Михаил Васильевич Ломоносов. Том 1

Глава VI.

Ломоносовъ возвратился въ Москву съ нѣкоторою робостью : онъ боялся встрѣтить прежнія недовольныя лица своихъ наставниковъ , не охотно отпустившихъ его въ Кіевъ. Друзей-товарищей у него не было ; а безъ нихъ кому встрѣтить и успокоить пріѣзжаго ? Однакожъ онъ тотчасъ увидѣлъ , что опасенія его были напрасны. Въ это время , и Ректоръ и Префектъ были новые, очень хорошо расположенные къ нему, потому что имя Ломоносова уже славилось въ Академіи, такъ, что когда онъ явился къ новому Префекту, Антонію Кувичинскому, этотъ почтенный человѣкъ встрѣтилъ его съ радушнымъ видомъ, и началъ говорить какъ съ старымъ знакомымъ.

— А! Г. Ломоносовъ ! здравствуй, любезный Другъ, здравствуй ! Скоро , братъ, возвратился ты.

«И жалѣю, что не послушалъ тѣхъ, которые не совѣтовали мнѣ ѣздить въ Кіевъ.

— А что ? развѣ тебя дурно приняли тамъ ?

«Нѣтъ, я благодаренъ наставникамъ и властямъ Кіевской Академіи; но я имъ, а они мнѣ были чужды.

— Отъ чего-же такъ ?

« Философическій кругъ ихъ ученія не былъ для меня удовлетворителенъ, а наукамъ словеснымъ я не учился тамъ, потому что проходилъ ихъ здѣсь. Я ѣхалъ особенно для Математики и Физики, а именно этихъ наукъ нѣтъ въ Кіевской Академіи.

— Чѣмъ-же ты занимался тамъ ?

« Ходилъ на философическія лекціи, на диспуты; а больше всего читалъ книги въ Академической библіотекѣ.

Префектъ началъ распрашивать его ; Ломоносовъ отвѣчалъ , хваля многое , умалчивая о многомъ, и особенно превозносилъ попеченія Преосвященнаго Рафаила о наукахъ , просвѣщеніи, и благочиніи. Довольный его разсказами, Префектъ сказалъ наконецъ :

— И такъ, ты поступаешь теперь въ Риторическій классъ, къ отцу Порфирію Крайскому. Надѣюсь, что будешь учиться по прежнему, то есть хорошо.

« Постараюсь удвоить силы, чтобы оправдать милостивое вниманіе ваше.

— А былъ-ли ты у Архимандрита ?

« Нѣтъ еще.

— Иди-Же, съ Богомъ, къ нему.

Явившись къ Архимандриту , Ректору Стефану Калиновскому, Ломоносовъ нашелъ у него пріемъ столько-же радушный какъ и у Префекта. Ректоръ далъ ему нѣсколько наставленій пастырскихъ, и благословилъ на новые труды.

И вотъ Ломоносовъ опять въ Москвѣ, въ прежнемъ жилищѣ, какъ будто не ѣздивши въ Кіевъ !

Въ это время онъ узналъ одного замѣчательнаго человѣка, Даніила Сѣченова, который училъ въ Академіи Латинскому слогу, и еще не былъ постриженъ. Даніилъ отличался открытымъ умомъ , ученостью и рѣзкимъ краснорѣчіемъ. Для усовершенствованія себя бъ Латинскомъ слогѣ, Ломоносовъ сталъ учиться у него, и тутъ-то понялъ глубокую душу этого человѣка, котораго онъ прежде зналъ поверхностно. Показывая наружное презрѣніе къ почестямъ , Даніилъ былъ гордъ собственнымъ достоинствомъ. Въ разговорахъ съ Ломоносовымъ , онъ изъявлялъ высокія надежды на бу- . дущее.

«Трудъ и добро не останутся безъ награды!» говаривалъ онъ. «Я тружусь теперь; награда будетъ послѣ. Можетъ быть мы встрѣтимся съ тобой, Михайло , на иномъ поприщѣ и въ

иныхъ обстоятельствахъ. Между тѣмъ , трудись, другъ мой.»

Ломоносовъ усердно слѣдовалъ этому совѣту, трудился, и оказывалъ такіе успѣхи, которые не могли быть не отличены. Вскорѣ начали его ставить въ примѣръ другимъ, и не только за одни знанія, но и за поведеніе, чистое, безупречное, смиренное и вмѣстѣ благородное.

