Норби

1

— О, привет, привет!

Фрэнк Синатра, лучезарно улыбнувшись, протянул руку и, не дождавшись ответа, прошествовал дальше через людской водоворот. В холле отеля «Савой» — не протолкнуться. Большой заезд, причем чуть ли не половина — соотечественники. Удобное место, как раз между Стрендом и набережной Темзы, почти самый центр. А еще традиция, магнит для знаменитостей, недаром тут, прямо в холле висит портрет Клода Моне. Того, правда, селили в дешевых номерах на последнем этаже, но его мемориальные комнаты — на престижном пятом.

Я — человек скромный, живу на шестом. И туда бы не селился, но в посольстве настоятельно рекомендовали. Резон есть, и близко, и затеряться легче. Все будут смотреть на Синатру, на Джонаса Корда никто и внимания не обратит.

А Фрэнк — молодец, вспомнил-таки! Прошлый раз мы общались в моем кабинете. Правда, беседовал с ним Легран, я только слушал. Та же схема, что и с Анной Фогель.

Исчезла! Ищи теперь Мухоловку! Все, вроде, правильно, только на душе кисло. И горько. И мерзко.

Я присел обратно на жесткий кожаный диван, сделав вид, что меня очень интересует содержание передовицы «Таймс», где подробно, с истинно британской основательностью, анализировался Стокгольмский мирный договор. Польша устояла, но граница теперь пройдет по линии Керзона. И тут англичане! Их министерство иностранных дел уже успело высказаться, правда, в самом общем виде. Война — плохо, мир хорошо, и — боже, храни Британию!

Интересно, через сколько месяцев Сталин попытается взять реванш? Ворошилова, бессменного военного наркома, уже сняли, в Москве грядут большие перемены. Но это уже не моя забота. Отчет я писал два дня подряд, его сейчас читают в высоких кабинетах, мне же велено сидеть тихо и ждать. То, что попросят написать заявление — к цыганке не ходи. Джозеф Кеннеди, здешний посол, что-то знает, цедит слова через губу, карьерист, спина гибкая! Не люблю ирландцев!..

Людской водоворот успокаивал, позволяя не думать ни о чем, кроме бутылки «Cameron Brig», ждущей меня в номере. Имею право! Как мог, отстрелялся, могу и отдохнуть. Здесь залетный дикси никому не интересен, никому не нужен.

— Добрый день, мистер Корд! Это я попросила вас спуститься.

Нет, все-таки нужен. Но почему она говорит по-английски? Диссонанс!

— Ах, Перпиньян, Перпиньян! — вздохнул я, вставая. — Здравствуйте, Люсин!

Памятный синяк на ее лице почти сошел, но след, несмотря на пудру, еще можно заметить. В остальном же, и не узнать. Девушка на миллион: светлый брючный костюм явно не из магазина, рубиновое колье, колечко на пальце стоимостью, как мое годовое жалование, изысканная сумочка как раз под маленький пистолет.

В глазах — еле заметная смешинка. Удивила?

— Здесь говорить не будем, — решил я. — Можно в ресторан, можно.

— В ресторан, — перебила она. — В ваш номер еще рано, труп не подвезли.

Перпиньян! Перпиньян!

Я люблю твои красные крыши.

Меню она даже не стала смотреть.

— Не люблю здешнюю кухню. Коньяк, кстати, тоже. Давайте изучим винную карту, вдруг попадется что-нибудь приличное?

— А есть за что пить? — удивился я. — Разве что за нашу совершенно случайную встречу.

Кажется, она тянула время, иначе бы не обсуждала вопрос с сомелье битых полчаса. За это время в мой номер наверняка успели перебазировать целый морг. Я терпеливо ждал, прихлебывая кофе. Наконец, на столе появилась бутыль темного стекла, покрытая густым слоем пыли.

— Можем пока не открывать, — улыбнулась она. — Лучше увезите с собой в Штаты — и хвастайтесь перед знатоками. «Chateau d'Yquem» от виноградной лозы винтажа 1787 года. Считайте это подарком, а заодно извинением.

Я не без опаски поглядел на пыльную скляницу.

— Передо мной — не за что, Люсин. Ваши песни до сих пор вспоминаю. К тому же мы с вами даже не успели поссориться. Приберегите свои извинения для бедняги Ковальски.

Если случится чудо и ему поможет Черная Богородица Ченстоховская.

