Моя идеальная

Глава 33

Нельзя сбежать от прошлого

Ночь. Ветер. Дождь. Туман. Холод. Мрак.

Обрыв. Море. Волны. Скалы.

Боль. Страх. Отчаяние. Одиночество.

Вдох. Выдох. Вдох. Лёгкие до отказа.

Шаг.

— Не делай этого, Тёма.

Тихий голос. Лёгкое касание. Нежное тепло. Жар в груди.

— Тебя больше нет.

— Посмотри на меня, Тём. Я есть. Я здесь. Я с тобой.

— Не могу, Насть.

— Посмотри.

Сжимаю зубы, отворачиваясь от обрыва, но веки держу плотно сжатыми. Я не могу позволить себе понять, что ЕЁ нет. Что она всего лишь плод моей воспалённой фантазии. Воспоминание. Мечта.

— Открой глаза, любимый. — долетает едва различимый шёпот. — Прошу, Тём, посмотри на меня.

Вынуждаю себя разлепить веки и встретиться с глубиной зелёных озёр. Сердце замирает за рёбрами, как и дыхание.

— Настя. — выдыхаю задушено. Поднимаю руку, чтобы коснуться, но она отступает на шаг, качая головой. — Почему?

— Не надо, Тём. Ещё рано.

— Что значит «рано»? Что это значит, Настя?! — кричу сипом, потому что голос раздирает горло, а страх новыми волнами накрывает.

Её же нет здесь на самом деле. Она умерла. Он убил её.

— Подожди ещё немного, любимый. Скоро всё будет хорошо. Я вернусь к тебе. Обещаю.

— Ничего не будет хорошо, Насть. Шесть дней без тебя. Шесть дней я в Аду. Сколько ещё?

— Кругов Ада девять.

— Что это значит? Я даже коснуться тебя не могу.

Ответа не следует. Но я и не жду. Что мне может ответить человек, который больше никогда ничего не скажет?

— Закрой глаза.

— Для…

— Просто закрой глаза, прошу.

Схлопываю веки и жду. Сам не знаю чего. Время идёт. Слышу тяжёлое дыхание любимой девушки, а потом…

Тонкие пальцы пробегают по скуле. Ладонь накрывает щёку, согревая окоченевшую душу. Мягкое тело прижимается ко мне, разгоняя тепло.

— Обними меня, Тёма. — шелестит где-то в районе плеча. — Только не открывай глаза.

Со стоном боли кладу руки на её плечи.

Хрупкая. Холодная. Эфемерная. Едва ощутимая.

— Артём, выполни три мои просьбы. Только не задавай вопросов. — обдаёт дыханием мои губы. — Ответь на звонок.

— Какой звонок? — ощущаю прикосновение к губам. Слишком знакомо, чтобы не понять, что она закрывает мне рот пальцами.

— Ты поймёшь. Больше никаких вопросов. Времени мало. — я хочу спросить, что это значит, но боюсь даже слово произнести. — Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом. Ты нужен мне, Артём. Я не смогу без тебя.

— А ты нужна мне. Я тоже не могу…

— Я вернусь. Я обещала, что всегда буду возвращаться домой. К тебе. Я никогда не умру ради тебя. Ради тебя я буду жить. — служит мне ответом.

Налетает ураганный ветер. Сильнее сжимаю любимую, понимая, что этот ветер заберёт её у меня. А я не могу отпускать. Не готов.

— Последняя просьба. — говорит быстро, боясь не успеть. — Верь. Верь в меня. Верь в нас. Верь в нашу любовь. Пока хоть один человек верит, надежда не угаснет.

Новый порыв ветра. Ощущение тепла исчезает, и я снова замерзаю.

Просыпаюсь, но всё так же не открываю глаз, цепляясь за исчезающий образ. Нащупываю под подушкой холодный металл. Провожу пальцами, сжимаю рукоять.

Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом…

Как не думать, если желание покончить со всем этим кошмаром с помощью пули единственное, что во мне осталось?

