели как одно мгновение. В Выборге в те времена поезд Москва — Хельсинки фактически окружали пограничники. Они ещё до прибытия выстраивались цепью на перроне, для обычных граждан в те часы недоступном. И не забыть выражение лица пограничного лейтенанта, когда он увидел выходящих из седьмого вагона «провожающих». Изумление от увиденного было настолько мощным, что лейтенант даже не стал делать втык Ивану Петровичу за неположенный провоз безбилетников, да ещё в вагоне, следующем за границу. Лишь спросил меня, показывая на Васильича: «Это — Лобановский?» Услышав, что он не ошибся, вымолвил: «Как же так?.. Я ведь вчера по телевизору матч из Киева смотрел... Он же там на скамейке раскачивался... Они же “Спартак” обыграли... В девять вечера... А сейчас раннее утро, и он на вокзале в Выборге... Как же так?..»

Лобановский рассказывал мне потом, что они всей компанией побродили по Выборгу, пообедали в ресторане, а затем на такси отправились в Ленинград, и вечером он с Адой вернулся в Киев.

12 ноября 1980 года Лобановский вновь прилетел в Ленинград. На этот раз с командой. Матч с «Зенитом», проходивший в манеже (погода не позволяла играть на стадионе), завершился вничью (2:2). Уже в следующем туре киевляне стали чемпионами СССР, а морозовский «Зенит» впервые в истории клуба оказался на призовом — третьем — месте.

...Дочь Валерий Васильевич никогда не баловал. Говорил, что если баловать, то ей впоследствии постоянно будет чего-то не хватать: «Когда потребности выходят за рамки разумности, это очень плохо».

«В детстве, — вспоминает Света, — мне казалось, что детям, которым родители иногда “дают ремня” в воспитательных целях, легче, чем мне, которую пальцем ни разу не тронули. На самом деле отцу достаточно было повысить голос — и душа уходила в пятки».

При поступлении на филологический факультет Киевского госуниверситета пришлось выдержать серьёзный конкурс. За спиной Света иногда слышала шепоток: дескать, дочь Лобановского, ясное дело, без папиной протекции не обошлось. «Только люди, так говорившие, — рассказывает она, — плохо знали отца. Когда я объявила дома, что собираюсь поступать в университет, он очень серьёзно сказал: “Прежде чем отнесёшь документы, я сам проверю твои познания в русском языке и литературе. Не хочу, чтобы дочь меня опозорила”».

Знаменитая фамилия Свете больше мешала, чем помогала. К ней зачастую относились с каким-то предубеждением. Хотя она и старалась не афишировать свою причастность к этой фамилии, шила в мешке не утаишь. Молодые люди, с которыми она знакомилась, как правило, сразу проявляли футбольный интерес. Просили, например, билеты на матч. Или автографы клянчили — тренеров, футболистов.

«Из-за “фамилии”, — говорит Света, — я, к сожалению, не окончила университет так, как хотел бы мой папа. После каждой сессии в зачётке у меня обязательно была тройка. Делалось это для того, чтобы я, не дай бог, не получила стипендию. Дескать, для Лобановской это было бы роскошью. “Вы и так из обеспеченной семьи”, — объясняли мне. А папа никак не мог понять, почему я получаю тройки по литературе. «Боже мой, Света! Ну как можно не выучить ‘литературу’? Это возмутительно!” — строго говорил папа в ответ на мои робкие попытки объяснить, что дело вовсе не в моих знаниях. Он не мог в это поверить, а я не могла ничего доказать. В университете я просила не ставить мне тройку только ради того, чтобы не давать стипендию, ставьте, говорила, по знанию предмета, а стипендию я буду вам возвращать. “Нет, — отвечали, — так нельзя”».

Для того чтобы разозлить Валерия Васильевича, вывести его из себя, не надо было делать ничего особенного. Надо было просто затеять с ним спор. Желательно о футболе. «Мы, — говорит Света, — с папой похожи не только внешне, но и характерами. Оба, что называется, упёртые.

Каждый стоял на своём “до последнего патрона”. А черту под дискуссией он всегда подводил одинаково: “Думай...” И тут же добавлял: “Если можешь”. Когда я заходила слишком далеко, он иронично-снисходительно улыбался, характерно вскидывая брови: “О, так ты и в футболе разбираешься?!.”».

