Настоящий джентльмен. Часть 1

Два Берлина

Иные думают: раз язык английский, то и страна, в которой на нем разговаривают, — это Англия. Однако в Англии вас сразу поправят и укажут, что есть еще Уэльс, Ирландия, Шотландия, а все вместе они — это United Kingdom, Соединенное Королевство, или Great Britain — Великобритания.

Британия, конечно, велика, но велика она не размером. Весь остров на машине можно в любом направлении за один день пересечь. Не то что Россия, страна огромная, на её территории могут поместиться 70 Великобританий. Как говорил Городничий в гоголевском «Ревизоре»: «Отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь». Но вот странно — пока там жил, несмотря на бескрайние просторы, у меня всегда было ощущение, что я нахожусь в замкнутом пространстве. Приехал в маленькую Англию — и чувство это исчезло. Пространство здесь замкнутое, но живешь в нем с ощущением свободы. Поначалу даже ездить за границу не хотелось: в первый раз поехали в Испанию на лыжах кататься только года через три.

С документами была потеха. Итальянский подорожный паспорт по приезду забрали и выдали временный документ со знаменитой формулировкой — «Nationality: Uncertain», по виду — «простыня»: большущий лист, который складывался в несколько раз.

Году в 1981-м нас навестил джентльмен из иммиграционной службы. Он вел общие разговоры, интересовался нашим житьем, работой и порой задавал странные вопросы. Знающие люди пояснили мне потом, что офицеры службы должны убедиться, что перед ними — реальная семья, что это не фиктивный брак ради получения гражданства.

Один из методов выявления — расспросить членов семьи по отдельности о бытовых привычках и предпочтениях друг друга. У нас все было ясно, в виде вещественного доказательства присутствовал 13-летний сын, да и Галочка глядела на меня таким естественным суровым взглядом, который появляется у супругов только после многих лет совместной жизни.

Опыт итальянской квестуры научил меня терпению. Работа бюрократии похожа на тектонические процессы в недрах земли: они идут медленно, незаметно, но неотвратимо. Рано или поздно что-нибудь непременно произойдет.

Письмо из Министерства внутренних дел пришло летом 1984 года уже на новый адрес в Камдене. В нем говорилось, что я должен пройти процедуру клятвы преданности в любой адвокатской конторе, которая предоставляет такие услуги. Помню, я заскочил в неказистое заведение в обшарпанном доме у Камденского шлюза. Мне навстречу вышла припанкованная девица с зелеными волосами и серьгой в носу.

Узнав, что мне надо, она ушла и вернулась с Библией, лежавшей в закрытой коробке. Открывать коробку она не стала, посчитав, видимо, что Священное Писание работает и сквозь картон, а может быть, просто хотела сохранить книгу в чистоте, чтобы понаехавшие не засалили ее немытыми руками.

«Повторяйте за мной», — сказала девица и стала бойко декламировать затверженные слова: «Клянусь Всемогущим Богом, что, став британским гражданином, я буду верен и буду нести истинную преданность Ее Величеству Королеве Елизавете II, ее наследникам и преемникам в соответствии с законом…».

Закончив с клятвой, она спрятала Библию под мышку и сказала по-пролетарски: “Two quid” (два целковых, два «дуба»). Я вышел на улицу, связанный верностью Королеве и Королевству на всю оставшуюся жизнь. В кармане лежала справка, которая напоминала: клятва обратного действия не имеет.

Потом по почте пришел сертификат о натурализации. Полюбовавшись на него несколько дней, я послал его вместе с фотографиями и разными бумагами в паспортный офис, и через какое-то время заказным конвертом мне пришел синий британский паспорт с «двуспальным английским лёвою». Я обрел национальность — не русский, не еврей, не татарин. В графе Nationality стояло ёмкое слово — British.

Летом 1984 года я чувствовал себя как парусник при попутном ветре. С Би-би-си ушел на вольные хлеба, в присутствие ходить уже не надо, небо голубое, отовсюду предложения, телефон звонит, а тут еще и подданство подоспело. «Бери и катай в Париж и Китай», как сказал поэт. Точнее, в 138 стран, без всякой визы.

Тогда же получил небольшую роль в телесериале: роль советского диссидента, которого обменивают на агента, а сам обмен происходит в Берлине, на закрытом мосту Обербаумбрюкке. Съемки в Западном Берлине. По британскому паспорту можно пройти в Восточный Берлин через «Чекпойнт Чарли», КПП на Фридрихштрассе.

