Медсестра

НАПАРНИКИ

Обычно в реанимации, для того чтобы работать, люди делились на пары. Парами и работали в блоках. Парами ели, парами выпивали, парами по голове от руководства получали. Прикрывали один другого. Расписывая смены на следующий месяц, старшая сестра старалась не разбивать пары. Если приходилось работать с кем-то другим — беда. Работали люди вместе годами, привыкали друг к другу. Притирались до смешного. Просто парочка семейная. Грызня такая кухонная между ними. Напарники. Тот, кто без пары работал, несчастен был. Бывает такое. С тем не сошелся, с тем вроде и работать начал, а он взял и к другому ушел. Жалко себя.

Сходились по возрастному признаку, по интересам. Разнополые пары встречались. Те тоже по интересам сходились. Жили на смене, просто как семья. У меня с напарником все вышло просто и удачно. В один день нас приняли на работу, в один день мы на первую смену вышли. «Вместе будете работать», — постановила Старшая, сложив бордовые от частого мытья руки на обширной груди. Поработав там и сям, осели мы с ним в нейроблоке. И через месяц-другой уже никто и не претендовал на то, чтобы пару нашу разбивать, с кем-то другим нас ставить или в другой какой блок определять. Связка Степанченко — Колотов — Нейроблок нерушима стала.

Рос Колотов на Воскресенке. Я, росший большую часть жизни на Лесном, понимал его с полуслова. Выглядел Андрей полукриминальным элементом. Да и был таким, как я сейчас понимаю. Довольно высокий, очень коротко стриженный, телосложением он напоминал дуб. Близко посаженные глаза без эмоций, жестокий рот. Странным его внешний вид делала только молочно-белая кожа. Юмор он имел довольно своеобразный, но о его юморе ниже. Вне работы мы не общались.

Больница территорию имеет немаленькую, хотя есть больницы и покрупнее. Строилась она относительно недавно и потому была с понтом «современной». В переводе на русский язык это означает, что в числе прочего под всей территорией прорыты подземные ходы. Сделано это, чтобы еду из пищеблока не возить по улице. По улице также нежелательно было возить трупы в морг, простыни и инструмент. Зимой так просто холодно далеко ездить — вроде и о персонале позаботились.

В связи с этим вспоминаю, как я, будучи шестнадцатилетним практикантом вез труп из отделения в морг. Дело было в 22-й больнице, что напротив Владимирского собора. Больница древняя и, ясное дело, никаких подземных ходов там нет. С троллейбусной остановки, которая тогда располагалась аккурат возле больничного забора, в двух шагах от входа в Ботанический сад, просматривались аккуратненькие зеленые двери. Поскольку на них не висели метровые красные буквы «МОРГ», то для обывателя они не представляли никакого интереса. Вот в эти двери мы с одногруппником и везли тело на каталке. Помню, дядя был здоровый и из-под простыни выглядывали синие ступни 45-го размера. Выйдя на улицу, мы решили покурить, но ни у одного из нас не оказалось спичек. Поскольку труп бросать где попало не положено, мы бодро подкатили его к забору и попросили через забор у какого-то гражданина прикурить. Гражданин, ожидавший троллейбус, не чуя дурного, похлопывая себя по карманам, обернулся и увидел в метре от себя ноги. Еще не понимая, что именно он увидел, он машинально дал нам зажигалку и уставился на синие ноги, на которые ложились и не таяли снежинки. Когда до него вдруг дошло, он, хватая морозный воздух ртом, бочком отбежал подальше, забыв у нас зажигалку. Потрясло его, как я понимаю, не созерцание тела, а внезапное осознание тончайшей грани, отделяющей бытие от небытия. Грани, представленной в виде ажурного забора между троллейбусной остановкой и моргом.

