Маркус Вольф

ОТСТАВКА ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ

В 1965 году кинорежиссер Конрад Вольф возглавил Академию искусств ГДР. Его старшему брату тоже было чем похвастаться. В том же 1965-м Маркуса Вольфа произвели в генерал-лейтенанты. Разница между братьями состояла в том, что Конрада поздравляла вся страна, а новые погоны Маркуса обмывались в очень узком кругу. Он редко появлялся в генеральской форме.

Конрад Вольф был, без сомнения, любим властью. Он четыре раза удостаивался национальной премии — в 1959, 1968, 1971 и 1979 годах. Однако он вовсе не был послушным винтиком системы. И многое в системе ему нравилось всё меньше и меньше.

«К середине шестидесятых, — вспоминал его болгарский друг и коллега, — волны неосталинизма хлынули и на родину Кони, затопили своей мутью ростки нового цикла развития демократических процессов. В ГДР дунули леденящие встречные ветры, дунули с необыкновенной брутальностью. Наступала пора тотальных заморозков в духовной сфере. Всё это глубоко затронуло члена ЦК СЕПГ Конрада Вольфа. Без преувеличения этот храбрый и стойкий человек впал в глубокую депрессию».

Он снял фильмы по очень популярной в те годы сказке Антуана де Сент-Экзюпери «Маленький принц» (1966) и по роману Лиона Фейхтвангера «Гойя, или Тяжкий путь познания» (1971), где главную роль сыграл Донатас Банионис. Экранизируя роман Фейхтвангера, Конрад Вольф обратился к волновавшей его теме взаимоотношений художника и власти. На экране предстала история дворцового любимца, который жертвует всеми милостями ради права творить так, как он хочет.

Положение Конрада Вольфа усугубляло то, что к нему, как к президенту Академии искусств, часто приходили пожаловаться. Коллеги знали: ему можно излить душу. И речь шла не о бытовых трудностях. Обращались к нему первые имена восточногерманской литературы — Криста Вольф, Сара Кирш, Франц Фюман. Они на каждом шагу наталкивались на закоснелые бюрократические структуры и бездушие партийных функционеров. Франц Фюман, удостоенный высших наград, дважды лауреат Национальной премии ГДР, резко критиковал культурную политику партии. Он не нашел понимания среди партийных функционеров и в знак протеста вышел из Союза писателей, покинул и Академию искусств.

«Некоторое время мы с Францем Фюманом жили по соседству в Берлине, — вспоминал Ханс Модров. — Иногда встречались у газетного киоска. „Вы идиоты, — как-то сказал он мне, — у вас даже почтальон выполняет план на 105 процентов. Видимо, он сам себе пишет письма“».

После таких бесед Конрад звонил старшему брату. Иногда чтобы попросить совета — заместитель министра госбезопасности лучше знал, как действовать в сложной ситуации. Иногда в отчаянии — поделиться переполнявшими его тягостными эмоциями.

Старший брат, наделенный более устойчивой психикой, констатировал, как он сам писал, «раздвоенность Кони — внутренний конфликт между идеалами, которым он хотел остаться верен, и реальностями политики, в которую он был втянут».

Однажды Конрад сказал брату, что за Кристой Вольф и ее мужем ведется слежка, они не понимают, что происходит. Маркус сделал, что мог. Обратился к коллеге по министерству, попросил учесть мнение влиятельных интеллектуальных кругов — такую выдающуюся писательницу с мировым именем, как Криста Вольф, не следует пугать.

В ГДР были очень заметные диссиденты, если использовать знакомое нам по советским временам понятие. В первую очередь на слуху были имена популярного поэта и певца Вольфа Бирмана и ученого Роберта Хавемана.

В третьем рейхе органически не принимавший нацизма доктор Хавеман участвовал в движении Сопротивления. Он был арестован в 1943 году и приговорен к смертной казни. Приговор не привели в исполнение, поскольку вермахт был заинтересован в его исследованиях, имевших военное значение. После войны Хавеман возглавил научно-исследовательский институт в американском секторе Берлина, но потерял свой пост, поскольку протестовал против создания ядерного оружия. В 1950 году он перебрался в Восточный Берлин и возглавил Институт физической химии. Партийные власти были несказанно рады заполучить ученого такого уровня в ГДР! Хавемана избрали депутатом, отметили национальной премией.

