Мои Воспоминания

Глава 5

Реб Исроэль. – Его пение. – Его композиции. – Его положение среди хасидов. – Реб Исроэль как математик. – Пари. – Его польский патриотизм. – Его марш в честь победы поляков. – Договор с хасидом. – Выигрыш. – Смерть реб Исроэля.

Один из самых интересных хасидов в Каменце был реб Исроэль. Он жил с женой и дочерью у деда. Реб Исроэль имел мудрую голову, считаясь смолоду илюем. Он получил когда-то две тысячи рублей приданого и содержания на пять лет от тестя, большого богача, которому хотелось иметь зятем раввина. Исроэль – так решил тесть – будет раввином в большом городе, и он от своей единственной дочери будет иметь утешение.

Но Исроэль стал-таки коцким хасидом[84], он забросил ученье, поехал к ребе и провёл рядом с ним целый год. Благодаря его большим достоинствам и учёности, ясному уму и необыкновенным способностям, он при ребе стал хасидским вождём. Одной из его способностей было пение, музыка, композиция. Он умел сам сочинять мелодию. По просьбе ребе он готовил на субботу три мелодии, и каждая из них была цельной, самостоятельной и единственной в своём роде. Никаких нот он не знал, и всё же каждая мелодия была законченной и чарующей.

Пока р. Элиэзер, его тесть, был жив, реб Исроэль больше сидел у ребе, чем дома, но после смерти р. Элиэзера его жена Сара-Бейле получила в наследство шесть тысяч рублей. Два её брата получили больше – до пятнадцати тысяч. В Литве тогда никто не оставлял наследства дочерям, но её отец не обделил.

Получив наследство, она поехала к ребе, прося, чтобы тот велел Исроэлю вернуться домой и заняться каким-то делом. Они-таки организовали какое-то мануфактурное дело, но так как реб Исроэль проводил всю неделю в хасидском штибле, а субботу – у моего отца, и о деле ничего не хотел знать, то они скоро остались без денег. Им пришлось туго, и частично они оказались на содержании у родни.

К ребе он теперь ездил только дважды в год – на Рош-ха-Шана и на Шавуот. Хасидизмом занимался дома.

Сара-Бейле была очень набожной, соблюдала все посты с перерывами, т.е. постилась в понедельник и в четверг каждую неделю, когда читали из Торы отрывки: «И вот имена…», «И пошёл один человек…», «А Моше пас скот…», «И ответил Моше…», «А затем пришли Моше с Аароном …», «И сказал Господь, обращаясь к Моше»[85]. Кроме того, молилась вечером и ночью в бет-ха-мидраше, и вела отсчёт, с благословениями после вечерней молитвы, дням от второго дня Песах до праздника Шавуот, читала слихот, не пропуская ни одной послеобеденной и вечерней молитвы[86] и часто плакала над псалмами, тайч-Торой[87] и над книгой «Цеэна у реэна»[88]. А он, реб Исроэль, молился в штибле. В неполные десять минут успевал помолиться, и все ждали, а когда он кончал, начинали пить «ле-хаим» – во здравие, и реб Исроэль веселил всех хасидов: пел свои напевы - пальчики оближешь. Умел он также красиво говорить – и на житейские темы, и о Торе. И хасиды толпились вокруг и слушали, как он красиво, на хасидский манер, излагает Тору.

Среди городских знатоков Торы он играл особую роль. Встречалось ли трудное место у Махарша, в Талмуде или в галахических решениях, приходили к реб Исроэлю. Со своей мудрой головой, он объяснял на свой манер, с искусными толкованьицами и заостреньицами, забирая так высоко, что с трудом можно было понять его высокие мысли и допущения. И в каждом суждении видна была большая мудрость и эрудиция.

Знатоки получали много удовольствия от его толкований, но не знали, что с этим делать. Их проблема оставалась проблемой, ещё сложнее, чем прежде, и как ни объясняй и ни крутись с гениальными допущениями, результат никогда ничего не давал, и знатоки уходили от него с чувством унижения: у них-то нет объяснений.

Реб Исроэль был из города Седльце, то есть, еврей из Польши, он хорошо читал по-польски и регулярно получал варшавские польские газеты. Но оказавшись в Литве, вскоре стал хорошо понимать русский и читать русскую газету. В политике он был большим специалистом и действительно знал, что творится в мировой дипломатии. Кроме того, он знал, сколько каждое правительство имеет войск и каких именно: сколько артиллерии, гвардии и пехоты, и всех генералов, отличившихся в войне, и т.п.

