Маркус Вольф

ИМПЕРИЯ ШАЛЬКА

Помимо торговли заключенными между двумя Германиями возникла разветвленная сеть отношений — экономических, политических, межпартийных и даже личных. Межгерманские отношения были высшим секретом ГДР — и особенно от советских товарищей.

Началось с незаконных операций для получения твердой валюты.

Занимался этим статс-секретарь Министерства внешней торговли ГДР и по совместительству полковник госбезопасности Александр Шальк-Голодковски. Он обеспечивал иностранной валютой партийное руководство и Министерство госбезопасности, совершал миллионные сделки с ФРГ. Его называли «безымянным пальцем Хонеккера».

В 1962 году Александр Шальк-Голодковски решением ЦК СЕПГ был утвержден освобожденным секретарем парторганизации Министерства внутригерманской и внешней торговли. Он был человеком большим во всех отношениях — весил около центнера (в молодости занимался спортивной борьбой), его амбиции соответствовали габаритам. На него обратили внимание офицеры Главного разведывательного управления. Шалька поддержал один из заместителей Маркуса Вольфа — Ханс Фрук. Он ведал частными предпринимателями, которым позволялось заниматься внешнеторговыми операциями. Фрук встречался с доверенными лицами в ресторане, расположенном на 37-м этаже гостиницы «Штадт Берлин». Здесь вкусно кормили и открывался чудесный вид на город.

В ГДР существовали частные внешнеторговые фирмы. Партийные чиновники откровенно завидовали их владельцам — эти люди разъезжали на «мерседесах». Они приобретали для Восточной Германии высокотехнологичное оборудование в обход эмбарго эпохи холодной войны.

Подчиненные Вольфа внесли предложение, которое очень понравилось начальству. «Я считаю вполне реальным, — докладывал Шальк, — получение трех-четырех миллионов западных марок уже в следующем году, если будут получены соответствующие полномочия от Министерства внешней торговли и Министерства государственной безопасности. Эта помощь и поддержка необходимы, потому что ряд операций, таких как нелегальные перевозки товаров и страховые манипуляции, должны проводиться узким кругом людей». Шальк предложил ввести в состав таможенной службы замаскированных сотрудников госбезопасности — «офицеров по особым поручениям», которые обеспечивали бы секретность подобных операций, а также выискивать среди западных внешнеторговых партнеров людей, готовых за немалое вознаграждение участвовать в незаконных операциях.

В начале 1967 года в Министерстве внешней торговли создали специальную структуру — отдел коммерческой координации. Шальк был утвержден руководителем этого отдела секретариатом ЦК и президиумом Совета министров. Фактически он был возведен в ранг заместителя министра. Одновременно он был аттестован как «офицер по особым поручениям» МГБ, и ему присвоили очередное воинское звание. Шальк должен был добывать деньги для разведки. Но теперь он получил право докладывать лично министру Мильке, как и адвокат Фогель.

Эриху Мильке льстило, что он руководит такими делами, это повышало его вес в глазах Хонеккера. Министр издал приказ № 12/88 о политико-оперативном обеспечении отдела коммерческой координации, который в экономическом плане подчинялся члену политбюро и секретарю ЦК Гюнтеру Миттагу.

О подобного рода коммерческой деятельности Москву в известность не ставили. «Так, — вспоминал начальник разведки ГДР, — поневоле создалась довольно деликатная ситуация в наших дружеских контактах с весьма любознательными офицерами связи нашего советского партнера».

Восемнадцатое главное управление МГБ занималось оперативным обслуживанием промышленности. Что это означало? Госбезопасность проводила собственную экспертизу компетентности директоров и влияла на кадровую политику. Если кто-то из хозяйственников позволял себе нелояльность к власти, его лишали должности. Некоторые управленцы ГДР закончили свою многообещающую карьеру именно по этой причине. Отдел науки и техники отвечал за поставку высоких технологий. Если экономика не справлялась, то необходимое доставали на мировом рынке и контрабандой доставляли в ГДР. Экономический шпионаж компенсировал провалы Академии наук. Восемнадцатое управление МГБ руководило целой армией замдиректоров по режиму и начальников спецотделов, то есть секретчиков.

«В Федеративной Республике не жалели средств на исследовательские работы, — вспоминал Вольф, — а энтузиазм нашего политического руководства и реальные возможности ГДР ограничивались лишь немногими показушными предприятиями, например в микроэлектронике».

В 1970-е годы Германская Демократическая Республика пыталась производить собственные компьютеры на комбинате «Роботрон». Газеты писали о невероятных отечественных достижениях. Люди знающие держали язык за зубами.

«В том, что касается создания наших многократно разрекламированных компьютеров, — вспоминал Маркус Вольф, — по-моему, даже я понимаю, что по сравнению с мировыми стандартами мы находимся на уровне мануфактуры. Между тем микроэлектроника пожирает львиную долю наших инвестиций. Мы не замечали, что окружающий нас мир живет другой жизнью».

Благодаря экономическому шпионажу Восточная Германия действительно была лидером в области микроэлектроники среди стран социалистического содружества. Эрих Хонеккер очень гордился достижениями своих электронщиков. А подчиненные убеждали его, что ГДР в сфере компьютерной технологии стоит в ряду мировых лидеров.

«Князь Потемкин побледнел бы от зависти, узнай он об истории с „созданием“ на комбинате „Карл Цейс“ в Йене запоминающего электронного устройства емкостью один мегабайт, — рассказывал Вольф. — Хонеккер и вправду верил, что ГДР догнала в этой области ведущие промышленно развитые страны Запада и далеко оставила позади себя другие социалистические страны».

Руководитель ГДР делился своими достижениями с советскими товарищами с некоторой долей превосходства — и в расчете на ответные подарки.

«Отказавшись от рыночных механизмов, мы всецело отдали себя во власть централизованной плановой системе, подорвали свою экономику, а вместе с ней и всю систему, — считал Ханс Модров, который впоследствии стал главой правительства. — Согласно официальной статистике ГДР добивалась чудо-успехов в экономической области: механизация и автоматизация были лозунгом дня, и число внедренных в производство роботов непрерывно росло. В итоге ГДР достигла мирового уровня — благодаря тому смехотворному обстоятельству, что к разряду роботов были отнесены и доильные аппараты».

Для разведки компьютерные технологии имели жизненно важное значение. Подотдел Н-Х (официальное название «Государственная служба радиосвязи») отвечал за радиосвязь с иностранными представительствами ГДР, обеспечивал линии связи резидентур с Центром. Оперативно-технический сектор (заказчик) и закрытый Институт научного приборостроения (поставщик) занимались изготовлением подслушивающих устройств, мини-камер для тайной съемки, разработкой программ для нелегально ввезенных с Запада компьютеров.

