Михаил Васильевич Ломоносов. Том 1

Глава XV.

Въ Амстердамѣ Ломоносовъ тотчасъ отыскалъ Россійскаго Повѣреннаго въ дѣлахъ, Ольдекопа, и немедленно попросилъ у него свиданія.

«Вы Рускій, и пришли сюда пѣшкомъ изъ Марбурга?» спросилъ Ольдекопъ, вышедши къ нему. « Такъ по крайней мѣрѣ сказали мнѣ о васъ ? »

— Я такъ и просилъ доложить о себѣ, Г. Министръ.

« Какимъ-же образомъ попали вы въ Марбургъ и зачѣмъ пришли сюда ?

Ломоносовъ въ короткихъ словахъ объяснилъ ему свою исторію и свои странствованія; отдалъ притомъ свидѣтельства отъ Петербургской Академіи и тѣхъ мѣстъ, гдѣ учился въ Германіи. Онъ не забылъ взять ихъ съ собой изъ Марбурга и сохранилъ во время пути.

— Я увѣренъ, Г. Министръ прибавилъ онъ — что вы окажете милостивое вспомоществованіе мнѣ; болѣе не имѣю никакой надежды.

« Прежде всего прошу васъ не называть меня Министромъ : я только Повѣренный въ дѣлахъ Россійскаго Двора, а Полномочный Министръ, Графъ Головкинъ, живетъ въ Гагѣ. Но, скажите, чѣмъ могу я быть вамъ полезенъ?

— Совѣщусь, но долженъ просить васъ: доз

волить мнѣ отдохнуть нѣсколько дней въ вашемъ домѣ. ...

« Объ этомъ не нужно и говорить : васъ успокоятъ какъ только можно лучше. Но что потомъ ?

— Я желалъ-бы поскорѣе возвратиться въ Россію, и въ этомъ случаѣ прибѣгну опять къ вашему покровительству.

« Жаль, что это не отъ меня зависитъ. Я обязанъ сноситься обо всемъ съ Посланникомъ, и потому надобно подождать, покуда получу на вашу просьбу отвѣтъ отъ Графа Головкина. Я напишу къ нему немедленно.

— Не смѣю ничего и желать больше.... Но, не позволите-ли , Ваше Превосходительство, мнѣ самому отвезти письмо ваше. къ Графу ?

« Это еще лучше ! Здѣсь, по каналамъ и рѣкамъ , сообщенія такъ легки , что вы скорѣе всякаго курьера будете въ Гагѣ.

— Благодарю васъ за милостивое вниманіе къ моей просьбѣ. Признаюсь только, что у меня нѣтъ ни, копѣйки денегъ , такъ что. я не могу не только ѣхать, но и существовать безъ вашего благодѣтельнаго пособія.

«Денегъ на проѣздъ я могу дать вамъ, » сказалъ Ольдекопъ. «Теперь отдыхайте покуда, а между тѣмъ я велю отыскать попутную шлюпку.

На другой-же день была готова къ отплытію одна шлюпка, и Ломоносовъ отправился на ней, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими путешественниками, въ Гагу.

Путешествіе по каналу, идущему черезъ Гарлемъ и Лейденъ , не представляло ничего занимательнаго. Русскій путешественникъ не успѣлъ заглянуть даже въ Университетъ, находящійся въ послѣднемъ изъ этихъ городовъ. Но тѣмъ скорѣе прибылъ онъ въ Гагу.

Тутъ Ломоносовъ долженъ былъ явиться къ Русскому Посланнику, Графу Головкину, и пріемъ у знаменитаго вельможи не былъ похожъ на пріемъ у Ольдекопа, который, при всей вѣжливости и услужливости къ бѣдному Русскому студенту, старался только не выйдти изъ границъ своей власти. Напротивъ, Посланникъ принялъ своего земляка точно какъ Рускій, какъ умный Бояринъ , воспитанникъ Петровой школы. Онъ тщательно распросилъ Ломоно-

сова о цѣли, съ какою Академія отправила его, разсмотрѣлъ одобрительныя свидѣтельства , данныя ему Генкелемъ, Крамеромъ, и остановился на томъ, почему не имѣетъ онъ также свидѣтельствъ отъ Марбургскихъ Профессоровъ и особенно отъ Вольфа ?