Но профессор Хавеман не принял реального социализма. За выступления на философские темы и статьи, опубликованные в Западной Германии и воспринятые как критика режима, Хавемана в 1964 году исключили из партии. В 1966 году исключили из Академии наук ГДР.

А Вольфу Бирману в ноябре 1976 года не разрешили вернуться в ГДР с гастролей в Западной Германии. После концерта в Кёльне политбюро ЦК СЕПГ лишило его гражданства. А ведь он происходил из семьи антифашистов-коммунистов. Его отец, работавший на гамбургской судоверфи, погиб в Освенциме. В 1953 году Бирман сам переселился из ФРГ в ГДР. Но и он не прижился в системе реального социализма. Имел свое мнение, не скрывал его, потому идеологическое начальство зачислило его в диссиденты. Он сочинял стихи и пел песни. Его можно было бы сравнить с Владимиром Высоцким, Булатом Окуджавой или Александром Галичем.

Характерно, что многие коллеги давно требовали наказать барда как «вражеский элемент». Конрад Вольф же считал неправильным лишать Вольфа Бирмана гражданства. Но, как член ЦК и президент академии, был принужден оправдывать то, с чем не согласен. Он попал в трудное положение. Партийный аппарат упрекал его в либеральном примиренчестве. Свободомыслящие коллеги не понимали, почему он вместе с ними не возмущается произволом властей.

После тяжких размышлений Конрад Вольф выдавил из себя заявление: «…к лишению Вольфа Бирмана гражданства ГДР». Ему казалось, что он нашел не слишком позорящую его формулу осуждения диссидента: «Бирман для меня не трудный, иногда заходящий слишком далеко (как он сам о себе говорит) и — как я сам иногда думал, — возможно, несправедливо подозреваемый сочинитель песен, а человек, идущий другим, нежели мы, политическим путем. Фактически — это мое убеждение — он служит делу тех людей, для которых ликвидация социалистического общества в ГДР — задача, решение которой отложено, но не снято с повестки дня».

В трудные минуты Конрад искал поддержки у невозмутимо хладнокровного старшего брата. Маркус Вольф вспоминал, как приглашал Конрада и Кристель на жарко́е из дикого кабанчика: «Мы с братом ревниво, по-серьезному относились к своим кулинарным затеям. Но когда речь шла о блюдах из дичи, то я пользовался авторитетом даже у Кони». В мае 1977 года они вдвоем поехали на церемонию приведения к присяге солдат Первого танкового полка имени Фридриха Вольфа — под Магдебургом. Вечером в пивном подвальчике беседовали с молодыми солдатами. Военная служба в Национальной народной армии ГДР мало походила на советскую.

А весной 1978 года Конрад Вольф в отчаянии примчался к старшему брату на дачу. За бутылкой виски рассказал о личном горе: любимая женщина Кристель уходит от него. Эту трагедию он переживал очень тяжело. Привычные способы забыться не помогали. Таблетки и спиртное пагубно сказывались на его здоровье.

Глубоко страдая, Конрад не забывал о своих обязанностях перед коллегами. В результате долгих раздумий он написал большое письмо Эриху Хонеккеру о необходимости выработать новую политику в отношении деятелей культуры, дабы не отталкивать всех инакомыслящих.

Немногим удавалось повлиять на Хонеккера. Президент Академии художеств принадлежал к числу этих немногих. Хонеккер его ценил и прислушивался к его словам. Конраду не раз удавалось добиваться послаблений для восточногерманской интеллигенции. Прочитав письмо, Хонеккер беседовал с Вольфом два часа. 22 июня 1979 года генеральный секретарь встретился с творческой интеллигенцией.