Взять кого-то из семьи на выездной матч «Динамо» в Европу — это было исключено. Света, случалось, намекала отцу, но в ответ слышала одно и то же: «Что вам там делать? Хочешь, чтобы потом все рассказывали, как Лобановский возит родственников на футбол?..» Репутация значила для него очень и очень много.

Представить Лобановского вернувшимся из поездки за границу с пакетами было невозможно. Во время командировок он никогда не ходил по магазинам, считая это занятие бессмысленной тратой времени в тот момент, когда нужно сосредоточиться только на подготовке к игре. Футболистам дозволялось посещать магазины только после матчей. В том случае, правда, если команда не улетала сразу. Однажды сборная СССР улетала домой на следующий день после матча в ГДР. По пути в аэропорт был какой-то большой магазин. К нему и подъехали, поскольку до этого купить что-то не было никакой возможности. Игроки поинтересовались у остававшегося в автобусе Лобановского: «Сколько у нас времени?» Он, взглянув на часы, ответил с непроницаемым, как всегда, лицом: «Семь минут». «И мы, хоть и понимали, что это всего лишь шутка, — вспоминает Александр Бородюк, — буквально носились по лабазу, заставляя восточных немцев жаться по стеночкам».

Когда у Ады и Светы появилась возможность выезжать за границу, Валерий Васильевич обрадовался: вот теперь, пожалуйста, — сами... Света иногда пыталась что-то заказывать отцу, но максимум, что он привозил, — это аудиокассеты с её любимой музыкой. Только раз, в 1986 году, в Мексике, где проходил чемпионат мира, приобрёл 12-томное издание «Музеи мира». На испанском языке — другого не нашёл. «Как он только их довёз, — удивляется Света, — ведь книги были очень тяжёлые... Он и в наши-то магазины почти никогда не заглядывал, даже не знал, по-моему, сколько хлеб стоит».

«Дети очень тяжело мне дались, — рассказывает Светлана, — я их, по нашим меркам, родила поздно. Помню, когда появился Богданчик, вся реанимация была в шоке: “Надо же, вылитый Васильич!” А когда родила Ксюшу, всё допытывалась у врача, на кого же дочка похожа. Он говорит: “Возьми зеркальце, посмотрись в него и представь свою уменьшенную копию”».

Во внуках Валерий Васильевич души не чаял. В первый раз он увидел Богдана, когда тому исполнился месяц. Очень боялся его, крохотного, на руки брать. И Богдан, и Ксюша помнят деда. Богдану очень не нравилось, когда на турнире памяти Лобановского ему доставалась роль «свадебного генерала» — первый удар по мячу. Он, как и дед, не любит излишнего внимания. Такой же стеснительный, застенчивый, деликатный. Приходил, становился в дверях спальни и ждал, когда дедушка скажет: «Богдасенька, иди сюда скорее!..» Подбегал, залезал на кровать, толкался у деда на животе и рассказывал ему стихотворения.

«Появление обоих, — говорит Света, — стало для него такой же неожиданностью, как раньше моё рождение, окончание школы, замужество... “Как — уже?” — это была папина коронная фраза. Всё, что происходило в нашей семье, заставало его на бегу».

Богдан родился в мае 1997 года. Лобановский в этот день прилетел с какого-то матча. Ада ему сказала: «Валеранька, сядь, у нас теперь есть Богданчик». — «Как — уже?!» Ксюша появилась на свет в марте 99-го, в день победы «Динамо» над «Реалом» в четвертьфинале Лиги чемпионов. Домой он приехал поздно. Ада, поздравив с победой, сказала: «Сегодня ты стал дважды дедушкой. У Светы родилась Ксения». — «Как, уже?» — невозмутимо спросил Лобановский, но глаза его, рассказывает Ада, светились от счастья. Он знал о предстоящем событии в жизни дочери и её мужа и, конечно же, переживал за Свету.

Валерий мечтал о внуках. Ада вспоминает, как однажды они сидели с ним вдвоём и смотрели телевизор. Показывали какую-то передачу о детях. Валерий приобнял Аду и сказал: «Мне страшно представить». — «Что тебе страшно представить?» — спросила Ада. «Вот уйдём мы, — сказал он. — После нас останется Светочка. А уйдёт Светочка — никого после нас не останется». Ада и Валерий были, как говорит Ада, «на десятом небе», когда Света сообщила им о том, что находится в положении. Это обстоятельство стало исключительно важным для принятия Лобановским решения о возвращении в Киев.

