Лобановский

Глава 30 ЗАПОРОЖЬЕ. ПОСЛЕДНИЙ МАТЧ

На последний свой матч — в Запорожье — Лобановский, разумеется, тоже отправился из городской квартиры. В тренировочном костюме, с курткой в руках. В подготовленных верными оруженосцами-администраторами кроссовках с отрезанными пятками. Радовался он им как ребёнок: в обычные ноги уже не помещались. Ада, как всегда, постояла в дверях, наблюдая, как он преодолевает пятнадцатиметровый путь до лифта, вызывает кабину и уезжает. Он не позволял сопровождать себя. Внизу, у лифта, его ждал водитель Дима, сразу же сообщавший Аде по мобильному, что всё в порядке, аккуратно страховал на ступеньках, и они вместе шли до машины. Дима старался поставить её как можно ближе к подъезду. Дом строился для работников ЦК компартии Украины и Совета министров. Вокруг разбили скверик. Машинам к подъезду не подобраться.

Лететь в Запорожье не было никакой необходимости. Вышколенные помощники справлялись с командой и в более сложных случаях. Киевское «Динамо» в тот момент лидировало в чемпионате страны. Отрыв от донецкого «Шахтёра» составлял четыре очка. Отрыв этот требовалось сохранить. Лобановский знал, что одно только его присутствие на скамейке запасных позитивно влияло на команду. Происходил мощный процесс передачи энергетики — от массивной фигуры тренера, всегда занимавшего правое кресло, к щуплым с виду фигуркам игроков, отменно подготовленных физически и нуждавшихся в постоянном присутствии «Папы».

Ада отговаривала его от поездки в Запорожье. Но Лобановский полетел. Он ясно представлял, что потерю очков в Запорожье восполнить вряд ли удастся. Богатые клубы Украины той поры — в первую очередь «Шахтёр» и вынужденное последовать за ним киевское «Динамо» — ввели моду на финансовое стимулирование соперников, игравших с конкурентами. Они не подкупали своих противников, не сулили им деньги за поражения в матчах с собой, но обещали премии за ничьи и выигрыши во встречах, соответственно, с Киевом или Донецком. Ничего нового в такой форме заработка нет. Скрыть её существование невозможно. Игроки всегда делятся информацией друг с другом. Знают двое — знают все.

В Испании система «мотивации третьих команд» существует давно. Предосудительной её никогда не называли. Это не подкуп. Но в украинском чемпионате система приняла гипертрофированные формы. Команды стали основательно готовиться только к матчам с «Шахтёром» и киевским «Динамо» и играть с ними изо всех сил, выкладываясь по полной программе в надежде хорошо заработать. Особенно — в конце сезона, перед отпуском, при пустой казне собственного клуба.

В Донецке «Металлург» бился за Киев. В Запорожье приготовился сражаться за «Шахтёр».

Этот матч стоит относительно подробного рассказа о нём, потому что для Валерия Лобановского все происходившие в игре события стали последними в жизни.

Тысяч десять зрителей пришло на запорожский стадион «АвтоЗАЗ-ДЭУ» — аббревиатура указывает на принадлежность к совместному автомобильному предприятию.

«Динамо» повело в счёте — румын Флориан Чернат вколотил мяч в ворота с близкого расстояния. Потом динамовцы пропустили от Андрея Демченко. Югослав Горан Гавранчич в начале второго тайма вывел Киев вперёд, а на 74-й минуте Валентин Белькевич красивым, поверх «стенки», ударом забил со штрафного, назначенного за снос нигерийца Лаки Идахора, третий гол. Чернат, Гавранчич, Идахор, а ещё венгр Ласло Боднар, румын Тибериу Гиоане, болгарин Георгий Пеев — легионерский молодняк, найденный селекционной группой киевского «Динамо», пришедший в команду «сырым», а у Лобановского заигравший так, что к его представителям стали пристально приглядываться западноевропейские клубы.

«Металлург» между тем не собирался просто так отказываться от возможного донецкого бонуса. Сразу после гола Белькевича запорожцы забили свой гол. Арбитры его не засчитали, зафиксировав (последующий видеопросмотр подтвердил справедливость принятого решения) офсайд.