Вот чтобы избегать подобных потрясений, и были нарыты под нашей больничкой ходы. Кроме всего прочего, по этим коридорам тянутся коммуникации и в боковых ответвлениях находятся системы жизнеобеспечения. На поверхность выходят вентиляционные шахты, прикрытые жестяными грибочками. Зимой через грибочки в коридоры часто залазили бомжи и спали по закуткам. Однако, считалось, что в коридорах никого нет. Как самые молодые, трупы в морг возили мы с Андреем, хотя вообще это работа санитарок. Ленивых же и пугливых санитарок ночью с трупом в коридор было не загнать. А мы получали в этой прогулке передышку и возможность размять ноги. Ночью в отделении бывало и скучновато. Мы придумывали себе разные развлечения, конечно. Например, наполняли шприц-двадцатку эфиром, одевали иглу и пропускали тонюсенькую струю эфира через зажженную зажигалку. Черное, ревущее пламя было гораздо масштабнее пузырька с прозрачной остропахнущей жидкостью. Очень нравилось нам поливать из «огнемета» стеклянные поверхности. Эфирное пламя эффектно растекалось по дверям и сгорало, не оставляя следов и почти не оставляя запаха. Хорошо, что никто не попал тогда под струю. При попадании горящего эфира на кожу он ведет себя, подобно напалму. Водой ни смыть, ни потушить его нельзя, и горит он почти при полном отсутствии кислорода.

Вот и ночные походы по коридорам в морг мы воспринимали как развлечение. Особенно старался сделать эти походы увлекательными Колотов. «Ну шо, дадим бомжулькам просраться?» — спрашивал он, с трещоточным звуком проводя по батарее стальной палкой, выломанной из старой ремкровати. Я без особой охоты поддакивал.

Провоз трупа из отделения в морг, это не так просто, как может показаться. Сильно сакрализованный процесс смерти и всего, что с ней связано, не дает вам возможности возить тело, как кусок мяса. Во-первых, нельзя оставлять покойника ни на минуту без присмотра. Никто мне, кстати, так и не ответил на вопрос, почему. Может быть, боятся, что неприсмотренный он встанет и уйдет? Или опасаются, что его похитят извращенцы? Во-вторых, нельзя его возить в часы, когда по коридору развозят пищу по корпусам. Ну и не следует их перепутывать. Такое тоже бывало пару раз. У него ведь имя не спросишь уже. Следует также их накрывать гладкой простыней. Раз, помню, накрыли лицо человеку вафельным полотенцем, полежал он часа два и получилось лицо у человека в клеточку. И все. И никуда. На живот и на бок не следует их класть также — негр получается, проверяли.

Усопших держали в предбаннике — глухом аппендиксе, сразу возле входа в отделение. Когда их собиралось больше двух, предбанник разгружали. С кровати на каталку с надписью Exitus Letalis тело перегружается так: один становится ногами на кровать в изголовье, второй у ног, каталку прижимают вплотную к кровати животами еще двое. Двойка, стоящая на кровати, на раз-два-три за углы простыни поднимает тело и качает его в сторону каталки, а бригада у каталки тянет качнувшийся груз на себя. Когда все слажено и все участники процесса понимают, что и кому нужно делать, эта операция занимает меньше 30 секунд. Проблема, правда, в простынях. Простыни очень часто обрабатывают под давлением и воздействием высокой температуры — стерилизуют. Рвутся, короче говоря, простыни. Раз-два-три-хрусь! В общем, падали больные бывало с размаху на пол. А если то же самое делать без каталочной бригады, а просто вдвоем, то и промахнуться мимо каталки можно. Ай-яй-яй.

Ну вот, перекинули кадавра. Движемся в сторону грузового лифта. Проезжаем такое же отделение, как у нас, только расположенное зеркально, оно законсервировано. Там все работает, и время от времени в один из блоков клали суперблатного больного. Отдельно клали, чтобы другие больные не ревновали к дефицитной технике, медикаментам и обилию внимания. Там же, в одном из блоков, мы по очереди спали ночью по четыре часа. Там, в одном из самых глухих больничных углов, лишь барокамера работала днем, а ночью над входом в палату гипербарической оксигенации помигивала лампочка сигнализации. Сразу за барокамерой лифт. Тишина. Лифт стоит без лифтера — не нужен лифтер, три раза в день каталку в подвал отвезти. В лифте спускаемся на один этаж вниз. Двери мне хочется открыть погромче — распугать смердящий мрак. Красиво сделанный ремонт заканчивается вверху, это этаж технический — под ногами пыль и кирпичная крошка.

Если тот же путь пройти поверху, то и не заметишь расстояние это мизерное — метров двести от силы. Если же тащиться с трупом по коридору, уходящему во мрак, ощущения совсем другие. Слева труба с кипятком — жарко в левый бок, справа выводы вентиляционные — холод жуткий. Будто движешься по меркурианскому терминатору. Лампочка работает одна из десяти. Где-то тут поворот к генератору, унесшему жизни полутора десятков человек. Тут же и «бомжики» ночуют под трубами.

«Й-Я-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!! — бежит Колотов и стучит арматуриной по стенам, трубам, по чему придется.

