Моя идеальная

Глава 34

По закоулкам памяти

Не облокачиваюсь, а тупо падаю на стену, сползая на пол. Веки сами опадают вниз. Мотор перемалывает остатки ставших слишком хрупкими костей. Дыхание вырывается из груди короткими, рваными, тяжёлыми рывками.

Блядь. Блядь! Не может этого быть. Так просто, сука, не бывает.

— Нечего сказать, братиш?

Мне есть что сказать. До черта и больше, но сейчас не до этого.

— Что с Настей? — отрезаю вырванным из сдавленной груди хрипом.

— С кем? — удивляется парень.

— Егор, у тебя, блядь, за шесть лет мозгов не прибавилось, что ли? — цежу, сжимая зубы, а потом уже спокойнее добавляю. — С девушкой, которая дала тебе это номер.

Глаз всё так же не открываю, разрывая все воспоминания и предположения.

Это просто, мать вашу, полный зашквар! Каковы шансы, что мою девочку подобрали мои брат с отцом? И что она там, куда я поклялся никогда больше не возвращаться?

Эта сраная судьба — не юмористка и не автор ужасов. Она — самая настоящая сука.

— А у тебя язык ещё поганее стал, чем шесть лет назад, Тёма. — скрежещу зубами. Мелкий ублюдок. Хотя уже давно не мелкий. Ему двадцать. — Мы столько лет не общались, а ты спрашиваешь о девчонке? Неинтересно, как у меня дела? Чего нового?

— Егор, пожалуйста, просто ответь.

Видимо, он улавливает умоляющие интонации в моём тоне, потому что и его голос глохнет, когда спрашивает:

— Кто она?

— Моя невеста.

— Бляяя… Не думал, что ты когда-то так попадёшь.

— Егор, ёбаный в рот! Что с Настей?! — срываюсь, подскакивая на ноги.

Почему он так упрямо молчит? Что если всё плохо? Учитывая то, как мы расстались, то ему бы проще было просто добить меня, а не мариновать и оттягивать момент.

В трубке слышится тяжёлый сиплый выдох.

Все мышцы на грани. Жилы на разрыв. Нервы в кровь. Дыхание в стоп.

— Мы ехали из Питера. По встречке на такой скорости летела тачка, что я до сих пор не допираю, как смог понять, что она посылает сигналы SOS. Фарами и сигналкой. Отец остановился, и водила той тачки тоже дал по тормозам. — остатки эмали на зубах сдираю. Ногти в ладони. Пиздец. Вот вообще ни разу не смешно. — Из тачки эта девчонка вылезла. Вся в крови. Голова разбита. Лицо опухшее и в синяках. В ноге нож. — кусаю губы, на которых и без того живого места не осталось. Кулаком прижимаю. — Не знаю, как она вообще что-то соображала в таком состоянии и смогла ехать, потому что как только мы подбежали, она глазами указала на ногу и упала.

Егор замолкает.

Вгрызаюсь зубами в кулак, опять глотая кровь.

Моя девочка… Не сдалась… Сильная…

— Не молчи, Егор! — рявкаю, срываясь в к шкафу.

Натягиваю шмотки. Хватаю документы и ключи от Гелика. Слетаю по ступеням. Срываю Мерс с места с громким визгом резины, пока слушаю слегка дрожащий голос брата.

— Наверное, стоило бы вернуться в Питер, но отец приказал ехать в нашу больницу. Первую помощь оказал на месте. Она впала в кому. В себя пришла только вчера вечером, но… — рассказ обрывается.

Выжимаю газ до предела.

— Что «но»? Что, блядь, «но»? — тишина. — Егор, мать твою, ответь! Что с ней?! — срываюсь на вопль.

Какого хрена он молчит? Что с Настей?