Обстановка накалилась. С трибун на поле полетели пластиковые бутылки — пустые и с водой. Игру на некоторое время пришлось остановить. Температура воздуха — двадцать градусов. На город с юга надвигался грозовой фронт. Резкое понижение атмосферного давления перед дождём. На проблемы с самочувствием жаловались даже вполне здоровые люди на трибунах. «Ощущение было такое, — говорил после матча один из болельщиков, — будто мозги вдавливает в переносицу».

«Металлург» наседал. Лобановский принял решение о тактической замене, позволившей бы его команде перевести в конце матча дух. Тренер повернулся к администратору: «Чубаров, Несмачного давай...» Защитник Несмачный быстро переоделся и заменил Юрия Дмитрулина. Арбитр показал, что добавил четыре минуты. И вдруг раздался крик Анатолия Демьяненко, ассистента Лобановского: «Васильич, что с вами, Васильич?!..» Рядом с Лобановским сидели Демьяненко и Михайличенко в спортивных куртках и Игорь Суркис в пиджаке с эмблемой клуба.

На скамейке произошло следующее. Лобановский привалился к спинке, побледнел, глаза закатывались. «Игоревич!» — закричал Чубаров. Мгновенно подскочил доктор команды Владимир Игоревич Малюта и сразу же ухватил Лобановского за подбородок, пытаясь открыть ему рот и высвободить язык. С трудом, но сделать ему это удалось. Лобановский резко вдохнул воздух, словно вернулся «оттуда»: «А-а-ах!..» Непонимающе осмотрелся вокруг: что происходит, где я?.. Малюта нашатырём протёр ему виски. К скамейке подъехала машина «Скорой помощи». Давление 230 на 120. Матч закончился. Малюта и доктор «Скорой» настаивали на немедленной госпитализации. Хотели положить Лобановского на носилки и внести в машину. А он уже пришёл в себя. Встал. Его поддерживали. Лобановский, судя по всему, не сомневался, что из этой ситуации выкарабкается, как выкарабкивался из многих других, — могучий организм, успешно до сей поры сражавшийся с различными напастями.

Вот и сейчас... Он доберётся до аэропорта, окажется в самолёте, часа через полтора — дома. А там и стены помогут... Там Ада возьмёт за руку и скажет: «Дедуленька, всё будет в порядке. Мы с тобой». Главное — домой. «Я еду домой. — Слова стоили ему большого напряжения. — Всё! Едем в аэропорт и летим домой».

Бледный Игорь Суркис, обладающий интуицией потрясающей силы, первым, похоже, на фоне всеобщей растерянности осознал, что происходит — лететь нельзя ни в коем случае, не довезти: «Валерий Васильевич, ничего страшного, надо ненадолго подъехать в больницу, самолёт будет нас ждать. Команда улетит другим. Вам нормализуют давление, всё, что нужно, сделают. Как только почувствуете себя лучше, мы тут же полетим. Надо будет полежать немного, — полежите...» Игоря Лобановский послушался.

Минут за пятнадцать до конца матча Игорь Михайлович, увидев, как резко ухудшаются погодные условия — небо стало неожиданно темнеть, поднялся сильный ветер, с северо-запада надвигалась огромная грозовая туча, — предложил Лобановскому немедленно отправиться на аэродром, чтобы успеть вылететь в Киев — самолёт был уже наготове. «Что вы, Игорь Михайлович? — удивился Лобановский. — До конца матча ещё целых пятнадцать минут. С этим шутить нельзя». «Как знать, — говорит Игорь Суркис, — если бы я настоял на своём, сумел убедить Валерия Васильевича уехать со стадиона, не дожидаясь завершения игры, может, и не произошло бы то, что произошло». Всё это, понятно, из области предположений.

А тогда от носилок Лобановский категорически отказался. Сосредоточился, включил все волевые ресурсы, взялся за поручни, с трудом поставил ногу на ступеньку и медленно подтянул с помощью рук тело. «Я понимаю, — говорит Ада, — как ему было это трудно — встать, подойти к машине “Скорой помощи” и зайти внутрь, но он, не сомневаюсь, думал о том, что это смотрят по телевизору, и делал это для нас — для меня и для Светы, чтобы мы успокоились и поняли, что у него всё в порядке». Света позвонила маме: «Ты видела, что дедушка встал и сам прошёл в “Скорую”?» — «А вы где?» — «Мы с Валерой в Жулянах». — «А чего же это вы в Жулянах, если всё в порядке?» — «Мы для того здесь, чтобы забрать дедушку, когда он прилетит, и приехать с ним вместе».