Для разведки деятельность полковника Шалька-Голодковски вообще была крайне полезна. На Лейпцигской ярмарке, являвшейся важнейшей площадкой для установления разнообразных контактов с Западом, к Шальку обратился Хорст Крумке, западноберлинский оптовый торговец мясом. Он спросил Шалька, нет ли у того желания познакомиться с сенатором Западного Берлина по экономике Карлом Кенигом.

Социал-демократ Карл Кениг сидел при нацистах в тюрьме, участвовал в движении Сопротивления. В Восточном Берлине решили, что сенатор — удачная кандидатура для тайных контактов. «Мы оба берлинцы, — докладывал Шальк, — и разумеется, довольно скоро нашли общий язык».

Обо всех переговорах Шальк писал отчеты для политбюро. Сенатор Кениг просил держать их контакты в секрете и предупредил Шалька, что о переговорах поставил в известность только видного деятеля социал-демократической партии Герберта Венера.

Это был политик с запутанной биографией и неоднозначной репутацией. Герберт Венер, бывший коммунист, когда-то перешел в ряды социал-демократов, за что его публично называли предателем. Но именно с ним Восточный Берлин наладил тайные связи. Контактировали с Венером люди Маркуса Вольфа. Это была опасная игра для всех ее участников.

В 1950-х годах Берлин просто кишел иностранными разведчиками. На Курфюрстендамм они наступали друг другу на ноги. В частности, разведдеятельностью занималось так называемое Восточное бюро Социал-демократической партии Германии.

На востоке Германии в апреле 1946 года коммунистическая и социал-демократическая партии были объединены в СЕПГ. Социал-демократы в западных зонах оккупации не смирились с исчезновением своей партии в восточной части Германии. Глава социал-демократов Западной Германии Курт Шумахер разработал «теорию магнита»: чем более впечатляющим будет социальное развитие западной части Германии, тем сильнее станет давление граждан на востоке и тем скорее произойдет воссоединение.

В июне 1946 года руководство СДПГ образовало Остбюро (Восточное бюро) как «боевой орган центрального правления партии в борьбе за интересы угнетенных социал-демократов в советской зоне».

Задача бюро состояла не только в том, чтобы помогать социал-демократам — и тем, кто хочет бежать на Запад, и тем, кто решил остаться в ГДР. Сотрудники Восточного бюро готовились к воссоединению Германии, поэтому собирали информацию о том, что происходило в ГДР, — в надежде со временем устроить новый суд в Нюрнберге и наказать наиболее рьяных сталинских помощников. Восточное бюро добывало в ГДР много полезной информации — протоколы заседаний ЦК, места дислокации Советской армии, детали структуры полицейской службы. Информацией делились с Федеральной разведывательной службой и западными разведками.

Через границу посылались на воздушных шарах листовки, призывающие немцев подняться на борьбу против режима Ульбрихта. Однажды груз листовок сбросили на участников большого митинга, на котором выступал премьер-министр ГДР Отто Гротеволь.

Конспирация почти не соблюдалась. Кончилось тем, что примерно 800 человек арестовали и судили за шпионаж. А за шпионаж приговаривали к двадцати пяти годам. Только после такого катастрофического провала Восточное бюро стало давать своим информаторам псевдонимы, учить тайнописи и пользованию миниатюрными фотоаппаратами, завело ложные почтовые ящики.

Профессионалы называли бюро «группой художественной самодеятельности». Руководил Восточным бюро Герберт Венер.

С Гербертом Венером по старой памяти поддерживал тесные отношения Курт Фивег, секретарь ЦК СЕПГ по сельскому хозяйству. Они были знакомы еще по эмиграции в Скандинавии. Потом Курт Фивег впал в ГДР в немилость. Товарищи обвинили его в уклонизме. В марте 1957 года он бежал в ФРГ. Но не пошел в полицию, а обратился к Герберту Венеру.

Маркус Вольф получил задание во что бы то ни стало вернуть Фивега. Обратился к Венеру. Тот помог. Посоветовал Фивегу не встречаться с британцами и американцами. И постепенно уговорил вернуться. 10 октября 1957 года Курт Фивег приехал в Восточный Берлин. Его арестовали и отдали под суд. Он отсидел пять лет.

Почему Венер так поступил? Во-первых, не хотел, чтобы Фивег рассказывал западным немцам о его связях с представителями ГДР. Во-вторых, Венер поддерживал ГДР как социалистическое государство и хотел ему помогать.

Контакты с Венером поддерживались с 1955 года, с санкции Ульбрихта. Но в 1957 году он обвинил товарищей по политбюро Волльвебера и Ширдевана в антипартийной фракционной деятельности и встречи с Венером использовал как аргумент.

Напрасно Вальтер Ульбрихт считал Венера британским агентом и опасным врагом. Венер не хотел, чтобы в ГДР происходили волнения, которые стали бы поводом для столкновения Запада и Востока. И ему было обидно, что старые товарищи считают его предателем.

В 1930-е годы Венер, как и другие немецкие коммунисты-эмигранты, жил в Москве. По требованию НКВД писал на товарищей по компартии доносы — опять же, как и другие. В 1967 году председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный передал коллегам из МГБ ГДР извлеченные из архивов донесения Венера, в которых он обвинял товарищей-коммунистов в «подрывной троцкистской работе».

В Восточном Берлине намеревались опубликовать эти документы. Они бы поставили точку в карьере Венера. Но решили использовать данные в тайных контактах.

Но Маркус Вольф не любил Венера. Заместитель начальника разведки старый подпольщик Рихард Штальман рассказал ему, что когда находившийся в Швеции Венер получил из Москвы приказ вернуться в нацистскую Германию и возглавить подпольщиков, он понял, что это чистой воды самоубийство, и спровоцировал свой арест шведской полицией. Вольф считал, что на допросах Венер назвал имена тех, кого послал в Германию, а шведы сотрудничали с гестапо.

В 1966 году Герберт Венер занял ключевую позицию в правительстве Федеративной Республики — получил портфель министра по общегерманским вопросам. Отныне люди Вольфа встречались с ним, соблюдая строжайшую конспирацию.

«Венер превратился в самого могущественного политика в СДПГ, — констатировал начальник разведки ГДР, — и оказывал решающее воздействие на политику Западной Германии по отношению к Востоку».

Постепенно переговоры с Гербертом Венером взял на себя адвокат Фогель. Он докладывал о них лично Мильке. Вольфу было велено отойти в сторону.