— Ковальски — редкий хам, — поморщилась она. — У него изо рта пахнет. Вот уж кого не жалко!.. Извинения приношу не за себя, мистер Корд. Я здесь по поручению барона Симона Леритье де Шезеля. Самое время урегулировать наши разногласия.

Я отставил чашку в сторону и еле удержался, чтобы не врезать винтажем 1787 года о скатерть.

— Разногласия — это убийство граждан США? За такое, Люсин, принято платить не вином, а кровью. Передайте барону, что он не с теми связался.

Она взглянула удивленно.

— И это говорит сотрудник Государственного департамента? Вы привыкли всюду высаживать свою морскую пехоту, так привыкайте и к потерям! Но сейчас обстоятельства изменились, наша вражда потеряла всякий смысл.

Я достал из кармана свернутую «Таймс» и положил на стол передовицей вверх.

— Это?

Люсин, вздохнув, поглядела на меня, словно на ученика воскресной школы, не выучившего первую страницу Катехизиса.

— Верхушка айсберга, мистер Корд.

Я прикинул, кем она приходится барону. То, что не секретарша и не случайная подружка, ясно. Родственница? Плохо, плохо не иметь приличной разведки! Куда «Ковбои» смотрели?

— Завтра Гитлер прибудет в Данциг, мистер Корд, и об этом напишут в газетах. А вот о том, что добро на аннексию Рейх получил от англичан, промолчат. Прежней Европы больше нет. Гитлеру незачем воевать с Британией, он просто поделит вместе с ней континент. И мою Францию тоже! Сейчас в Берлине готовят операцию «Мессершмитт». Уверена, вы об этом еще не знаете.

— Поделитесь?

— Может быть, но не здесь и не сейчас. Я очень дорогая девушка, мистер Корд. А пока подумайте о другом. Скоро вы останетесь без работы. Не хотите перейти на службу к новому боссу?

2

Возле кованных чугунных ворот Антек остановился. Зеркала не было, и он попытался представить, кого сейчас увидит скучающий у отрытой калитки лондонский «бобби». Костюм на нем, бывшем пассажире парохода «Познань», вполне приличный, кепка модная, рубашка свежая. Только ботинки прежние, горные. Жалко расставаться!

В кармане пиджака — справка с фотографией. Снимок свежий, его собственный, а вот уже заполненный бланк с подписями и печатями посольский чиновник достал из сейфа. Ждать не пришлось, зато фамилия такая, что не сразу и запомнишь. Взял, кстати, по-божески, вероятно, на радостях по случаю великой победы над вековечным врагом. Во всяком случае, именно так пишут польские газеты.

А вот без языка — плохо. Разговорник в кармане, но разве он для подобного случая? Генеральное консульство Тауреда — не уличный магазин.

— Hello!.. I want to see. Someone who speaks… Polish or German.[61]

«Бобби» с сомнением поглядел на разговорник, но почему-то не удивился. Наверняка не все здешние гости знают английский.

— Wait here, sir![62]

Если пропустит, кого позвать? Проситься к Веронике Оршич — это уже наглость, а больше по имени он никого не знает. Разве что «Колья». Николас!

Шеф-пилот взглянул без всякой симпатии.

— Если пришел за пулей, Земоловский, то с местом не угадал. Пристрелил бы прямо тут, так неприятностей не оберешься. И в плен на возьму, не нужен ты мне.

Ждать пришлось долго, больше часа. Все это время Антек просидел в большом, украшенном тяжелыми колоннами холле. Прямо перед ним на стене красовался выложенный из цветных камней герб — щит, рассеченный на четыре части на золотом фоне. Бывший гимназист честно пытался угадать, что изображено на каждой из них, но так до конца и не понял. Слева вверху — шапка на красном фоне, справа внизу — какие-то зверушки, а остальные части просто в желто-красных полосах. Мудреная она наука, геральдика!

Портрета серениты он нигде не увидел, что почему-то огорчило.

Николас, он же Колья, на этот раз прибыл при полном параде. Дорогой серый костюм, фетровая шляпа, галстук с заколкой, запонки с камнями. А еще неведомый орден — крест темного металла при красной колодке с маленькой короной. Антек вспомнил об обещанном ему «Virtuti Militari» и на миг пожалел, что не сподобился получить. Глядишь, и задавался бы меньше господин шеф-пилот!

Пуля — пулей, а прощаться с ним неприветливый Николас не спешил. Провел на второй этаж, открыл дверь кабинета.

— Заходи!