Верь в меня. Верь в нас. Верь в нашу любовь…

— Как мне верить? — сипло спрашиваю у темноты, опираясь ослабевшими руками и поднимаясь на постели.

Помутневшими глазами изучаю унылую дождливую ночь. Последние шесть дней я полностью отключился от реальности только для того, чтобы не пришлось принимать тот факт, что Настя умерла. Что я больше никогда не услышу её голоса. Никогда не вдохну её запах. Никогда не загляну в глубину зелёных глаз. Никогда не коснусь гладкой кожи. Никогда не поцелую сладкие губы.

Она постоянно приходит ко мне во снах, но сегодняшний сон был другим. Он был таким же, как тот, который мне приснился после нашего первого секса. Он не был сном. Он был видением. И Настя… Она была не плодом моего воспалённого воображения. Она была настоящей.

Появляется Тоха. Как и каждую ночь здоровается и садится на край постели.

Все эти дни я был в сознании, но будто сторонним наблюдателем в собственном теле. Но нельзя же всю жизнь прятаться от реальности. В этом сне любимая сказала, что кругов Ада девять. Что если она говорила не о кругах, а о днях? Девять дней…

Решение принимаю мгновенно. Если через три дня мы не найдём её, то на четвёртый для меня всё будет кончено. Я в любом случае не живу, так какой смысл растягивать агонию и продолжать пустое существование?

Забиваю лёгкие кислородом, который врезается в лёгочную ткань иглами, раздирая в кровь, и задаю другу вопрос, который сейчас имеет самое большое значение:

— Ты веришь, что она умерла?

Оборачиваюсь, чтобы иметь возможность видеть его лицо во время ответа.

Антон какое-то время смотрит на меня, а потом с горячей уверенностью обрубает:

— Я верю, что она жива.

И эта вера горит в его глазах. Она звучит в его интонациях. Она растекается по воздуху, проникая в меня.

— Пока хоть кто-то верит, надежда не угаснет. — выдыхаю тяжёлые слова, которые сказала Настя в моём странном сне, понимая, что это самая важная истина.

Отворачиваюсь к окну. Если Тоха не сдаётся, то какого хера я опускаю руки? Я нужен своей девочке. Она не могла умереть. Не могла так просто оставить меня.

— Север, пять дней назад нашли ту самую тачку, на которой этот уёбок увёз Настю. — тяжёлый выдох. Сжимаю кулаки, вгоняя отросшие ногти в кожу ладоней. — На руле её отпечатки и… Её кровь на водительском сидении. Эта мразь сказала, что задушила её, но тогда…

Перевожу взгляд с друга на затянутое тучами небо. Сжимаю зубы до скрежета, потому что озвученная Ариповым информация порождает ещё больше вопросов, на которых сейчас нельзя зацикливаться, иначе я просто не протяну эти три ебаных дня. Закрываю глаза, чтобы избавиться от рези и жжения.

Антон подрывается на ноги и, цепляясь в мои плечи мёртвой хваткой, начинает меня трясти и орать:

— Блядь, Артём! Верь, блядь! Верь!

— Я верю, Тоха. — выбиваю сквозь зубы. У меня нет права сдаваться. Поднимаю на друга воспалённые глаза и добавляю уверенно. — Мы должны найти её.

Приятель глухо выдыхает и приваливается спиной к шкафу.

Я жадно глотаю воздух, которого слишком долго был лишён.

Даже если моя девочка выжила, то через что ей пришлось пройти? Если Должанский солгал об этом, то были ли правдой остальные его слова? Если он изнасиловал её…

Остервенело трясу головой, изгоняя из неё убивающие мысли. Нельзя сейчас расклеиваться. Моя любимая сильная. Она бы не сдалась, и я не должен.

— Пришёл в себя? — сипит приятель, сканируя моё лицо.

— Не уверен. — выдыхаю убито. В себе ли я? — Но, Тох, если она… Блядь… Я не смогу без неё.