Но таково сердце человѣка, рожденнаго съ пламенными страстями : Ломоносовъ скучалъ однообразіемъ жизни и занятій своихъ! Часто, среди самыхъ пылкихъ изученій , онъ невольно покидалъ книгу и сѣтовалъ на неудовлетво рительность своего направленія. Дѣлиться думами было ему не съ кѣмъ ; онъ разсуждалъ самъ съ собой.

« Когда-же кончится эта монастырская , затворническая жизнь ? Скоро-ли найду я пищу всѣмъ способностямъ ума, и волю для своихъ занятій ? Добры, благодѣтельны мои наставники ; но я начинаю видѣть односторонность въ ихъ учености и въ ихъ направленіи. Они отреклись отъ міра , а я хочу дѣйствовать въ немъ ; они идутъ къ своей цѣли , а я ( кто знаетъ?), можетъ быть удаляюсь отъ моей! Пора, пора оставить мнѣ этотъ монастырскій міръ и быть въ кругу людей, ученыхъ не для кельи. Неужели нѣтъ учености свѣтской?

Столько лѣтъ ищу я средствъ для занятій науками математическими , и не нахожу ихъ. Право , если-бъ у меня были крылья, полетѣлъ-бы куда нибудь за моря : можетъ быть тамъ есть училища, о которыхъ вздыхаю теперь въ стѣнахъ монастыря.»

Но онъ вскорѣ одумывался , находилъ свои мысли дерзкими , раскаявался въ нихъ, и принимался за прежнее ученье.

Зимою 1734 года, неожиданно посѣтилъ его старый пріятель и невольный благодѣтель Пименъ Никитичъ. Ломоносовъ съ удовольствіемъ увидѣлъ человѣка, который зналъ отца его, и былъ для него самого хотя мгновеннымъ путеводцемъ на поприщѣ жизни ; но непріятное чувство пробудилъ онъ въ душѣ Ломоносова, когда началъ слѣдующее нападеніе:

— Такъ-то , братъ, Михайло, такъ-то ; живемъ, живемъ, дай свидимся; только жаль, что дѣлишки-то твои все плохи. Не наскучила-ли тебѣ эта горькая жизнь?

«Почему-же, Пименъ Никитичъ, вы называете ее горькою?

—Да какъ-же, братецъ! посмотри ты на себя.

«Слава Богу, я здоровъ.

—Здоровъ, да въ лохмотьяхъ, да питаешься хлѣбомъ съ водицей.

« Здѣсь не Куроостровская волость ; море нѣтъ , а въ Москвѣ рѣкѣ рыбы мало,» сказалъ усмѣхаясь Ломоносовъ.

—То-то, братъ, то-то. Эхе, хе!. . . сберись-ка ты съ умомъ, да воротись домой, къ отцу.

« Зачѣмъ ? Чтобы слышать брань злой мачихи ?... Бить-то себя теперь я ужь не позволю !

— Да и она не станетъ бить, какъ у тебя будетъ молодая жена. А какую красавицу я

. высваталъ-бы тебѣ!

« Благодарю васъ за дружбу, Пименъ Никитичъ! Но гдѣ мнѣ, бѣдняку, думать о женитьбѣ!

— Бѣденъ ты, да отецъ твой богатъ ; онъ-то и велѣлъ мнѣ , еще поговорить тебѣ объ этомъ. Право, братъ, чьихъ-же и совѣтовъ,слушать какъ не отцовскихъ.

«Я уже слышу это предложеніе не отъ первыхъ васъ, Пименъ Никитичъ , но сказалъ начисто, что не ворочусь въ свою деревню и не хочу жениться.

— Не хочешь, такъ Господь съ тобой ! мое дѣло сторона. А богатую-бы дѣвку отдали за тебя.

Чувство досады волновало юношу, уже высоко стоявшаго надъ этимъ міромъ, въ которомъ безвыходно жидъ Пименъ Никитичъ. .

— Вы издѣваетесь надо мной, Пименъ Никитичъ. Жениться, и на богатой, уговаривали меня, когда я былъ еще въ своей деревнѣ : я бѣжалъ оттуда ; а теперь, когда я столько лѣтъ просидѣлъ надъ книгами , это ужь вовсе мнѣ не подъ стать.