Валерий сказал Аде перед отъездом в Запорожье: «Ты поезжай на дачу, приготовь там ужин, а Дима за мной в Жуляны заедет и “быстрой” дорогой привезёт к вам. Игру будут транслировать, и ты будешь знать результат. Много с собой не бери, потому что потом мы, возможно, поедем с тобой на “деревяшку”».

Несколько тысяч оставшихся на месте запорожских зрителей, понимавших, что у киевской скамейки происходит что-то странное и страшное, разразились овацией. Но даже тогда — среди тысяч нормальных, переживавших людей — нашлось несколько негодяев-отморозков, которые, видя, как тяжело Лобановскому, кричали, по словам Чубарова: «Что это он притворяется?!..»

Кадры эпизода — последние кадры из жизни Лобановского — в тот же вечер прошли в новостных программах всех мировых телеканалов.

Я ждал звонка из Запорожья. Он всегда звонил мне после матча — где бы ни играла команда. Не дождавшись, позвонил в Киев Аде. Она сказала, что ему на матче стало плохо, потом он звонил, сказал, чтобы она не волновалась: всё будет в порядке. Позже Игорь Суркис сообщил ей из Запорожья, что рано утром из Киева полетит частный самолёт с бригадой уже оповещённых врачей и надо, чтобы она полетела с ними.

Домой он позвонил из медицинского автомобиля. Номер набирал Чубаров. Встревоженный местный врач пытался уговорить Лобановского лечь. Он отказывался. Врач и Чубаров сумели его уложить. «Что ты мне тут устраиваешь? — говорил Лобановский Чубарову. — Ты вообще можешь здесь жить, а я еду домой...»

Света и Валера сразу после запорожского матча отправились в «Жуляны», куда возвращалась команда. Чубаров передал Свете куртку Васильича и его очки. Михайличенко убеждал Свету в том, что «всё будет нормально». «Ребята, — говорит Света, — и подумать не могли, что дедушка не сумеет выкарабкаться. Настолько привыкли, что всегда всё заканчивалось нормально».

Каких-то плохих предчувствий у Светланы в тот день не было. Игру в Запорожье смотрела по телевизору. «Папе стало плохо, — рассказывает она. — С нами связался Игорь Михайлович Суркис, сказал, что папа в больнице. Мне и маме предложили в четыре утра вылететь в Запорожье с киевскими врачами. Но я не могла — у меня были маленькие дети. Я такая мама, которая никому не доверяет. Даже на мужа ни Богдана, ни Ксюшеньку надолго не оставляю. В Запорожье полетела мама. Мы с ней созванивались почти каждый час. Мама все эти дни не отходила от реанимации. С папой она разговаривать боялась, чтобы ему не стало хуже. Просто стояла и неотрывно смотрела на него через стекло».

Приехали в больницу, забегали врачи. Силы стали оставлять Лобановского. Вдруг он позвал Серёжу. Из близких людей это имя — только у киевского племянника. Ещё — у тренера второй динамовской команды Богачека, с которым в юности Лобановский играл. Подошёл Чубаров: «Васильич, вы меня звали?» — «Нет». — «А кого?» Он помолчал сначала, а потом: «Что ты устроил?» — «Я ничего не устраивал...» И вдруг Лобановский произнёс фразу, которая всех его знавших — Игоря Суркиса, ещё одного вице-президента клуба Йожефа Сабо, Чубарова — поначалу успокоила: «Я тебе знаешь, что могу сказать: Гавранчич очень слабый... Очень! Пять технико-тактических действий!..» — «Валерий Васильевич, а кто второй гол забил?» — «Ты меня ещё проверяешь? Гиоане». — «Да нет, Гавранчич! А вы говорите слабый». — «Слабый, слабый... Что с тобой говорить...» — «Мы вас ждём, — сказал Игорь Суркис, — никуда пока не летим». Потом Лобановский стал говорить какие-то непонятные слова, произносить отдельные слоги, смысл которых уловить было невозможно.