— Ты слышал, что я сказал тебе? Она уехала на машине. Сама. Наверняка кто-то подобрал её по дороге и отвёз в больницу. — бомбит вроде ровно, но всё равно срывается на некоторых словах, выдавая собственную неуверенность.

— А если эта мразь её забрала?

Цепляю его глаза, задавая мучающий вопрос. Мы оба понимаем, что этот вариант нельзя отбрасывать, и именно он является самым вероятным. И самым ужасным.

— Мы найдём её. Живой.

Я стараюсь верить его словам, но выходит слабо. Страх липкой ледяной хренотенью растекается не только по телу, но и душу заполняет.

Как мне пережить ещё три дня, не думая о том, через что пришлось пройти Насте? Не представляя, что с ней произошло? Не загибаясь от догадок, что даже если она жива, то как сможет жить со всеми ужасами, через которые ей пришлось пройти? Со всем тем дерьмом, в которое её окунула эта мразь? И смогу ли я хоть чем-то ей помочь?

Как бы ни хотелось снова уйти в себя и погрузиться в анабиоз, чтобы не свихнуться к хуям, вынуждаю продолжать функционировать не только своё тело, но и мозг. Разгоняю все ужасающие мысли, сохраняя ясность сознания.

Заставляю себя поесть. Пусть и приходится заталкивать в себя жратву, но сейчас мне просто необходимы силы.

Три дня…

Надо просто протянуть эти три проклятых дня, а потом всё кончится. Если мы не найдём Настю, то я просто не смогу жить без неё.

Входя в спальню, бросаю короткий взгляд на подушку, скрывающую пистолет, который должен оборвать моё одиночество.

Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом…

С тяжёлым вдохом опускаюсь на кровать, вытаскивая из-под подушки свою смерть. Какое-то время тупо пялюсь на ствол, сжимая в руках. Прикрываю веки, опуская палец на курок.

Глухой выдох. Четырёхзначный код. Трёхдневная отсрочка.

Спать даже не пытаюсь. Так же, как и натянуть одеяло на окоченевшее тело. Впериваю глаза в потолок, прокручивая перед расфокусированным взглядом все улыбки, сменяющиеся эмоции, взмахи ресниц, оттенки взглядов своей девочки.

— Держись, малыш. Я верю, что ты справишься. Мы вместе сможем пережить это. Я верю. — шепчу непослушными губами.

И сам понимаю, что так оно и есть. Ну, конечно, верю. Не может быть иначе.

В ушах стоит фраза, брошенная ледяным голосом:

Хотелось посмотреть, захочешь ли ты трахать её после меня. Слабую. Сломленную. Униженную. Грязную…

Я ни за что на свете не откажусь от неё, что бы ни случилось. Если он сломал её, то я сделаю всё, чтобы вернуть любимую к жизни. По-другому просто нельзя. Она моя. В каком бы состоянии она не была, я не просто приму, но и буду любить ещё сильнее.

Только ближе к утру ловлю себя на том, что даже не допускаю мысли, что её нет в живых. Эта уверенность рождается где-то в районе замершего сердца и расползается по венам вместо пересохшей крови.

Давление в груди ослабевает, и даже дышать становится немного легче.

Она жива. Жива!

Это осознание вынуждает меня подорваться с кровати и начать мерить нервными шагами комнату, разгоняя мыслительный процесс.

Если слова этого уёбка о том, что он задушил её — ложь, то насколько правдивы и остальные? Он сказал, что тра…

Блядь! Нет! Не могу даже думать об этом!

Трясу башкой, пока комната не начинает раскачиваться.

Глубокий вдох. Треск рёбер. Зубы в сцепку. Пальцы в кулаки. Густой выдох.

Если Настя была за рулём той тачки раненная, то даже если бы он смог добраться до неё… Она потеряла много крови и вряд ли была способна к сопротивлению, а значит…

Сотня незаконченных предположений.

Откуда кровь? Он её порезал? Как этот урод мог насиловать её, если она истекала кровью? Чем больше крови теряет человек, тем сильнее ослабевает, а это значит, что она не могла кричать и вырываться.

