Михаил Васильевич Ломоносов. Том 1

Глава IX.

Какое чувство тѣснилось въ груди Ломоносова , когда онъ оставилъ за собою границу Россіи ?... Радость, что онъ вступилъ въ Государства , славныя своею образованностью, тоска разлуки съ отечествомъ , и неизвѣстность будущаго, которое всегда грознѣе представляется намъ въ подобныхъ случаяхъ: вотъ что испытывалъ путешественникъ, пылкій во всѣхъ обстоятельствахъ жизни. Вѣроятно , не разъ подумалъ онъ и о томъ: съ какими чувствами встрѣчу я опять тебя, моя родина ? Какъ представишься тогда мнѣ ты, и каковъ буду я самъ, возвращаясь на твою священную землю ? Достойнаго-ли сына увидишь ты во мнѣ, или человѣка, утратившаго счастье, миръ души и средства быть полезнымъ отечеству?

Но задумчивость обоихъ путешественниковъ прошла, когда они въѣхали на равнины Саксоніи.

« Наконецъ мы въ Германіи, » сказалъ съ нѣкоторою торжественностью Ломоносовъ своему сопушнику. » Посмотри какія богатыя, обработанныя поля, какіе красивые перелѣски, какія тучныя пажити ! Послѣ песчаной Бранденбургіи они кажутся еще прелестнѣе. И что за миловидные домики ! что за хорошенькія личики выглядываютъ изъ этихъ домиковъ !

— Все это хорошо—отвѣчалъ Виноградовъ— но мнѣ , право, жаль , что мы уже проѣхали пески Бранденбургіи.

« Жаль ? не того-ли , что мы не будемъ тащиться на ряду съ обозными тѣлегами, по одной милѣ въ пять часовъ ?

-Ну, везутъ-то и насъ не слишкомъ бойко: не какъ въ Россіи ! А жаль, что мы все дальше и дальше отъ родимой стороны.

« Что-жь дѣлать , Виноградовъ ! Надобно и тутъ пожертвованіе.

— Грустно !

« Нѣтъ, я не хочу грустить. Я хочу наслаждаться мыслью , что мы теперь среди образованнаго народа. Не грустить, а учиться у него пріѣхали мы.

— Ужь вѣрно у этихъ мужиковъ научиться нечему. Иное дѣло Нѣмецкіе Профессоры. ...

« Мнѣ нравятся и мужики здѣшніе. Какъ они опрятны , заняты своимъ дѣломъ , веселы !

— Все не то , что у насъ.

« Теперь намъ, еще рано судитъ объ этомъ : поживемъ у Нѣмцевъ, тогда увидимъ. На взглядъ у нихъ славно !

— Скучно.

« Да полно-же , Виноградовъ , тосковать ! Этакъ не льзя ничѣмъ быть довольнымъ. Углубляйся въ науки , а не въ тоску. И какъ не радоваться, глядя на эти веселыя мѣста !

— Мы не дѣти.

« Нѣтъ, я всегда останусь дитя, когда мнѣ весело. Философствуй какъ хочешь ; теперь я не товарищъ тебѣ.

И онъ вдыхалъ въ себя воздухъ Саксоніи , давалъ полную волю глазамъ, и точно радовался всѣмъ , что видѣлъ и чувствовалъ.

Понятно это чувство въ молодомъ, двадцати-шести лѣтнемъ человѣкѣ, воспитанномъ среди снѣговъ Сѣвера и долго прожившемъ въ стѣнахъ школы. Какъ вольная птичка, выпущенная изъ клѣтки, онъ радуется природой , И каждый предметъ имѣетъ для него несравненную цѣну, удвоиваемую свѣжестью чувствъ.

Но Ломоносовъ не долго могъ наслаждаться природою Германіи : онъ и товарищъ его скоро достигли мѣста своего назначенія, Марбурга.

Этотъ городъ не имѣлъ тогда славы, какою пользовался онъ нѣкогда. Послѣ Цвингли и Лю-

шера, которые совѣщались въ немъ объ истинахъ и догматахъ новой своей религіи , Марбургъ процвѣталъ много лѣтъ, и Университетъ его сдѣлался славенъ своими учеными и необыкновеннымъ стеченіемъ учащихся. Но разновѣріе , учрежденіе Протестантскаго Университета въ Гиссенѣ, многія народныя бѣдствія, язва , Тридцаши-лѣтняя война и другія слѣдовавшія за нею войны, скоро заставили мирныхъ Музъ удалиться изъ этого убѣжища. Только переселеніе Христіана Вольфа въ Марбургъ начало опять привлекать туда молодыхъ ученыхъ, и напомнило прежнюю славу Марбургскаго Университета.