«Министр госбезопасности Мильке сам редактировал сообщения о беседах с Венером для Хонеккера, — не без раздражения вспоминал Маркус Вольф. — Вряд ли что-либо другое было окружено в ГДР большей тайной, чем эти сообщения. Кроме трех экземпляров, предназначавшихся для Хонеккера, Мильке и меня, имелась еще одна специально отредактированная и подвергнутая цензуре версия протоколов, которая шла советским партнерам».

Отношения с Венером позволяли Мильке с чувством собственного превосходства говорить советским товарищам, что он знает всё, что происходит в высших структурах власти ФРГ. Но Москве не следовало знать всё, что происходило между двумя Германиями.

Герберт Венер хотел восстановить отношения с Эрихом Хонеккером. Новый глава ГДР не был в эмиграции и не имел претензий к Венеру. Напротив, он когда-то им восхищался. Воспоминания об «общей героической молодости» повлияли на отношения Хонеккера к Венеру. Они переписывались через Фогеля. Обращались к партнеру так: «Мой дорогой друг».

Канцлер Вилли Брандт не любил Герберта Венера, считал, что тот за его спиной сговаривается с восточными немцами и с Хонеккером объединился ради того, чтобы его сбросить. Венер первым сказал Брандту, что арестованный контрразведкой капитан Гийом может на суде рассказать о неприглядных сторонах личной жизни канцлера и тогда разразится скандал. Поэтому лучше подать в отставку…

В мае 1973 года Герберт Венер и председатель фракции Свободной демократической партии в бундестаге Вольфганг Мишник навестили Хонеккера. А накануне Венер и Хонеккер беседовали вдвоем тайно в Шорфхайде. Хонеккер решил угостить его за столиком в саду таким же пирогом, каким его мать когда-то потчевала молодого Венера в Сааре. У них сложились сентиментальные отношения. Венер жаждал реабилитации. На заседании политбюро Хонеккер восстановил политическую честь Венера, заявив:

— Начиная с тридцатых годов Герберт был моим незаменимым другом и советчиком.

Отныне Венера нельзя было обвинять в предательстве рабочего движения. А он все больше ассоциировал себя с социалистической Германией. В августе 1981 года на острове Эланд Венер сказал адвокату Фогелю, что ГДР и социализму грозит гибель. Он советовал Хонеккеру принять решительные меры и как можно скорее:

— К сожалению, без внутреннего насилия не обойтись. Уже без полминуты двенадцать.

Ткань невидимых миру межгерманских отношений становилась все более плотной.

Александр Шальк-Голодовски занимал совершенно особое место в восточноберлинской иерархии. В столице ГДР было немало людей выше его по положению, но только он один мог беспрепятственно наслаждаться всеми благами капитализма. Шальк зарабатывал свободно конвертируемую валюту для социалистического государства — любыми путями.

В штаб-квартире Шалька-Голодковски на Вальштрассе, 9, хранились миллионы западногерманских марок и американских долларов. Огромные суммы выплачивались и принимались без квитанций и без подписи. Сам Шальк за один год получил полтора миллиона марок и истратил их, не представив никаких оправдательных документов.

Курьеры Шалька циркулировали между Западным и Восточным Берлином, минуя таможню. Они привозили всё, что требовалось самому Шальку и обитателям дачного поселка Вандлиц под Берлином. Поселок восточные немцы окрестили «Домом престарелых» (из-за преклонного возраста членов политбюро) и «Вольвоградом», поскольку руководство ГДР предпочитало шведские автомобили.

Виллы и дачи для начальства с помощью конторы Шалька оснащались импортной техникой. Сами дачи строились на деньги, которые выделялись Министерству строительства на экспериментальные работы и научные разработки. Другим представителям элиты тоже кое-что доставалось: машины, цветные телевизоры, видеоаппаратура, вещи, ювелирные изделия. В составе хозяйственного управления Совета министров открыли швейную мастерскую — обшивать высшую номенклатуру, мебельную мастерскую — обставлять квартиры и особняки руководства страны.

Распределением автомобилей ведал заместитель Шалька Манфред Зайдель. Обычные граждане ГДР стояли в очереди за отечественной машиной «трабант» примерно десять с лишним лет.

Покровитель Шалька — секретарь ЦК СЕПГ по экономике Гюнтер Миттаг попросил генерального секретаря Эриха Хонеккера «в знак признания чрезвычайных заслуг в деле всемерного укрепления Германской Демократической Республики передать в качестве подарка товарищу Александру Шальку-Голодковски дачный дом из готовых строительных блоков импортного производства». Своему сыну Шальк построил виллу тоже на казенный счет.

А еще Александр Шальк-Голодковски по поручению политбюро занимался торговлей оружием, для чего основал внешнеторговую фирму «Имес импорт-экспорт ГмбХ». Возможности у него были неограниченные. В 1984 году задерживалась поставка автоматического оружия одному африканскому торговцу, и Шальк отправил в Африку все автоматы Калашникова, которые находились на вооружении охранного полка МГБ имени Феликса Дзержинского. На несколько недель полк остался без оружия.

Военная промышленность ГДР получила от Советского Союза лицензию на производство советских автоматов АК-74 калибра 5,45 мм, но без права экспорта. Москва сама ими торговала. Но под руководством Шалька восточногерманские умельцы внесли в конструкцию автомата несколько изменений, и он получил новую маркировку — STGK. Только Индии Шальк продал несколько десятков тысяч автоматов новой модификации. Затем восточные немцы стали выпускать «Калашников», переделанный под натовский калибр 5,56 мм. «Новинку» назвали «Вигер-940». Его хорошо покупали в Африке. Всего на продаже стрелкового оружия Шальк за четыре года, с 1985-го по 1989-й, заработал больше 60 миллионов марок.

Заключая контракты, Шальк не был разборчив. Перепродавал западноевропейское оружие арабским государствам и террористическим группам. К величайшему раздражению Москвы, он снабжал запасными частями египетскую армию, хотя из-за подписанного президентом Анваром Садатом мирного договора с Израилем социалистические страны прекратили сотрудничество с Каиром. Но Шалька интересовали только деньги. Ему помогали сотрудники Восемнадцатого (оперативное обеспечение народного хозяйства) и Двадцать второго (борьба с терроризмом) управлений Министерства госбезопасности ГДР.