На похоронах знаменитого актера и певца-антифашиста Эрнста Буша, чье имя гремело еще в довоенные годы, Хонеккер предложил Конраду Вольфу сделать фильм о певце. От генсека этого не ожидали. Все знали, что Буш не любил Хонеккера и много лет отказывался петь на официальных концертах. Документальный телевизионный цикл «Поет Буш» занял у Конрада последний год его жизни.

В 1981 году Вольф-младший получил слово на X съезде партии. Завершил выступление необычно — предложил делегатам послушать старую песню Буша об Эрнсте Тельмане, песню времен гражданской войны в Испании. Он всё еще верил, что можно возродить дух подлинного социализма, если вернуться к идеалам поколения отцов. Президента Академии искусств избрали членом ЦК. Маркус сердечно поздравил младшего брата.

Конрад Вольф отправился в Москву снимать телевизионный фильм о годах своей юности — с молодой спутницей, похожей на Кристель. Он гулял по городу, искал знакомые места. Дом на Нижнем Кисловском, Арбат, кинотеатр «Художественный», бывшая 110-я школа около улицы Герцена, школа имени Карла Либкнехта на Кропоткинской. С Киевского вокзала на электричке поехал в дачный поселок Переделкино. И свой пятьдесят шестой день рождения (в октябре 1981-го) отметил в Москве у кинокритика Майи Туровской, с которой когда-то учился в 110-й школе.

Стефан Хермлин, классик литературы ГДР, предложил ему провести встречу писателей обеих Германий за мир. В разгар холодной войны это было непросто. Конрад поддержал идею. Обратился к Эриху Хонеккеру. Тот согласился. Академия искусств взяла на себя все расходы — и встреча состоялась в декабре 1981 года. Там в последний раз выступал Конрад Вольф. В начале 1982 года выяснилось, что он смертельно болен. Внезапный уход из жизни младшего брата стал страшным ударом для старшего.

Конрада Вольфа похоронили там же, где упокоились его отец и мать, — на берлинском кладбище социалистов. На похоронах Конрада 12 марта 1982 года фотокорреспондент западногерманского журнала «Штерн» Харальд Шмидт сделал снимок Маркуса Вольфа.

В 1983 году генерал-полковник Маркус Вольф подал рапорт о выходе на пенсию. До конца неясно, почему он захотел уйти. По своей воле начальники разведок редко уходят в отставку. Но процесс передачи Вольфом дел своему первому заместителю и наследнику Вернеру Гроссману растянулся на два года.

Успевший в 1945 году послужить в фольксштурме, Гроссман пришел в разведку по комсомольскому набору, как говорили в нашей стране, — из аппарата Союза свободной немецкой молодежи. Он учился в Москве в партийной школе, а диплом получил в ведомственном учебном заведении — Высшей юридической школе МГБ. Вольф сам продвигал Гроссмана по служебной лестнице, поручил ему главное направление — разведку против ФРГ.

А вот когда в Советском Союзе пришел к власти Горбачев и началась перестройка, решение Вольфа обрело смысл. Может быть, он предчувствовал, что грядут перемены и ему лучше оставить службу в госбезопасности?

В 1986 году Габриэле Гаст в последний раз видела Маркуса Вольфа. Генерал-полковник был откровенен со своим лучшим агентом. Он считал, что ГДР должна следовать за Советским Союзом, поскольку тоже нуждается в перестройке, но в ЦК СЕПГ об этом и слышать не хотели.

Вольф сознавал, что они, возможно, больше не увидятся. В торжественной обстановке вручил своей главной шпионке восточногерманские ордена и почетные грамоты, которые Габриэле, естественно, не могла взять с собой. Она только поглядела на них и вернула сотруднику секретариата. Ордена хранились в сейфе управления кадров МГБ и ждали ее переезда в социалистическую ГДР.

Вскоре она узнала, что Вольф ушел в отставку с поста заместителя министра государственной безопасности и начальника Главного разведывательного управления. Ей даже пришлось написать по этому поводу небольшой аналитический материал — для своего начальства в Пуллахе. Когда она писала доклад, то в какой-то момент даже пожалела, что лишена возможности подкрепить свои оценки опытом личного общения с Маркусом Вольфом…

Между тем его не хотели отпускать в отставку. Партийные старцы до последнего держались за свои кресла. А Вольф попросился на пенсию, находясь в прекрасной физической форме. Эгон Кренц, ставший вторым секретарем ЦК, отвечал за силовые структуры. Он намеревался назначить Вольфа на место Мильке.

