Мои Воспоминания

Глава 21

Манифест об освобождении крестьян. – Порка крестьян. – Впечатление, которое произвёл манифест на помещиков. – Тяжёлое время для евреев. – Мой дед и помещики. – Польское восстание. – «Захват России». – Польские бунтовщики. – Отношение польских революционеров к евреям. – Огинский. – Подавление восстания. – Месть крестьян.

В 5621, то есть 1861 году, вышел знаменитый манифест об освобождении крестьян. Пришлось это на субботу, и в субботу же приехал в Каменец исправник. В воскресенье, в двенадцать часов, когда на рынке полно крестьян, пришли исправник с асессором и с волостным старшиной, который, держа в руках медную тарелку и молоток, бил молотком по тарелке. Собрались все крестьяне, и исправник прочёл манифест.

По прочтении крестьяне разъехались по домам. Работать они уже не хотели, хотя, согласно манифесту, обязаны были закончить летнюю работу. Ждать до после лета они не хотели. Помещик, опять же, больше не мог их пороть, и крестьяне взбунтовались.

Помещики дали знать исправнику, и тот прибыл с ротой солдат в Каменец. Разослал солдат с десятским по деревням, чтобы привезти крестьян, и целую телегу в лес – за розгами для порки.

Исправник спросил крестьян, желают ли они летом работать. Они ответили, что нет. Их стали пороть - по трое крестьян за раз посреди рынка - крики слышны были за версту, и пороли до тех пор, пока они не сказали: да, будем работать.

У помещиков начался настоящий траур. Не шутка – в один момент лишиться всех своих крепостных, которые на них надрывались, как лошади, как ишаки, доставляя помещику так много труда, крови и пота!

То, что было плохо для помещика, частью было не очень хорошо и для тогдашних евреев. Почти все они жили с помещика, и всё это отозвалось и на них. Но помещик – помещиком, «что-то» у них осталось и после катастрофы, а для евреев это было по-настоящему тяжёлое время.

Перед ними встал большой, жизненно-важный вопрос: что делать? Куда приткнуться, куда деваться? И вопрос этот встал не только для бедных классов, но и для самых обеспеченных, кто так широко жил, не зная никаких бед. И может, как раз для богатых этот новый вопрос встал во весь рост.

Настала нужда; много еврейских семей осталось без хлеба. Те, у кого ещё были деньги, проедали последний сбережённый рубль, а те, у кого никаких денег не было, остались без хлеба. Тогда казалось, что источник дохода евреев, кормивший их сотни лет, совсем высох, а новых шансов для заработка нет и, возможно, не будет, казалось, что ты совсем пропал.

Но помещикам казалось то же самое и некоторые из них не стыдились плакать настоящими слезами.

Заработок остался только у шинкарей, прежде также живших с крестьян, которые приезжали на рынок по воскресеньям, привозя товар на продажу и для пропития. Сейчас их заработки даже увеличились: крестьяне себе позволяли больше пить водки. Помещиков они больше не боялись – не опасались, что к понедельнику не протрезвеют и получат розги. Но не весь еврейский народ был шинкарями; и всё же крестьяне были поддержкой не только для одних шинкарей.

При наступлении первой свободной зимы крестьянам нечего было делать, и они стали учиться разным ремёслам - бондарному и гончарному делу и т.п., а крестьянки пряли и ткали полотенца, скатерти, полотно на юбки и стали зарабатывать деньги. И по воскресеньям, приходя на рынок, понемногу приучались покупать предметы роскоши, такие, как ленты, бусы, платки и стали чаще носить ботинки вместо лаптей.

И постепенно в Каменце построили ещё тридцать магазинов, а у кого был дом, тот открыл шинок и стал жить в тесноте. Понятно, что те евреи, чей заработок был только от помещиков, совсем лишились доходов.

Примерно через год, в 5622, ездила по стране правительственная комиссия и распределяла среди крестьян землю, назначая каждому крестьянину определённый налог, который он должен выплатить казне в течение сорока лет[160].

То небольшое число евреев, которые, как я уже сказал, жили хорошо и играли роль богачей, - разорились. Перестали широко жить, а торговцы, державшие предметы роскоши для помещиков, остались со своим товаром, хоть выбрасывай его на улицу.