Ломоносовъ признался ему, что онъ бѣжалъ изъ Марбурга, отъ долговъ, за которые хотѣли посадить его въ тюрьму.

— А развѣ ты не получалъ отъ Академіи денегъ на содержаніе себя ?

«Получалъ, Графъ, но на себя одного, а не на семейство. . . .

— Какое-же у тебя семейство въ Марбургѣ ?

« Я женился тамъ. . . .

— Женился?... Впрочемъ, это дѣло хорошее, хотя и не кстати сдѣланное, если нечѣмъ было кормить жену. Какъ-же оставилъ ты ее?

« Въ домѣ отца и на произволъ Бога.

—Но ты еще долженъ былъ позаботиться о ней какъ человѣкъ и мужъ.

« Я не имѣлъ никакой возможности для этого.

Графъ прошелся по комнатѣ и началъ спрашивать его объ успѣхахъ, какіе сдѣлалъ онъ проживши въ Германіи четыре года. Быстрые,

основательные, умные отвѣты Ломоносова вскорѣ показали, кто онъ не даромъ провелъ это время.

— Хорошо, хорошо — прибавлялъ Графъ послѣ каждаго отвѣта его, и наконецъ сказалъ : — Жаль, кто ты опоздалъ родиться и не могъ застать въ живыхъ великаго благодѣтеля Россіи, Государя Петра Алексѣевика ! Утѣшилъ-бы ты его отекеское сердце , и нолучилъ-бы достойную награду за свой трудъ въ просвѣщеніи. А кто мы теперь ? Овцы безъ пастыря I

Онъ задумался на нѣсколько секундъ, и продолжалъ :

— Ты былъ-бы человѣкъ по сердцу этого великаго Государя. Насъ гналъ онъ къ наукамъ, въ Европу, а ты самъ бѣжалъ къ нимъ. Такой порывъ достоинъ вознагражденія и я съ своей стороны сдѣлаю для тебя все, что могу. Чего желаешь ты ?

« Если Ваше Сіятельство будете столько великодушны, то прежде всего дозвольте и пособите мнѣ возвратиться въ Петербургъ, чтобы я могъ дать Академіи отчетъ о своемъ путешествіи,

— Хорошо , я сдѣлаю это. Что тебѣ еще надобно? денегъ? бери ихъ, только не больше чѣмъ нужно.

« Приношу чувствительную признательность за ваше благодѣяніе ! Деньги нужны мнѣ только для переѣзда въ Россію.

— Разумѣется. Рублей десятка два довольно тебѣ для этого. Только ѣхать. надобно моремъ, а отсюда корабли не ходятъ, и потому должно возвратиться въ Амстердамъ. Однако ты проживи у меня нѣсколько дней. Осмотри городъ : онъ стоитъ вниманія.

« Я исполню всѣ приказанія Вашего Сіятельства.

— Это, братецъ, не приказаніе а совѣты. Напиши къ женѣ письмо, и я берусь доставить, его. Надобно успокоить бѣдную, а то она, вѣрно, не знаетъ что и думать о тебѣ.

Во всѣхъ этихъ словахъ Ломоносовъ слышалъ Русское сердце, видѣлъ заботливость добраго земляка, и забылъ знаменитость человѣка , съ которымъ говорилъ. Съ сердечною признательностью вышелъ онъ изъ кабинета Графа, и ожилъ духомъ. По приказанію Посланника, ему отвели хорошую комнату, довольствовали его столомъ, оказывали всѣ возможныя услуги.