«Кренц какое-то время носился с мыслью обо мне как о возможном преемнике министра госбезопасности, — вспоминал Маркус Вольф. — На сей счет однажды состоялся короткий разговор. Но я уже твердо решил уйти из МГБ».

Уход Вольфа совпал с полосой неудач разведки ГДР. Что было тому причиной?

Возможно, его преемник не был столь же сильной фигурой, как Вольф. Да и в Западной Германии удвоили силы для противостояния восточногерманской разведке. В 1985 году новым начальником ведомства по охране конституции ФРГ стал 42-летний Хольгер Пфальс. Отсутствие опыта разведывательной работы ему заменяли врожденное чутье и широкие политические контакты. Юрист по образованию, он работал прокурором и судьей в Баварии. Его приметил Франц Йозеф Штраус. Оценив его организаторский талант, ввел в свой круг, сделал доверенным помощником. А потом добился для него должности федерального уровня. Пфальс, в частности, ввел в штат контрразведки психологов и поставил перед ними задачу выявлять слабые звенья в кадровом аппарате, спасать ведомство от новых перебежчиков.

Его усилия были оценены. В 1987 году Пфальс получил повышение и стал заместителем министра обороны. Но интерес к контрактам на поставку немецкого оружия оказался для него роковым. В 1992 году он покинул свой пост и бежал из страны, спасаясь от прокуратуры. Выяснилось, что Пфальс получил взятку за контракт на поставку немецких бронемашин в Саудовскую Аравию. Его нашли во Франции, суд установил вину Пфальса, и он отправился за решетку…

А Маркус Вольф круто изменил свою жизнь. Не только расстался со службой, но и нашел себе новую спутницу жизни. Вольф развелся со второй женой — Кристой и в октябре 1986 года женился на Андреа Штингль. Эрих Мильке долго не разрешал ему вновь жениться. Во-первых, министра раздражала любвеобильность его заместителя, во-вторых, в аппарате МГБ избранница начальника разведки была на подозрении.

Но в конце концов Мильке отпустил Вольфа на волю. В сущности, министр был доволен, что избавился от слишком самостоятельного заместителя по разведке. 27 ноября 1986 года Мильке устроил ему торжественные проводы. На прощание вручил генерал-полковнику Маркусу Вольфу высшую награду ГДР — орден Карла Маркса. Вольф с женой обосновался на уютной вилле в лесу у озера.

«Закрытость и осторожность в отношениях с окружающим миром были от рождения чертами его интровертного характера, усиленными воспитанием в родительском доме, условиями жизни, школой Коминтерна, а затем и спецификой работы в разведке, — писал Георгий Санников. — Даже близким друзьям он иногда казался „вещью в себе“. Может быть, лишь с одним человеком он был до конца откровенным, не скрывая своих потаенных мыслей. Это его последняя любовь, жена, советчик и помощница — Андреа».

В Советском Союзе отправленный в отставку чиновник словно переставал существовать. Его никто не вспоминал. Маркуса Вольфа не забыли. Уйдя в отставку, Вольф постоянно общался с Мильке, показывал министру и своему преемнику в разведке отрывки из воспоминаний, которые собирался публиковать, спрашивал разрешения дать интервью иностранным корреспондентам. Когда ездил по стране, останавливался в гостиницах МГБ, беседовал с руководителями окружных управлений. Вольф имел возможность встречаться с Хонеккером, писать ему. Получив письмо, Хонеккер всегда ему звонил.

А коллеги из Гаваны пригласили Маркуса Вольфа с женой погостить на Острове свободы. «Куба была для нас страной светлого будущего — страной, которая как бы играючи справлялась со многими трудностями; страной, где, казалось, была почти целиком изжита меркантильность в отношениях между людьми», — вспоминал он.