Дед ездил к помещикам, чтобы их «утешить». Бедняги свалились с небес на землю. Особенно этого не могли вынести помещицы. Шутка ли – лишиться такой власти! И они плакали горькими слезами.

По сути, помещики больше страдали от того, что те самые крестьяне, прежде ползавшие перед ними по земле – а помещик позволял себе пороть целыми семьями: отца с матерью, сыновьями и с невестками, с дочерьми и зятьями, в один раз, в одном доме, и чтобы они, выпоротые, всталивали и целовали бы помещику ноги и благодарили – сейчас эти крестьяне разгуливают свободными и, – и нельзя их тронуть пальцем, хлестнуть хоть разочек!

И если крестьянин захочет, он может сейчас даже не снять перед помещиком шапки. И просить его должен помещик, чтобы он обработал его поля за деньги. И сколько крестьянин велит ему дать, столько ему заплатить и придётся.

А дед их успокаивал и говорил, что хоть это и «страшно», но только вначале, пока не привыкнешь.

«У вас ещё довольно владений, довольно земли, - успокаивал он их, - и можно вполне нанять крестьян за деньги. Ужасно это только поначалу. Поверьте, они останутся такими же рабами, как были. Их хозяином теперь будет копейка, и за вами они поползут на четвереньках.

«Более того, я считаю - продолжал он их утешать, - что для вас освобождение крестьян даже благо. Вы начнёте солидно жить, будете управлять своим имением, наблюдать за рабочими. Следить, чтобы вас не обворовывали. Не будете играть в карты, попусту тратить деньги, устраивать пустые, ненужные балы, и ваша жизнь станет только лучше».

Слова Арон-Лейзера их немного утешили, они почувствовали в них много правды. Иные помещики, не в силах вынести переворота в своей жизни, специально посылали за Арон-Лейзером, чтобы он их немного утешил.

И так он почти целый год объезжал разных помещиков, утешая их и снимая несколько с сердца тяжесть. И при этом совсем не имел настроения говорить с ними о делах, и весь этот год не имел с ними никаких дел. А на самых оскудевших помещиков даже потратил свои деньги, чтобы дать им возможность прийти в себя.

Наступление плохих времён чувствовали и в нашей семье. Никакого другого занятия, кроме аренды, не осталось. На это приходилось жить семье в шестьдесят душ.

И тут, в начале 1863 года, в Польше и Литве вспыхнуло восстание. Это для евреев уже было несчастье. Помещики и шляхта расположились с оружием лагерями в лесах и стали «захватывать» небольшие местечки, где не ступала нога русского солдата. Появившись в городе, они тут же снимали русского орла с учреждений волости, вешали польский герб и кричали, что «Россия взята». Помещики-революционеры относились при этом очень особенно к евреям.

В городе нападал на евреев страх, боялись выходить на улицу. Еврей, который шёл по улице и видел польского солдата, то есть шляхтича, даже не офицера-помещика, должен был срывать с себя шапку и сгибаться почтительно в три погибели - тем более, если это был офицер. Тут надо было падать на четвереньки, гнуться и кланяться. И если помещик был недоволен тем, как кланяется еврей, то тут же хватал его за бороду и тащил к полковнику на суд. Тут же еврея хватали – за цицес, за бороду, за пейсы – и драли, швыряли, трясли, а еврей всё это должен был вытерпел, пока полковник не приказывал отпустить жида, который должен был на месте заявить о своей верности польскому правительству.

Долго оставаться в местечке мятежники не могли, дня через два-три являлись русские солдаты, казаки с артиллерией, и помещики бежали. Многие прятались у евреев на чердаках и в подвалах, в курятниках и в печах, и прячущиеся помещики, боясь, чтобы евреи не выдали, где они прячутся, когда солдаты на них надавят, брали с собой в курятник или в какую-нибудь дыру на чердаке, евреев заложниками. И это не легенда, что рассказывают: помещики, лёжа в какой-то дыре вместе со взятым в залог евреем, требовали в этот момент от еврея, чтобы он снял шапку и лежал там с непокрытой головой: как же, ведь он лежит с помещиком! Даже ермолку не смел еврей иметь на голове.

Русские войска охотились на помещиков, вешая их и громя, но кончить с ними за один раз было трудно. Как только русские солдаты покидали город, опять появлялись новые массы помещиков. И весь тот год шла война между русскими и поляками.

