На узкой тропе

ЕЩЕ ОДНО ОТКРЫТИЕ

Его сделал Роман в эту же ночь. Голод не давал крепко заснуть. Роман уже не раз пожалел, что оттолкнул от себя кусок лепешки и воду, принесенные Саидкой. А тут еще петух не дает заснуть. Орет все время да так громко и пронзительно, будто взялся досадить кому-то. Роман заметил его еще тогда, когда увидел у костра косматых людей. Он стоял на коленях у старика (Рауф-хальфа — называл его Саидка), а тот молча гладил золотистую петушиную шею. А теперь петух забрался на вершину шатра, под которым спал его хозяин, и горланил так, что не только в тугаях — в самых дальних кишлаках, наверно, слышали его крик.

«Чего старик таскается с этим горлопаном, — думал Роман. — Может, плов из него будут варить? Эх, поесть бы…» И так засосало под ложечкой у Романа, что даже слезы потекли из глаз. Слезы текли не только от голода. Все гораздо сложнее… «Нехорошо получается, — размышлял Роман. — Погорячился с ребятами — зачем? Плохого ведь они ничего не сделали. Ну, они, наверно, забыли и простили: друзья долго не умеют обижаться. Учителя вот не послушал, Джуру Насыровича… Слышишь? Тебе говорят, — постучал он себя по лбу. — На Саидку наскочил… Какое имел право? Его, Саидку-то, оказывается, можно было поманить пальцем, он бы пошел сам, куда хочешь… Э-эх, Ромка, Ромка! Очень дурной человек…»

Услыхав хриплый прерывающийся шепот, насторожился. Возле догорающего костра сидели Мадарип-ишан и Гузархан-хальфа.

— Зачем набросился на мальчишку-кяфира? — хрипел ишан. — Умный человек никогда не будет поступать так опрометчиво.

— Хе-хе, он напал на вашего посланца, ишан-ака, — оправдывался Гузархан. — Если бы я не заступился, что было бы?

— Пусть, если у этого посланца — ни силы, ни ловкости. Подрались бы сопляки и разошлись… Что теперь?

— Откуда знаю, ишан-ака? Исчез куда-то мальчишка… Нет его на том месте, — мрачно проговорил Гузархан.

— Вот что делает глупость! Завтра он приведет милицию, собак-ищеек, и нас переловят, как глупых перепелок. Что молчишь?

— Простите, ишан-ака.

— Часто приходится прощать тебя.

Обгорелой палкой ишан поковырял в костре, затем достал из-за пазухи табакерку, сделанную из маленькой тыквы, бросил под язык щепотку насвая[4]. На болоте проснулась выпь, неуверенно ухнула, словно для пробы голоса и, помолчав, заревела. Ей откликнулся трескучий голосок чирка. Гаркнув, слетел с шатра петух. Постояв с минуту, вдруг закричал и, прижав к земле голову, юркнул под шатер.

— Ф-фу ты, нечистая сила! — вздрогнул ишан.

Мадарип-ишан вздохнул и толкнул в бок задремавшего Гузархана.

— А где тот сумасшедший? Почему о нем не беспокоишься?

— Не знаю, ишан-ака, — проворчал Гузархан. — Он совсем ничего не говорил. И глаза у него были тусклые, как у мертвеца. А потом… Может, волки…

Роман даже о боли своей забыл. Он догадывался, о ком говорили «святые». О Душанбе! Значит, все правильно, что рассказывал дедушка Тургунбай — Душанба из одной с ними шайки, такой же «святой», как и эти. И такой же дикий… А потом, наверно, он ушел, понял обман и — задний ход? Эх, куда я попал?!. А может, все это мне кажется, снится, а не происходит наяву?..

— Убедиться надо, какие волки съели его, — вздохнул ишан. — Ох-хо, аллах милостивый, услышь нашу молитву, отведи горе от моих братьев. Мальчишку разыскать!

— Как это сделать, ишан-ака?

— Ты меня не спрашивал, когда набрасывался на него. Я ничего тебе не скажу. Думай сам.

— Что можно придумать? Я найду его, а потом что?

Мадарип-ишан не ответил. Но Роман почувствовал, как все в нем обмякло. Стало жарко. Он задыхался от запаха прелого камыша и мышей. Казалось, что эти мягкие и гадкие мыши лезут на него со всех сторон, пищат, кусаются. Он прижался к Саидке.

— Про тебя говорят, — шепнул Саидка.