«Да вѣдь, право, братъ, лучше жить съ женой, чѣмъ съ сумой.

—Во-первыхъ, я не нищій, и съ сумой, благодаря Бога , еще не хаживалъ....

«Экой, братецъ, да вѣдь это такъ говорится только.

—Во-вторыхъ, всякой живетъ на свой ладъ. И безъ меня много охотниковъ жениться. А въ-третьихъ и въ послѣднихъ , прошу васъ не говорить мнѣ объ этомъ.

« Да почему , братецъ , не говорить ? дѣло

ясное. . . .

— Не для всѣхъ. Я понимаю, что вашъ совѣтъ не годится мнѣ, а вы не поймете, когда я скажу вамъ , что ни за какія деньги не соглашусь оставить своей бѣдности : она мила мнѣ, пуще всѣхъ богатыхъ невѣстъ въ мірѣ.

«Трудненько и понять это, братъ, Михайло! Не худо, какъ побольше денегъ : такъ я разумѣю своимъ глупымъ умишкомъ » — сказалъ съ увѣренностью Пименъ Никитичъ.

— Эти деньги были-бы для меня угліе горящіе !...

«Да какіе уголья! Что-ты, что-ты !

— Полноте, Пименъ Никитичъ ! мнѣ пора въ классъ. ...

«Въ какой классъ ?... Да ты, кажется, ужь начинаешь сердиться.»

Онъ ушелъ, сказавши еще нѣсколько своихъ поговорокъ.

—Вотъ человѣкъ ! — вскричалъ невольно Ломоносовъ , оставшись одинъ , и потомъ съ горестью подумалъ : « И съ такими-то людьми былъ я осужденъ прожить вѣкъ ! И они-то хотятъ воротить меня къ себѣ! Нѣтъ, я докажу имъ, что можетъ сдѣлать смѣлая мысль , зародившаяся въ головѣ мальчика. . . . они увидятъ наконецъ свое невѣжество. . . . Но когда будетъ это ?

Онъ задумался.

Наступилъ Январь 1735 года. Надобно было получать жалованье. Сколько, думаете вы, получилъ Ломоносовъ, за всю треть ? Три рубля пятьдесятъ копѣекъ ! Но и то казалось ему богатствомъ , при наступленіи каждой новой трети , потому что къ концу прежней онъ часто забиралъ въ долгъ квасъ и хлѣбъ.

Около этого-то времени, то есть въ началѣ 1735 года, изъ Петербургской Академіи

Наукъ, не за-долго основанной по мысли Петра, получено было въ Московской Заиконоспасской Академіи требованіе , самое благопріятное для Ломоносова. Требовали нѣсколько человѣкъ семинаристовъ, которые уже разумѣли-бы по-Лашински, для обученія ихъ Физикѣ и Математикѣ у Петербургскихъ Профессоровъ.

Извѣстіе объ этомъ тотчасъ разнеслось по Московской Академіи , и общій голосъ товарищей обрекалъ Ломоносова , вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими, на отправленіе въ Петербургъ. Многіе, боясь Нѣмцевъ , радовались, что ихъ не пошлютъ изъ родимой Москвы. А онъ?

Онъ съ восторгомъ услышалъ радостную для него вѣсть, и, боясь какого нибудъ неожиданнаго препятствія , даже не хотѣлъ вѣрить, чтобы судьба такъ благосклонно выполнила давнее его желаніе. Просить своихъ начальниковъ онъ не смѣлъ ; но они сами вспомнили о немъ.

Призывъ къ Ректору заставилъ его содрогнуться отъ нетерпѣнія и неизвѣстности. Съ безпокойствомъ явился онъ ; но веселый видъ Архимандрита оживилъ его.

—Вотъ, братецъ — сказалъ Ректоръ — какъ чудны пути Провидѣнія! Ты давно желалъ учиться Математикѣ и Физикѣ ?

«Это извѣстно Вашему Высокопреподобію.

— Желаніе твое можетъ теперь исполниться. Академія Наукѣ требуетъ отъ насъ хорошихъ семинаристовъ, именно для обученія Физикѣ и Математикѣ. Надѣешься-ли ты на себя и желаешь-ли ѣхать въ Петербургъ?