Христіанъ Вольфъ не былъ тогда еще ни Барономъ, ни богатѣйшимъ изъ ученыхъ людей, но уже обращалъ на себя вниманіе Европы. Во время профессорства своего въ Галле, онъ прославился Философическими лекціями. И дѣйствительно , Философія его дала новое движеніе умамъ. Онъ былъ пояснитель, исправитель системы Лейбница, и оказалъ великую услугу наукѣ своею строгою, математическою методою изслѣдованій. Онъ привлекъ къ себѣ жаркихъ послѣдователей, не защитился отъ педантовъ, которые принимая методу его только вредили ей, и наконецъ былъ гонимъ за свою Философію. Однимъ изъ самыхъ отчаянныхъ враговъ его былъ сочленъ по Универси-

шешу, Галльскій Профессоръ Ланге , энтузіастъ и піетистъ, который находилъ въ Вольфовой Философіи гибель для умовъ и даже для религіи. Онъ привлекъ на свою сторону нѣкоторыхъ другихъ ученыхъ, и соединенными силами они достигли того, что повелѣніемъ Короля Фридриха Вильгельма 1-го, Вольфъ былъ изгнанъ изъ Прусскихъ владѣній. Ему приказали подъ смертною казнію оставить Галле въ 24 часа . Оскорбленный философъ удалился въ Марбургъ , гдѣ былъ принятъ съ отличіемъ и занялъ мѣсто при тамошнемъ Университетѣ. Между тѣмъ слава его распространялась болѣе и болѣе ; многіе Университеты предлагали ему самыя выгодныя мѣста ; но онъ отклонялъ всѣ предложенія, и уже не хотѣлъ возвратиться въ Галле, когда особо учрежденное собраніе ученыхъ въ Берлинѣ оправдало его отъ всѣхъ нарѣканій, и Король снова призывалъ его въ свои владѣнія.

Ломоносовъ зналъ славу своего будущаго учителя , и по пріѣздѣ въ Марбургъ хотѣлъ какъ можно скорѣй явиться къ нему. Онъ съ товарищемъ своимъ занялъ маленькую квартиру, въ отдаленной части города, и на другой-же день пошли они къ Вольфу.

Все казалось Ломоносову преображеннымъ, когда наконецъ онъ былъ въ зданіяхъ Универ-

ситета, и робко постучался въ дверь знаменитаго ученаго.

Въ самомъ дѣлѣ, какое странное сближеніе событій ! Человѣкъ , рожденный по видимому провести -свою жизнь на берегахъ Бѣлаго моря, съ неводомъ, вырывается изъ непостижимой глубины невѣжества, и трудомъ, ученіемъ пролагаетъ себѣ путь къ кабинету перваго изъ современныхъ ученыхъ и философовъ. Онъ былъ какъ будто представителемъ Сѣвера, требующаго просвѣщенія у Запада. Въ видѣ Ломоносова , Россія стучалась въ двери Вольфа, съ жаждою науки и знанія.

Слуга отворилъ дверь , и на вопросъ путешественниковъ , можно-ли видѣть Профессора , отвѣчалъ :

« Пожалуйте. »

Они вошли въ прекрасныя , хорошо убранныя комнаты. Имъ велѣли безъ доклада отворить дверь кабинета Вольфова. Нѣсколько секундъ Ломоносовъ сбиралъ силы сдѣлать это, и наконецъ отворилъ дверь.

Вольфъ сидѣлъ посреди кабинета , за большимъ столомъ , заваленнымъ книгами и бумагами. Онъ поднялъ утомленные работою глаза свои , и видя незнакомыхъ , всталъ.

Ломоносовъ подалъ ему письмо Академіи и прибавилъ по-Латински :

« Петербургская Академія , въ лицѣ вашемъ , свидѣтельствуетъ глубокое уваженіе свое Христіану Вольфу. Она прислала сюда насъ, подателей этого письма , учиться истинамъ , которыми просвѣщаете вы людей.

Вольфу пріятно было это неожиданное привѣтствіе , и онъ отвѣчалъ съ самою радушною улыбкою :

« Благодарю васъ , благодарю Петербургскую Академію за вниманіе къ трудамъ моимъ , конечно не важнымъ,- по крайней мѣрѣ усерднымъ. Прошу васъ, господа , садиться. Вы рѣдкіе гости у меня , и, кажется , даже я не имѣлъ удовольствія видѣть у себя Рускихъ.

— Нашъ Императоръ , Петръ Великій , былъ первый Рускій , который пріѣзжалъ на западъ Европы учишься просвѣщенію. Мы идемъ только по направленію, какое далъ онъ своему народу.

« Да, Петръ былъ не только Великій, но и величайшій изъ Государей. Жалѣю, что я не могъ пріѣхать , по приглашенію его , въ вашу Академію. Мы не поняли другъ друга; сверхъ того, и Академія тогда еще не была, открыта. Впрочемъ , другъ мой Бильфингеръ тамъ, и я спокоенъ объ участи Философіи въ Россіи.

— Академикъ Бильфингеръ всегда называетъ себя ученикомъ вашимъ , и по его-то особенному желанію отправлены мы къ вамъ.