Благодаря своим связям с западногерманским финансово-промышленным миром Шальк помог президенту Ирака Саддаму Хусейну, когда тот решил вооружить свою армию ракетным оружием, — нашел компании, готовые продать Багдаду необходимые чертежи и комплектующие. ГДР руководствовалась отнюдь не антиимпериалистической солидарностью. Хусейн ассигновал на эту сделку 18,5 миллиона западногерманских марок. Шальк-Голодковски сразу решил, что из этих денег западногерманские фирмы получат только три миллиона. Остальные достанутся восточногерманским чекистам.

Когда-то Шальк писал в своей диссертации: «Наш классовый долг состоит в том, чтобы с помощью всех имеющихся в нашем распоряжении средств легальной и нелегальной борьбы использовать имеющиеся у противника финансовые и материальные средства для развития ключевых отраслей промышленности ГДР».

Он получал деньги за переданных в ФРГ политических заключенных, торговал оружием и пускал получаемые в Бонне кредиты в оборот. Важно отметить, что он делал это с тайного согласия западногерманских властей. Так что Шальк-Голодковски опасался не следователей прокуратуры ФРГ, а советских разведчиков, которые тщетно пытались разузнать подробности его деятельности.

Если восточным немцам казалось, что кто-то из советских товарищей подошел слишком близко к секретам ГДР, устраивался скандал. «Бюро Шалька», как называли его ведомство сотрудники представительства КГБ, было закрыто для советских людей.

Во всех странах, кроме социалистических, советская разведка располагала легальной и нелегальной резидентурой. В соцстранах находились официальные представительства КГБ. В их штат включались разведывательные отделы, но имелось в виду, что они ведут работу не против братского государства, а совместно с ним против Запада. О положении внутри страны работников КГБ должны были информировать местные чекисты. В 1970-е годы этого стало недостаточно.

Восточные немцы свели к минимуму информацию о своих секретных операциях, потому что им было что скрывать от советских друзей. Москва догадывалась об этом, поэтому решила создать в социалистических странах разведывательные подразделения без их ведома. Председатель КГБ Андропов распорядился перевести на это направление лучших работников Первого главного управления (внешняя разведка).

Им приходилось действовать в крайне трудных условиях. В западной стране разоблачение разведчика, в конце концов, опасно только для него самого — его могут посадить в тюрьму. В социалистическом государстве пойманному с поличным разведчику ничего особенного не угрожало, но скандал мог подорвать доверие стран Содружества друг к другу.

Восточные немцы реагировали довольно жестко. Известны случаи, когда Восточный Берлин заставлял Москву отзывать наиболее активных сотрудников советской разведки. Однажды немецкая полиция задержала офицера из представительства КГБ. Руководитель представительства генерал Анатолий Иванович Лазарев пожаловался на Хонеккера в Москву, но Хонеккер сам пожаловался на него, и генерала отозвали.

В ГДР под колпаком были все иностранцы, в том числе советские люди. Конечно же, на официальном уровне в ходу всё еще был лозунг «Учиться у Советского Союза — значит учиться побеждать».

— Как социалистическое государство, — говорил на партийном съезде Эрих Хонеккер, — ГДР связана с другими социалистическими государствами тесной дружбой, особенно со страной Ленина, Советским Союзом. Мы хотим и дальше строить социализм для всех людей. Мы не делаем ничего по собственной воле. Всё, что мы делаем, — это воля нашего трудового народа.

Но работа в братской ГДР требовала от советского человека сугубой осторожности. Руководители ГДР покровительственно относились к советским коллегам, поскольку уровень жизни в ГДР был неизмеримо выше, чем в СССР. Советский генеральный консул в Карл-Маркс-Штадте и Дрездене позволил себе критически отозваться о положении дел в ГДР. Доложили генеральному секретарю Эриху Хонеккеру, тот выразил недовольство, и консула отозвали.

Формально сотрудникам КГБ было запрещено вербовать агентуру среди граждан Германской Демократической Республики — нельзя шпионить за братьями по социалистическому лагерю. Всю информацию о положении в стране представительство КГБ получало официальным путем от местных коллег.

На самом деле Москва, конечно же, хотела знать больше того, что ей считали нужным сообщать немецкие товарищи. Но действовать надо было очень осторожно, чтобы у немцев не возникло подозрений. Эрих Мильке не позволял советским коллегам вмешиваться в его дела. Так что сотрудники представительства КГБ в Берлине вели себя очень дисциплинированно, зная, что немцы за ними присматривают, слушают их телефонные разговоры, ставят прослушивающую аппаратуру в их квартирах.

Но несколько сотрудников советской внешней разведки не были представлены в этом качестве немецким друзьям. Они находились в Берлине в основном под журналистским прикрытием. У Москвы на всякий случай было заготовлено оправдание — эти люди скрывали свою принадлежность к разведке, чтобы на территории ГДР работать против общего врага — западных граждан, приезжавших в Берлин. В реальности интересовало советских разведчиков другое — за сделками Шалька-Голодковски прослеживалась опасная для Москвы политическая линия.

До 1968 года в научных и правительственных изданиях Западной Германии вместо ГДР писали «советская оккупационная зона». В конце 1960-х западные немцы решили, что ГДР будет существовать долго, если не всегда. Некоторые из них считали, что у восточных братьев есть чему поучиться: Восточная Германия лучше хранит немецкие традиции, чем американизировавшаяся ФРГ, ГДР — бедная, но счастливая страна, где отношения между людьми более теплые, сердечные. И вообще система, установленная в советской оккупационной зоне, не так уж плоха, ее недостатки исправимы и реформирование возможно. Так что надо давать восточным немцам деньги уже сейчас, не дожидаясь объединения, рассуждали они. Чем лучше восточные немцы будут жить, тем с бо́льшим презрением станут относиться к социалистическому блоку.

Тщательно скрываемое в высших эшелонах ГДР ощущение общегерманской общности не осталось не замеченным Москвой.

В марте 1973 года заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС Анатолий Черняев беседовал в Бонне с советским послом Валентином Фалиным. Посол произвел впечатление: «Четкость и деловитость ума, отвращение к трепу и общим фразам, несколько наигранная критичность, из которой следует, что все остальные дураки».

Фалин доверительно рассказал гостю об интенсивных контактах между двумя Германиями, которые Восточный Берлин держит втайне от Москвы:

— Помимо активных экономических связей между ГДР и ФРГ, о которых нам почти ничего не известно, в обе стороны идут невидимые, но мощные потоки. По всем линиям — профсоюзной, научно-технической, культурной. Но особенно важны лично-семейные связи и межпартийные, политические — сверхтайные. Десятки, сотни эмиссаров с разными заданиями ездят взад-вперед ежедневно. От нас это скрывают в первую очередь… Обратите внимание: гэдээровцы упорно отказываются принять нашу систему ГОСТов и пользуются западногерманской, общеевропейской системой стандартов.