«Молю Ваше Высокопреподобіе объ этомъ ! Способности мои вамъ извѣстны , и вы лучше можете судить, достоинъ-ли я вашей великой милости.

—Да дѣло, братецъ, въ томъ, что я едва-ли могу тебя отправить. ...

Ломоносовъ перемѣнился въ лицѣ отъ внутренняго движенія.

—И все потому, что ты собственно не принадлежишь къ нашей Академіи ! Ты не семинаристъ , а отъ насъ требуютъ именно семинаристовъ. Ты здѣсь Богъ знаетъ какъ : по милости ! А дѣло новое, щекотливое. Право, я опасаюсь. ...

Ломоносовъ не имѣлъ силъ говорить.

— Я зналъ, что это огорчитъ тебя, и призвалъ къ себѣ распросить еще кое о чемъ. Хочешь-ли, я отправлю тебя какъ семинариста ?

«Готовъ исполнить все , что прикажете.

—Но вѣдь разъ записавшись въ семинаристы, ты будешь долженъ исполнять всѣ ихъ обязанности. Какъ воспитаннаго на иждивеніи Духовнаго Начальства, тебя могутъ опредѣлить въ духовное званіе.

« Признаюсь , Ваше Высокопреподобіе , і не чувствую никакой склонности къ этому званію.

—Ну, вотъ видишь-ли! А одно есть слѣдствіе другаго.

«Я не умѣю ничего совѣтовать вамъ, и только молю о заступленіи.

— Да я, братецъ, радъ, но какъ поступить, ума не приложу ! Твои успѣхи въ наукахъ и доброе поведеніе столь похвальны , что я желалъ-бы оказать тебѣ всякое пособіе, но не знаю подъ какимъ тшпломъ отправить тебя въ Петербургъ.

« Отправьте меня, Ваше Высокопреподобіе, просто какъ Михайлу Ломоносова, и повѣрьте, что я не постыжу Академіи нашей, гдѣ столько лѣтъ просвѣщалъ свой разумъ.

Архимандритъ усмѣхнулся. — Да этого не льзя сдѣлать : съ именемъ надобно еще званіе. Что я значу какъ Стефапъ Калиновскій ? но Ректоръ и Архимандритъ имѣютъ нѣкоторое значеніе.

Одушевленный Ломоносовъ воскликнулъ:

« Кто знаетъ, Ваше Высокопреподобіе, что я, можетъ быть , и просто какъ Михайло Ломоносовъ, буду значить что нибудь !

—Если не гордость говоритъ это въ тебѣ, то созцаніе собственныхъ силъ похвально. Я желаю тебѣ прославить свое имя , но теперь надобно думать не о томъ.

«Неужели-жь для меня погибнетъ случай, можетъ быть единственный?

¹—Нѣтъ, я постараюсь чтобы этого не было. Но такъ какъ ты не хочешь вступить въ званіе семинариста, то я долженъ придумать что нибудь другое. Ступай съ Богомъ.

Съ горестію вышелъ Отъ него Ломоносовъ. Лестная надежда его , близкая къ исполненію, улетала, вырывалась изъ рукъ. Онъ почти плакалъ, думая объ этомъ, и обратился къ единому защитнику сирыхъ, Богу. Теплая молитва его вскорѣ была услышана.

Черезъ три дни послѣ разговора съ Ректоромъ, Ломоносова опять позвали къ нему. Онъ пошелъ, ожидая почти вѣрнаго неуспѣха , но Архимандритъ лишь только увидѣлъ его, какъ воскликнулъ:

—Ты ѣдешь въ Петербургъ! препятствія всѣ устранены.

Ломоносовъ кинулся цѣловать его руку, но Архимандритъ поцѣловалъ его самъ, и спѣшилъ сказать :

—Не меня, не меня благодарить долженъ ты, а милосердую благосклонность Высокопреосвященнаго Ѳеофана.

«Какъ?» воскликнулъ изумленный Ломоносовъ.

— Онъ самъ удостоилъ писать въ Академію нашу, и просилъ отправить извѣстнаго ему

своими успѣхами въ наукахъ , студента Михайлу Ломоносова. Его слово могущественно, тѣмъ болѣе, что онъ беретъ тебя подъ свое высокое покровительство и обѣщаетъ непремѣнно помѣстить въ число студентовъ Петербургской Академіи. .