Ломоносовъ не забылъ совѣтовъ Графа и прежде всего написалъ къ женѣ письмо, гдѣ сказывалъ ей о своемъ прибытіи въ Амстердамъ и оттуда въ Гагу, просилъ ее вѣрить

любви и заботливости его, но не посылать къ нему напрасно писемъ, потому что онъ и самъ еще не знаетъ о будущемъ своемъ мѣстопребываніи и назначеніи. Письмо вручилъ онъ Графу, который и отправилъ его, еще до отъѣзда Ломоносова изъ Гаги. Этотъ благодѣтельный вельможа всякій вечеръ призывалъ къ себѣ путешественника, говорилъ съ нимъ о многихъ предметахъ , спрашивалъ что осмотрѣлъ онъ въ Гагѣ, и притомъ объяснялъ ему многое самъ.

Но ни ласковость Графа , ни привлекательный городъ, ни добрые, трудолюбивые Голландцы не могли долго удержать Ломоносова. Вскорѣ ему стала скучна однообразная, хотя и красивая жизнь туземцевъ, надоѣли ихъ опрятные домы, ихъ великолѣпныя фабрики , и всѣ чудеса ихъ промышленности. Онъ не чувствовалъ никакой склонности, никакого влеченія къ этой матеріялъности , и потому любопытство простаго путешественника скоро утомилось, тѣмъ больше , что совсѣмъ другія помышленія и надежды тѣснились въ головѣ его. Самое это положеніе какой-то неопредѣленности, неокончательности въ назначеніи жизни, начинало тяготить его. Онъ сталъ просить Графа позволить ему ѣхать въ Амстердамъ. Тотъ съ неизмѣннымъ доброжелательствомъ исполнилъ его просьбу.

Ломоносовъ еще въ первый разъ видѣлъ шутъ вельможу, во всемъ блескѣ его могущества, великолѣпія и образа жизни. Ольдекопъ, хотя не столь радушный въ пріемѣ и сильный въ помощи, сдѣлалъ на него впечатлѣніе также пріятное, Между тѣмъ, вспомнимъ, какую жизнь велъ самъ и съ кѣмъ жилъ до сихъ поръ Ломоносовъ, и не будемъ удивляться, если онъ былъ очарованъ привлекательною стороною знатныхъ людей.

« Вотъ истинные люди ! » размышлялъ онъ, «Вотъ благодѣтели человѣчества!... Я испыталъ много измѣненій въ жизни; знаю людей разныхъ состояній ; я родился и выросъ посреди мужиковъ : это грубые, несносные, часто безсмысленные невѣжды ! Долго жилъ я подъ ферулою монаховъ, и нахожу , что для человѣка, назначаемаго къ свѣтской жизни, они не могутъ быть ни товарищами , ни друзьями , ни даже наставниками ; они живутъ въ какой-то особенной, только для нихъ пригодной сферѣ. О, какъ я радъ, что избавился наконецъ отъ Нѣмецкихъ ученыхъ и вообще отъ Нѣмецкой жизни ! Надоѣли мнѣ эти тощія души! Рускому надобно совсѣмъ иное : надобна иная душа, которая даетъ характеръ всѣмъ нашимъ поступкамъ , всѣмъ дѣйствіямъ и даже уму. И вотъ наконецъ я вижу , гдѣ сосредоточено все благородное, прекрасное, достойное человѣка!

Вотъ общество, гдѣ развязаны умъ и душа, гдѣ не надобно приводить ихъ въ мѣрку. Какъ, грустно, кто я не рожденъ для общества, этихъ людей ! »

Понятно такое ослѣпленіе въ человѣкѣ, не имѣвшемъ никакой свѣтской опытности. Блескъ, представительность, кстати сказанное слово, кажутся ему кѣмъ-то превосходнымъ , потому кто самъ онъ не обладаетъ средствами для этого. Жаль, кто пріятныя заблужденія рѣдко бываютъ продолжительны !