— Она не в себе. Вообще не в адеквате. — сука! Держись, малыш. Держись. — Когда глаза открыла, то назвала меня Артёмом. Когда я попытался убедить её, что я не Артём, то она сначала в истерику впала, а потом вообще из реальности выпала. Лежит и смотрит в потолок. А я всё думал, возможно ли такое, что она знает моего брата, который свалил в неизвестном направлении шесть лет назад? Учитывая нашу генетику, то вряд ли могла с кем-то спутать.

Вот это уж точно. Хрен спутаешь. Отцовские гены.

А Настя… Если она меня не узнает? Если не сможет справиться? Я тоже не мог и спасался так же.

— Как она тебе номер дала, если ничего не говорит? — рублю с подозрением.

— Никак. Заглянул к ней в надежде, что очухалась. Хотел о тебе спросить, но она вообще непробиваемая. Уже на выходе увидел лист бумаги на полу, а там цифры. Решил проверить и вот…

Вашу мать…

— Держись, родная. Не сдавайся. Я еду. Еду к тебе. Держись. — бомблю мысленно, а вслух высекаю. — Присмотри за ней, Егор.

Я не спрашиваю, была ли на ней одежда. Я не спрашиваю, проверяли ли её на предмет насилия. Я ничего из этого не спрашиваю, потому что не способен сейчас мыслить трезво и отбросить эмоции.

— Больше ничего не скажешь, Тёма? — режет обиженно брат.

— Я еду. Поговорим на месте.

Сбрасываю вызов и сразу набираю Тохе. Руки дрожат, как у нарика в ломке. Голос ломается. Мотор гремит до физической боли.

— Да. — выбивает приятель едва слышно.

— Настя… Она в Карелии. — как ни стараюсь, больше ничего не удаётся выдавить.

Меня одновременно и облегчением топит, и ужасом полосует.

Антон что-то спрашивает, но я не могу сосредоточиться на его голосе от собственных душераздирающих мыслей.

Глушу их. Глушу. Глушу.

Едва избавляюсь от одной, наваливается шквал новых.

Глушу. Рву в клочья. Глушу.

Торможу у обочины. Выпрыгиваю из Гелика, жадно хватая губами холодный влажный воздух. Физически дрожь летит. Все внутренности будто в желе свернулись и трясутся. Пальцы отказываются слушаться, когда пытаюсь щёлкнуть зажигалкой.

Глушу. Глушу.

Высекаю искру, подкуриваю. Одна тяга. Вторая. Третья. Дым в лёгкие. Никотин в кровь. Холод в голову. Уверенность в голос.

— Я еду туда. — обрубаю, запрыгивая в тачку.

Бью по газам, пока до приятеля доходит суть сказанного.

— Живая? — одно единственное слово.

— Живая. — самое значительное.

— Где она и что с ней?

Коротко передаю разговор, умалчивая о том, кто принёс мне эти вести и о том, что направляюсь в больницу, принадлежащую ублюдку, который сломал мою жизнь.

Вот только Арипов явно что-то не то чует, потому что толкает холодно:

— В какой она больнице? Мы уже добрую половину прошерстили, но безрезультатно.

Глубокий шумный вдох. Глухой рваный выдох.

— В той, в которой я ни за что на свете не стал бы её искать.

— Пиздец. — разрезает сухо. — Уверен, что готов вернуться? Может, я сам поеду туда? Я на месте, где тачку нашли.

Вдох-выдох. Сжимаю руками руль, пока он не начинает скрипеть.

— Я должен сам, Тоха. Выбора нет. Я должен забрать её оттуда.

— Понял. Тогда жду тебя.

Пролетаю мимо Лексуса Антона. Он сразу срывается за мной. Сигареты таскаю одну за другой. Помню же, что собирался бросить, но сейчас это — жизненная необходимость, чтобы просто, блядь, не свихнуться к чертям.

Я даже не понимаю, чего боюсь больше: того, в каком состоянии Настя, или встречи с прошлым.

Когда наваливается всё разом, то тебя не просто придавливает, а размазывает по асфальту.