Фалин резюмировал:

— Да что вы хотите! Возводить в теорию разделенность великой нации в конце двадцатого столетия! Это ли не абсурд! Нам надо серьезно подумать над «концепцией Германии». Иначе через пяток лет мы будем иметь в ГДР такое, что оккупационных войск может не хватить…

Немецких друзей старались придерживать. Весной 1974 года в Восточном Берлине разработали перспективный план экономического сотрудничества с ФРГ, но вовремя не согласовали его с Москвой. Советские чиновники воспользовались этой возможностью, чтобы напомнить восточным немцам, «кто они есть и что им придется проводить нашу политику». Немецкая делегация во главе с членом политбюро, отвечавшим за международные дела, Германом Аксеном прилетела в Москву. Разговаривали с ними жестко и фактически заставили отказаться от всех пунктов совместного с ФРГ плана.

При этом в идеологических вопросах восточные немцы демонстрировали запредельную ортодоксальность. Жаловались на советских товарищей, если те позволяли себе малейшее отступление от генеральной линии.

Герберт Венер говорил своим друзьям из ГДР, что Москва может их предать, что западные немцы и русские сговариваются. Называл имена Валентина Фалина, Юлия Квицинского и Николая Португалова.

Николай Сергеевич Португалов работал в ФРГ собственным корреспондентом агентства печати «Новости» и «Литературной газеты». На самом деле он был кадровым сотрудником Первого главного управления (внешняя разведка) КГБ, о чем написал много лет спустя в изданной в Германии мемуарной книге. Потом Фалин взял его в ЦК — в отдел внешнеполитической пропаганды, который для маскировки называли отделом международной информации.

Хонеккер хотел встретиться с канцлером ФРГ Гельмутом Шмидтом. В Москве этого не одобрили.

В феврале 1980 года Мильке и Вольф полетели в Москву. По случаю 30-летия МГБ они привезли ордена и медали, чтобы наградить ведущих офицеров КГБ. Андропов лежал в больнице. Он был очень мрачен, атомная война казалась ему реальной перспективой. Андропов предостерег восточногерманских друзей от встречи с Шмидтом.

— У этого человека два лица. Но фактически он стоит на стороне американцев. С ним не следует вести переговоры на высшем уровне.

Мильке не знал, как передать его слова Хонеккеру.

«Эрих Хонеккер уже давно отказался от слепого подчинения Москве, — писал Маркус Вольф. — Без колебаний он следовал своему курсу расширения контактов ГДР и ФРГ на высшем уровне. Он упрямо стремился к осуществлению своей мечты — быть встреченным в Бонне на красном ковре под звуки гимна ГДР».

Хонеккеру не нравилось, что советское военное командование по-хозяйски размещает на территории ГДР оружие, не ставя Восточный Берлин об этом в известность.

«Нам было известно, где должны стоять ракеты НАТО, — вспоминал Маркс Вольф. — А где и когда в наших лесах будут спрятаны советские ракеты, наши друзья не сообщили ни самому Хонеккеру, ни Мильке… В сущности, мы, немцы, в качестве статистов принимали участие в военных играх супердержав».

Гельмут Шмидт и Эрих Хонеккер общались по телефону, но лично не встречались. Хонеккер пока не решался на это без одобрения Москвы. В апреле 1980 года на переговоры со Шмидтом поехал вместо генерального секретаря секретарь ЦК СЕПГ по экономике Гюнтер Миттаг. И остался доволен этим визитом.

Западногерманские политики, даже из числа самых непримиримых антикоммунистов, как, например, премьер-министр Баварии Франц Йозеф Штраус, охотно содействовали Александру Шальку-Голодковски исходя из того, что немцы должны помогать немцам.

«В 1983 году я познакомился с Францем Йозефом Штраусом, — рассказывал сам Шальк. — Его курьер передавал мне списки политических заключенных, которые должны быть выпущены на свободу, или фамилии граждан ГДР, которые хотели воссоединиться со своими семьями в ФРГ. Письма были в запечатанных конвертах.

Диаконическая служба Штутгарта (занимающаяся социальным служением) была уполномочена заключать товарные соглашения. После освобождения людей я или мой заместитель получали сообщение от Диаконической службы, что к ним поступил кредит от федерального правительства на такую-то сумму и в этих пределах может быть заключено соглашение о приобретении нужных ГДР товаров».

У Шалька со Штраусом установились дружеские отношения, они охотились вместе под Дрезденом в угодьях Хонеккера. Потом Штрауса привезли в Эрфурт, где всячески обхаживали и ублажали. Секретарь горкома партии Эрфурта, который не был посвящен в эти политические игры, недоумевал, что́ «реваншист и поджигатель войны» делает в его городе.

Александр Шальк-Голодковски получил повышение — его сделали статс-секретарем Министерства внешней торговли. Он и его жена Зигрид всегда были желанными гостями в ФРГ. Шалька встречали на границе и везли к Францу Йозефу Штраусу. Влиятельный политик из Баварии последовательно заботился о соотечественниках по ту сторону железного занавеса. В 1983 году Штраус помог ГДР получить миллиардный кредит, это спасло страну от неплатежеспособности.

Но в руководстве ГДР не было на сей счет единства. Член политбюро Гюнтер Миттаг не видел ничего плохого в получении денег от ФРГ. Секретарь ЦК СЕПГ, а впоследствии первый заместитель главы правительства ГДР Вернер Кроликовски жаловался в Москву на неклассовый подход своих товарищей. В 1986 году Кроликовский сказал советскому послу Вячеславу Ивановичу Кочемасову:

— Надо менять руководство. У нас создалось очень трудное положение. Но никаких дискуссий, всё подается в розовом свете.

Кочемасов спросил, разделяет ли еще кто-нибудь в политбюро эту точку зрения.

Кроликовски ответил, что не он один так думает.

Все знали, что Кроликовски ориентировался на главу правительства Вилли Штофа. Но посол не располагал полномочиями на ведение подобной беседы. Да и Москва в ту пору уже не желала вмешиваться в кадровые вопросы. Так что Кочемасов ответил дипломатично:

— Вы должны сами решать свои внутренние проблемы. Прошли те времена, когда мы снимали и назначали генсеков. Мы, конечно, в стороне не останемся и всегда поддержим здоровые силы.

Глава правительства Вилли Штоф, человек ортодоксальных взглядов, постоянно предупреждал Москву, что Хонеккер — националист, ориентирующийся на Западную Германию, и что из-за него отношения между ГДР и СССР ухудшаются. Но Москва не реагировала на эти предупреждения.