Возвратившись въ Амстердамъ, Ломоносовъ имѣлъ время осмотрѣть этотъ славный городъ. Бродя но берегамъ. Амстеля, по каналамъ и мостамъ Голландской столицы, онъ понялъ мысль Петра Великаго, который столько любилъ Голландцевъ и ихъ стихію, море, кто перенесъ даже свою резиденцію въ болота Финскія, для того только , чтобы воспользоваться тамошнимъ многоводіемъ, и создать новый Амстердамъ. Какъ великій геній, Петръ соединилъ тутъ многіе, обширные государственные виды: и время оправдало большую часть его плана. Петербургъ сталъ на чреду первыхъ торговыхъ городовъ въ мірѣ ; но за то мысль Великаго не оправдалась самымъ Петербургомъ : онъ не имѣетъ сходства съ Амстердамомъ и ничего подобнаго себѣ; это, можно сказать, единственный, первый по красо-

тѣ своей городъ въ мірѣ, только ! Но это не Амстердамъ.

Ломоносовъ жалѣлъ, что не могъ побывать въ Заандамѣ, не могъ поклониться священной для каждаго Рускаго хижинѣ Петра, въ которой скрывалъ свое величіе преобразитель Россіи. Изъ Амстердама надобно переѣзжать туда черезъ проливъ, а Ломоносовъ не смѣлъ удаляться , потому что корабельщикъ , съ которымъ договорился онъ плыть въ Петербургъ, ожидалъ только попутнаго вѣтра. Наконецъ этотъ благопріятный вѣтеръ вспорхнулъ, расшевелилъ тяжелый воздухъ Голландіи, и шлюпки отъ всѣхъ отплывавшихъ кораблей спѣшили забрать своихъ пассажировъ. Ломоносовъ взошелъ на корабль , и черезъ нѣсколько часовъ уже въ отдаленіи видѣлъ за собою берега Голландіи.

Привольно, весело стало ему на обширной синевѣ моря , которое шумя и пѣнясь влекло его къ берегамъ милаго отечества. Давно разстался онъ съ Россіей, и еще больше прошло времени съ той поры, какъ онъ не видалъ открытаго моря. Но душа его не отвыкла любить родину, не отвыкла и чувствовать красоту, величіе, поэзію моря! Какъ стараго друга встрѣтилъ онъ знакомую стихію, какъ родныхъ привѣтствовалъ бодрыхъ матросовъ, и съ весельемъ разговаривалъ съ ними о всѣхъ по-

дробностяхъ пути. На какомъ языкѣ говорилъ онъ съ Голландцами? Матросы изобрѣтаютъ свой особенный языкъ, такъ что посредствомъ немногихъ словъ объясняются съ жителями всѣхъ странъ. Состарѣвшійся на кораблѣ матросъ бывалъ вездѣ, и отвсюду вывезъ запасъ словъ, не хуже тѣхъ , которыми щеголяли наши земляки, стоявшіе на бивакахъ въ Парижѣ.

Къ вечеру перваго дня пути вѣтеръ усилился чрезвычайно. Легкій купеческій корабль, на которомъ плылъ Ломоносовъ , сражался съ могучими волнами , какъ ловкій боецъ съ многочисленными противниками; онъ скрыпѣлъ и стоналъ и вздрагивалъ, но, разсѣкая бурную пучину, при попутномъ вѣтрѣ все подвигался впередъ. Ломоносовъ долго смотрѣлъ на эту борьбу человѣческаго искуства съ природою; когда совсѣмъ стемнѣло , онъ ушелъ въ свою каюту и бросился на койку. Странное чувство томило его : это былъ не страхъ , а какой-то нетерпѣливый порывъ души, утомленной борьбою съ жизнью. Въ нападающихъ волнахъ видѣлъ онъ тѣ непріязненныя обстоятельства, которыя столько разъ доводили его до отчаянія. « Неужели и теперь, почти при входѣ въ отечество , сама природа хочетъ испытать силу моего духа?» мыслилъ онъ. «Неужели этою грозною борьбою съ слабыми усиліями человѣка, она хочетъ еще напомнить мнѣ жизнь, въ