И я размазан. В кровь. В мясо. В пыль.

Как? Как, блядь, эта ебаная вселенная додумалась до такого?

А ведь мне ещё предстоит объяснять любимой какого долбанного хрена мои восставшие из могилы родственники вытаскивали её с того света.

Класс, блядь. Просто, мать вашу, треш. Пиздец пиздецовый.

Дорога занимает дочерта времени не только из-за почти пяти сотен километров трассы, но и стоящего в пробках города.

Вынуждаю себя оставаться на месте, а не выпрыгивать из машины и лететь ещё пятьдесят километров на своих двоих.

Когда вижу за окном знакомые места, скрежещу зубами.

Натягиваю броню.

На следующем светофоре поворот к моему личному дому ужасов.

Пробивает. Безжалостно. Болезненно.

Новый слой металла. Внутрь заливаю.

Прошибает. Неотвратимо. Безвозвратно.

Душу заковываю. Сердце в сталь.

Прорывается. Убийственно. Смертельно.

Я должен. Должен… Ради Насти. Ради моей девочки я обязан пройти через это.

Светофор пролетаю на красный, едва не создавая аварию, чтобы не видеть дорогу, по которой уползал, размазывая по гравию кровь и остатки человечности. Той, где осталось моё доверие к людям.

После этого мне понадобились годы, чтобы собрать себя по кускам. Чтобы начать жить заново. Чтобы научиться верить и любить. Годы…

А ведь это ещё не самое страшное. Мне предстоит лоб в лоб столкнуться с предводителем всех чертей и всех своих демонов.

Нагребаю в лёгкие столько кислорода, что он давить изнутри начинает. Выпускаю тонкой струйкой сквозь сжатые до скрипа зубы.

Больница… Сколько времени я здесь провёл? Сколько ран штопали в этих палатах? Сколько костей срастались за этими стенами?

Слишком много, а если проще, то до хуя и больше.

Вдох-выдох. Хлопок двери. Писк сигналки. Уверенный шаг.

Врата в Ад.

Тоха маячит за спиной. Оборачиваюсь, встречаясь взглядами с приятелем. Он коротко кивает.

Страхует.

— Спасибо, брат.

Ещё один кивок.

Вдох-выдох. Ровная поступь. Нельзя трусить. Нельзя ломаться. За спиной годы. Я не просто вырос и изменился. Я стал сильнее, крепче, увереннее, жёстче, злее.

— В какой палате лежит Настя Миронова? — выбираю холодно, чтобы перекрыть топящие эмоции.

Медсестра на ресепшне пробивает инфу по компьютеру и качает головой.

— У нас нет пациента с таким именем.

Ну конечно, блядь. Я дебил. Они же понятия не имеют, как её зовут.

— Девушка, которую привёз Константин Северов. — скрежет металла, когда произношу это имя. — Она девять дней была в коме.

— Да, есть у нас такая девушка, но к ней нельзя.

— В смысле, блядь, нельзя?! — рычу, простреливая эту бабу взбешённым взглядом. — В какой она палате?!

— Спокойнее, Тёмыч. — сжимает пальцами плечо Тоха, ровным тоном обращаясь к женщине. — Эта девушка — его невеста. — указывает на меня глазами. — Мы уже девять дней её ищем.

— Тогда вам надо переговорить с Константином Витальевичем и получить его разрешение.

— Твою ж мать! — гаркаю, прижимая ладонь ко рту, чтобы не покрыть матами всю эту проклятую больницу, а заодно и оповестить всех, что за тварь этот Константин Витальевич.

— Север, выдохни. — хрипит Антон. — Пойди, проветрись. Я решу.

Отхожу на пару метров только потому, что понимаю, что на эмоциях могу слишком дохера дичи натворить и хрен разгребёшься потом.

Мне просто надо к Насте. Надо увидеть её. Надо прикоснуться. Вдохнуть её запах. Понять, что это всё взаправду. Что она жива.