В январе 1989-го, спустя три недели после своего пятидесятилетия, отмечавшегося в узкой компании в Руйте, Лобановский впервые побывал в Иерусалиме...

Он не стал оставлять в Стене Плача записочку, как это сделали многие динамовцы, покрывшие головы кипами. Постоял лишь у Стены, мысленно помолившись и попросив у Всевышнего здоровья для Ады и Светы. И ещё — внуков.

Лобановский был глубоко верующим человеком. Ничего показного, всё — внутри. Никогда имя Господа всуе не поминал. Никто не видел его крестившимся. Он молился за своих близких, за своих футболистов; проезжая из Кончи в город на автобусе или автомашине мимо Выдубицкого монастыря, непременно бросал взгляд налево вверх и глазами крестил храм. Балкон и окна квартиры на Суворова выходили в сторону Киево-Печерской лавры. Каждое утро, когда он был дома, Лобановский подолгу смотрел на купола Лавры. Выходя к скамейке запасных перед матчем, шёл за командой, останавливался на какое-то время на выходе из-под трибун, крестил вышедших на поле игроков глазами и отправлялся на «электрический стул». Телекамеры во время игр то и дело выхватывали на киевской скамейке Лобановского с правой рукой под левым лацканом пиджака. Поговаривали: успокаивает сердце. Он держался не за сердце, а за крестик и за освящённый в Лавре текст Тропаря (глас 2-й): «Всех скорбящих Радосте, и обидимых Заступнице, и алчущих Питательнице...»

«С семьёй Валерия Васильевича я знаком достаточно давно, крестил его внуков, — вспоминает архимандрит Феогност — духовник семьи Лобановских. — Нас познакомила его супруга Аделаида Панкратьевна во время богослужения. Лобановские вместе посещали Свято-Успенскую Киево-Печерскую лавру. Особенно любили бывать в Кресто-Воздвиженском храме, в Ближних и Дальних пещерах. Валерий Васильевич старался не пропустить ни одно важное событие в монастыре. Так, Лобановские всей семьёй приходили поклониться мощам великомученика и целителя Пантелеймона, а также апостола Андрея Первозванного, когда их привозили в Киев. Церковь никогда не высказывалась против спорта. Но не могла примириться с неправильным отношением к нему. Священное Писание по этому поводу говорит: “Всё мне позволительно, но не всё полезно; всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною”. Валерий Васильевич никогда не относился к футболу как к зрелищу или азартной игре. По его мнению, футбол — это искусство. Игроки собираются на поле не только для того, чтобы получить гонорар за игру. Футболисты — не просто хвастуны, которые стремятся попасть в эфир. Игра в футбол — это не развлечение. Это труд. Подумать только: сколько усилий нужно приложить, чтобы выйти на стадион и показать красивый футбол.

Сколько я помню Валерия Васильевича, он всегда совершал добрые дела и помогал людям. Это лишний раз говорит о том, что он был верующим человеком. Родился он в православной семье, принял Святое Крещение в Свято-Вознесенской Демиевской церкви. Люди старшего поколения, близко знавшие тренера, говорят, что с самого детства в нём были заложены христианские добродетели, которыми он руководствовался всю жизнь. По словам Валерия Васильевича, он не представлял себе, как можно жить без веры. Поэтому, если появлялось свободное время, а его всегда не хватало, тренер приходил на богослужения в Кресто-Воздвиженский храм (его там и отпевали всю ночь накануне дня погребения. — А. Г.). Как священник, я могу сказать, что у Валерия Васильевича было то, чего катастрофически не хватало другим тренерам. Вера в Бога. Поэтому он не спешил записывать успехи и заслуги на свой счёт, так как считал, что за всё следует благодарить Бога. Священное Писание говорит о том, что каждому человеку Господь даёт какой-то талант. И его необходимо приумножать и развивать своим трудом».