которой я точно какъ будто осужденъ испытывать всѣ возможныя препятствія ? в

Такъ самые обыкновенные случаи — въ самомъ дѣлѣ, что обыкновеннѣе на морѣ какъ не буря?—иногда пораждаютъ въ насъ цѣлый хаосъ ощущеній, часто не имѣющихъ ничего близкаго къ настоящему нашему положенію. Но человѣкъ, занятой всегда собою, своею мыслью, своимъ я, воображаетъ, что и природа существуетъ только для него, для его ощущеній.

Какъ-бы то ни было , но Ломоносовъ легъ спать въ тревожномъ состояніи духа, и заснулъ подъ₍ завываніемъ бури. Постепенно измѣнялись передъ нимъ картины моря : то видѣлъ онъ, что корабль ихъ опускался все ниже, ниже, и вдругъ взлеталъ на такую высоту, съ которой видны были и Петербургъ, и хижина, гдѣ обитаетъ жена его, и Холмогоры, и деревня, въ которой родился онъ. То встрѣчалъ онъ на волнахъ обломки разбитаго корабля, и на нихъ людей, которые жалобно молили его о спасеніи, и быстро уносились вдаль. Наконецъ, онъ увидѣлъ образъ драгоцѣнный ему, образъ отца, который, въ рыбачьей ладьѣ своей, боролся съ волнами близъ одного острова въ Ледовитомъ морѣ. Ломоносовъ много разъ бывалъ подлѣ этого острова, много разъ живалъ на берегу его , и помнилъ каждый кустъ на немъ. Онъ былъ готовъ броситься на по-

мощь къ отцу , но чувствовалъ руки и ноги свои крѣпко связанными, онѣмѣлыми. Стенаніе вырвалось изъ груди его , когда онъ увидѣлъ, что ладья отца его грянулась о берегъ и разлетѣлась, а бѣдный отецъ опустился въ воду, вынырнулъ изъ нея, вскричалъ: « Михайло ! » и опять исчезъ въ волнахъ. Съ невыразимою тоскою видѣлъ все это Ломоносовъ, и какъ будто ждалъ еще чего-то. Наконецъ, грозный девятый валъ шумно плеснулся на берегъ и выкинулъ на него бездыханное тѣло Василья Ломоносова.

При этомъ зрѣлищѣ Ломоносовъ проснулся. Холодный нотъ градомъ выступилъ на лицѣ его, и бѣдный страдалецъ долго не могъ опомниться , не могъ постигнуть : во снѣ или на яву было видѣнное имъ. Темнота ночи и свистъ бури усиливали обманъ. Наконецъ онъ пришелъ въ себя, увѣрился , что видѣнное имъ было сонъ, тщетная мечта, порожденная приготовленнымъ къ тому воображеніемъ ; но этотъ сонъ былъ такъ ясенъ, живъ передъ нимъ, что онъ не вѣрилъ разсудку своему , и до самаго утра не могъ прогнать отъ себя какого-то убѣжденія въ истинѣ всего видѣннаго имъ.

«Да, точно отецъ мой часто плавалъ къ этому необитаемому острову въ Ледовитомъ морѣ.