Роман ничего не ответил. Он подумал о другом: Саидка не спит и так же, как он, слушает. Значит, Саидку что-то волнует, ему тоже не спится, и думает он, конечно, не о том, как лучше услужить «волосатым» и противному старику-ишану, а о чем-то другом…

А Душанба, которого не раз вспоминали этой ночью, менялся на глазах. Плечи его раздались и выпрямились, грудь подалась вперед, спина, еще недавно походившая на сучковатую доску, сделалась упругой и сильной. И лицо изменилось — оно стало свежим и округлившимся, только глаза еще не совсем успокоились.

Встречи Душанбы с учителем Насыровым больше не носили налета холодной отчужденности. Тот серьезный разговор, который, как казалось Душанбе, будет последним, наоборот положил начало новым долгим и мирным беседам. Душанба с жадностью прочитывал газеты, которые ему каждый день приносили ребята. Нередко с ними приходил и учитель. Вот и сегодня они пришли втроем. Гости нашли Душанбу в беседке, увитой виноградными лозами. Он читал книгу.

— Здравствуйте, Алихан-ака, как здоровье? Как самочувствие? — приветствовал Джура Насырович больного. Душанба поднялся навстречу и протянул руки, как обычно встречают желанных гостей.

— Спасибо, Джура-ака, спасибо, — отвечал, он, смущенно улыбаясь. — Я причинил вам столько неприятностей и забот. Простите меня.

— Что вы, Алихан-ака! Я спрашиваю о здоровье, а вы…

— Мне хорошо и я всем очень доволен. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, друг, спасибо. Что читаете? — заглянул в книжку учитель. — О-о, «Повесть о настоящем человеке»! Чудесная книга!

— Это они, — указал на ребят Душанба. — И понимаете, Джура-ака, каждый раз приносят такую книжку, что за живое не взять не может. Прямо психологи настоящие!

— Ну, ну, только не перехвалите их, — шутливо погрозил пальцем учитель. — Психологию изучают в десятом классе. Им — рано. Но они — пионеры, Алихан-ака, а это уже ко многому обязывает.

Они присели на скамейку, ребята устроились поодаль и делали вид, что разговор взрослых их не касается.

— Что говорит доктор? — опросил учитель.

— Совсем ничего не говорит, — ответил Душанба. — Мне кажется, он считает меня по-прежнему психом, от которого можно ожидать все, что угодно.

— Ну, зачем так… — перебил учитель. — А вы-то сами что чувствуете?

— Хорошо себя чувствую. Очень хорошо.

Насыров немного помолчал, внимательно посмотрел в лицо собеседника.

— Хочу предложить вам работу, Алихан-ака. Как вы?..

— Работу?! — Душанба переменился в лице. «Работа»! Это слово давно уже стало чуждым для него. Оно пугало его так же, как пугали другие слова: тюрьма, милиция, суд. Но сейчас это слово прозвучало совсем иначе, просто, как звучит слово хлеб, вода, воздух, жизнь. Оказывается, в слове нет ничего страшного, стоит только прислушаться к нему сердцем.

— Работу?.. А какая может найтись для меня работа, Джура-ака? — робко спросил Душанба.

— Простая работа в нашем школьном саду, — объяснил учитель. — Вот и ребята — ваши помощники. Они там сейчас одни трудятся.

— Право, не знаю, что сказать, — смущенно продолжал Душанба. — Если говорить честно, мне хотелось другую работу. Именно ра-бо-ту… Хотелось бы с кетменем…

— Ваше желание вполне понятно, дорогой мой, — улыбнулся учитель. — В школьном саду именно такая работа.

— У нас там есть и лопаты, и грабли, — добавил Федя. — А осенью трактор обещают дать.

— Трактор?!

— Конечно, — подтвердил Джура Насырович. — Нам хорошо помогают шефы, совхоз.

— Не хочу скрывать от вас, Алихан-ака, — продолжал учитель, — я думаю о некоторых и своих личных интересах: собираюсь отдохнуть, раны подлечить. Они снова начинают меня беспокоить. А вы пока за делом поглядите. Согласны?

— Неужели это возможно?! — испуганно произнес Душанба. — Поручить мне такое дело… А если…

— Мы — люди, Алихан-ака, лю-ди, — подчеркнул учитель. — Люди не могут жить без доверия. Вот мы и пришли сказать, что доверяем вам. Договорились?

Душанба стоял возле беседки высокий, бледный и глубоко взволнованный. Его волновала неминуемая встреча с чем-то большим, радостным, светлым, встреча с людьми, которых он еще вчера боялся, презирал, сторонился.