Доверенные люди Штофа вполне откровенно беседовали на сей счет с советским послом и с главой представительства КГБ. Фактически просили помочь сменить генерального секретаря. Передавали в посольство и представительство КГБ секретные материалы, для того чтобы показать пагубность политики Хонеккера.

Мильке об этом знал и ставил в известность Хонеккера. Тот, в свою очередь, несколько раз пытался отправить Вилли Штофа в отставку. Но Москва не хотела нарушать баланса сил в Восточном Берлине и не позволяла Хонеккеру избавиться от Штофа. Советское руководство устраивала такая ситуация, при которой члены политбюро ЦК СЕПГ вынуждены были за помощью и советом обращаться к Москве…

В мае 1986 года Вилли Штоф передал для Горбачева конфиденциальное послание: «ГДР всё быстрее приближается к экономическому кризису, переживает тяжелый социальный кризис, дальнейшее нахождение у власти Хонеккера будет иметь катастрофические последствия».

Двадцать четвертого февраля 1984 года в посольство ФРГ в Чехословакии обратились близкие родственники члена политбюро ЦК СЕПГ и председателя совета министров республики Вилли Штофа. Его племянница Ингрид вместе с мужем, двумя детьми и свекровью хотели бежать на Запад. После долгих переговоров они согласились вернуться в ГДР и там получить разрешение на выезд. 1 марта родственники Вилли Штофа вернулись домой, а 20 марта уже прибыли в лагерь для беженцев в Западной Германии.

Министр госбезопасности ГДР Эрих Мильке иногда откровенничал с сыном. Он говорил о том, что граждане социалистического государства бегут на Запад, о тяжелом положении в экономике, о своем разочаровании:

— Посмотри на руководителей производства на Западе. Как они держат в руках свои концерны! И какую прибыль приносят! Разве наши так не могут? Что они, глупее? Нет, всё дело в том, что мы не даем им возможности добиться той же производительности труда. Но я ничего не могу изменить!

Александр Яковлевич Богомолов, который попеременно работал то в аппарате ЦК КПСС, то в посольстве в Восточном Берлине, считал, что Эрих Хонеккер никогда не был другом Советского Союза.

— Никто на Западе не знает, как живут советские люди, — говорил Хонеккер своим помощникам. — И всем наплевать, как они живут, а мы на виду, на стыке социализма и капитализма. Поэтому СССР обязан нам помогать.

Вождь ГДР стал даже стесняться советских товарищей.

— Эрих Хонеккер обратился к нам с просьбой не выпускать советских солдат из казарм — они так одеты, что позорят свою страну, — вспоминал помощник министра иностранных дел Сергей Петрович Тарасенко. — Генеральный секретарь ЦК СЕПГ просил покрасить казармы, заборы. А наших солдат либо приодеть, либо держать в военных городках.

К Леониду Ильичу Брежневу и его соратникам Хонеккер относился без всякого пиетета. Он поставил своей целью 1 поднять жизненный уровень ГДР за счет денег Западной Германии. Советские представители о контактах с Западом ставились в известность постфактум. Но у Москвы рычагов влияния на Берлин не осталось.

Эрих Хонеккер был лучшим учеником в марксистском классе. Нигде реальный социализм не был таким успешным, как в ГДР, — но за счет советской помощи и денег ФРГ.

Хонеккер научился выступать и вести переговоры без шпаргалки, непринужденно. Общеевропейское совещание в Хельсинки открыло ему путь в мировую политику. Он казался открытым, компетентным и убежденным в своих идеях. У него была репутация отважного борца с нацизмом. Он добился дипломатического признания ГДР, и ее приняли в ООН. С годами Хонеккер, очень тщеславный и окруженный подхалимами, становился всё более самоуверенным. Ему докладывали о потрясающих успехах экономики ГДР, ему хотелось в них верить и он верил.

Пока Брежнев был жив, руководителей социалистических стран летом собирали в Крыму. Многие из них использовали общение с советскими вождями для поднятия собственного авторитета. Разговоры сводились в основном к просьбам о помощи. Но хозяин Восточной Германии (его селили на даче № 5 в Форосе, в десяти минутах езды от дачи Брежнева) считал себя политиком более крупного уровня. В своем кругу тщеславный Хонеккер презрительно замечал:

— Зачем мне ездить в Крым, где я должен выслушивать какие-то лекции?

В Советском Союзе очень дорожили Восточной Германией, которая находилась на передовой холодной войны. Группа советских войск в Германии в 1960-е годы состояла из десяти танковых и десяти стрелковых дивизий — 350 тысяч солдат и офицеров, семь с половиной тысяч танков, 900 самолетов.

В свое время министр обороны маршал Родион Яковлевич Малиновский, выступая на партийной конференции Группы советских войск в Германии, сравнил ее со стрелой туго натянутого лука:

— Если возникновение угрозы войны заставит метнуть стрелу, то остановить ее сможет только пролив Ла-Манш, и то на время…

Национальная народная армия ГДР считалась в Организации Варшавского договора самой боеспособной после советской и занимала первую линию обороны против Запада.

Принимая присягу, солдаты Национальной народной армии ГДР клялись: «…всегда быть готовыми вместе с Советской армией и армиями наших союзников, социалистических стран, защитить социализм от любых врагов и отдать свою жизнь во имя победы… Если же я преступлю данную мною клятву, то пусть меня постигнет суровое наказание по законам нашей республики и презрение трудового народа».

За надежность армии отвечало Первое главное управление Министерства госбезопасности ГДР. Военные контрразведчики сопровождали заботливым вниманием каждого немца в военной форме — от обязательного медосмотра до демобилизации. Если призывник казался «ненадежным», его отправляли служить вглубь страны. Надежным доверяли службу на границе с капиталистической ФРГ.

— Мы, как марксисты-ленинцы, — говорил Эрих Хонеккер, — всегда начеку, мы держим порох сухим и заботимся о том, чтобы военное превосходство стран Варшавского договора над классовым врагом было надежно закреплено.

Управление военной контрразведки располагало собственными спецподразделениями. Если поступала оперативная информация о том, что кто-то собирается бежать на Запад, спецназ устраивал засаду на этом участке границы. Спецназ использовали и для того, чтобы инсценировать бегство на Запад, если засылался человек Маркуса Вольфа.

В Москве изо всех сил пытались помешать прямым и неконтролируемым контактам двух Германий. Летом 1984 года генеральный секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии Эрих Хонеккер собрался в ФРГ. Советские руководители возражали. Разразилась настоящая ссора между вождями двух соцстран. Самостоятельность Хонеккера раздражала Москву. Сближение двух Германий представлялось несвоевременным. Особенно в тот момент, когда ухудшились отношения Советского Союза и Соединенных Штатов.