«Папа, — говорит Света, — всегда старался избегать шумных торжеств». Единственным юбилеем, который Лобановский отметил должным образом, было его сорокалетие. Тогда тренера тепло поздравили в команде, а уже вечером дома собрались близкие друзья. «Вспоминаю, — рассказывает Света, — смешной эпизод в день его сорокалетия. Был заказан шикарный торт в виде футбольного поля с сахарными воротами и огромным шоколадным мячом в центральном круге. Этот мяч разбудил во мне все условные и безусловные рефлексы собаки Павлова... Не в силах дотерпеть, когда же дело дойдёт до десерта, я пробралась в комнату, где ждал своей участи торт, и потянулась за круглым шоколадным чудом... В это время случайно зашёл отец, и я услышала за спиной: “Марш с поля!..”».

Шестидесятилетие своё Лобановский отмечал в Руйте. Днём у команды были две тренировки. «Ты знаешь, — сказал он мне вдруг 6 января, когда я с трудом дозвонился до него с поздравлениями, — что с первым ударом часов на Новый год надо написать на бумажке пожелание, сжечь её, пепел бросить в бокал с шампанским, выпить — и всё это успеть за двенадцать секунд. Я так не делал. Но если бы делал, написал бы только одно слово — “здоровье”».

Днём 6 января 1999 года возле тренировочного поля в Руйте можно было наблюдать такую картину. Пожилой грузный Мастер — кепочка, тёплые куртка и ботинки — сидел на лавочке и наблюдал за занятием своей команды. В широком окне административного корпуса время от времени возникала фигура Чубарова, принимавшего поздравительные звонки Лобановскому со всего мира и старательно фиксировавшего имена звонивших. Факс в Руйте дымился.

Директор базы Франц организовал торжество в зале на первом этаже. Григорий и Игорь Суркисы, уговаривавшие Лобановского отметить юбилей в Клёве, но не уговорившие, прилетели в Германию на своём самолёте вместе с близкими к команде людьми. Улетели на следующий день. «Тут-то суеты было — хоть отбавляй, — рассказывал мне Лобановский. — Можно только представить, что творилось бы в Киеве. Ещё раз убедился в правильности принятого решения — спрятаться. Пусть и не полностью, но — спрятаться».

Лобановский и за границей старался быть в курсе главных событий в стране. Доходило до того, что в Эмираты Света летала с двумя чемоданами — перегрузка веса, приходилось доплачивать, — в которых везла видеокассеты и кипы периодики. Газеты и журналы Света начинала скупать в киосках примерно за месяц до отъезда; покупала и кассеты с записями популярных украинских и российских телепередач, концертов, информационных выпусков. Даже (рассказывая об этом, Света просила не удивляться) — заседаний сессии Верховной рады Украины! Не говоря уже о футбольных кассетах с матчами киевского «Динамо». Эмиратская таможня получала головную боль на целую неделю: быстрее просмотреть всю эту фильмотеку на предмет «политкорректности и лояльности» было просто невозможно.

«Его нельзя было убедить в том, чтобы он всё это не читал, не обращал на это внимания, — говорит Ада. — Но точно так же и он меня не мог убедить в том, чтобы я не обижалась на тех людей, которые ему делали больно». Ада, добрый по натуре человек, не понимала людей-хамелеонов, запросто менявших свои вчерашние принципы и взгляды на сегодняшние, конъюнктурные, перестраивавшихся моментально в угоду кому-либо. Валерий просил её не придираться к людям и принимать их такими, какие они есть.

Сабо говорит, что он учился у Лобановского сдерживать себя, наблюдая, как Васильич ведёт себя в неординарных ситуациях, и прислушиваясь к тому, что тот советует. Когда кто-то начинал говорить Лобановскому о несдержанности Сабо, он отвечал: «Воспринимайте его таким, какой он есть. Он уже не изменится». То же самое Лобановский говорил, когда начинали осуждать высказывания и действия Блохина.

Дома его пытались отговорить от согласия на предложение возглавить сборную Украины. Логика Лобановского в ответах Аде и Свете была простой: не могу пренебрегать интересами своей страны. Такими же принципами руководствовался он и в советские времена.

В конце декабря 2001 года, во время своеобразного совещания с родными, Лобановский, сидя за столом кипрской квартиры, завёл такой разговор: «У меня заканчивается контракт с “Динамо”. Вот и думаю — уходить из команды или нет». «Только не доставай меня помидорами», — обратился он к Свете (та говорила ему: «Уйдёшь, будешь выращивать помидоры, продавать их...»). Дочь и жена не колебались ни секунды: «Конечно, уходи! Будешь отдыхать, внуками заниматься...» Однако, как оказалось, он не столько советовался с семьёй, сколько разговаривал сам с собой. «Но без работы я умру», — задумчиво произнёс Валерий и одновременно дал понять, что тема — закрыта...

