На узкой тропе

ЗАПИСКА ИЗ КОКАНДА

Когда вечером Джура Насырович зашел в комнату, его внимание сразу же привлек белеющий на окне конверт-треугольник. Такие «треугольники» были ему хорошо знакомы: в них он посылал весточки с фронта матери.

«Таксыр! — вилась по листу затейливая арабская вязь, — ради всевышнего, ради вашей матери, ради ваших детей освободите меня из этого ада, куда ваш доктор заточил меня, больного и беспомощного. Аллах никогда не забудет вашей милости. Умоляю вас…»

Не раздумывая долго, учитель сел на попутный грузовик и через час уже сидел в кабинете главного врача психбольницы. Доктор обрадовался ночному гостю. Он неторопливо прохаживался по кабинету, заложив за спину руки, и весело поглядывал на учителя.

— Говорите, ребята назвали его Душанбой? Хе-е, какие молодцы! — рассуждал доктор. — Значит, они, ваши ребята, как и знаменитый Робинзон, каким-то внутренним чутьем угадывают в нем хорошего человека?

— Психиатру виднее, доктор, — улыбнулся учитель.

— Я берусь утверждать одно: он нормальный человек, а уж во всем остальном — решайте сами, — доктор развел руками и слегка поклонился. — Конечно, он истощен, измучен, но психика его не нарушена. Она, в общем-то, здорова. Да, да, и только поэтому он не может больше находиться среди душевнобольных. Нормальному человеку там делать нечего. И он не выдержал. Нервы не выдержали, — закончил доктор и уселся в кресло против учителя.

— Мне непонятно, почему записку свою он послал мне, а не врачу, который направил его сюда. Я ведь только при сем присутствовал, и то если бы не ребята… Как вы думаете?

— Ну, дорогой мой, это уже его право, — засмеялся доктор. — Видимо, он больше доверяет вам, воспитателям, нежели служителям медицины. А возможно, у него есть и другие соображения.

— Возможно. Но что теперь я должен делать? — спросил Насыров после небольшой паузы.

— Мне думается, вам надо взять его из нашего заведения и на некоторое время поместить хотя бы в местную больницу. Да, да, это совершенно необходимо для его полного выздоровления. Он поймет и… Кстати, теперь он уже не так страшен — волосы подстригли. Семьдесят два сантиметра — вот волосы! У Пятницы, наверно, таких не было!..

Утром в проходной учителю передали больного. Он действительно уже не походил на того Душанбу, каким привели его в Ашлак. На нем была чистая пижама, на ногах — тапочки, и только на голове все еще топорщились неаккуратно подстриженные волосы. Нетронутой оставалась и борода — черная и жесткая, словно моток тонкой проволоки.

Насыров поглядел Душанбе в глаза. Ему хотелось увидеть перемену, которая произошла в них. Вместо безумия и страха он заметил в них тупое равнодушие.

— Чем я заслужил ваше внимание, уважаемый? — спросил Джура Насырович. Душанба молчал, глядя в землю.

— Мне показалось, что вы добрый человек, — наконец ответил он.

— А если вы ошибаетесь?

— Тогда ошибаюсь не я, ошибается аллах, который услышал мою молитву, таксыр.

— О-о! — воскликнул учитель. — Аллах и молитвы не помогут. Я — неверующий. Совсем неверующий.

Насырову казалось, что он разговаривает с человеком, которого однажды уже где-то встречал. Как знакомы эта мягкая, едва уловимая картавость в голосе, неторопливая жестикуляция, манера поджимать губы.

Выйдя из больницы, они отправились на автобусную остановку.

— Как я должен называть вас?

— Ваши ребята назвали Душанбой — зовите и вы так.

— Душанба? Но…

— Не все ли равно? — перебил Душанба. — Какая разница — как меня звать?

— Допустим, что так, — сказал Насыров. — Но мне не безразлично знать, почему вы написали записку именно мне, а не кому-нибудь другому.

— Вы — учитель, умный человек и скорее поймете, что сумасшедший дом — не дом отдыха…

— Но вы могли не быть там, уважаемый Душанба, — строго заметил учитель. — Вы повели себя так, что даже дети не сомневались в том, что вы душевнобольной человек. Теперь, быть может, вы объясните все?

— Нет! Нет, я не могу этого сделать, таксыр, — всполошился Душанба. — Это тайна, и я не могу о ней говорить. Не могу!

— Как знаете, — тихо и недовольно проговорил учитель. Говорить больше было не о чем. Они молча сели в автобус. Пассажиры разглядывали Душанбу с удивлением и жалостью. А он опять походил на безумного. Глаза горели, лицо дергалось, мелкой дрожью тряслись плечи. «Ловко у него получается, — думал Джура Насырович. — Прикидывается. Но кто скрывается за этой косматой личиной?..»

— Куда вы меня поведете? — спросил Душанба, когда они вышли из автобуса.

— К доктору, — твердо сказал учитель. — К самому Мирзакул-табибу, с которым вы уже знакомы.

— Ради аллаха всемилостивейшего! — взмолился Душанба. — Отпустите меня, и я всю жизнь буду молиться за вас.

— За меня молиться не надо. Куда вы пойдете? Снова в тугаи?

— Я?.. Я…

— Вот видите. И не просите, — покачал головой учитель. — Отпустить больного человека, у которого нет родных, знакомых, где бы он мог остановиться, отдохнуть, подлечиться, — это бесчеловечно! Верно я говорю?

Душанба наклонил голову.

— Я боюсь вашего табиба, — сказал он, чтобы не объясняться больше с учителем. — Боюсь лекарств, боюсь белых халатов…

— Напрасно. Вам надо обязательно подлечиться, поправить здоровье, и наш доктор, уверяю вас, сделает это быстрее, чем кто-либо другой. А вы должны ему помочь в этом. Ведь очень многое зависит от вас, от вашего поведения…