«Валерий Васильевич, — сказал 8 мая в интервью запорожскому телевидению Игорь Суркис, — находится в тяжелейшем состоянии, и этим всё сказано. Хочу выразить благодарность всем, прежде всего — запорожским врачам, которые сделали всё необходимое для того, чтобы Валерий Васильевич пришёл в себя. Само собой, мы отправили самолёт в Киев, чтобы в Запорожье прилетели ведущие специалисты из Института нейрохирургии, ведущие кардиологи и невропатологи страны... Будем надеяться и молиться Богу, чтобы Валерий Васильевич побыстрее выздоровел».

«Если мы говорим медицинским языком “состояние стабильно тяжёлое”, — сказал главврач Центра экстремальной медицины Владимир Бурлай, — то это означает, что тяжесть, несомненно, по диагнозу есть. Тем не менее нам удалось стабилизировать развитие процесса».

В сознание за неделю Лобановский приходил два раза. Суркисы и их друзья держали готовыми к немедленному вылету в Запорожье два оборудованных по последнему слову медицинской науки и техники самолёта — в Германии и Израиле. Хотели, когда наступит улучшение, перевезти его в один из зарубежных госпиталей. Не сосчитать, сколько раз братья предлагали Лобановскому пройти курс лечения в любой клинике мира. Он не соглашался. «Ну, если на лечение не согласны, Васильич, — говорил Григорий Суркис, — давайте полетим просто на обследование». Так всё и осталось...

Из Киева на машине Лобановского приехал его постоянный водитель Дима. На ней пришлось гнать в Днепропетровск за срочно понадобившимся лекарством — в Запорожье не нашлось, а прилетевшая бригада докторов его забыла.

На замену Чубарову прилетел другой администратор — Виктор Максимович Кашпур. Его и администратором-то назвать нельзя: в последнее время он стал тенью Лобановского, верным ординарцем. Когда Лобановский первый раз пришёл в себя, рассказывал Кашпур, первым делом спросил: «Почему я небритый?» Он патологически не терпел беспорядка, не допускал небрежности в одежде, его никто ни разу не видел небритым. Кашпур обрадовался, быстренько настроил бритву. Лобановский вдруг посмотрел на него как на незнакомого. «Васильич, — спросил Кашпур, — а вы знаете, кто я?..» — «Максим Перепелица, я тебя сразу не узнал... Не надо больше. Я завтра встану и сам побреюсь... Что ты там возишься — я привык бриться сам».

Аде выделили пустовавшую ординаторскую комнату — через одну от той палаты, где лежал Валерий. Она не контактировала с ним. Только беседовала с врачами. Смотрела на него через окно в двери палаты. И — молилась. 11 мая в 18.45 она рассказала мне: «Ему сегодня сделали операцию. Убрали там кое-что, чтобы не давило. Вчера разговаривал даже. Максимыч его брил. Он сказал, что через пару дней сам будет бриться. Вечером кормили его кашкой. Овсяной. Он сказал, что не любит овсянку. Хочет гречку. Игорь постоянно держит самолёт маленький. Врачи сегодня собрались из Киева рано утром. Операцию сделали днём. Сейчас будем ждать».

Ежедневно в реанимационном отделении по два-три раза собирались консилиумы. Постоянно проводилась необходимая консервативная терапия. Но тяжесть протекания болезни своё дело сделала.

Ровно за два месяца до смерти Валерий Лобановский провёл последнюю пресс-конференцию. «Я 33 года работаю без пауз в футболе, без длительных отпусков, — сказал он. — Некоторые тренеры говорят: “Я уже не могу, я должен отдохнуть, я больше не в состоянии находиться на этой сковородке”. Но дело в том, что мы не находимся на сковородке. Какая сковородка, если на игру приходит две тысячи зрителей?!» Но в конце Лобановский добавил: «Я не железный».

Мне он в сентябре 2001 года, когда мы последний раз виделись на его «поле», так и сказал в Козине: «Ты не представляешь, как я устал! Пусть другие придут и хотя бы повторят то, что удалось сделать мне».

Утренняя прогулка после завтрака, обед, сон, бассейн, выключенный телефон, кино по телевизору — не для него. Он — из тренеров, которых, как говорит тренер олимпийских чемпионок по гандболу Евгений Трефилов, «выносят с поля ногами вперёд». Как Игоря Турчина, которого Лобановский безмерно уважал.

12 мая врачи оценили состояние Лобановского как стабильное и соответствующее степени тяжести болезни.