В Киеве весной 1989 года для участия в повторных выборах в Верховный Совет СССР зарегистрировались три десятка претендентов на «подвисший» мандат. Лобановский — в их числе. Кандидатом в депутаты его выдвинули 27 коллективов: от ФК «Динамо» (Киев) до завода ЖБИ-5. В архиве Лобановского сохранились сформулированные им «Тезисы программы предвыборной кампании» — на четырёх машинописных страницах с хвостиком. Листовки с этими тезисами и портретом тренера «на ура» проходили у футбольных болельщиков.

На вопрос, для чего ему нужна вся эта затея с выборами, мне Лобановский ответил так: «Обыкновенные люди пришли ко мне и предложили выдвинуть мою кандидатуру. Когда я поинтересовался у них, почему именно ко мне они обратились, услышал: “Мы видим, как вы сражаетесь с несправедливостью и как отстаиваете свою правоту”. Мне что, нужно было отказать этим людям?..»

Баллотировался Лобановский в Киеве по национально-территориальному округу. Занял, к счастью, лишь третье место. Почему «к счастью»? Потому что поражение Лобановского на выборах, проходивших 14 мая 1989 года, — это победа футбола. Каждый должен заниматься своим делом.

Ада и Света изначально были против его участия в выборах. Даже сказали, что пойдут голосовать против него. В итоге, правда, вообще не пошли.

Мне понятно честолюбие Валерия Васильевича, но больше, чем он (и без депутатского мандата), никто украинскому футболу пользы принести в остававшееся до отъезда в Эмираты время не мог. Лобановский между тем в разговоре со мной 16 мая сказал, что доволен местом в первой тройке (его опередили экономист Владимир Черняк и главный редактор «Вечернего Киева» Виталий Карпенко). «Для дебюта, — засмеялся, — вполне прилично».

В Эмираты как-то по случаю — летели на войну, да в Дубае застряли — заглянули в январе 1991 года два корреспондента «Комсомольской правды» и, не получив от Лобановского интервью, резко прошлись и по нему, и по Аде. «Старшему тренеру национальной сборной Объединённых Арабских Эмиратов В. В. Лобановскому было не до нас, — сообщили С. Заворотный и И. Черняк в заметке, озаглавленной «Лобановский и в Эмиратах шейх?». — Пару дней назад Совмин СССР издал распоряжение об эвакуации из ОАЭ семей советских дипломатов и специалистов. Жена Валерия Васильевича уезжать не хотела. Оно понятно. Перспектива невесёлая: из сказочных краёв, где богатые добродушные арабы и вечное лето, да в слякотную киевскую зиму, к разгулу преступности, длиннющим очередям и прочим “достопримечательностям” нашей сегодняшней жизни. Но приказ есть приказ. Лобановским пришлось подчиниться».

Этим двум молодым людям сложно было понять, что Адой в возникшей неожиданно ситуации двигали не меркантильные интересы, а желание быть рядом с мужем, помогать ему, служить опорой. Она делала это постоянно на протяжении сорока лет, что они были вместе.

На матче с «Кривбассом» 31 марта 2002 года Лобановский не был. Остался дома: «не пустила» спина. Счёт 0:0 огорчил руководителей команды. Огорчился и сам он, когда просмотрел видеозапись, хотя моменты были. 11 апреля первый раз за последние дни вышел из дома. Отправился на тренировку.

Светлана уверена, что здоровье отец подорвал не на Востоке, а ещё до того, как уехал в Эмираты. «Критика, зачастую огульная, — говорит дочь Лобановского, — на отца накатывалась огромными волнами в течение почти полутора десятков лет. Папа вроде как не обращал на эту критику внимания, но на самом деле это его больно ранило. В итоге в конце 80-х годов у папы появилась аритмия, и он уже не имел возможности делать то, что делал раньше, — поддерживать своё здоровье, тренируясь вместе с командой».

В апреле 2002 года он собирался лететь в Стокгольм на вручение ему награды УЕФА. Шутил по этому поводу: «Не сумею поехать, поедет Ада. Она уже чемоданы собирает». Поехать не сумел. Костюм ему новый сшили, а вот обувь цивильную, не кроссовки, подобрать для больных ног оказалось невозможно. Да и врачи не рекомендовали лететь. В клубном пресс-релизе сообщили, что «Валерий Лобановский получит орден, как только сможет увидеться с представителями УЕФА».