« Онъ раздѣляетъ моя философическія идеи , это правда , но такой ученикъ можетъ быть достойнѣе своего учителя. Лейбницъ : вотъ общій натъ путеводитель. Не называю его своимъ учителемъ , потому что не вполнѣ раздѣляю идеи его.. . . Но, позвольте мнѣ прочесть письмо. »

Вольфъ распечаталъ письмо Академіи, началъ читать его, и далъ время посѣтителямъ обглядѣть все , окружавшее ихъ. Съ какою жадностію смотрѣлъ Ломоносовъ на все это : каждая книга на столѣ Вольфа казалась ему чѣмъ-то избраннымъ, достойнымъ вниманія мудреца; каждый исписанный листъ представлялъ онъ себѣ символомъ богатыхъ мыслей, и, можетъ быть, какой нибудь счетъ хлѣбника воображалъ глубокимъ математическимъ исчисленіемъ. Кабинетъ Вольфа , впрочемъ , не представлялъ никакихъ ученыхъ принадлежностей, кромѣ книгъ, и больше отличался богатствомъ вещей обыкновенныхъ.

Прочитавъ письмо , Вольфъ сказалъ :

« Академія Петербургская поручаетъ васъ , молодые люди, моему руководству. Съ радостью принимаю на себя эту обязанность и почту за особенную честь содѣйствовать благородному ея намѣренію. Вы имѣли такихъ отличныхъ наставниковъ , послѣ которыхъ мнѣ остается не много труда. Мысль Петра, освѣ-

щенная глубокомысленнымъ Лейбницемъ , долж- . на принесши обильные плоды. Сколько лѣтъ учились вы въ Академической Гимназіи ?

— Два года — отвѣчалъ Ломоносовъ. ,

« Послѣ приготовительнаго ученія , это достаточно. Теперь, какъ я вижу изъ письма, васъ предназначаютъ къ особенному изученію Философіи , Химіи и Металлургіи. »

Онъ всталъ, началъ ходить по комнатѣ , и какъ-бы размышлялъ вслухъ :

« Два, три года надобно посвятить ученію въ Университетѣ ; для Химіи и Металлургіи необходимо сдѣлать нѣсколько путешествій, побывать въ рудникахъ, практически заниматься тамъ, и наконецъ сдѣлать репетицію всѣхъ пріобрѣтенныхъ познаній. Дай Богъ, чтобы все это исполнилось !... Какую часть Философіи преподавалъ вамъ Бильфингеръ ? » сказалъ онъ, обращаясь къ молодымъ людямъ.

— Послѣ общаго введенія — отвѣчалъ Ломоносовъ — онъ изъяснялъ Картезіеву и Лейбницеву системы, опровергалъ ученіе о монадахъ и предуставленной гармоніи ; наконецъ обратился къ вашей системѣ.

« Слѣдственно занимался новѣйшею Философіею. Не говорилъ-ли онъ чего либо о моихъ противникахъ ?

— Онъ упоминалъ о нихъ, прибавляя что они не стоятъ опроверженія.

« Напрасно. Въ Философіи терпимость дороже нежели во всѣхъ другихъ наукахъ. Умъ человѣческій способенъ заблуждаться; но каждое заблужденіе есть опытъ, которымъ должно воспользоваться. Противники мои смѣшиваютъ Философію съ Религіею, и называютъ ученіе мое безбожнымъ. Но истина не боится ни какихъ нарѣканій. Время оправдаетъ меня.

— Оно уже и.оправдало васъ, ученый мужъ!— сказалъ съ жаромъ Ломоносовъ. — Вѣнценосцы удостоиваютъ васъ своею довѣренностью.

« А ученые гонятъ меня со свѣта 1 Да, я много претерпѣлъ за Философію , и примѣръ мой послужитъ новымъ урокомъ для будущихъ философовъ. Никогда и ни что не претерпѣвало такихъ гоненій, какъ Философія. Сократъ выпилъ за нее цикуту; Джіордано Бруно, этотъ добрый мечтатель, былъ сожженъ на кострѣ ; Картезій бѣжалъ изъ своего отечества. За что ? за нѣсколько идей, которыя не нравились другимъ людямъ.

— Общее уваженіе было всегда наградой великихъ трудовъ.

« Но въ самомъ трудѣ, въ самомъ подвигѣ лучшая награда его. Не себялюбіе говоритъ

это: нѣтъ , я вполнѣ чувствую, напримѣръ, лестное отличіе, которое сдѣлала мнѣ Петербургская Академія, пославши сюда васъ, молодые люди. Но никакая награда, никакое отличіе не могли быть цѣлію моей жизни. Вступая на трудное поприще учености, и особенно Философіи , вы должны знать , что васъ ожидаетъ, прежде всего, борьба съ самими собою и съ жизнію. Чувствуете-ли вы довольно мужества для такой борьбы ?

— Да ! — отвѣчали въ одинъ голосъ молодые люди.

« Это необходимо. Если какія нибудь постороннія причины увлекаютъ человѣка на ученое поприще, онъ лучше сдѣлаетъ, если обратится къ чему нибудь другому. Только душевная твердость и страсть къ самой наукѣ подкрѣпляютъ ученаго. Болѣе нѣтъ для него никакихъ обольщеній.