Его не только сердечно приняли, но и предлагали остаться — писать книгу в тишине и спокойствии на берегу океана. Он не решился остаться. После поездки на Кубу Вольф едва не разошелся с женой Андреа. Но они преодолели этот кризис. «Наш брак даровал нам полноту жизни, — писал впоследствии Вольф. — Я ощущал великое счастье испытывать такую любовь и иметь подругу, которая готова разделить со мной все испытания и удары, уготованные судьбой».

В 1987 году в Советском Союзе начались перемены, которым суждено было изменить политическую карту Европы. Перестройка вдохновила Вольфа. Он не ощущал себя пенсионером-отставником, чей удел — рыбалка и написание мемуаров. Он жаждал общественной деятельности. Занял позицию умеренной фронды. Интеллектуал, сидящий в кадровом разведчике, не мог примириться с ограничениями, налагаемыми его профессией.

Происходящее в Москве пугало Восточный Берлин. Секретарь ЦК СЕПГ по идеологии Курт Хагер весной 1988 года говорил советским партийным лидерам, что происходящие в СССР процессы реабилитации могут навредить отношениям между нашими странами. Именно в этом разговоре Курт Хагер привел страшные данные: после подписания пакта с Гитлером в 1939 году Москва выдала фашистской Германии 400 коммунистов, которые бежали из третьего рейха в СССР. Секретарь ЦК добавил:

— Мы не желаем допускать смятение в умах. — И рассказывал о ситуации в ГДР: — Партия едина, народ сплочен. Народ доверяет партии и генеральному секретарю.

Восточногерманская интеллигенция рассчитывала, что ГДР тоже пойдет по пути перестройки и в стране начнутся перемены. Секретарь ЦК СЕПГ Хагер разрушил эти надежды. Он произнес фразу, которая стала знаменитой:

— Если сосед делает ремонт, то не обязательно переклеивать обои у себя в квартире.

Генеральный секретарь Эрих Хонеккер читал переводы статей из советской прессы, которая становилась всё более свободной, и возмущался. Свои претензии высказывал советскому послу Вячеславу Кочемасову:

— Это же контрреволюция! Таких людей надо высылать из страны! Пожалуй, мы больше не станем использовать понятие «перестройка». У нас своя продуманная концепция развития. То, что у вас делается, в ГДР не воспринимается. Гласность кажется нам очернительством.

Без личного разрешения Хонеккера газеты в ГДР не печатали ни одного материала о положении в Советском Союзе, в нарушение всех традиций не публиковали даже выступлений генерального секретаря Горбачева. В 1988 году в ГДР запретили распространение дайджеста советской прессы «Спутник», выпускавшегося агентством печати «Новости». Маркус Вольф в интервью западногерманской телекомпании АРД не согласился с запретом «Спутника». А о Горбачеве выразился восторженно:

— Я рад и счастлив, что он есть!

Идеологическое начальство в Берлине осталось недовольно: «И заслуженный генерал-полковник не имеет права…» По вторникам главных редакторов собирали в ЦК и промывали им мозги. Главный редактор «Нойес Дойчланд» на недоуменные вопросы, почему центральная газета социалистической Германии вообще не пишет о недостатках и не критикует даже плохих работников, гордо ответил:

— Враги никогда не дождутся от меня, чтобы в нашей газете я сказал что-то плохое о нашей стране!

Но пропагандистская машина ГДР работала в значительной степени вхолостую, потому что восточные немцы имели возможность смотреть западное телевидение. Хонеккер пытался перекрыть доступ информации из СССР. Отчитывал Вячеслава Кочемасов за то, что сотрудники советского посольства встречались с восточными немцами и рассказывали, как в СССР идет перестройка. Вячеслав Кочемасов защищал своих людей. Хонеккер злился и прямо угрожал послу:

— Хочу откровенно вам сказать — это недопустимо! И вообще я могу поставить вопрос о вас, как когда-то поставил о вашем предшественнике.