Хонеккер хотел получить от ФРГ миллиардный кредит. Министр Мильке попытался влиять на генерального секретаря КПСС Константина Устиновича Черненко через партнера — нового председателя КГБ Виктора Михайловича Чебрикова. Соединился с ним по аппарату правительственной междугородной ВЧ-связи. И Маркус Вольф по-русски зачитал текст обращения Эриха Хонеккера к советским друзьям. Но осторожный Чебриков ответил, что эту тему нужно обсуждать по партийным каналам.

Руководители ГДР решили объясниться с советским руководством. Делегация во главе с Хонеккером (в нее вошли секретарь ЦК по международным делам Герман Аксен и секретарь по идеологии Курт Хагер, а также министр госбезопасности Эрих Мильке) тайно прилетела в Москву.

Вразумлять немцев взялись генеральный секретарь Константин Устинович Черненко, второй человек в партии Михаил Сергеевич Горбачев, министр обороны Дмитрий Федорович Устинов и секретарь ЦК по соцстранам Константин Викторович Русаков.

Двадцать второго августа 1984 года заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС Анатолий Черняев, прочитав стенограмму беседы, записал в дневнике: «Выламывание рук: рановато немцы решили, что они уже не вассалы, а партнеры. Но они огрызались. И обещания не ехать в Бонн не дали…»

После отъезда немцев заседало политбюро.

«Обсуждалась информация для партактива о „германо-германском казусе“, — записал в дневнике Черняев. — Секретарь ЦК Зимянин попытался смягчить формулировки. Но на него насели, особенно министр обороны Устинов. Логика такая: не только Хонеккер, но и Кадар, и Живков, и даже чехи „паршиво“ себя ведут. Мы, мол, твердим, что ситуация всё ухудшается из-за „першингов“ в Европе, а они как ни в чем не бывало обнимаются и с ФРГ, и с Италией, и с Англией. Мы же интеллигентничаем, боимся им прямо сказать, а мы имеем право им сказать, что так не пойдет.

Устинова поддержал председатель КГБ Чебриков, на 50 процентов Горбачев, и всё, за исключением одной фразы, было оставлено, как предложено. Смысл: мы, мол, еще в июне, в беседе Черненко с Хонеккером, сказали, что в Бонн ехать не надо, а нас не слушают и продолжают готовить визит».

Зависимость Восточной Германии от Советского Союза ослабела. Москву по-прежнему боялись, но видели, что она мало что может дать. Экономическое соревнование с Западом было проиграно.

Глава правительства Вилли Штоф признался Маркусу Вольфу: никогда не испытывал такого разочарования и не ощущал такого недоверия со стороны советских руководителей к себе и к ГДР. Эриху Хонеккеру ничего не оставалось, как прислушаться к Черненко и отложить поездку в ФРГ. Но в своем кругу он жаловался, что Советский Союз оскорбил его лично. А он так хотел увидеть родной Саар…

— ГДР должна полагаться на собственные силы, — заключил Вилли Штоф.

При Горбачеве Хонеккеру тоже долгое время настоятельно не советовали ездить в ФРГ. Хонеккер реагировал крайне болезненно: вам можно, а мне нельзя? После смерти Брежнева он считал себя лидером международного рабочего движения. В конце концов хозяин Восточной Германии всё-таки поехал и был принят на высшем уровне.

А вот Ханс Модров, как и Вольф, довольно мрачно смотрел на будущее. Это был видный партийный работник, которому предсказывали большое будущее. В 1973 году его избрали первым секретарем окружного комитета партии в Дрездене.

Путь его казался традиционным для партийного чиновника. В конце войны его зачислили в фольксштурм, он попал в плен, вернулся домой только в 1949 году. Сделал карьеру в Союзе свободной немецкой молодежи, со временем возглавил отдел пропаганды и агитации ЦК СЕПГ. Он стал заметной фигурой, когда получил самостоятельную должность в Дрездене. К нему присматривались и люди Мильке, и советские товарищи.

Полковник Валерий Матвеев, который два десятка лет проработал в Ленинградском управлении госбезопасности, в мае 1986 года прибыл в Дрезден в командировку. Представился руководителю — своему однофамильцу полковнику Лазарю Лазаревичу Матвееву. Посодействовать ленинградскому чекисту попросили майора Владимира Путина, который не только помог, но и поселил земляка в своей трехкомнатной квартире на третьем этаже шестиэтажного дома, где жили немецкие чекисты.

Валерия Матвеева пригласил к себе начальник управления МГБ. Путин отвел его к немецким коллегам. Оказывается, немецкий генерал хотел сделать приятное руководителю Ленинградского управления КГБ Даниилу Павловичу Носыреву. «У генерала Носырева, — вспоминал Валерий Матвеев, — была нестандартная нога, и человек мучился, подбирая модную обувь такого большого размера. И его немецкий друг приобрел для него обувь, которую просил меня передать. Что меня поразило, немецкий генерал развернул коробку с обувью и коробку с духами для супруги Носырева, чтобы я убедился, что ничего противозаконного он не передает. В Ленинграде Носырев как-то стыдливо убрал коробки в стол и лишь дежурно поинтересовался оперативной обстановкой в Дрездене».

Самому Матвееву немецкий генерал подарил фарфоровую тарелку с изображением Рихарда Зорге. Перед отъездом полковник устроил отвальную для немецких коллег в одной из дрезденских пивных. Немцы втихаря налили ему полный фужер шнапса вместе с шампанским и предложили выпить за дружбу двух стран. Ленинградский чекист пригубил и отставил фужер в сторону.

— Зачем вы так сделали?

«Немцы, ухмыляясь, заявили, что хотели сделать приятное — вы у себя в России только так и пьете, — вспоминал Матвеев. — Я понял, что это было скорее не невежество, а вежливое хамство со стороны коллег. Это были не рядовые работники, а руководители. Я предложил каждому налить по такому же бокалу и выпить за процветание ГДР. Они отказались от такого предложения. Неприятный осадок от соседей по застолью, держащих фигу в кармане, остался».

Дрезденское окружное управление МГБ располагало собственной станцией подслушивания телефонных разговоров, оборудованием для вскрытия писем. В гостиницах, где останавливались иностранцы, рядом с телефонным коммутатором находилось помещение для сотрудников госбезопасности, где дублировались все телефонные линии гостиницы. Немецкие чекисты могли слушать разговоры своих гостей.