Затем кивнул на стул, сам же присел возле письменного стола, причем не за ним, а сбоку. Подождал немного, словно с мыслями собираясь, потом решительно кивнул.

— Значит, так! Если ты от американцев, передай им, что мы на контакты согласны, но только после урегулирования некоторых вопросов. С одним ты уже знаком, Земоловский. Штаты должны выбрать — или мы, или Клеменция.

Антек едва не возгордился. Вот за кого его приняли, за гонца от самого Дядюшки Сэма! Не шутит княжество Тауред, Америке ультиматумы предъявляет!

— Я не по этой части, шеф-пилот. Пришел кое-что обменять.

Если Николас и удивился, то виду не подал.

— Покажи!

Антек улыбнулся.

— Могу нарисовать — вроде комикса у янки. Я знаю, что было на объекте «Плутон-1». Первый раз попал туда при шефе, который Оскар Стефан Сторсон, второй — с майором Орловским из польской разведки. И кто там сейчас, тоже знаю.

Глаза шеф-пилота потемнели.

— Говоришь, обмен? Деньги, значит, не нужны?

— Не нужны! Вы с твоей начальницей ошиблись, я не наемник. Обмен же простой: я рассказываю об объекте, ты — о Марте Ксавье. Где она, что с ней, как найти.

Николас поглядел странно, словно не веря. Затем встал, снял телефонную трубку, быстро набрал номер.

— Nele? Zajdi ko mne! Srochno!..

Почему по-русски, Антек понял не сразу. Только когда в кабинет вошла строгая начальница, сообразил: шеф-пилот о чем-то задумался, вот и соскользнул на родной язык.

Николас — русский? Так кто здесь наемник?

Шеф-пилот проводил его до калитки. Строгая начальница Неле осталась в кабинете при груде исписанных страниц и пустых кофейных чашках. Сколько времени они проговорили, бывший гимназист точно определить не мог, но на улице уже заметно стемнело.

Впрочем, думал Антек совсем о другом. Он считал, что дела плохие, оказались — хуже некуда. Николас, словно мысли читая, взял его за локоть.

— Земоловский, мы не виноваты. Никто ни ее, ни тебя силой на корабль не волок. Марте Ксавье мы сразу сделали перевязку, в Лондоне отвезли в клинику. Мы же не знали, что она больна. Прогерия! Я о таком даже не слышал.

Прогерия — быстрое старение. Неле-начальница принесла толстый том энциклопедии, затем копию истории болезни. Антек слушал — и не слышал. Нет, не болезнь! Мара о чем-то таком намекала… Да что там намекала, говорила прямо.

«Два года назад я и ходила с трудом. Заучивала страшные слова: ревмокардит, остеохондроз. И тратила последние деньги на санатории, только не очень помогало».

На какой войне расстреливали под музыку? Сколько на самом деле лет Иволге, разведчице капитана Ладу? Проклятые марсианские чудеса!

Прощаясь, Николас протянул руку. Антек, немного подумав, подал свою. Чего им теперь делить?

Он шел по чужому незнакомому городу сквозь сиреневые сумерки и слушал, как играет невидимый оркестр. Мертвые музыканты посреди Последнего поля — и Смерть-дирижер.

— В твою честь, Никодим!

3

Чем звание ниже, тем легче общаться. Ко мне приставили молоденького лейтенанта, словно намекая, что большего я не достоин. И ладно! Лейтенант попался скромный, вежливый, даже застенчивый. Интересно, что ему про меня сказали? Во всяком случае держался он так, словно у меня под пиджаком генеральские погоны.

— Скоро приедем, сэр! Извините, пришлось объезжать, здесь закрытая зона, сэр.

Легковое авто с военными номерами подобрало меня возле вокзала. В городок с длинным названием Бери-Сент-Эдмундс я приехал тихо, в купе второго класса. Истинно британская конспирация! Может, и есть резон, никто в Лондоне, кроме лорда Маунтбеттена, не знает, куда и зачем отправился неприметный американец. В Вашингтоне все-таки зашевелились, отчет я писал не зря.

— Подъезжаем, сэр! Теперь я могу сказать. Это Лейкенхит, база Королевских военновоздушных сил, сэр!

Графство Суффолк — не ближний свет. Далеко прячет Лев свои секреты! Но поделиться все-таки придется, у Государственного департамента нашлись нужные резоны. Хотите чем-то напугать — так покажите!

Про отставку пока — ни слова, значит, надо продолжать, пусть и без особой охоты. К счастью, Лондон раздражал куда меньше, чем Париж. Никакого тебе «амур, бонжур», все строго, официально, с легким привкусом льда.