На крестьян напал страх и ужас, что поляки захватят Россию. Они опасались, что если это случится, то вернут крепостное право. Также они боялись выходить из деревни, чтобы их не принудили участвовать в восстании. Но крестьянам поляки не доверяли. И если хватали отдельных крестьян на дороге или в лесу, то брали на какую-нибудь постороннюю работу, но оружия не давали.

Но евреям приходилось в тысячу раз тяжелей. Схватив еврея, идущего поблизости от поместья или едущего на заработки, нагоняли на него настоящий, смертельный страх. Прежде всего ему говорили, что его повесят, затем как следует потешались над «жидом», а когда надоедало глумиться, брали верёвку, медленно обвязывали еврею вокруг шеи и приказывали каяться в грехах, а потом, естественно падали со смеху на землю.

Еврей читал молитву посреди их скотского смеха. Это тянулось страшно долго, издевательски, жестоко, часа два, пока еврей, проливая реки слёз, кончал своё покаяние и больше не имел сил плакать, тут с него снимали верёвку и говорили:

«Ты ведь знаешь, жид, что мы – добрые люди. Ты думал, мы тебя повесим? На это способен русский, но не мы, поляки. Клянись, что нам не изменишь. И если встретишь на дороге русского, не сообщай, где мы находимся, - и убирайся!…»

Еврей или несколько евреев являлся домой со смертельно бледным, ни кровинки, лицом, до смерти напугав своим видом жену и детей. Иные даже вскоре умирали от такой «шутки» «добрых» поляков.

Война шла так: если поляков было в три-четыре раза больше, чем русских, то происходил тяжёлый бой, пока русские, будучи регулярной армией, их не побеждали или не захватывали в плен. Но если поляков не было так много, то бой был коротким. Поляки или сразу сдавались, или разбегались. Но русские часто окружали весь лес, захватывали его и брали постепенно всех поляков в плен.

Однажды у местечка Чернавчицы, недалеко от нас, поляки, по своему обычаю, завязали еврею петлю на шее. В этот момент прибыл целый батальон русских солдат с эскадроном казаков. Поляков было всего две сотни, и среди них – самые знатные помещики. Их окружили и, подойдя ближе, русские увидели, что поляки собрались повесить еврея. С еврея они тут же сняли петлю и русский полковник, будучи знаком с польским, спросил его::

«За что вы хотели повесить еврея?»

«Просто хотели позабавиться», - ответил польский полковник.

Понятно, что русский полковник захотел теперь позабавиться над польским полковником…

Генерал Муравьёв стал диктатором всей Литвы. Пленных помещиков или высекли, или перевешали и перестреляли, или посадили в тюрьму, в сырые камеры, где на них напустили мышей и крыс. Так их мучили, что никто не мог выдержать больше трёх месяцев.

В десяти вёрстах от Каменца, в Чемерерском лесу, был большой лагерь поляков. В лагере тогда находилось всё руководство восстанием, которых я уже однажды упоминал – помещик Огинский со своей свитой, состоявшей из самых больших в Литве графов. Огинский был кандидатом на польский трон.

Откуда-то пошёл слух: после Нового года, появившись по время Кол-нидре в Каменце, поляки перебьют всех евреев в шуле и бет--мидрашах, как во времена Хмельницкого, во время преследований 5408 г[161]. Все очень перепугались. Только дед Арон-Лейзер более или менее успокоил людей.

«Мы ещё не слышали, - убеждал он народ, - чтоб поляки причиняли евреям зло. Правда, что иногда они пугают евреев до смерти, но они – ни в коем случае не убийцы, нельзя в это верить. Гордецы они – это да…»

Потом пришли два полка русских военных во главе с одним знаменитым полковником, специально посланным из Петербурга, чтобы схватить Огинского, который сильно отличился против русских, и о котором даже возникли легенды среди евреев, живших в местах, где происходило восстание.

Русский полковник хотел его схватить живым, чего, как видно, желали в Петербурге, и атаковал шляхту в Чемерерском лесу. Мы в Каменце слышали стрельбу. Это продолжалось долго, и русские победили. Только Огинский бежал. Его саблю нашли русские военные, я сам её видел. Это была очень странная сабля – небольшая и полукруглая, вроде красивого серпа, украшенная большими жемчужинами. Русский полковник её забрал.