Ломоносовъ думалъ слышать въ этихъ словахъ свою собственную исторію. Онъ не смѣлъ проронить ни одного слова изъ сужденій Вольфа.

— Впрочемъ, не пугайтесь строгихъ предвѣщаній моихъ. Я хочу только, чтобы вы съ самаго начали знали, къ какому великому труду предназначило васъ отечество. Увѣренъ также, что Академія избрала достойныхъ изъ учениковъ своихъ. Небольшой разговоръ нашъ дока-

зываетъ , что я разсуждаю съ вами какъ старый вашъ другъ. Прошу и мнѣ платить такою-же искренностью.

Молодые путешественники не знали какъ благодарить Вольфа за его привѣтливость. Они сказали нѣсколько вѣжливыхъ фразъ, и спросили , когда позволитъ онъ имъ посѣщать Университетъ.

— Чѣмъ скорѣе , тѣмъ лучше. Завтра , если можно , приходите въ мою аудиторію. Послѣ лекціи я представлю васъ другимъ Профессорамъ.

Такъ окончился этотъ разговоръ , достопамятный для Ломоносова Онъ былъ совершенно очарованъ Вольфомъ , хотя еще не услышалъ отъ него ничего необыкновеннаго. Но уже одна мысль , что онъ бесѣдовалъ съ такимъ знаменитымъ мужемъ , приводила его въ восторгъ.

— Ну ? что скажешь ты о Вольфѣ ? — спрашивалъ онъ у Виноградова, и сердился что тотъ не раздѣлялъ сильныхъ его впечатлѣній. Виноградовъ хотѣлъ сначала осмотреться, по

думать , посудить. Обыкновенныя изрѣченія мудрости для домашняго обихода !

На лекціи Вольфа нашли они многочисленное собраніе слушателей. Тутъ были молодые люди изъ всѣхъ странъ Германіи, изъ Нидерландовъ, даже изъ Англіи и Франціи. Съ благоговѣйнымъ

вниманіемъ слушали они своего Профессора ; самые опытные требовали у него иногда поясненій , доказательствъ , и онъ съ удивительнымъ присутствіемъ ума удовлетворялъ каждаго. Ломоносовъ почелъ себя перенесеннымъ въ Академію Платона, или, еще больше, въ какой-то очарованный міръ. Онъ съ невыразимымъ счастіемъ слушалъ слова Профессора и глядѣлъ на все окружающее его. Это собраніе цвѣтущихъ юношей , пришедшихъ изъ разныхъ странъ учиться мудрости, казалось ему такимъ величественнымъ зрѣлищемъ, которое находилъ онъ выше всего , что когда нибудь видѣлъ и воображалъ.

Вольфъ не забылъ своего слова. Послѣ лекціи, онъ отыскалъ пріѣзжихъ изъ Россіи, повелъ ихъ въ Университетскіе Кабинеты , представилъ многимъ изъ своихъ товарищей-Профессоровъ, и просилъ почитать Ломоносова и Виноградова людьми, особенно ему порученными. Рекомендація такого значительнаго человѣка открыла имъ входъ всюду. Они стали свободно посѣщать Университетъ , Профессоровъ, и скоро сблизились съ многими изъ своихъ соучениковъ.

Ломоносовъ увидѣлъ необходимость выучиться Нѣмецкому языку. Латинскій былъ достаточенъ для слушанія лекцій и даже для разговоровъ съ Профессорами и соучениками. Но и

аши не всѣ говорили свободно на языкѣ Римлянъ; да, сверхъ того, при одномъ Латинскомъ, часто надобно было оставаться нѣмымъ съ туземцами ; а это скучно и неудобно.

Съ обыкновенною силою рѣшимости своей, Ломоносовъ началъ учиться Нѣмецкому языку, изъ книгъ и изъ обращенія. Знакомые студенты изъясняли ему Грамматику, исправляли произношеніе его, и говорили съ нимъ, часто для того только , чтобы говорить. Виноградовъ участвовалъ въ этомъ ученьѣ, можетъ быть не съ такимъ усердіемъ какъ товарищъ его , однакожь съ успѣхомъ. Прошло три, четыре мѣсяца и Ломоносовъ уже довольно свободно говорилъ по-Нѣмецки. Это еще больше придала ему охоты ; онъ сталъ чаще видаться съ своими соучениками , иногда проводилъ съ ними цѣлые дни, и незамѣтно привыкалъ къ Нѣмецкой жизни.