Киевское «Динамо» в этот день играло матч чемпионата Украины с «Таврией». Перед встречей динамовцы вышли на поле в майках с портретом Лобановского, а болельщики вывесили огромный плакат «Васильич, ты нам нужен!».

В понедельник 13 мая у Лобановского, по словам Бурлая, примерно в 19.35 остановилось сердце. Врачи начали применять экстренные реанимационные меры по восстановлению сердечной деятельности, но они оказались напрасными. В 20.35 была констатирована смерть.

Утром 14 мая в 9.45 гроб с телом Лобановского отправили на Ан-24 в Киев. В 10.50 самолёт приземлился в аэропорту «Жуляны». Гроб отвезли — Света и Валера встречали самолёт — в морг госпиталя МВД. Там Валерия Васильевича подготовили к обряду прощания и в огромном гробу привезли в Лавру — в Кресто-Воздвиженский храм. Поначалу Ада хотела, чтобы, по православному обычаю, гроб был установлен дома. Но, оказалось, его невозможно было доставить на 10-й этаж дома 13 по улице Суворова — ни на руках по узким лестничным пролётам, ни тем более лифтом. Но даже если бы исхитрились и доставили, гроб не вошёл бы в дверной проём. Аде посоветовали поставить его в церкви.

15 мая, в среду, президент Украины Леонид Кучма подписал указ № 458/2002 о присвоении Лобановскому Валерию Васильевичу звания «Герой Украины» (посмертно).

Григорий Суркис, используя свои связи в УЕФА, всё сделал для того, чтобы 15 мая вечером перед финальным матчем Лиги чемпионов в Глазго между мадридским «Реалом» и немецким «Байером» была объявлена минута молчания. Игроки обеих команд, обнявшись, застыли в центре поля. На табло шотландского стадиона — фото Лобановского.

Всю ночь с 15-го на 16-е в Кресто-Воздвиженском храме священнослужители читали молитвы. Утром — служба, отпевание. И — в последний путь (все улицы в округе были перекрыты для движения): сначала на улицу Суворова, где военные, пройдя с огромным гробом на руках 90 метров, установили его на некоторое время под аркой дома, в котором жил Лобановский, потом — на «Динамо». Там с Валерием Васильевичем прощались десятки тысяч людей, около трёхсот тысяч, по некоторым оценкам.

На стадионе с Лобановским прощались с десяти часов утра до двух часов дня. На табло — фотография Лобановского в траурной рамке и надпись: «Прощай, Великий Мастер!». Всем желающим пройти мимо гроба, установленного в левой центральной части поля под тентом (на случай дождя, и ливень действительно разразился), не удалось. Цветы они оставляли возле колонн перед центральным входом, под огромным портретом Лобановского и новым названием арены «Стадион “Динамо” имени Валерия Лобановского» и у выезда со стадиона на Парковую улицу. Солдаты потом наполняли цветами кузова грузовиков — везти на кладбище. Под траурный колокольный звон в Киево-Печерской лавре.

«Милан» с Андреем Шевченко находился в те дни в США — совершал коммерческое турне. Узнав о кончине Лобановского, Шевченко попросил немедленно отправить его в Киев. Андрею сказали, что гонорар клуба за матчи с ним в составе — один, без него — другой, меньше. Шевченко попросил вычесть разницу из своей зарплаты и улетел.

И — путь на Байковое кладбище: вдоль Крещатика и Красноармейской, по обе стороны улиц тысячи людей, под проливным дождём ждавших проезда траурного кортежа. В окнах жилых домов и офисов — сплошные лица.

«Не знаю, правильно это или нет, — говорит Света, — только на кладбище я бывать не люблю. Лишь там до конца осознаешь, что случившаяся беда необратима. В любом другом месте мне до сих пор кажется, что папа... уехал на сборы и мы, как обычно, ждём его возвращения. Я привыкла видеть его дома от силы месяц в году. Всё остальное время проходило в “режиме ожидания”».

Света иногда подходит к той самой куртке, из Запорожья, уткнётся в неё, вдохнёт глубоко-глубоко, и ей кажется, что папа только что вышел и через минуту вернётся...

Когда киевские динамовцы многих поколений — те, с кем играл Лобановский, или те, кого он тренировал, — собираются вместе по какому-нибудь поводу, первый тост у них — за «Папу».