Возможно ли такое, что всё сказанное этим ублюдком было плодом его больного воображения?

Если моей девочке удалось сбежать от него, и этими словами он просто хотел забрать у меня надежду?

Но где же она в таком случае? Почему её до сих пор не нашли?

Тоха рассказал, что в том месте, где была обнаружена тачила, уже всё обыскали, но следов никаких. Собаки теряли след на другой стороне дороги, а это может… Нет, не может, а должно значить, что Настю кто-то забрал. И это не уёбок, просто потому, что Настя уехала на его машине. Но кто тогда? Куда её увезли? Почему в полицию не поступало заявление о том, что кто-то подобрал на дороге раненную девушку? Вряд ли она где-то в городе или даже области, потому что ориентировки на неё отправлены в каждое медучреждение. Ими же залеплены все столбы, подъезды и доски объявлений.

— Где же ты, родная? — выжимаю хрипом, разглядывая десятки висящих над кроватью фоток. — Я обязательно найду тебя. Я верну тебя домой.

Едва затянутое тучами небо начинает сереть, бужу Тоху, храпящего на диване.

Внимательно осматриваю то место, где нашли тачку. Бесконечные дожди смыли все следы, но я будто чувствую её присутствие здесь острее, чем где-либо.

Несколько часов бродим по лесу, утопая по колено в грязи, но нас это не останавливает.

На меня снисходит понимание, что Насти здесь не было. Не знаю, откуда берётся эта уверенность, но она есть.

— Это бессмысленно, Тоха. Здесь всё прочесали. Надо искать в другом направлении. — отрезаю хрипло, переводя взгляд на пустую трассу.

— И какие у нас варианты? — бурчит друг.

— Эта дорога ведёт на Карелию? — толкаю с кивком головы.

Арипов со свистом выпускает воздух и, потирая переносицу, устало качает головой.

— Больше сотни километров, Север. Если её забрали, то легче было вернуться в Питер, а не везти хуй знает куда.

Понимаю же, что он прав. До боли стискиваю кулаки и прикрываю зудящие глаза.

Где ты, Насть? — спрашиваю мысленно, когда появляется за закрытыми веками.

Ледяной влажный ветер налетает порывом, пробирая до костей, но вот кончики пальцев обжигает неожиданным теплом. Слишком сильный контраст в этих ощущениях, поэтому вынуждаю себя открыть глаза и посмотреть на руку.

Давлюсь кислородом, когда замечаю тонкую, почти прозрачную кисть, сжимающую мои пальцы.

Я бы мог обмануться, но кольцо с изумрудом, таким же зелёным, как глаза любимой девочки, не оставляет мне шансов.

Поднимаю отяжелевший взгляд, пока не утопаю в глубине озёр. Вразрез с полупрозрачным телом, её глаза слишком яркие и живые. Лёгкая улыбка на губах и короткий кивок.

И я понимаю. Всё понимаю. Я знаю, где надо искать.

— Она там. — отрезаю уверенно.

Тохин батя, пусть и мягко, но обрубает надежду.

Не отпускаю. Цепляюсь в неё трясущимися пальцами. Вгрызаюсь раскошенными зубами. Молюсь онемевшими губами.

Держусь. Должен. Обязан.

И ты держись, моя маленькая. Не сдавайся. И я не сдамся.

Она жива.

Я знаю. Я уверен. Я буду бороться. Как и она боролась, когда у меня не было сил. Моя очередь.

Нельзя сейчас сломаться. Нельзя сдаться.

Ногти глубже. Сцепка крепче.

Не сдамся.

Держись, малыш. Я люблю тебя. Я верну тебя.

«Вместе, маленькая, не просто слово. Это моё обещание.»

Тяжёлое, но необходимое воспоминание.

Вместе, родная. Вместе мы справимся. Обещаю. Веришь?

— Верю. — шепчет эфемерный призрак моей девочки, глядя в глаза. — И ты верь, Тём.

Глотаю воздух, смешанный с кровью и болью.