« Неужели Высокопреосвященный вспомнилъ обо мнѣ?» радостно спросилъ Ломоносовъ.

— Какъ видишь самъ ! И не только вспомнилъ , но особенно ходатайствовалъ о тебѣ, обѣщая и впредь свое покровительство.

«Какъ возблагодарю я Высокопреосвященнаго?..

— Новымъ прилежаніемъ , новыми успѣхами.

Богъ одарилъ тебя способностями ; не угашай ихъ, Михайло, но постарайся употребить всѣ во благо. .

« Это голосъ души моей ! Вате Высокопреподобіе говорите то , что давно есть мой первый обѣтъ.

— Безъ предстагаельства Высокопреосвященнаго, мы не могли-бы отправить тебя, не смотря на все желаніе тебѣ добра. Я и отецъ Префектъ хотѣли даже испрашивать на это особеннаго разрѣшенія. Но письмо Архіепископа окончило все ; при такомъ заступникѣ , ты можешь ѣхать смѣло.

Восторгъ Ломоносова былъ невыразимъ. Онъ съ торжествомъ возвратился въ свою камеру,

9*

и съ гордостью глядѣлъ на все окружавшее его, понимая, кто только личныя достоинства проложили ему путь къ новымъ успѣхамъ. Поступокъ Ѳеофана также запечатлѣлъ въ душѣ его глубокую признательность къ этому великому архипастырю. Можетъ быть, онъ прежде всѣхъ отдалъ Истинную справедливость дарованіямъ Холмогорскаго бѣглеца, тогда замѣчательнаго только одною страстью къ ученію, и успѣхами въ наукахъ , необходимымъ слѣдствіемъ этой благородной страсти.

Ломоносову нечего было долго сбираться къ отъѣзду ; но другіе выбранные изъ Академіи студенты сбирались не такъ скоро. Почти у каждаго изъ нихъ были родственники, а у нѣкоторыхъ и родители ; они отпускали ихъ въ Петербургъ какъ на край свѣта , приходили плакать вмѣстѣ съ ними, шили для нихъ новое платье, снаряжали ихъ какъ на свадебный пиръ. Многіе избранные даже отказались отъ поѣздки , и умѣли отдѣлаться разными пустыми предлогами : у одного было слабо здоровье, у другаго нашлась престарѣлая бабушка, и такъ далѣе.

Бодрѣе всѣхъ, радостнѣе всѣхъ былъ Михайло Ломоносовъ, который не зналъ крова , не имѣлъ пристанища, ни родныхъ , и подвигался ближе къ своей цѣли отправляясь въ Петербургъ. Какія картины рисовало передъ нимъ

воображеніе ! Тѣсный міръ, въ которомъ жилъ онъ до сихъ поръ , давно сдѣлался скучнымъ, тяжкимъ для него ; самые окружающіе , почти исключительно духовные , наскучили ему. Онъ хотѣлъ новаго, желалъ быть въ свѣтѣ, а не въ монастырѣ; онъ надѣялся, что свѣтскіе ученые, какъ истинные его братья, примутъ молодаго ученаго въ свое общество, и раскроютъ передъ нимъ всѣ таинства науки. Какія таинства ? это представлялось ему чѣмъ-то не яснымъ , однако чрезвычайно обольстительнымъ. Даже имя Академіи Наукъ такъ хорошо звучало въ ушахъ его! А самый Петербургъ, этотъ городъ, возникшій по мановенію генія, еще не такъ блестящій тогда какъ теперь , но уже славный, какъ средоточіе Правительства, какъ сборище ученыхъ, вызванныхъ попечительными Царями Русскими изъ западной Европы, какъ мѣсто многихъ, дотолѣ невѣдомыхъ заведеній? Петербургъ увлекалъ теперь Ломоносова , гдѣ надѣялся онъ вступить на истинное поприще для дѣятельнаго ума.