Меня трясёт от невозможности сжать её в объятиях и просто, мать вашу, сказать, как я ей восхищаюсь.

Меряю косыми шагами белоснежный плиточный пол с серыми трещинами. По сторонам стараюсь даже не смотреть, слишком тяжёлые воспоминания во мне вызывают эти стены.

— Артём?

Резко оборачиваюсь на голос и сталкиваюсь с глазами такого же цвета, как у меня. Те же белые волосы, только гораздо короче. Схожие черты лица. Вот только у брата они мягче.

Ни за что бы не подумал, что этот молодой парень — мой младший брат. Мы почти одного роста. Когда я уходил, это пиздюк мне и до плеча не доставал. А теперь…

— Егор. — бросаю прохладно, замирая на месте.

Я хочу обнять его. Я хочу попросить прощения. Я хочу сказать, как мне не хватало его. Но я ничего из этого не делаю только потому, что у меня нет на это права. Шесть лет назад я умер для него.

— Разве так надо здороваться с братом, с которым не виделся столько лет, братиш? — отрезает с улыбкой и обнимает за плечи.

Блядь.

Сжимаю руки, крепче прижимая брата к груди. Обычно я не выказываю своих чувств, но сейчас сдержаться не удаётся.

— Когда ты так вымахал, братишка? — хриплю, отстраняясь от него.

— У меня было время. — улыбка слетает с его лица. — Пойдём. Отведу тебя к твоей девушке.

С таким гулом выпускаю воздух, что все находящиеся посетители в радиусе несколько метров оборачиваются в нашу сторону.

Подходит Тоха и зависает, переводя взгляд с меня на Егора и обратно. Проделывает это раз десять, а потом присвистывает и тащит лыбу.

— Тоха. — тянет для знакомства лапу.

— Егор. — отбивает, пожимая её.

— Нет, Север, я, конечно, знал, что у тебя в ДНК пробелы, но всё равно не думал, что где-то такой же ходит. Соррян, если что. — поворачивается к Егору. — Я не со зла.

— Я привык. — пожимает плечами братишка.

А я… Я даже не могу разобраться в том, что у меня не только в голове, но и в сердце наматывается. Все эти годы я был уверен, что брат меня ненавидит. А сейчас… Хочу узнать обо всём, что произошло в его жизни. Я хочу просто поговорить с ним. Но в данный момент не до этого. Мне надо к моей девочке. Я и так слишком долго заставил её ждать.

— Егор, отведи меня к Насте.

Пока поднимаемся на третий этаж, коротко обсуждаем события последних лет.

— Братиш, я уже говорил, что она не в себе, но хочу, чтобы ты понимал. Она не только изнутри сломана, но и снаружи. — сипит Егор, притормаживая посреди коридора.

Останавливаюсь следом за ним и сканирую его глаза, надеясь увидеть в них желание сделать мне больно, но там только сожаление и страх.

Сцепляю зубы и кулаки.

Я снова не спрашиваю об изнасиловании, потому что просто не смогу вывезти это в данный момент. Меня так на куски растаскивает, что впору выть, но я не имею на это права.

— Просто отведи меня к ней.

Брат тоже скрипит зубами, но кивает и возобновляет шаг. Тоха плетётся сзади, кусая губы.

Как и я. Ротовую полость снова заполняет металлический привкус и горячая влага.

Я не задаю вопросы не только о любимой, но и об отце. Даже если он сейчас здесь и явится в любую минуту, я буду готов к этой встрече. Я тоже сталь.

Останавливаемся у двери в палату. Опускаю руку на ручку. Прикрываю глаза. Торможу рёв мотора.

Вдох-выдох. Ручка вниз. Твёрдый шаг. Веки вверх.

— Настя. — зову тихо, замирая на месте.

Она сидит на койке с повёрнутой к окну головой и даже не реагирует на наше появление и мой голос.

В том, что это моя девочка, нет никаких сомнений, хотя лица я не вижу. Я чувствую её каждой клеткой.