И я верю.

— Мы должны попробовать, пап. — обрубает приятель.

Ещё одни сутки.

Восемь дней…

Остался один.

Смогу ли я бороться дальше? Сил не остаётся. Надежда гаснет. Вера испаряется. Заряд, полученный два дня назад, исчерпывает себя, оставляя отчаяние и холод.

Как держаться? Как бороться? Как жить? Как без неё?..

Раньше я думал, что я сильный. Я ошибался. Блядь, как же сильно я ошибался.

Настя…

Она изменила меня. Она сломала. Она разорвала. Она уничтожила. Она убила.

— Девочка моя, где же ты? Помоги мне. Помоги всем нам.

Чересчур больно. Не справляюсь. Закуриваю сигарету в спальне.

Я сдаюсь. Я ломаюсь.

Затяжка.

Нет сил.

Затяжка.

Самоубийство. Расчётливо. Ожидаемо. Желанно.

Не живу. Без неё не могу.

Четыре цифры. Холодный металл в руке. Отчаянная решимость.

Дуло к виску.

Страха нет. Я сломан. Я оледенел. Я убит.

— Не надо, Тём. — разлетается эхом тихий шелест.

Сильнее сжимаю веки. Больно. Страшно.

Я сошёл с ума?

Я хочу свихнуться, чтобы перестать чувствовать. Есть ли у меня выбор?

— Пожалуйста, родной, не надо. Ещё немного, и всё закончится.

— Сколько ещё, Насть? — шепчу обомлевшими губами. — Я не могу. Я не справляюсь.

Робкое тепло на руке, сжимающей «Макаров».

— Молю, любимый, не сдавайся. Молю, держись…

Держусь. Держусь, сука, из последних, убирая ствол в сейф.

Утром становится немного легче. Ночь забирает желание бороться, а новый день дарит слабую надежду.

У меня нет выбора. У меня нет права на слабости. Сейчас нет…

Второй день мы с Тохой обрываем все телефоны по больницам. Второй день ловим отказы. Второй день никаких зацепок.

Продолжаю верить. Продолжаю цепляться. Продолжаю борьбу с самим собой.

Если сейчас опущу руки, то потеряю все права называть Настю моей. Потому что она — сталь. А я? Кто я теперь? Ком из нервов и страхов?

Слабый. Разорванный. Полуживой.

Нельзя!

Сжимаю кулаки и зубы. Сгребаю остатки воли, веры, надежды. Грызу губы. Пью кровь. Заполняю желудок собственной плазмой. Похуй. Если это единственный шанс справиться, то я справлюсь.

Шесть дней я позволял себе разваливаться на части, потеряв надежду.

Больше никакой слабости.

Упираюсь руками в лёд, который окружает мою душу. С такой силой давлю, что он трещит. Я на коленях. Я, блядь, стою на коленях, вместо того, чтобы идти вперёд.

Отрываю кожу вместе с мясом, вынуждая себя подняться.

Нельзя больше падать.

Первые шаги причиняют боль. За спиной кровавая дорога. Впереди темнота.

Нет, не темнота. Зелёные огни разгоняют её. Иду на этот свет. Продолжаю двигаться, забив на боль, страх, отчаяние.

Если Настя нужна мне как воздух, то какого, мать вашу, хрена я просто отказался от этой функции? Какого хуя я просто смирился с тем, что потерял её?

Один раз я уже свыкся с этим. Больше нельзя.

Шаг. Шаг. Шаг.

Боль не отступает, но и не парализует, как раньше. Я живу с ней. Я, блядь, снова живу, потому что у меня нет права сложить лапки и просто, мать вашу, сдохнуть.

Иду. Скорость выше. Шаги увереннее. Дыхание ровнее.

Удар сердца. Тяжёлый. Натужный. Болезненный. Необходимый. Первый.

Хватаюсь за это.

Бейся. Бейся. Бейся. Борись. Не сдавайся. Бейся.

Если сердце продолжает стучать, значит, моя девочка жива. Она где-то там. Она борется. И я буду.