— Тсс… — вдруг говорит мне он и засовывает голову куда-то в технический лаз. — Вот, блядь, нелюди — понасырали. — ругается он. — Я вас, мрази, достану!!!..у..у..у» — перекатилось. Еще одна пробежка.

Докатывемся до ворот морга. Морг огромен. Он обслуживает сразу несколько лечебных учреждений. Нашу больницу, детскую на Алишера Навои, больницу на Петра Запорожца и психоневрологический диспансер еще. Из всех этих больниц едут ночью в этот морг труповозки. Всех неизвестных и неопознанных со всего Левого берега везут также сюда. В морге три надземных этажа и два подземных. Мы звоним в звонок минус первого этажа. Ждать обычно минут пять. Закуриваем. Дежурный приемщик-санитар может и выпимший спать, кстати. Звоним еще раз, подольше.

Шаги, лязг, свет — закатывайте. Начинается самое неприятное. Тело перегрузить должны мы, а каталку забрать. Перегружаем вдвоем. Запах, это… Специфический. Умер неизвестный. Реанимация получила его без сознания и без документов. Так, не приходя в сознание, он и умер. На бирке написано: ООРА, EL: 23:35, 1.11.92, Неизвестный. Значит на длительное хранение в морозильник. Пока не будет востребован — примерно на 3 месяца. Потом братская могила на Берковцах, крест.

Видели, в американских фильмах у каждого трупа свой ящичек такой никелированный есть, типа домик? Наши трупы лежат в комнате 10 на 10 метров в пять-шесть слоев.

Вспоминаются кадры хроники. Освенцим, бульдозер катит человеческий жмых. Так вот, бульдозер уехал, жмых остался. Температура -20. Ступни торчат, груди, синеют наколки, глаз блестит стеклянный, полуоткрытый — мохнатые ресницы — совсем молодое лицо девушки.

«Давайте на выход, пацаны, — свистит перегаром сквозь гнилой зуб санитар. — Дела у меня еще», — даже не хочу представлять, какие могут быть «дела» у этого выродка в полвторого ночи в этом жутком месте. На обратном пути запах стал вроде сильнее чувствоваться, и это при том, что мы не из розария идем.

***

Через трое суток, опять на нашем дежурстве, нашли в подвале, в нише, откуда смрадом тянуло, дядьку мертвого. Нашли, как водится, тогда, когда запах уже на этажах слышен стал. Поймали меня с Колотовым в коридоре, где мы, не чуя беды курили.

«Вот, Виталий Геннадьевич, берите хлопцев, они свободны вроде сейчас», — на нас показывала своим толстым бордовым пальцем Старшая. Рядом стоял больничный «нач. по АХЧ». За их спинами тоскливо переминался с ноги на ногу толстенький доктор Телюк. Съехать не получалось, кажется. Мы были зажаты в угол.

«Счас новые ИВЛ пойдем разгружать», — прошипел Колотов. Нет не аппараты искусственной вентиляции легких пошли мы разгружать. В подвале дикая вонь лишала способности думать. Доктор был нужен, чтобы констатировать смерть. А мы, чтобы труп из узкой ниши вытащить и сто метров до подземных ворот морга отволочь.

Менты туда не полезли, наверху у Старшей пристроились чай пить. «Нач. по АХЧ», конечно, тоже. Полезли мы втроем. Взяли каталку, резиновые рукавицы, нашатырь и вату с розовым экстрактом — нос затыкать.

Доехали до ниши — из нее уже и лужа бурая на пол натекла. «Кто полезет за ногу его вытаскивать?» — гнусаво спрашивает Телюк. И смотрит на нас. Переглянулись мы с Колотовым. «Ну, Колотов, давай спички тянуть…» Посмотрел на меня Андрей и, отвернувшись, в нишу полез… В общем, вытащили мы его. С трудом. Раздулся он за пятеро суток под батареей, еле пролез. Все отдали, что съели. Все там на полу оставили. Прошел примерно месяц. Выписали нам премию. Получаем зарплату, и я свою премию Колотову отдаю. «Ты чего? — таращится он. — Ну, ты ж полез вместо меня, ну, типа, первый вызвался… — Ты это, оставь деньги. — Косая усмешка ползет по лицу Колотова. — Мы ж это… — Вижу, неудобно ему чего-то, голову опустил. — Колотов, ты чего?

— Ну, мы ж… — смотрит — напарники. Да?»