Я самъ бывалъ тамъ съ нимъ много разъ , и никогда еще сонъ не представлялъ мнѣ такъ

живо существенности. Только я помню, кто приставали не въ томъ мѣстѣ., и если-бы на яву вздумалъ кто нибудь, особенно въ бурю, зайдти къ противоположному берегу, подлѣ котораго представился мнѣ отецъ, онъ вѣрно погибнулъ-бы. Неужели этотъ сонъ предвѣщаетъ горестную для меня существенность ? О, Боже ! сбери лучше надъ моею головою новыя бѣдствія, но пощади моего отца! Пусть я одинъ, столько виновный передъ нимъ, искуплю назначенныя для него несчастія !... И неужели не сбудется мечта моя , успокоить бѣднаго старика, убѣдить его, что я не былъ только непослушный ему сынъ, что я не ошибался въ своемъ назначеніи, и бѣжалъ отъ него употребить во благо данныя мнѣ отъ Бога способности ? Старикъ не понялъ-бы моихъ словъ, но слова другихъ убѣдили-бы его, и почесть, какою бываетъ окружено дарованіе, утѣшила-бы его. Да , какъ желалъ я всегда окружить моего старика тѣмъ почтеніемъ , котораго достоинъ отецъ уважаемаго сына ! Сынъ можетъ быть въ славѣ, въ почести, а отецъ долженъ наслаждаться этимъ.»

Такъ разсуждалъ Ломоносовъ. Онъ не хотѣлъ вѣрить своему сну; но тайное убѣжденіе запало въ его душу, и образъ бездыханнаго отца, на берегу необитаемаго острова, не выходилъ изъ его мыслей. Чтобы успокоить самого

себя, онъ рѣшился, тотчасъ по пріѣздѣ въ Петербургъ, развѣдать объ отцѣ своемъ отъ Архангелогородцевъ, которые часто пріѣзжали въ Петербургъ.

До это странное событіе , это сновидѣніе отравило для него все остальное время пути. За бурею настала ясная, прелестная погода, и попутный вѣтерокъ легко мчалъ корабль; но Ломоносовъ уже не любовался ни картинами моря, ни видами цвѣтущихъ береговъ Даніи и Швеціи. Онъ не замѣтилъ даже какъ миновали они Копенгагенъ, какъ пронеслись мимо Борнгольма, прославленнаго волшебнымъ перомъ писателя другаго вѣка.

Кто долго былъ въ разлукѣ съ отечествомъ, тотъ пойметъ, что чувствовалъ Ломоносовъ, когда завидѣлъ онъ вдали берега Россіи. Сначала они оставались у него въ правой сторонѣ ; напослѣдокъ и передъ нимъ зазмѣилась полоса земли, а впереди ея выдвигался островъ Кронштатъ,

« Онъ вездѣ первый ! » подумалъ Ломоносовъ. «При первомъ взглядѣ на отечество , вижу созданіе Петра ! Онъ встрѣчаетъ меня въ этихъ вратахъ своего могущества, такъ-же какъ его мысль провожала меня за границу.»

Кронштатъ еще не былъ такимъ красивымъ городомъ и такою неприступною твердынею

лѣтъ за сто, какъ теперь; но тогда онъ болѣе изумлялъ путешественника, который зналъ, что за нѣсколько десятковъ лѣтъ это былъ необитаемый островъ. Петръ , съ необыкновенною своею проницательностью, постигъ всю важность его для. возникавшаго изъ болотъ Петербурга, и заботился о немъ столько-же какъ о своей столицѣ. Счастливая мысль Великаго была довершена преемниками его.

Ломоносовъ вышелъ на Русскую землю, еще недавно покорную Шведамъ; посѣтилъ домикъ Петра, существующій и донынѣ; полюбрвался на кипѣвшую въ гавани дѣятельность; но болѣе въ Кронштатѣ . нечего было видѣть , и онъ , вмѣстѣ съ корабельщикомъ, нетерпѣливо ждалъ отплытія въ Петербургъ. Это исполнилось черезъ нѣсколько часовъ, и вскорѣ путешественники наши бросили якорь въ сердце Петербурга, на величавой Невѣ. Веселый крикъ привѣтствовалъ ихъ съ берега, и Ломоносовъ почелъ это счастливымъ презнаменованіемъ.

КОНЕЦЪ ПЕРВАГО ТОМА.