С момента моего отъезда из СССР прошло почти девять лет. В ночной памяти всплывали места, лица, запахи, картинки детства, Макаровское училище, наш кооперативный дом в Купчино. Хотелось снова увидеть это, хотя бы бросить взгляд. Сам я ехать в Ленинград не мог по понятным причинам, а вот политически нейтральную Карину Арчибальдовну можно было туда послать заезжей туристкой.

Мы закупили подарки родителям и сестре, я составил подробный список мест, которые надо было сфотографировать на цветные слайды. Поездка удалась, слайды приехали в нашу квартиру на Рочестер-террас. Все стены в ней были белые, на самом просторном месте, как на экране, несколько раз подробно посмотрел все свои памятные места и успокоился. Ностальгию как рукой сняло.

Была еще ностальгия по Риму, но с ней было проще. Поехали в Рим на неделю, погуляли по Трастевере, нашли кинотеатр «Паскуино», поужинали на крахмальной скатерти ресторана «Grazia e Graziella», недоступного мне в дни эмигрантской нищеты, съездили в Остию.

Теперь же появлялась возможность снова попасть в социализм. На несколько часов, да больше и не надо. Постоять у знаменитой Берлинской стены.

Она появилась августовской ночью 1961 года, поначалу в виде колючей проволоки, потом наполнилась железобетоном, обросла прострельной полосой.

Власти Германской Демократической Республики тогда преподнесли ее народу под названием Antifaschistischer Schutzwall — «Антифашистское заграждение». По рукам ходили язвительные стихи Иосифа Бродского:

Число гансов, убежавших в Западный Берлин, к 1961 году составляло более трех с половиной миллионов. Хрущева и руководителей компартий стран так называемой «народной демократии» можно понять — надо было что-то делать.

Первое, что поразило в Берлине, — это дома на восточной стороне. Вдоль бесконечно тянувшейся стены все фасады казались слепыми, омертвевшими. Как мне рассказали, в квартирах окнами на запад дежурили профессиональные борцы за демократию, работники Штази.

Из зашторенных окон изредка проблескивала оптика биноклей, Восток следил за Западом из-за плотных занавесок.

Музей Берлинской стены, созданный в 1962 году, показывал все ухищрения, на которые шли гансы ради побега на свободу. Попытки эти обычно заканчивались гибелью беглецов, потому что широкая нейтральная полоса была оборудована сигнализацией, прожекторами и системой автоматических пулеметов, и так на протяжении всех 155 километров.

Стена простояла 28 лет. Тогда, ранней осенью 1984-го, она была еще в полном расцвете своего бетонного застоя. С западной стороны, где кипела жизнь, ездили машины и гуляли туристы, стена была сверху донизу размалевана тем, что впоследствии получило название street art — «уличное искусство».

Уличный художник любое чистое пространство стены рассматривает как холст для своей картины, в нем, как у обитателей доисторических пещер, возникает неодолимое желание оставить себя для потомков. Только вместо мамонта, буйвола или антилопы, символов охоты и изобилия, он рисует важное для себя — реку людей, устремившихся в открывшееся в стене пространство, огромные буквы LOVE или поцелуй взасос Леонида Ильича Брежнева с генсеком Эрихом Хонеккером.

С востока вид открывался иной. Точнее, вида почти никакого не было. Дома, выходившие окнами на запад, были конфискованы и огорожены, а в просветах можно было видеть стену, по-немецки аккуратную, без единого пятнышка.

Первым делом мы зашли в ресторан «Волга», он был недалеко от «Чекпойнта Чарли». До сих пор помню эту нототению, плававшую в растопленном масле, и бутылку кислого молдавского вина.

Несмотря на «отдельные недостатки», как тогда говорили, посещение «Волги» было правильным решением, потому что в последующие часы наших блужданий по Восточному Берлину никаких кафе, закусочных, столовых или буфетов нам не попадалось.

У меня вздулся живот, надо было что-то срочно съесть. На Александр-плац, под сенью телебашни, были ларьки с пивом. Завсегдатаи неподвижно сидели там с кружками в руках, но еды не было. Наконец нашли сосисочную, где продавали только сосиски, только одного сорта. Меня серьезно прихватило, и я сдался: черт с ним, давайте сосиски.

Это был единственный и потому запомнившийся случай, когда я по слабости душевной изменил священным принципам вегетарианства.