У него была карта, и он разбирался в географии. Когда его спрашивали, где находится тот или иной город, он тут же показывал пальцем место. К тому же, он был гениальным математиком. Сложнейшие расчёты, труднейшие задачи и измерения он решал в уме и в одну секунду. Брать в руку перо было для него излишне.

Особенно он любил сидеть в доме у деда, когда там собиралось много народа. Дед ему оказывал большое внимание и любил обсуждать с ним политические вопросы: два умных человека интересовали друг друга.

Он прислушивался к тому, о чём говорилось в доме, и по лицу его блуждала улыбка. Арон-Лейзер понимал, что означала эта улыбка. Она означала: как ничтожны люди, и как ничтожны их дела и речи.

Помню однажды, у деда был полный дом народу, в том числе – вся городская знать и каменецкие умные головы. Зашла речь о расчетах. Реб Исроэль заметил, что готов держать пари, что тут же, на месте, сделает в одну минуту самый сложный расчёт.

Помню, как его спросили, сколько процентов получит в месяц Ротшильд, дав миллион и шестьдесят тысяч рублей под два с половиной процента годовых?

Исроэль на минуту задумался и назвал цифру. Взяли ручки, потели, решали, морщили лбы и пришли к выводу, что ответ верен. Задали ещё задачу:

Имеется тысяча пудов шафрана по четыреста двадцать рублей за пуд. Выручили за пол-унции по тридцать семь с половиной, тридцать восемь с половиной и тридцать девять с половиной. Сколько всего было выручено?[89]

Реб Исроэль подумал, может, минуту и сразу ответил.

У отца он бывал почти каждый вечер, занимаясь с ним хасидизмом до после полуночи. С пятницы ночью до утра воскресенья он почти всё время был у отца. Пел он только собственные напевы, которые пело всё общество. Чужих, не своих хасидских мелодий он, как принято у людей искусства, не придерживался.

Распевая свои мелодии с хасидами, он, внимательно прислушиваясь, рукой давал знать певцам, и если кто-то брал фальшивую ноту, сердито топал ногой. Мелодии его были сложные, летели вверх и вниз и проникали во все суставы.

Когда отец его просил сочинить мелодию к субботней ночи или к празднику, он это делал, а иногда случалось, что отец его просил, когда вместе сидело много хасидов, сочинить экспромтом какую-нибудь красивую мелодию, чтобы спеть той же ночью. Он начинал расхаживать взад-вперёд по комнате, крутя пальцами, и раскручивал в полчаса прекрасную мелодию, которой всех буквально зачаровывал.

Во время польского восстания шестьдесят третьего года реб Исроэль был весь захвачен бунтом, превратившись в пламенного поляка, ужасного польского патриота. Во всём, что касалось Польши, он был настроен в высшей степени оптимистично. Уверен был, что Польша станет ещё больше, чем была прежде. Все надежды он возлагал на Наполеона III. Если, как он надеялся, поляки измотают русских, то придёт со своими войсками Наполеон и поможет им вернуть свою землю. И Россия при этом потеряет изрядный кусок и своей земли…

У поляков, считал реб Исроэль, есть денег миллиарды. Они уже дали Наполеону триста миллионов франков, и они своего добьются. Он знал, где стоит русское войско и где – польское и сколько имеется на каждой стороне. Русское войско – примитивное, неспособное ни к каким военным уловкам, и Наполеон уже послал своих офицеров к полякам, и поляки своего добьются. В своём мнении он сильно утвердился, прочтя в газете об успехе поляков в отдельных сражениях, и так радовался, словно освободили Иерусалим, а прочтя о том, что поляки где-то потерпели поражение – скорбел, но не терял надежды. Он всё твердил, что для него ясно как дважды два, что Польша победит в войне. И уже приготовил три марша в честь победы поляков. Первый – посвящённый тому, как царь подпишет, что отказывается от Польши, а польская армия войдёт с победой в Варшаву; второй – для сопровождения французского войска при возвращении из Варшавы во Францию, а третий марш – по случаю празднования польским королём новой конституции.

И он уже всех уверил, что в Польше будет очень либеральная конституция, а поляки – первыми конституционалистами в мире.

В десяти верстах от Каменца, в Чемеринском лесу, произошло небольшое сражение между русскими и поляками, и помню, что ружейные выстрелы слышались у нас в местечке.