Славная была эта жизнь ! мирная , опрятная, безъ затѣйливыхъ страстей , и со всѣми прикрасами спокойствія и тишины. Ломоносовъ отдыхалъ отъ умственныхъ трудовъ своихъ въ кругу добрыхъ горожанъ , судилъ съ ними о хозяйствѣ, разсказывалъ имъ чудеса о своемъ отечествѣ , и часто удивлялъ своими разсказами. Его полюбили старики и старушки за веселый характеръ, за острый умъ , которымъ оживлялъ онъ ихъ разговоры, а нсего больше

за желаніе узнать ихъ нравы и примѣниться къ нимъ. Но если Ломоносова полюбили степенные люди, то еще больше привязались къ нему люди молодые, у которыхъ такъ-же кипѣла кровь какъ и у новаго товарища ихъ. Въ самомъ дѣлѣ, въ Нѣмцѣ надобно различать двухъ человѣкъ: молодаго и стараго. Первый, почти всегда, проводитъ свои годы въ самомъ живомъ весельѣ, поддается пылкимъ страстямъ , и не знаетъ границъ юношеской дѣятельности своей. Онъ влюбляется, сумасбродствуетъ отъ любви, и для одного слова добраго товарища готовъ стрѣляться , идти въ огонь и въ воду. Дружба , любовь , наслажденія — вотъ для чего живетъ молодой Нѣмецъ. Но проходятъ годы юности , настаетъ возрастъ мужества, степенства, и лобъ огненнаго Нѣмца покрывается морщинами, взглядъ, поступь его принимаютъ какую-то важность , и черезъ десять лѣтъ вы не узнаете прежняго человѣка. Онъ безстрастенъ : онъ хладнокровно глядитъ на свѣтъ, на летящія мимо его событія, и думаетъ только о мирномъ уголкѣ своемъ , не думая болѣе о страстяхъ. Изъ Донъ-Кихота молодости , онъ дѣлается Санчо-Пансою пожилыхъ лѣтъ. Бываетъ то-же во всѣхъ народахъ ; но ни у одного , кромѣ Нѣмцевъ, нѣтъ такого единообразія въ переходахъ жизни , такой рѣзкой перемѣны въ направленіи ума. Нѣмецъ бѣсится

до двадцати пяти лѣтъ, и благоразумно проводитъ, всю остальную жизнь. Исключеній мало, да и въ тѣхъ всегда есть слѣдъ общаго направленія.

Однажды, двое добрыхъ пріятелей студентовъ пригласили Ломоносова къ себѣ на вечеръ. Онъ еще никогда не бывалъ на студенческихъ пирушкахъ и охотно пришелъ къ нимъ , вмѣстѣ съ Виноградовымъ.

Время было подъ осень, однакожь солнце еще хорошо согрѣвало благодатную землю Германіи, и даже вечера уподоблялись лѣтнимъ.

«Гдѣ Шпрингнадель и Клугеманнъ?» спросилъ Ломоносовъ у хозяйки, пришедши на квартиру своихъ пріятелей.

—Въ саду—отвѣчала старушка.

Рускіе пошли въ садъ, и увидѣли тамъ, на небольшомъ клочкѣ земли, усаженномъ деревьями , облѣпленномъ зеленью и усѣянномъ цвѣтами , множество молодыхъ людей, почти все пріятелей своихъ или знакомыхъ.

«А, Ломоносовъ, Виноградовъ!» закричало нѣсколько голосовъ.

— Добро пожаловать ! Васъ только и недоставало— сказали хозяева.

Ломоносовъ очутился среди самаго веселаго общества. Человѣкъ двадцать сидѣло вокругъ зеленаго крашенаго стола, уставленнаго бу-

тылками , стаканами , фруктами, буттербротомъ. Всѣ гости уже скинули кафтаны, не смотря на приближающійся вечеръ ; нѣкоторые изъ нихъ курили трубки, другіе наливали виномъ и опорожнивали стаканы; третьи сидѣли въ задумчивости, сложивъ руки; наконецъ иные мурлыкали про себя народныя пѣсни. Въ разговорѣ не было ничего общаго, связнаго ; всякой предлагалъ вопросы не думая объ отвѣтахъ, смѣялся, шутилъ и высказывалъ всѣ задушевныя мысли.

—Ну-ка, Русскіе братья, чару за братство!— вскричалъ Шпрингнадель и нацѣнилъ огромные стаканы.

Ломоносовъ не зналъ въ Россіи что значило вино ; въ Германіи онъ уже попривыкъ пить его за обѣдомъ , и даже полюбилъ это ; но скудные доходы его не позволяли ему ни малѣйшей роскоши. И вдругъ увидѣлъ онъ себя теперь въ обязанности осушить огромный стаканъ , потому что выпить за братство былъ обязанъ каждый. Чокнулись, выпили.

« Теперь за пріѣзжихъ изъ Россіи !» сказалъ кто-то изъ собесѣдниковъ. Снова засверкало вино, зашумѣли добрыя желанія, и стаканы были осушены.

— Пора вспомнить и Философію — сказалъ Клугеманнъ. — Мы еще ничего не пожелали великому нашему учителю, Христіану Вольфу.

«За Христіана Вольфа !» закричало нѣсколько голосовъ.