Перелёты занимали не последнюю строчку в списке врачебных запретов для Лобановского. Он определял, когда самочувствие позволяет лететь, а когда лучше остаться дома. Делал вид, будто принимал решение об этом не сам, а вынужденно соглашался с волей докторов. Это был единственный способ узнать, как он себя чувствует. С некоторых пор ему понравилось отвечать на этот вопрос классическим «Не дождётесь!».

Только Ада и близкие друзья знали, что скрывается за очередным не вылетом на игру. Болезненные уколы по расписанию, когда ценой невероятных усилий он заставлял себя сдерживаться и не закричать в присутствии врача; гора лекарств — не помещались на прикроватном столике ни дома, ни на обеих дачах; скачущее давление; бешеная аритмия («Ну что ты будешь делать, опять ритм нарушен. Никак не восстанавливается», — сокрушался по телефону Лобановский, никогда не жаловавшийся); опухшие непослушные ноги; короткий тяжёлый сон — проснувшись, он звал кошку Матильду, любившую его и ревновавшую ко всем.

На даче он уже не мог подниматься на второй этаж. Ему оборудовали комнату для отдыха на первом. И душ — с сиденьем.

Едва восстановившись, он ехал на тренировочную базу и летел вместе с командой на очередную игру. Он не желал показывать свою слабость. Чубаров вспоминает, как несколько раз Лобановскому на трапе самолёта отказывал голеностоп и стоило огромного труда удержать его. «Убери руки! Я что, инвалид? Сколько тебе говорить — убери руки!..» — едва не кричал Лобановский.

Ему уже трудно было спать лёжа. На даче в Бышове, на «деревяшке», как он её назвал (она целиком, как и дачи соседей — братьев Суркисов, сделана из дерева), Ада приспособила для отдыха объёмное кресло и средней мягкости кожаный пуф. С вечера Лобановский ложился на кровати. Засыпал в редких случаях. Чаще всего, бесполезно проворочавшись, выходил в тренировочном костюме в громадный холл, устраивался в кресле сам, пристраивал на пуфе ноги, утеплённые светлыми шерстяными носками, и засыпал. Ада вставала и накрывала мужа пледом.

После сезона он собирался окончательно перебраться в Козин. Ему там нравилось всегда. Место полюбил с той поры, когда в 70-е на паях с приятелем купил остов сгоревшего дома. Предлагал Базилевичу. Тот отказался.

После покупки, состоявшейся, стоит заметить, вслед за выигрышем киевским «Динамо» Кубка обладателей кубков и Суперкубка Европы, на Лобановского написали анонимку: хоромы, дескать, куда смотрят партия и государство? На анонимку последовала моментальная реакция. В Козин зачастили одна проверочная комиссия за другой. Обнаружив вместо хором скромнейшее (даже по тогдашним меркам) сооружение, делали вывод: сведения не подтверждаются. Наконец, пожаловала комиссия во главе с Иваном Клоповым из ЦК компартии Украины. Вместе с ним смотреть «дворец» приехала целая делегация. И хорошо, что крупный чин из ЦК оказался не один. Когда Клопов полез на второй этаж, чуть не упал; сподвижники вовремя подхватили его. Оказавшись в безопасности, Клопов вымолвил последнее слово, после чего послание анонимщика подшили к делу и проверять перестали: «Ничего тут нет!» «Единственное, — рассказывает Иван Клопов, — что я тогда ему посоветовал: “Валера, вот ты тут завёз чешскую сантехнику, так у нас не в каждой квартире такая есть! Камин обложил какой-то необычной плиткой... Зачем ты эту роскошь делаешь? Ты особенно не разгоняйся!”».

Сад у Лобановских уникальный. Это всегда понимали в семье знаменитого тренера: достался он от хозяина, легендарного Николая Гришко, прославившего Киев созданием великолепного Ботанического сада. Совсем старыми стали роскошные яблони, посаженные рукой выдающегося садовода.