Въ назначенный для отъѣзда день, приказано было всѣмъ отправлявшимся явиться къ Архимандриту и къ Префекту, для благословенія. Они совершили молитву и сначала пришли къ Архимандриту. Этотъ человѣкъ , благодѣтель и попечитель ихъ въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, разстался съ ними съ чувствомъ , осо-

бенно обратилъ рѣчь къ Ломоносову, къ вѣкоторымъ другимъ, и наконецъ пожелалъ всѣмъ успѣховъ и счастія. Префектъ сдѣлалъ имъ кромѣ того нѣсколько наставленій, и также напутствовалъ добрыми желаніями.

Во Дворѣ монастырскомъ ожидала, ихъ иная сцена. Тутъ собралось множество старухъ, мальчишекъ , и всякаго народа. Начались обниманья, цѣлованья, слезы, почти крикъ и вопли. Монахъ, отправлявшійся въ видѣ дядьки съ молодыми людьми , уговаривалъ всѣхъ тише изъявлять свою горесть , но это не помогало. Между тѣмъ въ тѣлеги погрузили множество мѣшечковъ , сверточковъ со всякой всячиной ; кульки съ пирогами и калачами слѣдовали тудаже; наконецъ посадили и господъ студентовъ. Не извѣстно кто были они ; извѣстенъ одинъ изъ нихъ : Михайло Ломоносовъ. Онъ бодро вскочилъ на тѣлегу , и только пожалѣлъ, что много мѣста отняли всякими запасами , такъ что и сидѣть стало нѣгдѣ.

Проѣхавши заставу , куда провожали родственники своихъ милыхъ ребятъ, поѣздъ остановился. Сошли съ тѣлегъ, начали молиться на Московскія церкви , и опять рыдать , плакать, цѣловаться. Одна изъ старушекъ, по видимому сохранявшая болѣе другихъ терпѣнія , сказала своему сыну:

— Смотри-же ты, Гаврюша, будь уменъ.

Нескладный парень отвѣчалъ ей комически-печально:

« Буду, матушка,

—Учись хорошенько, а пуще всего, помнишь, берегись трехъ искушеній : чарки , табаку, да зерни.

«Буду, матушка.

— Не забывай своихъ родителей.

«Не забуду, матушка.

—Ходи въ церковь Божію , уважай священство. ...

Тутъ раздался громкій голосъ провожатаго монаха :

—Пора! пора! что за слезы, друзья мои. Садитесь, съ Богомъ.

Всхлипыванія, жалобы, плачъ удвоились, а мужественная старушка продолжала :

—Смотри-же, Гаврюша, помни родительскія

наставленія.

«Буду помнить, матушка.

—Боюсь я, дитятко мой, чтобы ты къ чаркѣ-то не прилѣпился. Въ ней-то и кроется Сатана !

« Не босъ, матушка, не стану пить.

—Будешь ты тамъ съ Нѣмцами , не учись у

нихъ табачище-тo курить. Это вѣдь смертный грѣхъ....

«Буду помнить, матушка.

— А пуще того, станутъ тебя Нѣмцы соблазнять пить кофей : не пей ; знай, что онъ изъ Іудина чрева выросъ.

Невольно улыбнулся Ломоносовъ, слыша эти родительскія наставленія. Онъ думалъ: «Въ три минуты хочетъ она выучить своего сына всему, что почитаетъ добрымъ! Возможно-ли это, и къ чему это, если въ сердцѣ его прежде не посѣяны сѣмена добродѣтелей?

Но какъ ни странны казались ему слова старухи, а невольная грусть запала въ его сердце , когда онъ сообразилъ , что въ этихъ простодушныхъ наставленіяхъ кроется любовь материнская ; что не умѣя выразить чувствъ своихъ, старушка превосходно выражаетъ одно: неизмѣримую любовь свою къ сыну ; она страшится всего : гнусныхъ пороковъ и мѣлкихъ предразсудковъ, и страшится потому именно, что горячо заботится о своемъ сынѣ. Да и вся эта, можетъ быть безобразная сцена разставанья , что выражала она какъ не горячность родныхъ, пугающихся неизвѣстнаго будущаго? Зачѣмъ смотрѣть только на обманчивое наружное? Подъ этими бѣдными одеждами, подъ этими несносными слезами и смѣшными наставленіями, вы видите людей, которые еще не вовсе утратили нѣжность чувствованій. А ты , пришлецъ, самовольный изгнанникъ изъ родительскаго дома, кто позаботится о тебѣ?