—Самыхъ искреннихъ желаній ему счастія!— прибавилъ Шпрингнадель. Онъ взялъ лучшаго вина, какое было на столѣ, разлилъ его всѣмъ въ стаканы, и сказалъ:

—Здоровье его Надобно пить стоя, господа!

Всѣ вскочили ; курившіе бросили свои трубки; благоговѣйно произнесены были слова:

— Здоровье учителя нашего Христіана Вольфа !

« Да здравствуетъ !» закричали всѣ, осушивъ стаканы.

Послѣ этого завязался разговоръ , живѣе и шумнѣе прежняго. Быстро перемѣнялись предметы: Философія шла за веселымъ анекдотомъ, Богословскій вопросъ слѣдовалъ за воспоминаніемъ о старинѣ ; пѣсня гремѣла въ промежуткахъ.

Ломоносовъ, хотя пришелъ позже другихъ, уже чувствовалъ, что голова у него начинаетъ кружиться. Когда снова предложенъ былъ тостъ, за жизнь и за смерть въ дружбѣ, онъ замѣтилъ своимъ товарищамъ, что они забываютъ мудрое правило : ничего съ излишкомъ

— Іn vіnо veritas!—отвѣчалъ Шпрингнадель. — Мы будемъ искреннѣе говорить , вотъ вся бѣда.

«Конечно, если только въ силахъ будемъ говорить что нибудь.

—Какой вздоръ ! вскричалъ хозяинъ,— Развѣ

ты ребенокъ ? И зачѣмъ-же пришелъ ты, если не хочешь дѣлить съ нами веселья ?

Надобно было согласиться.

Между тѣмъ Ломоносовъ уже худо пони

малъ , что съ нимъ дѣлается. Веселье пылало

въ головѣ, его ; онъ пѣлъ со своими товарищами Нѣмецкія пѣсни, шумѣлъ и веселился не хуже другихъ ; но все это начинало принимать какой-то дикій видъ. Напрасно Виноградовъ, лучше сохранившій себя , нѣсколько разъ говорилъ ему на ухо, что пора имъ воротиться домой; Ломоносовъ не хотѣлъ слушать его, и наконецъ, когда еще разъ услышалъ совѣтъ своего товарища, закричалъ во все горло по-Русски :

«Убирайся ты отъ меня, плакса !» И прибавилъ по-Нѣмецки: «Господа! избавьте меня отъ этого человѣка: онъ хочетъ вырвать меня отъ васъ.

Грозныя слова посыпались на Виноградова со всѣхъ сторонъ. Нѣкоторые даже замахнулись трубками, и огорченный Виноградовъ принужденъ былъ умолкнуть. Выбравъ удобную минуту, онъ рѣшился уйдти одинъ и воспользовался для этого темнотою ночи , оставивши Ломоносова полуусыпленнаго. ...

На другой день, солнце было уже высоко, а Ломоносовъ только что проснулся. Онъ не помнилъ, какъ окончилъ вчерашній день и гдѣ былъ теперь. Чувствуя жестокую боль въ головѣ , онъ всталъ , оглядѣлся , и увидѣлъ, что находится въ квартирѣ пріятелей, у которыхъ пировалъ вчера. Онъ не могъ привести себѣ на память , какимъ образомъ возвратился въ комнату, какъ дошелъ до канапе, на которомъ проспалъ ночь, и куда дѣвались всѣ окружавшіе его. Непріятное , язвительное чувство стукнуло въ его душу, когда онъ сообразилъ все это.

«Забыться до такой степени ! уподобиться безсмысленному животному, или, нѣтъ, хуже : безумцу, человѣку, самовольно отказавшемуся отъ разсудка !» Въ это время онъ былъ готовъ обвинять себя Какъ преступника.

Въ другой комнатѣ закашлялъ кто-то , и вскорѣ показался оттуда Шпрингнадель.

Съ негодованіемъ глядѣлъ на него Ломоносовъ, но тотъ , не замѣчая этого , дошелъ до канапе, бухнулъ на него, и зѣвая сказалъ :

«Заспались, братъ, мы!... Ну, куда ты, Михайло?

Отвѣта не было.

Шпрингнадель взглянулъ на Ломоносова, и замѣтивши въ лицѣ его негодованіе, спросилъ:

« Да что ты хмуришься ? Голова болитъ ? пройдетъ !

— Но не пройдетъ Досада моя на васъ, развратниковъ!— вскричалъ Ломоносовъ.—Вы засставили меня безумствовать и забыть все!

Шпрингнадель уставилъ на него глаза и потомъ расхохотался.

«Да ты еще спишь, Мйхайло ! ты еще и теперь не понимаешь себя!

— Нѣтъ , я понимаю , что вчера уподобился

вамъ. Но впередъ не будетъ этого: я буду бѣгать отъ васъ, какъ отъ язвы.

«Да что ты это, братецъ! съ чего вздумалъ бранить насъ? что сдѣлали мы такого ужаснаго?

—Вы буйствовали, пили, и забыли все. .

«Такѣ что-же ? Для того-то и пьютъ; что бы забыть житейскія горести.

