Мило

ГЛАВА LI

Фиорини и Мило возвращались из замка Иф на колесном пароходе, который вмещал до сотни пассажиров. Пароходик мерно покачивался на легкой зыби, и прерывистое шлепание его колес по воде напоминало Мило шум ветряной мельницы в окрестностях Руана.

Замок Иф представлял собой старую крепость, высившуюся на скалистом островке в двух километрах от Марселя. Заглянув в словарь у папаши Сольеса, Мило узнал, что замок был построен по распоряжению Франциска I и долго служил тюрьмой.

Но, пожалуй, самое прекрасное в этой прогулке был не сам замок, а удивительный вид Марселя, развернувшийся перед глазами пассажиров во время обратной поездки: Марсель, какое-то загадочное нагромождение зданий бледно-золотого и белого цвета, как бы застыл между темно-голубым морем и розоватыми холмами, вырисовывающимися на зеленовато-сиреневом горизонте.

Фиорини и Мило сидели рядом на первой же скамейке у самой кормы.

— Как красиво! — воскликнул Мило. — Я и раньше видел камни Форта Сен-Жан и Нотр-Дам де ла Гард, но они были совсем белые, а сейчас вроде бы обмазаны медом.

— Мед солнца, — заметил Фиорини.

— Когда смотришь на Марсель издали, — снова заговорил Мило, — так и кажется, что люди там должны быть счастливы и облачены в сверкающие одежды… И трудно себе представить, что у почтамта полно нищих, которые, закутав ноги в старые тряпки, спят у самой стены.

— На заходе солнца их тряпье тоже кажется золотистым, — усмехнулся Фиорини.

— Самое странное, — задумчиво протянул Мило, глядя на огромный город, — что в этом скопище блистающих камней где-то затерялась кухня ресторана «Форж»…

— И множество других, таких же темных, таких же удушливых, Мило!

— Кстати, об этом ресторане… — продолжал мальчик после некоторого колебания. — Знаете, мосье Фиорини, я хорошо запомнил то, что вы однажды мне сказали. Первые дни, перетирая посуду у Сирилей, я все повторял про себя, что делаю полезную работу, что меня ждут тарелки, нужные посетителям, что нельзя оставлять на сушилке целую груду посуды… Ну, и прочие мысли того же рода волновали меня… Но как бы то ни было, все это вовсе не увлекало меня… Ломило руки, сжимало сердце, хотелось сбежать оттуда!

— Вполне возможно, — вздохнул часовщик, покачав головой. — Трудно, очень трудно получить эстетическое удовольствие, перетирая посуду. Ведь не секрет, что существуют на свете хоть и полезные, но такие противные и скучные вещи, которые просто невозможно полюбить. Чтобы притерпеться к ним, надо придать им хоть какую-то относительную привлекательность. Сейчас ты поймешь мою мысль. Ребенком я провел одно лето в детском лагере во время каникул. Каждый день, после завтрака, команда из десятка добровольцев мыла тарелки, но… но происходило это на лугу, залитом солнцем, и, занимаясь этим скучным делом, мы пели хором. И вот теперь мне вспоминается не сам процесс мытья посуды, а песни, которые мы пели, и цветы вьюнков, росшие на лугу; я вспоминаю также, что, когда директриса спрашивала: «Кто хочет мыть посуду?», я первый кричал: «Я!» Впрочем, она не разрешала желающим заниматься мытьем посуды больше двух дней подряд… и она была права. На свете существует немало неблагодарных, трудных профессий, настоящее ярмо для людей, и каждый должен внести в них свою лепту. Ведь это же величайшая несправедливость, что одни и те же люди прикованы к ним на долгие годы и даже на всю жизнь. Мне могут возразить, что большинство людей неспособны к другому труду, но ведь дело-то в том, что им и не дают возможности приобрести другую специальность. И когда на смену им придут машины, надо, чтобы они непременно переквалифицировались…

— Кажется, — перебил Мило часовщика, — уже существует машина для мытья посуды?

— Существует, и уже довольно давно. В Милане я часто заходил в Кооперативный ресторан. Входя, ты берешь столовый прибор, тарелку, хлеб, нужное тебе блюдо на стойке и садишься за стол; поев, несешь тарелку и прибор к аппарату, который обмывает, ополаскивает и механически сушит их.

Фиорини помолчал и закончил:

— Чтоб вернуться к прежнему разговору, скажу тебе, Мило, что мы не всегда любим работу, которая приносит пользу. Как правило, мы дорожим тем, что позволяет нам проявить свои способности, дарования, знания и умение; мы дорожим тем, что́ позволяет нам двигаться вперед, накапливать жизненный опыт; наконец, мы дорожим тем, что носит на себе отпечаток неисчерпаемого человеческого гения — неважно, где он проявляется: в сооружении домов, в земледелии, в изготовлении часов или автомобилей, в выпуске книг или в написании научных трудов…