Девять дней…

Я помню об установленных для себя сроках, но даже мысли о самоубийстве не допускаю. Хватит ныть и расклеиваться. Хватит быть слабым.

Растираю кулаками воспалённые от бесконечного сидения за ноутом глаза. Нет, я больше не позволяю себе слёз. Никаких слабостей. Никаких сомнений. Только незыблемая вера и непоколебимая решимость найти мою девочку во чтобы то ни стало.

Сегодня Тоха не приезжает. Странно, но это первая ночь, когда он не храпит на моём диване. Ночь, которая должна была стать для меня последней.

Откинувшись на спинку дивана, делаю большой глоток виски. Напиваться я не собираюсь, просто в данный момент мне необходимо хоть что-то, что может согреть промёрзшее нутро. Замена слишком слабая, но всё же спасающая.

Без каких-либо мыслей таращусь в чёрную ночь. Я жду. Сам не знаю, чего жду, но продолжаю это делать.

В меня закрадывается какая-то тихая уверенность, что что-то должно произойти. Переломный момент.

Как можно быть уверенным в этом? Я, блядь, не знаю. Возможно, дело в том сне?

Сам не замечаю, когда отрубаюсь.

— Ответь на звонок, Тёма.

Открываю глаза, понимая, что уснул. Мне это приснилось или всё же нет?

Смотрю на молчащий телефон.

— Какой звонок, Насть? — шуршу севшим голосом.

Наверное, мне стоит обратиться к специалисту, потому что я не только продолжаю говорить с человеком, которого нет рядом, но и видеть любимую.

Я точно двинулся кукухой, но если уж вообще без пиздежа, я не хочу с этим бороться. Так легче.

Устало поднимаюсь с дивана. Бесцельно брожу по квартире.

Я не могу просто бездействовать. Я должен хоть что-то сделать. Надо ехать в Карелию, пусть и не имея конкретной цели. Я знаю, что моя девочка там. А ещё там моё прошлое. Раньше мысли о родном городе вгоняли меня в панику, но теперь мне плевать на все страхи.

Залетаю в спальню, открывая шкаф, как где-то раздаётся тихое жужжание. Замираю с полунатянутыми штанами, прислушиваясь к шуму. Он исходит откуда-то из района кровати.

Переворачиваю всё, пока не натыкаюсь на Настин телефон.

С того ужасного утра я больше не хватаю бездумно трубки, поэтому сейчас внимательно смотрю на номер, высветившийся на экране.

Код моего родного города.

— Алло? — хриплю, закрывая глаза.

Так вот о каком звонке шла речь.

Страшно. Блядь, очень страшно услышать голос собеседника.

Это Настя? Должанский? Кто?

— Артём Северов? — выбивает мужской голос.

Лёгкие до отказа.

— Да. А ты кто? Откуда у тебя этот номер?

Вся грёбанная область знает, что нет смысла звонить Насте. Все девять дней её труба молчала.

— Номер написала девушка, которую мы с отцом подобрали на дороге девять дней назад с ножевым ранением бедренной артерии.

Первая мысль после этих слов: жива ли она?

Вторая уже адекватная: она жива!

— Где она? — выдыхаю с надеждой.

— В больнице.

— В какой, блядь, больнице?! — срываюсь, скрипя зубами.

Что, блядь, за мудак?! Какого хера нельзя просто сказать?

— В нашей больнице, братиш.

Едва не роняю телефон, когда слышу эту фразу. Мотор разрывается от перегруза. Кровь продирает вены, растекаясь по черепной коробке. Она же застилает глаза.

Кулаки до хруста. Зубы до скрежета. Никаких слабостей. Я нужен своей девочке.

Знаю, что это невозможно. Просто не может быть такого совпадения, но сквозь пелену выбиваю:

— Что за шутки?

— Никаких шуток. Самому нихуя не смешно. Не думал, что судьба такая юмористка.

Она, сука, не юмористка, а сценарист ужасов.

— Егор?

— Привет, брат.