— Нѣтъ , онѣ еще сильнѣе грызутъ теперь мое сердце. Вы успѣли забыть только разсудокъ.

« А на что тебѣ этотъ воркунъ разсудокъ, когда ты хочешь повеселиться ? Вотъ онъ опять съ тобой : люби да жалуй , наслаждайся имъ вдоволь.

— Напротивъ, я теперь не могу думать ни о чемъ, кромѣ своего проступка.

«Пройдетъ, братецъ, только займись дѣломъ. —Но куда я гожусь съ этою головною болью,

съ лихорадкой во всемъ тѣлѣ ?

« Ну , давно-бы сказалъ ! Значитъ: надо винить еще. Постой, у меня осталась еще бутылка славнаго вина.

Ломоносовъ схватилъ . свою шляпу и, хотѣлъ бѣжать вонъ. Шпрингнадель успѣлъ поймать его за руку и сказалъ :

— Михайло ! я жалѣю , что заставилъ тебя сердиться. Но, повѣрь, ты самъ увидишь какъ это несправедливо. Ни я , ни ты , ни кто не виноватъ ни въ чемъ. Выпей стаканъ вина и головная боль твоя пройдетъ. Повѣрь-же мнѣ хоть въ этомъ.

—Но я не могу теперь думать о винѣ. Пусти меня, Шпрингнадель.

«Нѣтъ, ты долженъ выпить со мной.

Видъ безобразнаго Шпрингнаделя еще больше отвращалъ Ломоносова отъ мысли о новомъ пьянствѣ. Онъ вырвался отъ него и ушелъ.

Возвращаясь домой, онъ еще вспомнилъ, что вчера обидѣлъ Виноградова, и это растерзало его новымъ мученіемъ. Онъ не нашелъ Виноградова дома : тотъ былъ на лекціи. Ломоносовъ бросился на стулъ и въ самомъ грустномъ расположеніи рѣшился дождаться его.

«Такъ вотъ зачѣмъ пріѣхалъ я въ ученую Германію ! » подумалъ онъ. «Вотъ какъ идутъ мои часы, опредѣленные на ученье ! Вотъ какъ я оправдываю довѣренность Академіи! Нѣтъ , я

недостоинъ благодѣяній моего отечества , которое вывело меня, рожденнаго быть мужикомъ, въ самый благородный санъ , въ разрядъ людей просвѣщенныхъ. Но сдѣланный одинъ разъ проступокъ надобно поправить. Помирюсь съ Виноградовымъ, выпрошу у него прощенія, и строгимъ наблюденіемъ за самимъ собой постараюсь уничтожить минутную забывчивость.»

Такъ внутренно упрекалъ себя Ломоносовъ за этотъ первый шагъ къ нравственному паденію. Онъ былъ крѣпокъ въ правилахъ самой строгой душевной чистоты, и потому-то ему было тяжело увидѣть первое пятно на своей чистой, свѣтлой душѣ.

« Другъ Виноградовъ ! прости меня !» вскричалъ онъ , увидѣвши своего товарища. «Я обидѣлъ тебя! Но еще больше виноватъ я передъ неумолимымъ разсудкомъ , который потерялъ на вчерашнемъ буйномъ вечерѣ.»

Виноградовъ обнялъ его и съ чувствомъ сказалъ; .

«Любезный Михайло ! забудемъ этотъ .проклятый вечеръ! Ты самъ видишь, какъ неприлично велъ ты себя; этого довольно.

— Но ты прощаешь меня ?

«Отъ всего Сердца; во мнѣ и не въ чемъ прощать тебя. Ты правду сказалъ, что больше виноватъ передъ самимъ собой.

—Да, да! Вотъ и сегодняшняя лекція пропала для меня: это слѣдствіе вчерашняго безумства. Что читалъ сегодня Вольфъ ?

«Онъ нездоровъ и потому не билъ на каѳедрѣ.

— Нездоровъ? А гдѣ-же былъ ты?

« Ты знаешь , что мы давно хотѣли перемѣнить эту квартиру : она далеко отъ Университета, да и помѣщеніе въ ней неудобно. Я рѣшился употребить утро на осмотръ нѣсколькихъ квартиръ, я нашелъ одну, кажется, преудобную.

-Гдѣ?

«Очень близко отъ Университета. Двѣ комнаты , чистыя , свѣтлыя, столъ вмѣстѣ съ хозяевами, и цѣна почти тa-же что здѣсь.

—Прекрасно! У кого это?

« Хозяинъ какой-то портной. Добрѣйшій видъ его порука за его добрыя качества. Это также дѣло не маловажное: имѣть добраго хозяина.

—Правда, правда. Такъ ты и рѣшился?

«Нѣтъ. Пойдемъ , осмотримъ эту квартиру еще съ тобой вмѣстѣ.

— Пожалуй.