— Выходим, сэр!

Каждую ночь мне снится, что я ищу Анну. Темные улицы без фонарей, застывшие у тротуара авто без пассажиров, пустые дворы, неясные тени, выглядывающие из-за угла. Я спешу, боюсь опоздать, но ее нигде нет. А потом слышу шаги, вначале негромкие, еле различимые, где-то в самом конце темной улицы, затем они звучат ближе, наконец, начинают грохотать, отдаваясь в висках резкой болью. Я начинаю понимать, что это не мой сон, я попал сюда по ошибке, но выбраться уже не смогу. Просыпаюсь, долго лежу с открытыми глазами, не в силах даже двинуть рукой.

Явь милосердна, и я заставляю себя успокоиться. Мой преемник, кем бы он ни был, не пощадит Мухоловку. Никому не нужен слишком своевольный агент, много знающий и не поддающийся контролю. Для таких дел мы и держим Консула. Год назад я предложил отозвать Фогель из Европы и посадить в какой-нибудь тихий кабинет с картотекой и папками в шкафу. Легран отговорил, точно предсказав — не послушается, уйдет.

Мой друг предал. Анну я ищу во сне. С этим придется жить.

Дальше мы ехали в грузовике, ничем не примечательном, зато с тентованным кузовом, куда меня и посадили, предварительно в очередной раз извинившись. Инструкция, сэр! Хитрость детская, нежелательный гость почти ничего не увидит. Высадили где-то на самом краю огромного взлетного поля.

— Вот он, сэр! Извините, фотографии делать нельзя.

Бдительный лейтенант мог бы и не предупреждать, об этом мне сказали еще в Лондоне. Настоящий шпион спрятал бы аппарат в пуговице и включал его, дергая левое ухо. Вернусь в Вашингтон, обязательно озадачу начальство.

Я спрыгнул на траву — и увидел «Поларис».

В первый миг я его даже не узнал. В ночной тьме он казался черной безмолвной громадой, грозовой тучей, парящей горой. Теперь же передо мной стоял остов выброшенного на берег сухогруза, старого, побитого бурями и совершенно бесполезного. Очень много железа — и все. Конечно, это не так, летающий монстр не умер, возле него суетился народ, рядом стояли заправщики, к открытым люкам тянулись несколько лестниц. И походил он, конечно, не на сухогруз, а на то, чем и был — на авианосец. Палуба, кормовые надстройки, самолетный силуэт, еле различимый на фоне яркого летнего неба. Но все равно, что-то было не так, и я вспомнил старую истину: совершенная техника всегда красива. Уродливый монстр ущербен, какая бы сила не таилась у него внутри.

Лейтенант время от времени искоса поглядывал в мою сторону, однако я не спешил с вопросами. Начальство мне хорошо подыграло. Пусть англичане думают, что озадаченный шпион пытается разгадать секреты летающего чудища, увидеть какую-то зацепку, запомнить каждую мелочь, чтобы потом, запинаясь и путая слова, докладывать перепуганному руководству. На это весь расчет. Может, и сработало бы, учитывая то, что мы увидели той ночью — если бы не колобок. Для британцев профессор Жак Бенар, пусть и клементиец, всего лишь биолог, сомнительный Калиостро, омолаживающий старух. Над таким можно даже посмеяться. То, что колобок с детства интересуется полетами в космос, они не знают. И пусть заблуждаются как можно дольше.

«Поларис», если не присматриваться, и вправду грозен. За два года англичане сотворили настоящее чудо, сумев его оживить и поднять в воздух. Вот только у него нет сердца — главного двигателя, его просто не успели установить. Те, что имеются, маневровые, они способны оторвать Транспорт-3 от земли, без особой спешки перегнать его из Суффолка в Девоншир, и, собственно, все. «Поларис» рассчитан на то, чтобы сутками висеть на границе стратосферы, парить над Европой, но именно на это он сейчас не способен. Сконструировать двигатель британцы, возможно, и смогут, но не сейчас, а через много-много лет.

— Сейчас начнется, сэр!

В голосе лейтенанта легкой тенью скользит обида. Гость должен восхищаться, спрашивать и переспрашивать, хмурить брови, чесать затылок. На этот счет мой гид наверняка получил самые подробные инструкции. Ну и пусть удивляется! Его бдительное командование наверняка решит, что залетный янки подцепил от удивления столбняк.