Ты самъ разорвалъ всѣ узы родства _у бросился въ міръ, тебѣ неизвѣстный; ты вымаливаешь у людей состраданія, участія, и они холодны къ тебѣ, они безъ великодушія даютъ тебѣ кусокъ хлѣба и уголъ, но не могутъ дать того, чего нѣтъ у нихъ для тебя— любви родственной! Для другихъ, опа неистребима въ сердцѣ, связанномъ съ ними священными узами ; она всегда готова на пожертвованія, на услуги, на вольныя изъявленія дружбы и невольныя слезы; а для тебя?... Страшись утратить чувство къ этой святой любви, и не смѣйся надъ тѣмъ, чего нѣтъ для тебя въ мірѣ. Ты одинокъ посреди людей , и долженъ все покупать у нихъ услугою, трудомъ, превосходствомъ (Гилы.

Такъ думалъ Ломоносовъ, и грустно было сердцу его. Онъ одиноко помолился , въ послѣдній разъ, святымъ Московскимъ угодникамъ, и сѣлъ опять въ тѣлегу, уже вмѣстѣ съ провожатымъ монахомъ , который избралъ его себѣ сопутникомъ , собесѣдникомъ , и помощникомъ. Монахъ слышалъ о хорошей славѣ, объ отличныхъ дарованіяхъ пришлеца Холмогорскаго, и хотѣлъ на него свалить половину своихъ занятій, потому что, можетъ быть, не надѣялся одинъ управиться съ толпою подчиненныхъ ему юношей. Онъ велѣлъ Ломоносову крѣпко смотрѣть за ними , не позволять имъ отлучаться, не позволять ссориться другъ съ

другомъ, «Бѣда мнѣ, коли въ дорогѣ случится что нибудь, не доброе для славы нашей Академіи!» воскликнулъ онъ. «Тамъ воспитываются не ученые , а забіяки, скажутъ въ Петербургѣ. »

Но опасенія добраго монаха были напрасны. Отправленные съ нимъ семинаристы были смирные ребята, и во всю дорогу они очень скромно пили, ѣли, спали , и забавлялись только пѣніемъ псалмовъ. Монахъ былъ очень доволенъ этимъ и приписывалъ успѣхъ своего путешествія Ломоносову, который однакожь мало занимался своими товарищами, потому что весь занятъ былъ собственною своею судьбою.

« Наконецъ буду я подъ руководствомъ истинныхъ ученыхъ !» думалъ онъ. «Я изучалъ до сихъ поръ только словесныя науки ; но теперь-то начнется истинная, основная наука. Природа, со всѣми своими таинствами, раскроется передъ моими глазами ; земля и небо краснорѣчивѣе заговорятъ уму ; сердце не будетъ сжиматься отъ неудовлетворяемаго любопытства.

Увидимъ , сбудутся-ли надежды и предположенія юноши; не разочаруетъ-ли его и третій городъ, какъ разочаровали два первые. Сначала Москва была единственною цѣлію его , для которой оставилъ онъ родину, и бѣжалъ черезъ снѣга всей сѣверной Руси; но Москва уже дав-

но перестала удовлетворять его жажду - къ познаніямъ, его нетерпѣливый, испытательный духъ ; онъ искалъ высшаго просвѣщенія въ Кіевѣ , и слишкомъ скоро увидѣлъ свою ошибку. Теперь, какъ будто сама судьба увлекала его на берега Невы , въ юный городъ, основанный волею Петра. Все это: Петръ, осѣняющій свое созданіе ; новая ученость людей свѣтскихъ , и сами они, эти люди , новые для Ломоносова ; Ѳеофанъ, уже два раза двигавшій его впередъ, на трудномъ пути жизни; перемѣна жребія, даже близость къ милому сѣверу , все являлось въ его воображеніи , все занимало его почти безпрерывно. Онъ едва замѣчалъ какъ проходили дни, какъ исчезало разстояніе подъ лѣнц-г выми ногами коней, которые по видимому не торопились въ Петербургъ. Наконецъ Великій Новгородъ мелькнулъ передъ глазами путешественниковъ , и Ломоносовъ успѣлъ зайдти только помолиться Святой Софіи, въ знаменитомъ Новгородскомъ соборѣ.