Они отправились. Ломоносовъ радовался, что товарищъ такъ великодушно забылъ вчерашнюю обиду , но это было ему едва-ли не тяжеле самыхъ горькихъ упрековъ. Человѣкъ, упрекаю-

щій за нанесенное ему оскорбленіе, Какъ будто уже получаетъ возмездіе. Мы почитаемъ себя не въ долгу передъ нимъ ; онъ сказалъ все , онъ удовлетворенъ.: Не это-ли чувство служитъ и основаніемъ варварскаго обычая вознаграждать обиду кровью ? Тамъ также вознагражденіе , расплата , и главное не кровь противника , а нравственное униженіе его.. Но если міръ требуетъ вознагражденія за все, то и великодушіе беретъ свою отплату. Часто оно бываетъ тяжеле самой жестокой мести.

Полуробкій разговоръ друзей прервался вмѣстѣ съ приближеніемъ ихъ къ дому портнаго.

- Въ самомъ дѣлѣ это былъ домикъ прелестный: небольшой, и чрезвычайно опрятный , недавно построенный, свѣтлый, веселый. Вошедши въ него, Ломоносовъ какъ будто вошелъ въ міръ тихой радости. Еще больше утѣшилъ его хозяинъ , человѣкъ не молодой , но пріятный наружностью , веселый , разговорчивый. Черезъ нѣсколько минутъ они заключили съ нимъ договоръ, и дали задатокъ, съ тѣмъ чтобы перебраться въ нанятыя, комнаты на другой-же день. Половину слѣдующаго дня отняли у нихъ заботы переселенія. Наконецъ, къ вечеру, они устроились въ новой квартирѣ, то есть, расклали по столамъ свои книги, тетради, назначили мѣсто для каждой вещи, и любовались новымъ своимъ помѣщеніемъ.

—Славно заживемъ мы здѣсь, Виноградовъ!— сказалъ, садясь гордо на канапе, Ломоносовъ.

«Дай Богъ; только ужь вѣрно не отъ стѣнъ можно быть веселымъ!» отвѣчалъ Виноградовъ.

—А почему не отъ стѣнъ? Мнѣ стало весело, когда я вошелъ въ этотъ домикъ ; весело и теперь. Это значитъ , что онъ производитъ на меня пріятное впечатлѣніе. Слѣдовательно, шутъ виноваты стѣны, или лучше сказать домикъ.

«Это вѣрно логически , но не вѣрно философически. Внѣшніе предметы могутъ произвести впечатлѣніе пріятное , но временное , преходящее. Въ три дни приглядишься къ лучшимъ красотамъ природы, и къ самымъ великолѣпнымъ комнатамъ; а ты говорилъ объ удовольствіи продолжительномъ , гдѣ надобно оставаться съ самимъ собой. Слѣдовательно тутъ счастье должно быть не внѣ насъ, а въ насъ.

—Старая пѣсня, Виноградовъ ! Надобно чаще перемѣнять внѣшніе предметы : тогда они не теряютъ цѣны новости и свѣжести.

«То есть, надобно вѣтреничать!

— Никакъ. Что такое удовольствіе ? Удовлетворяемая дѣятельность человѣка; надобно давать ей пищу, и въ удовольствіяхъ такъ-же какъ въ трудѣ ; тогда съ нею можно сдѣлать много прекраснаго. Повѣрь мнѣ , Виноградовъ,

только тѣ , въ комъ есть эта дѣятельность духа, только тѣ производятъ великія дѣла. Ихъ часто называютъ вѣтрениками, но не справедливо. Вѣтреность относится къ мѣлочамъ, а мѣлочное во всякомъ случаѣ значитъ немного. Впрочемъ, и маленькая вѣтреность не бѣда.

—Но мы говорили объ удовольствіяхъ; а въ нихъ эта дѣятельность, что иное какъ не вѣтреность ?

« Но зачѣмъ-же и говорить о злоупотребленіяхъ? Можно самую добродѣтель сдѣлать орудіемъ зла. Такъ и дѣятельность духа , обратившись къ чему нибудь ничтожному, увлекаетъ въ дурачества , даже въ пороки ; но на пути добра производитъ она благодѣтельныя послѣдствія, и вообще не бываетъ прямо вредною ни въ чемъ.

—Трудно согласиться съ тобой. По крайней мѣрѣ я держусь пословицы ; кто гонится за двумя зайцами, тотъ не поймаетъ ни одного.

«Эти несносныя пословицы точно щиты для всякаго вздора ! Къ чему тутъ ввернулъ ты пословицу, которая не имѣетъ смысла? Можно-ли гнаться за двумя зайцами , когда они бѣгутъ въ разныя стороны ? А если они бѣгутъ вмѣстѣ , то какъ-же не гнаться за обоими ? остановиться и дать имъ уйдти? Сидя на мѣстѣ не догонишь никого. Вѣрно, твою посло-

вицу выдумалъ какой нибудь сидѣнь, который любилъ умничать не сходя съ мѣста.

Такъ почти всегда оканчивались споры Ломоносова съ Виноградовымъ. Они любили другъ друга , но были такъ различны характеромъ, что часто одинъ не понималъ другаго.