В Литве выделялся польский руководитель восстания Огинский[90] – большой военный специалист, наводивший страх на русскую армию.

В лесу стояло два русских полка с артиллерией, которые столкнулись с этим самым Огинским. Он, как видно, имел всего три тысячи солдат без артиллерии. Он был разбит и бежал верхом на коне. За ним погнались три казака. Сидя на коне, он обернулся и застрелил всех троих. Бежал он в Пинск.

Русские взяли в плен всех больших графов, сражавшихся вместе с Огинским. Солдат всех перебили, а пленных польских офицеров привезли в Каменец. Помню, что привезли их в прекрасный субботний день, и они сидели на земле посреди рынка, человек семьдесят, со связанными руками, а вокруг стояли русские солдаты.

Когда два полка русских вместе с артиллерией вошли в Каменец, город переполнился. И реб Исроэль, видя своими глазами разгром поляков, плакал, как ребёнок.

Помню, как в ночь на субботу у деда было много людей, и реб Исроэль за столом подсчитывал мелом количество русских и польских войск в местах восстания.

«Это - только начало. Чемеринский нынешний разгром – это ничто, помещики Муравьёва-таки повесят, но не в этом дело. Против большей силы и правоты поляков, - говорил он, перечёркивая жестом руки русские войска, ранее обозначенные мелом, - русские войска – ничто.

В этот момент явились солдаты и постучали в дверь. Они хотели выпить, а тут – шинок. Двери были закрыты на засов, а открыть их боялись: шутка ли – солдаты! Реб Исроэль стал у дверей и не давал их открыть, чтобы впустить русских солдат. Солдаты тут же взломали дверь и понятно, что первый, с кем они столкнулись, был реб Исроэль. Поэтому он получил от них две затрещины, так что из зубов потекла кровь.

После ухода солдат кто-то спросил реб Исроэля:

«Ну, реб Исроэль, вы только что посчитали, что русские – ничто, что их нет. Ну так что – русских солдат не существует?»

«Разве это солдаты? Это разбойники!» – С гневом и горечью возразил реб Исроэль.

Изо всех сочинений реб Исроэля, сохранившихся у меня в памяти, привожу здесь ноты двух его маршей, посвящённых Польше. По какому поводу были написаны марши – ответ на этот вопрос читатель найдёт выше. Считаем своим долгом поблагодарить г-на Песаха Каплана, не пожалевшего усилий и написавшего ноты к этим маршам, которые я ему напел по памяти[91].

Когда поляки начали терпеть одно поражение за другим и стало ясно, что нет никакой надежды, реб Исроэль это принял очень близко к сердцу. Он сильно запил, спасаясь таким образом от меланхолии. Это вредило его здоровью, и он поехал к ребе, от которого вернулся радостный, получив совет - пить водку с постным маслом, что будет лекарством и для души, поскольку почувствует радость, и для тела, поскольку постное масло лечит сердце. Реб Исроэль стал часто приносить с собой к отцу бутылку постного масла и восклицая вместе с хасидами: «Ле-хаим!», подливал себе в стакан порцию масла. Отчего пил ещё больше и сочинял новые мелодии.

Однажды, будучи в Коцке у ребе, он разговорился за стаканом вина со своим добрым приятелем из одного местечка по имени Барух. Как принято у евреев, реб Исроэль рассказал, что у него есть девочка, единственная дочь трёх лет. И так как от Господа ему не суждено иметь сына, который бы прочёл над ним кадиш, он бы хотел, чтобы дочь, когда подрастёт, была просватана с подходящим, честным евреем. Тот ответил, что у него есть трёхлетний мальчик с очень хорошей головкой Они уже могут договориться о сватовстве, а из мальчика сделают настоящего хасида.

Реб Исроэлю идея понравилась. Они ударили по рукам, сын одного и дочь другого стали женихом и невестой, а условия должны быть подписаны, когда детям исполнится по двенадцати лет. А когда жених Довид войдёт в возраст бар-мицвы[92], сыграют свадьбу. Об этом было договорено и запито несколькими рюмками доброго вина. Потом отправились к ребе, получить благословение на сватовство. Реб Исроэль с Барухом были из первых хасидов коцкого раби и регулярно сидели у него за столом. Сам ребе налил три стакана вина, выпили «ле-хаим», чтобы свадьба удалась и чтобы мальчик Довид стал честным евреем и чтобы от них пошло поколение настоящих хасидов и цадиков.