Хонеккер имел в виду, что это он в 1983 году настоял на отзыве Петра Андреевича Абрасимова. Но времена наступили другие. Кочемасов чувствовал себя достаточно уверенно:

— Для этого нет никаких оснований. Вы, очевидно, сильно возбуждены. Решительно отвергаю все ваши обвинения…

Вячеслав Иванович Кочемасов в 1950-е годы был секретарем ЦК комсомола, перед назначением послом в Берлин много лет работал заместителем председателя Совета министров РСФСР. Он был опытным аппаратчиком в отличие от Петра Андреевича Абрасимова — неконфликтным и нежестким, с мягкими манерами и склонным к компромиссу.

Генеральный секретарь ЦК СЕПГ не стал развивать эту тему:

— Будем считать, что этого разговора не было.

Немецкие чекисты следили и за советским послом. Вячеслав Иванович Кочемасов рассказывал мне:

— Я знал, когда меня Мильке записывал, а когда перестал это делать. Вначале он следил за каждым моим шагом. Он в каждый конкретный момент знал, где я нахожусь. Еду в Вюнсдорф, в ставку нашей группы войск, — он точно знал, куда и к кому я еду, сколько там пробыл, когда вернулся в Берлин. Один раз он даже похвалился тем, что он всё знает обо мне. Поэтому я был с ним очень осторожен… У него были свои методы наружного наблюдения. Это сложнейшая система! Надо было поискать такую разведку и контрразведку, как в ГДР.

Летом 1988 года в Западном Берлине должны были состояться концерты кумиров тех лет — Майкла Джексона, ансамбля «Пинк флойд» и Брюса Спрингстина. МГБ ГДР озаботилось «тлетворным влиянием» западной музыки на неустойчивые элементы из числа восточногерманской молодежи. Восточный Берлин направил Западному Берлину жалобу: рядом с местом концерта находится больница, шум и вибрация могут привести к смерти тяжелобольных пациентов.

В ЦК СЕПГ даже обсуждался вопрос об организации альтернативного концерта, который отвлек бы восточных немцев от шоу Майкла Джексона. Например, выступление на стадионе олимпийской чемпионки по фигурному катанию Катарины Витт с участием канадского музыканта Брайана Адамса. Но не собрались с силами.

Шестнадцатого июня 1988 года ансамбль «Пинк флойд» специально для Восточного Берлина исполнил песню «Стена». Концерт Майкла Джексона состоялся 19 июня.

Накануне приезда певца в Западный Берлин в Министерстве госбезопасности ГДР завели на него дело. Агенты, следившие за ним, докладывали в отчете: Джексона повезли осмотреть одну из главных достопримечательностей — контрольно-пропускной пункт «Чарли», место перехода из западной зоны в восточную. Певец и его сопровождающие прибыли на трех машинах. Джексона «повсюду сопровождала женщина, примерно 25 лет, рост 165 сантиметров, сложение худощавое».

Майкл Джексон пел перед Рейхстагом. А в восточной части Берлина произошли столкновения поклонников его таланта с народной полицией. Послушать американского певца собрались тысячи молодых людей. Они пытались подобраться поближе к стене, чтобы послушать музыку. Но полиция их не подпускала. В толпе, разумеется, находились сотрудники МГБ в штатском. Кто-то из молодых закричал:

— Долой стену! Горбачев! Горбачев!

К нему присоединились другие юноши и девушки. Тут-то в дело и вступили чекисты. Они стали выдергивать из толпы самых эмоциональных молодых людей и тащить их в стоявшие на обочине полицейские автобусы. Арестовали 200 человек. Никому не приходило в голову, что молодых людей задерживают за восхваление нового советского вождя…

В 1988 году в ГДР для телевидения сняли фильм о Фридрихе Вольфе «Простите за то, что я человек». Идеологическому начальству не понравился эпизод, в котором шла речь о сталинских репрессиях. Маркуса Вольфа отчитали в парторганизации МГБ. Но он — даже будучи на пенсии — оставался на особом положении. Вольф обратился напрямую к генеральному секретарю.

Восемнадцатого января 1989 года Эрих Хонеккер принял Маркуса Вольфа в ЦК.