Полковник с двумя полками и четырьмя эскадронами казаков продолжали преследовать Огинского, пока тот не прибыл в Пинск. Там снова начался бой. Поляки потерпели поражение, но Огинский опять бежал. Бежал он в деревню к крестьянину, дал ему десять сотен, чтобы тот его у себя спрятал. Тот его пустил в печь, но сам тут же сообщил в Пинск русской армии, что у него скрывается Огинский. На утро его у крестьянина взяли. В момент ареста он порвал двести тысяч бумажных денег, которые при себе имел. Так Огинский попал в плен. Его отвезли в Петербург, и после этого После этого поляки стали терять мужество - не выставляли большое войско на площади, только немного в лесу в лесу – так их прижал Муравьёв.

Сын моего дяди р. Липе пошёл в зятья в Семятичи и там и поселился. Однажды слышим: в город пришли поляки, числом в тысячу пятьсот человек, как обычно, сменили орла и уже «взяли Россию». Вскоре явился целый полк солдат вместе с казаками, окружили Семятичи и перебили всех евреев вместе с поляками. Такой был слух. У дяди в доме начался плач. Несмотря на опасность, дядя поехал в Семятичи. Прибыл он туда через два дня после боя. Уже при входе было похоже, что слух – верный. Повсюду разгром и опустошение, не видно ни одной живой души. Кругом валяются убитые поляки. Иные ещё вздрагивают в агонии. Он прошёл немного дальше, видит – идёт еврей. В смертельном страхе спрашивает:

«Где все жители Семятичей?»

«Все лежат на кладбище».

И еврей его туда повёл. Там он нашёл своего сына с невесткой и детьми. Дело было так: русские войска окружили город. Поляки, увидев войска, не стали воевать. Полковник приказал всем жителям города оставить свои дома и подняться на кладбище. Сделали так: евреи поднялись на своё кладбище, а православные – на своё. И тут начался бой, в котором погибли все поляки до единого. Полковник приказал не брать пленных, так как все тюрьмы уже переполнены. Лучше убить.

А жители ждали на кладбище, когда полковник прикажет им вернуться домой. Было приказано идти домой на третий день.

Дядя рассказал, что никого не тронули, только один еврей, реб Давид Широкий, был убит. Я уже о нём писал.

Поляки сражались геройски, с большим мужеством. Уходя с кладбища, евреи видели лежащих на земле мёртвых и раненых поляков. Один из них, рассказал дядя, лежал с разрезанным животом. Он был в агонии и из последних сил шептал:

«Я ещё не поддамся».

Муравьёв послал в этот уезд двух офицеров, воинских начальников. Каждый русский офицерик разъезжал в сопровождении сотни казаков. Сидел в своей карете, увешанный оружием, ездил по имениям, проверяя, кто из помещиков сидит дома, а кто – нет. Не найдя помещика, казаки секли помещицу с дочерьми, требуя выдать помещика.

Офицеры также имели при себе от Муравьёва медали, чтобы раздавать тем помещикам, которые выдадут, где находятся шайки поляков.

Сначала, как говорилось, крестьяне испытывали страх перед помещиками. Боялись выходить из деревень, чтобы поляки их не захватили с собой насильно для участия в сражениях. Но под конец, когда воюющих поляков становилось всё меньше и уже не оставалось никакого мужества, а домой вернуться они не могли, потому что были на заметке у воинских начальников, когда уже были в лесу – стали тогда крестьяне мстить помещикам. Являлись к своим помещикам ночью, вытаскивали их из постели, связывали, секли, а потом отводили к воинскому начальнику, говоря, что нашли его в лесу. Что после этого делали помещику – понятно.

Так мстили крестьяне своим помещикам. Много помещиков попало в руки крестьян, бывших крепостных, и делали с ними, что им хотелось.

Огромное число помещиков было уничтожено: повешено, застрелено, разгромлено, растерзано, выслано в Сибирь и чёрт знает куда. Много имений было конфисковано, и русские офицеры покупали самые большие поместья за сотню. За поместье, за которое потом платили три тысячи рублей в год аренды, русский платил мелочь или вообще ничего.

Разгром поляков – одно из самых страшных событий последних столетий.