Реб Исроэль вернулся в Каменец от ребе и поздравил свою жену с шидухом, который благословил рабе. Сара-Бейле, его жена, трезвая женщина, рассердилась и от большого волнения стала его поносить:

«Мрачный сон на твою безумную голову! Берёшь трёхлетних детей, не болевших ни корью, ни ветрянкой, и сватаешь!» Реб Исроэль тоже потерял терпение и в первый раз в жизни ей сказал:

«Бесстыдница! Где твоя вера: сам ребе нас благословил!»

Они поссорились, реб Исроэль повернулся и пошёл к моему отцу и рассказал всю историю. Понятно, что отец тоже осудил Сару-Бейлу за недостаток доверия к ребе. Он хотел, чтобы наступил мир, но это ему ни в коей мере не удалось, и реб Исроэль сказал, что поедет к ребе и останется у него, пока дети не вырастут. Тогда он помирится с женой и поженит детей.

Отец, питавший к нему удивительную любовь, понимал, что если реб Исроэль поедет к ребе, то назад он уже не вернётся. Потому что там ему будет хорошо - он будет сидеть за столом у ребе, есть и пить, сочинять мелодии, и танцевать и ни в чём не будет нуждаться.

Отец ему предложил пожить у него: он ему даст комнату, и они будут по-прежнему вместе. Реб Исроэлю эта мысль понравилась, он отца тоже любил, к тому же водки у нас было хоть залейся, и в хасидах тоже недостатка не было, так что он остался у отца.

Отец также не оставлял надежды хоть со временем их помирить, поскольку Сара-Бейле, жена реб Исроэля, была редкая еврейка, умная и набожная, и раньше очень хорошо жила с мужем, хоть в молодости и надеялась как дочь богача стать раввиншей, что ей бедняге, было трагически не суждено.

Но Всевышний помог, и перед Новым годом, в месяце тевет, сват Барух выиграл в польской лотерее пятьдесят тысяч, о чём он им тут же сообщил. Сара-Бейле обо всё забыла и радостно прибежала к мужу, в дом моего отца, и помирившись с реб Исроэлем, сообщила новость и прибавила:

«Вот теперь я верю в твоего ребе…» Тут уж настал полный мир.

Сват прислал невесте золотую цепочку, колечко, жемчуг и шёлковую ткань на платье. И трёхлетняя девочка Зисль была наряжена, как принцесса.

Реб Исроэль отправился в Межирич к Баруху, а оттуда оба поехали к раби в Коцк. Там они подновили свой договор у ребе, которому Барух подарил двенадцать тысяч.

Реб Исроэль вернулся домой радостный, и Сара-Бейле, понятно, тоже была рада.

Когда Зисль исполнилось двенадцать лет, реб Исроэль с Сарой-Бейле и невестой поехали подписывать «условия», но сват к тому Реб Исроэль вернулся домой радостный, и Сара-Бейле, понятно, тоже была рада.

Когда Зисль исполнилось двенадцать лет, реб Исроэль с Сарой-Бейле и невестой поехали подписывать «условия», но сват к тому времени уже не был богат; приданого он дал тысячу рублей. А когда им исполнилось по тринадцать, в Межириче состоялась свадьба, и Зиселе осталась у свёкра на хлебах. Реб Исроэль с Сарой-Бейле вернулись домой в Каменец. Теперь он стал совсем свободен и проводил дни и ночи у моего отца с хасидами, пил водку с постным маслом и сочинял мелодии.

После смерти Сары-Бейле реб Исроэль забросил хасидов с водкой и мелодиями и стал писать книгу «Толкования на трактат «Песахим»[93]. С книгой он поехал к большим раввинам, чтобы те дали письменные рекомендации для будущих читателей. Рекомендации он, однако, не получил, так как на девяносто страниц пришлось шесть толкований. Ни один раввин не имел терпения прочитать толкования с высокими, глубокими и замысловатыми рассуждениями. Реб Айзик, слонимский ребе, самый остроумный из всех, сказал реб Исроэлю, что книга его – для ангелов, а не для людей. Он это принял близко к сердцу и от большого умственного напряжения заболел, находясь в Варшаве, и вскоре умер. Ребе из Коцка приехал по случаю его смерти с большим количеством хасидов, также и варшавских хасидов на похоронах хватало.