«Как всегда элегантно одетый, Хонеккер выглядел свежим и отдохнувшим, — записал потом Маркус Вольф. — Приветливый, с виду здоровый, излучающий несокрушимое хладнокровие и могучую самонадеянность. И через год фотографии в газетах: старый, сломленный человек, смертельно больной».

Эрих Хонеккер повторил, что высоко ценит Фридриха Вольфа, но его смущают нападки на Коминтерн в советской печати. Нельзя же так критиковать сталинское время. В 1930–1931 годах, когда он учился в Москве в Ленинской школе, не было культа…

— Это верно оценено в речи Горбачева, — заметил Вольф.

— В какой из речей? — пренебрежительно отозвался Хонеккер. — Он произносит их так много, что не упомнишь, в какой из них что сказано. — И добавил: — А мне после 1945 года никто о репрессиях не рассказывал.

— Кто жил в то время в Советском Союзе и утверждает, что ничего не знал, тот лжет, — возразил Вольф.

Хонеккер недовольно сказал:

— Когда-то должна прекратиться заваруха, которую они затеяли в Советском Союзе. Горбачев не умеет совладать с теми джиннами, которых сам выпустил из бутылки. Они перевернули все вверх дном, и из хаоса им не выбраться.

Визит Вольфа в ЦК возымел действие. Утром Маркусу Вольфу позвонила секретарь генсека Элли:

— Соединяю тебя с Эрихом.

Хонеккер разрешил показать фильм о Фридрихе Вольфе без купюр.

Но милости генсека распространялись не на всех. В эти решающие для ГДР месяцы атаке аппарата подверглись вполне здравомыслящие люди. В том числе заместитель министра культуры по книгоизданию Клаус Хёпке, искушенный как в литературных делах, так и в противодействии интригам номенклатуры.

«За Хёпке ходила слава смельчака, который единственный в комиссии ЦК СЕПГ по культуре ратовал за открытость и издание спорных произведений, — писал Вольф. — Он подвергался враждебным нападкам аппарата, ему не раз угрожала опасность вылететь из руководящего кресла».

В марте 1989 года Хёпке едва не выгнали с работы. На заседании ПЕН-клуба он протестовал против ареста в Чехословакии драматурга (и будущего президента страны) Вацлава Гавела. Клауса Хёпке быстро отправили в отпуск и хотели уволить. Но за него вступились известные писатели, благодарные заместителю министра за разумную издательскую политику.

«В нынешних условиях, — записал Вольф, — нелегко высказываться без того, чтобы не вступить в конфликт с самим собой или с теми, от кого зависит дальнейшая деятельность в этой стране».

Я хорошо помню Клауса Хёпке, потому что он дружил с моими родителями, бывал у нас дома, неизменно привозил из Берлина книжные новинки. Он произвел на меня впечатление тем, что выучил русский язык, когда ему уже было за сорок. Он часто приезжал в Москву по книгоиздательским делам и, услышав неизвестное ему русское слово, записывал его в маленькую книжечку и потом заучивал наизусть.

Выйдя в отставку, генерал-полковник Маркус Вольф взялся за перо. Отцовские гены дали о себе знать. Он написал несколько книг, и каждая становилась для читателей событием. Прежде всего он написал о брате и его друзьях (и о себе самом) — очень откровенно по тем временам. Она назвал книгу русским словом «Тройка». В нашей стране ее издали под названием «Трое из 30-х». Весной 1989 года «Тройка» вышла и в ГДР, и в ФРГ.

Западногерманские критики отмечали: ГДР потеряла главу шпионского ведомства, зато приобрела замечательного литератора. А вот в самой Восточной Германии книга была сочтена «политической дерзостью».

Маркус Вольф задавался вопросом, который идеологическому начальству казался крамольным: «Что же было упущено или сделано неверно нами, нашим поколением, и поколением наших отцов, несмотря на искреннее желание осуществить добрые и благородные идеалы нашего мировоззрения в тех странах, где многие люди, подобно нам, верили в приход социализма… В прежней системе я занимал высокий пост, мне надо самому спросить свою совесть: какая доля моей вины связана с тем, что я сознательно закрывал глаза на происходящее? Неужели мы прожили жизнь напрасно?»