Ада поехала тогда в горисполком подписывать разрешительную бумагу. Председатель горисполкома Владимир Алексеевич Гусев посоветовал: чтобы не было никаких нареканий, не стоит связываться с частниками, только с официальными строительными организациями. И лучше всего — подписать с ними договор и копии всех накладных — на все без исключения строительные расходы — всегда иметь при себе. Так и поступили. Ада, разбирая дома бумаги, только в июле 2010 года, то есть 35 лет спустя после начала дачной эпопеи, выбросила груду квитанций, счетов, накладных на кирпичи, доски, болтики-винтики.

Приезжали туда редко, но дом не выглядел нежилым. Ада поддерживала порядок и уют. Печник сработал неважно: камин дымил. Лобановский, растапливая, сердился: дым попадал в комнату с накрытым столом. Ада приговаривала: «Валеранька, ничего страшного, пусть подымит немного, потом проветрим». После жаркой бани с вениками — парились в построенной в углу заднего двора низенькой, приходилось сгибаться в три погибели, баньке — устраивали, если позволяла погода, шашлыки. Утром деревенские соседи приносили парное молоко. Лобановский спускался к лугу, бежал к Козинке, купался в речке, возвращался, завтракал и уезжал на тренировочную базу, оставляя на даче Аду и гостей. Козинских дней за год набегало не густо, чуть больше недели. Он, как и футболисты, жил в основном в Конча-Заспе.

Ада, Света и Валера решили, что хватит ему дневать и ночевать на базе, и всё сделали для того, чтобы он бывал там как можно реже, а старался чаще бывать в Козине. Да и он сам к этому пришёл. Там всё переменилось до неузнаваемости. Прежние полдома отдали Свете с Валерой и внукам. Они всё перестроили, переделали на свой вкус, но порядок при этом неукоснительно соблюдали. Валерий Васильевич мог приехать и с помощью спичечного коробка проверить высоту газона на участке. В шутку, конечно. Он ни во что не вмешивался. Когда позвали на новоселье, узнал только место: всё — новое. Сами они с Адой в том же Козине, от детей идти пять минут, построили дом для себя.

Дети часто зазывали на домашний ужин. Он не был против того, чтобы несколько видоизменить образ жизни. Свежий воздух, полноценный сон, правильное питание — здоровье ведь было уже не то. Незадолго до Запорожья Света и Валера с детьми — Богданчиком и Ксюшей — наведались к нему в гости. Он был в прекрасном расположении духа — сидел в кресле, работал телевизор. Трёхлетняя Ксюша беззаботно ползала по животу деда. Он нежно её придерживал. «Что интересно, — рассказывает Валера Горбик, — прошло много времени, а дети в деталях, хоть и совсем маленькие были, помнят все подробности того вечера». Поинтересовался, готовы ли дети ехать вместе с ним и Адой на отдых на Кипр.

Отдых для него длился, как правило, два дня из запланированной недели, потом всё — пора на работу, в клуб, хватит бездельничать! Когда Лобановские первый раз приехали отдохнуть на Кипр, Игорь Суркис заказал для них номер в гостинице «Аполлония» в туристической зоне Лимасола, а день-два спустя подбил их посмотреть квартиры в двух домах — Solferino WEST и Solferino EAST — на предмет возможной покупки. В доме WEST посмотрели сначала квартиру на седьмом этаже. В ней жили англичане, собравшиеся уезжать. Квартира не показалась. В той, которую смотрели на первом этаже (фактически — на втором), не жил никто. На ней и остановились. Когда Валерию удавалось выкраивать несколько дней для отдыха, они с Адой отправлялись на Кипр. Вставал Лобановский и там рано. Сразу шёл на море, заходил в воду с пологой стороны, плавал в бухте параллельно берегу. Так просила Ада. «Я тебя буду с балкона контролировать», — говорила она. «Чем ты поможешь?» — «Хотя бы закричу». Поплавав, он садился на берегу, грелся на мягком утреннем солнце, подолгу смотрел на море.

Киев совершенно не привлекал его. Квартира на Суворова в последнее время угнетала. Раздражал шум вечного ремонта где-то наверху. Давили стены.

В последнем своём сезоне Лобановский на базе ночевал редко. В город продолжал ездить по причине, о которой мало кому говорил. Лобановский считал, что нельзя было менять маршрут поездок на успешно проведённые матчи. Раз уж выезжал на победные для своей команды игры из городской квартиры, значит, надо продолжать делать именно так, по меньшей мере до конца сезона. Это был ритуал, обязательный для участников любой азартной игры, в том числе и для участников футбольного действа.