Замечаю желто-чёрные пятна на руках и той щеке, которая заметна с этого ракурса.

Прокусываю язык, чтобы не заорать от боли.

Сердце сжимается до минимальных размеров, теряя свою основную функцию. Кровь по каплям стекает по венам. Меня прошибает ознобом. Сразу становится очень холодно.

— Малыш. — окликаю, подходя в упор, но она даже не шевелится. — Родная моя. — шепчу, опускаясь на корточки и заглядывая в зелёные глаза, превратившиеся в лёд.

Больно… Боже… Как же, блядь, больно видеть её такой.

Опухоль почти спала с лица, но под глазом виднеется огромный синяк и затянувшиеся царапины и порезы.

Пиздец, насколько больно видеть её отрешённый взгляд.

Невыносимо больно замечать неестественную бледность кожи.

Критично больно чувствовать холод, когда сжимаю пальцы.

Левое запястье загипсовано.

— Что с тобой случилось, маленькая? — вырываю из горящей от горечи глотки. — Пожалуйста, родная, ответь мне. Скажи хоть что-то, Насть.

Тишина. Страшная. Гробовая. Тяжёлая.

Даже друг и брат, застывшие на пороге, не издают ни единого звука, кроме сорванного дыхания.

Смертельно больно встречать её холодное безразличие.

Теперь я понимаю Тоху, когда он таскался ко мне каждую ночь, а я даже ничего не сказал ему. Тупо овощем прикидывался.

И самое, сука, страшное, что я не знаю, что сказать или сделать и чем помочь моей девочке.

— Я люблю тебя, родная. Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя.

Моя девочка несколько раз моргает, будто морок изгоняет, и опускает на меня глаза.

— Конечно, будешь, Тём, потому что я прошла через всё это дерьмо и выжила только ради тебя.

Сердце делает разрывной удар, а потом отбивает по рёбрам барабанную дробь. Хеви-метал, сука.

— Настя? — сиплю, цепляя её взгляд.

— Привет, любимый. Я вернулась. — отбивает моими же словами, которые я сказал после того, как вспомнил её, и топит эту свою мозговъебательную улыбку.

Как и не было всех этих бесконечно-адских дней. Всех этих страшных событий. Всех этих ужасов. Всей этой боли.

А я… Я смеюсь. Я плачу. Я захлёбываюсь облегчением. Я сгораю от счастья. Я тону в её глазах.

Моя девочка ловит дрожащими сбитыми пальцами горячие капли и шепчет:

— Мне было холодно без тебя. Обними, Тём. Согрей меня.

И я обнимаю. Падаю на колени и сжимаю руками её талию. Вожу ладонями по спине. Путаюсь в длинных волосах пальцами. Дышу её теплом. Утыкаюсь лицом в её плечо и даже не стараюсь сдерживаться.

— Я люблю тебя, Насть. Я так сильно тебя люблю. Так горжусь тобой. — бомблю сипом ей в шею.

Она сжимает ладонями моё лицо, вынуждая оторвать тяжёлую голову. Сталкиваемся взглядами, и я утопаю в глубине зелёных озёр. По её щекам тоже без конца стекают слёзы. Подаюсь вперёд, собирая их губами. Выпиваю каждую. Глотаю её рваное дыхание. И сам греюсь об неё.

Лёд в груди трещит и тает.

Сердце пробивает рёбра.

Душа срастается.

— Поцелуй меня, Артём. — растягивает рот в нежной и такой манящей улыбке, что я забываю обо всём на свете и сдаюсь ей.

И я целую.

Опускаю ладонь ей на затылок, слегка прижимая пальцами, и сам тянусь вверх, пока наши губы не встречаются.

Всё отдаю: нежность, ласку, тоску, любовь, гордость, восхищение.

Всё забираю: её боль, страх, отчаяние, одиночество.

И я воскресаю в касании к губам.