Автору позвонил секретарь ЦК Эгон Кренц. Поблагодарил за присланную ему книгу. Многозначительно произнес:

— Оставайся таким, каким тебя помнят товарищи.

«Что он имеет в виду? — задумался Вольф. — Рекомендует проявлять сдержанность, дабы не создавать трудностей для партийного руководства?» Вольф понимал, что в глазах начальства и аппарата становится отщепенцем — диссидентом.

«Многие вопросы, — писал он, — в последние годы я воспринимал более обостренно: как жить в атмосфере разлада между личными убеждениями и официальными декларациями? Как совладать с этическим и моральным шоком сталинизма?»

Старые сослуживцы предупредили Вольфа, что по указанию министра в его квартире установлены подслушивающие устройства.

Двадцать шестого апреля его пригласил к себе Мильке. Разговор продолжался полтора часа. Министр просил своего бывшего заместителя не давать интервью и не вступать в конфликт с партийным руководством. Потом Мильке еще раз позвонил Вольфу. В его голосе звучала укоризна: ну зачем тебе встречаться с американским послом?

Двенадцатого мая Маркус Вольф вновь побывал у Эриха Мильке. Пожаловался министру: его приглашали в воинские части, но Главное политическое управление армии наложило запрет:

— Вольфу нечего делать в армии.

У министра национальной обороны ГДР Хайнца Кесслера за плечами было всего восемь классов образования. В июле 1941 года в районе Бобруйска солдат вермахта Кесслер перебежал в расположение Красной армии. В Советском Союзе он учился в антифашистской школе в подмосковном Красногорске, работал на радиостанции «Свободная Германия». В 1945 году Маркус Вольф и Хайнц Кесслер вместе прилетели в Берлин на советском военном самолете. Кесслер сделал карьеру в Центральном совете Союза свободной немецкой молодежи — под руководством Хонеккера.

Генерал Кесслер спросил Хонеккера, можно ли пригласить Вольфа на чтение «Тройки»? Тот не возражал:

— Он написал хорошую книгу.

Генеральный секретарь ЦК даже высказался за ее переиздание, но выяснилось, что его желания недостаточно: нет валюты на покупку бумаги. Вольф написал письмо Хонеккеру, попросил снять запрет на интервью с ним в прессе ГДР и разрешить давать интервью западным журналистам.

Восьмого июля Вольфу позвонил Эрих Мильке. По-дружески поделился секретной информацией: Хонеккер из-за почечной колики вынужден был срочно уехать из Бухареста, где шло заседание Политического консультативного комитета стран Варшавского договора. Сказал, что уходит в отпуск. Посоветовал:

— Поезжай и ты на каникулы и не делай никаких глупостей! Желаю тебе хорошего отдыха. После отпуска поговорим обо всём.

Двенадцатого июля Вольфу позвонили из советского посольства, порадовали. Секретарь ЦК КПСС по международным делам Валентин Михайлович Фалин распорядился принять его в Москве как гостя ЦК и поселить в партийной гостинице «Октябрьская» на улице Димитрова (ныне «Президент-отель»).

Семнадцатого июля Вольф прилетел в Москву. Поговорить с ним пришли его бывшие партнеры из внешней разведки. Они задавали вопросы, которых Вольф не ожидал: они считали, что уже реализуется западногерманская концепция объединения. Фалина интересовало, как в ГДР отнесутся к выводу советских войск. Всё это поразило Вольфа.

Когда он вернулся в Берлин, ему позвонил Эгон Кренц. Тон беседы был самым сердечным:

— Мой дорогой Миша…

В отсутствие Хонеккера Кренц исполнял обязанности генсека. Сказал, что у него много дел, но хотел бы вместе пообедать. 3 августа они беседовали два с половиной часа. Вольф говорил, что следует сделать, чтобы изменить ситуацию в стране. Эгон Кренц внимательно его слушал. Дал понять, что думает так же, но если он с этим выступит, ему конец.