Медсестра

ДОКТОР СКВОРЦОВ

Доктор Скворцов — орел! Летит мелкой обтекаемой птахой по больничным коридорам, девочки-сестрички вслед только ахают ярко накрашенными ротиками. Скворцов — первая фамилия, которую человек, свежепоступивший на работу в реанимашку, слышит. Больные молились на него, а начальство не мешало работать, хотя деньги он брал, бывало, немалые на глазах у всех.

Роста небольшого, бывший военврач, оттянувший в Афгане лет пять и не боявшийся ни Бога, ни начмеда. Черному человеку зонд именно он ставил, не побоявшись сильно тогда стигматизированного СПИДа. Отутюженный, сухой, на голове пилотка хирургическая — «пирожок» — сидит, как влитая. Ни часов, ни украшений на шее, что редкость для анестезиолога-реаниматолога. Единственная блестящая вещь — новенький немецкий стетоскоп. Чтил традиции врачебные превыше всего, но и уважения к себе категорически требовал.

Уважение друг к другу в медицине субординацией называется. В разных больницах, в разных отделениях по-разному к ней относятся, по-разному трактуют. Придя работать на «скорую» после реанимации я долго не мог понять, как можно врача на «ты» и Петей называть. Хотя, с другой стороны, если ты с врачом на колесах вместе 10 лет, если вы спите на одном, пардон, диване и ты его перекрыть можешь часов на двенадцать, то почему бы и не потыкать друг другу. Дело в том, что набор случаев и диагнозов, как правило, стандартен и лет за пять фельдшер-медбрат уже и сам может на вызов скататься. В основном, довезти просто нужно до больницы. Старые фельдшеры и катались сами полуофициально с молчаливого попустительства руководства. Нету бригад, а работать кому? Размыто понятие субординации на «скорой», короче говоря.

Не так обстоит дело в реанимации. Врач — полубог. Объем демонстрируемых им ежеминутно знаний, колоссален. Ни на миг не получится у тебя забыть, что он существо другого порядка. Не полезешь ты без дела в прокуренную ординаторскую тревожить полубога по пустякам. С другой стороны, он твой покровитель. Сознание, бывало, сестрички на работе теряли, раз человек нож получил от каких-то залетных прямо на пороге больницы, похмелье там, то-се. А я себе, значит, лицо сам разбил.

Послали меня среди ночи в ОПК — это отделение переливания крови. Как самого молодого. А в переходе между корпусами свет на ночь из экономии выключали и метров сто нужно идти, гладя рукой стену. Жутковато сначала, но привыкаешь, конечно. Шел я, и главное помню, что где-то здесь сразу за поворотом дверь туалета должна быть, через раз приоткрытая. Я замедляю шаг, выставляю руки перед собой и иду. Вдруг

— БА-БАХ!!! Подлая дверь была открыта под таким углом, что, когда я повернул, она прошла у меня между вытянутых рук и я словил колоссальный торец.

Засербываясь кровью, почти ничего не видя, я скатился в приемник и, держа по-прежнему руки перед собой попер в сторону родного отделения. В одной из осмотровых комнат приемного отделения я заметил доктора Скворцова и немедленно завернул к нему. Доктор осматривал в это время чью-то бабушку, и все ее многочисленные внуки, дети, мужья и разные другие родственники брызнули в стороны от меня, с сильно разбитым носом и начинающими затекать фиолетовыми глазами. Скворцов обернулся, увидел меня и рывком вытащил из бабушки руки. «Колюня! Кто тебе так качественно нос сломал?» — он уже осматривал меня — где нужно надавливал, где не нужно, только проводил пальцами по изуродованному мне… Мне стало очень спокойно. Я понял, что не умру сегодня. Хороший врач — всего и делов-то.

Вернемся же на минутку к легендам. Человека, когда он сам не дышит, подключают к аппарату искусственного дыхания. А для этого ему в трахею эндотрахиальную трубку завести нужно. Ставить в трахею эту трубку дело геморное, филигранное, навыка требующее. Первым делом интернов-врачей молодых учат ее ставить. Бывает, долго учат. Дело тут в том, что перед ее постановкой человеку миорелаксанты колют, чтоб у него мускулатура гортани и трахеи расслабилась. И даже если он до этого сам хоть чуток дышал, то тут перестает совсем. Времени у тебя минута. И хорошо бы еще ему связки голосовые не повредить и трахею.

Эндотрахиальные трубки в огромном дефиците. Таскали и прятали их для «своих» — проплаченных больных, некоторые кипятили и использовали повторно, но в общем всем как-то трубочек этих хватало. Нужно ли напоминать о том, что у каждого человека объем вдыхаемого/выдыхаемого воздуха разный. И девочке пятидесятикилограммовой ставят, допустим, трубочку номер 10. Она тоненькая довольно. А дядьке стодесятикилограммовому ставят трубу номер 4. Толщина у них разная и объем воздуха, проходящий через них, тоже разный. А тут дядю привезли килограммов на 160. Двойку ему нужно сандалить. А нету такой нигде и времени искать нету — дядька вот-вот «нагнется». Все уже репку чешут и стесняются, ясное дело, своего очередного жидкого обсера.

Берет, в общем, доктор Скворцов две десятки и ставит их по очереди чуваку в ДВА бронха. По одной в каждый. Потом он берет два аппарата ИВЛ, подключает каждый к своей трубке и СИНХРОНИЗИРУЕТ их. Ну, это типа, как из истребителя в истребитель перешагнуть. Кто-то делал такой трюк в кино, не слышали? Вот и о таком никто никогда не слышал. Написали об этом в стенгазете, кажется. А больница помнит до сих пор, уверен.

Это маленькое чудо, конечно, я тут у одного врача читал, как космонавтам спинной мозг пересаживали. Но, знаете, чем это чудо чудесно? Тем, что приходили потом эти 160 килограмм потного улыбающегося счастья. Доктор Скворцов этому огромному мужчине и до подмышки не доставал, а тот смотрел на него, как на Бога, и хрустел крошечный доктор в его объятиях, и отирал щеку неловко, и улыбался тоже.

Субординация, не зря она. Хороший врач — это Бог.