Начальник Дрезденского окружного управления МГБ генерал-майор Хорст Бём без особого пиетета относился к советским офицерам связи. Тем не менее немецкие товарищи, как было положено, после нескольких лет совместной службы наградили Владимира Путина бронзовой медалью «За заслуги перед Национальной народной армией ГДР» (приказ № 114/88 от 7 февраля 1988 года хранится в архивах бывшего МГБ ГДР). Это был ритуальный знак вежливости. О подлинных успехах или неуспехах офицера КГБ немецким друзьям знать не полагалось.

Генерал Хорст Бём считался одним из самых жестких и ортодоксальных офицеров госбезопасности. Его прислали в Дрезден в том числе с задачей присматривать за первым секретарем окружного комитета СЕПГ Хансом Модровом, пожалуй, самым интересным политиком в ГДР.

У Модрова были хорошие отношения с Советским Союзом, что не нравилось руководству ГДР. «Позиция Хонеккера была простой, — вспоминал сам Модров, — кто друг, тот всегда друг; кто противник, тот всегда противник. Я перестал быть его другом. Лотта Ульбрихт напутствовала меня перед отъездом в Дрезден с мудрой четкостью и определенностью: кто не мил при дворе, тому живется лучше как удельному князю вдали от двора. В 80-е годы мне стало ясно, что определенным силам в Берлине не нравятся мои тесные связи с Советским Союзом. Я чувствовал, что за мной следят, пытаясь выяснить, как я эти контакты осуществляю и что обсуждается на этих встречах».

Министерство госбезопасности действительно следило за его контактами с советскими представителями, поэтому всё происходило, как в шпионском фильме. Тогдашний советник-посланник нашего посольства в ГДР Всеволод Иванович Совва рассказывал мне, как он тайно привозил Модрова в своем автомобиле с дипломатическими номерами. Ханс Модров не мог открыто приехать в советское посольство в Берлине, так как за ним следили немецкие чекисты. Он отпускал свою машину на одной из берлинских улиц и ждал, когда Совва за ним заедет. Модрова вели в посольскую сауну, и там уже откровенно обсуждалось положение в ГДР.

Это беспокоило руководителей госбезопасности ГДР, поэтому в Дрезден и прислали Хорста Бёма, малоприятного человека, но преданного министру госбезопасности Мильке и разделявшего его мнение, что всё должно быть подконтрольно МГБ. На посту начальника окружного управления Бём сменил Рольфа Маркерта, бывшего подпольщика, который при нацистах сидел в концлагере Бухенвальд. Маркерта сняли с должности за «недостаточную настойчивость» в работе.

При Хорсте Бёме ситуация, вспоминал Модров, радикально изменилась: «Щупальца и уши МГБ можно было обнаружить теперь повсюду… Если раньше еще поступали сведения о разоблачениях западных шпионов, то теперь вся работа госбезопасности сосредоточилась на внутренней жизни округа… Мне казалось, что Бём постоянно держит передо мной зеркало и говорит при этом: „Дела твои плохи, мой друг…“ Бём повсюду видел проявления враждебности. Если бы проявления враждебности прекратились, то Бём рухнул бы, как предмет, лишившийся опоры. Бём был заинтересован в сохранении этой атмосферы враждебности, которую в значительной степени создавал его аппарат».

В июне 1987 года в Дрезден приехал начальник советской разведки Владимир Александрович Крючков. Его интересовал Ханс Модров. Сам Модров вспоминал: «Маркус Вольф — в то время уже оставивший службу в разведке — спросил меня, не хочу ли я встретиться с ним и Крючковым за дружеским ужином. Но ни о каком заговоре против Хонеккера, естественно, речи не шло.

Старая дружба с Конрадом Вольфом, укрепившаяся в 50-е годы во время совместной работы в Союзе свободной немецкой молодежи, в 80-е перешла в дружбу с Маркусом. Он приезжал в Дрезден, чтобы получить от меня согласие на публикацию в его книге „Тройка“ пары строчек, характеризующих мое отношение к его брату Конраду. Позже западногерманская газета „Франкфуртер альгемайне цайтунг“ писала, что Вольф упоминает в своей книге имя Модрова, потому что видит в нем преемника Хонеккера.

Я не был диссидентом, фракционером или уклонистом. Меня выводил из себя всё возрастающий формализм, удручала атмосфера чинопочитания и пропагандистского угара. Государство поникших голов, тяжелых век, заткнутых ртов, онемевших языков, опущенных плеч.

МГБ ГДР получило указание пристально присмотреться к моим связям с КПСС. Я почувствовал это по критическим оценкам Эриха Хонеккера моих „чересчур пылких“ контактов с Ленинградом, которые якобы затуманивают мой взгляд на СССР и перестройку. Откуда он мог знать, что и где я сказал?

Когда в 1988 году советский генконсул стал настойчиво интересоваться моим мнением о положении в ГДР, я ему откровенно ответил, что отныне моя готовность к информированию будет ограниченна, ибо неясно, каким образом мои оценки, предназначенные для Москвы, странным образом возвращаются в Берлин».

Когда в Восточной Германии начались революционные перемены, генерал Бём не смог сохранить контроль над городом. 5 декабря 1989 года в Дрездене толпа захватила здание окружного управления госбезопасности. Сопротивления не встретила. Какая-то часть толпы перешла через дорогу и попыталась захватить здание, которое занимали советские чекисты. Виллу охраняли пограничники. К толпе вышел молодой офицер. Дрезденцы потом вспоминали его слова:

— Не пытайтесь проникнуть на эту территорию. Мои товарищи вооружены, и у них есть право в случае крайней необходимости применять оружие.

Это был Владимир Путин. Толпа остановилась. Потом командующий советской танковой армией, дислоцированной по соседству, прислал солдат для охраны представительства. Надо полагать, будущий российский президент навсегда запомнил день, когда на его глазах в одночасье рухнула казавшаяся незыблемой политическая система.

Девятнадцатого декабря в Дрезден приехал канцлер ФРГ Гельмут Коль. На фоне развалин дрезденской церкви Фрауэнкирхе он произнес речь, которая вошла в историю. Он обещал исполнить волю граждан ГДР — воссоединить Германию. И это произойдет в стенах европейского дома. Ему бурно аплодировали. Всем стало ясно, что ГДР скоро исчезнет с политической карты мира.

Генерал-майор Хорст Бём покончил с собой. Говорили, что причина самоубийства — его осведомленность об особых операциях советской разведки на немецкой территории. В реальности для него, высокопоставленного офицера госбезопасности, жизнь кончилась с объединением Германии.