Взлетное поле опустело, отъехали заправщики, люки закрылись. Впереди гвоздь программы — старт. Я должен сообщить в Вашингтон, что «Поларис» действительно способен летать. Сообщу, но кое-что добавлю от себя…

Резкий звук сирены, рев проснувшихся двигателей. Монстр ожил. Сейчас.

Двигатель — не главное. Каким бы чудом ни был «Поларис», он всего один, и заменить его нечем. Порядок бьет класс. Геринг обязательно сообразит, как обойти воздушный заслон. Немцы придумают и построят новые самолеты, разработают тактику, обучат пилотов. И монстр станет бессилен, самолеты с крестами на фюзеляжах прорвутся в британское небо.

А мы будем строить свой «Поларис», но совсем-совсем другой. И не один, не два.

Ветер ударил в лицо. Огненные струи вырвались из сопел, обжигая беззащитную землю. Металл дрогнул и начал медленно подниматься над полем.

— Вот оно, сэр! — не выдержал лейтенант. — Потрясающе, правда?

Я кивнул. Да, впечатляет.

4

В больницах всегда особый запах и дух особый. Пусть это даже самая дорогая клиника, престижная, закрытая, куда посторонних не пускают. Все равно с каждым глотком воздуха приходится вдыхать чьи-то страдания, боль, смерть. В коридоре чисто, на подоконниках — тропические цветы, на плечах хрустящий свежестью белый халат, а за окном беззаботный июньский полдень. И все равно зябко, все равно скверно на душе.

Антек терпеливо ждал, ни о чем не думая и не вспоминая. Перед глазами — стена в свежей покраске, яркая ковровая дорожка и закрытая белая дверь. Мара там, за дверью. Обещали пустить, только не сказали, когда. «Attendez, monsieur!» Вот он и ждет. Клиника Жоффруа Сент-Илер, отделение интенсивной терапии, второй этаж.

В Париж он попал без особого труда, беженской справки вполне хватило. Французы глядели с уважением и сочувствием. «Vous venez de Pologne? Oh!»[63] Препятствием стали имя и фамилия, попробуй написать по-французски «Гжегож Бженческикевич»![64] Он и сам-то выговаривал с немалым трудом, каждый раз мысленно поминая посольского чиновника. Но до Парижа monsieur Brzhencheskikevich как-то добрался, показал таксисту бумажку с заранее написанным адресом, и даже сумел найти в регистратуре даму, понимающую немецкий. «Frau Xavier? Ja Ja!» С врачом пришлось объясняться жестами, но тот сообразил почти сразу — и поглядел странно. Однако не прогнал. Ждите, мсье!

Антек жалел об одном — не успел купить цветы. Но, может, так и лучше, цветы — это праздник, а еще — траур, если их четное число. Не стоит напоминать ни о том, ни о другом.

— Entrez, monsieur![65]

Вначале он не понял. Затем встал, зачем-то застегнул халат.

— Ты напрасно пришел, Антек-малыш. Я ждала — и очень боялась. Лучше бы ты запомнил меня другой.

Худая, обтянутая пергаментной кожей, рука коснулась его запястья. Бывший гимназист с трудом разомкнул губы:

— Я обещал.

Холодные сухие пальцы погладили его по руке.

— Помню. Ты упрямый и сильный. Почему мы не встретились на другой войне, когда я была настоящей?

«Ты и сейчас — настоящая», — хотел сказать Антек, но не смог. Открывая дверь палаты, он боялся увидеть старуху, но у той, что лежала на кровати, не было возраста, как нет его у полуразложившегося трупа, случайно найденного в траншее. Кости, обтянутые серой кожей, пустые глаза. Ведьмин взгляд погас, зрачки выцвели, потеряв цвет. Беспощадна ты, река Дунай!

Он ухватил губами мертвый больничный воздух и заставил себя забыть обо всем, как тогда, на падающем корабле. Мара жива, она здесь! Это и есть главное.

— Слушай! Я устрою так, что тебя вылечат, сделают операцию. Пусть это очень дорого, пусть хирурга придется везти даже из Штатов.

Мара улыбнулась белыми губами.

— Я не больна, Антек-малыш. Я сожгла всю свою жизнь — ту, что еще оставалась, за два года. Стала такой, какой ты меня видел. Это чудо, но страшное чудо, и я знала, на что иду. Клиника «Жёнес мажик». Обходи ее десятой дорогой!

Бывший гимназист кивнул.

— Знаю! Она принадлежит какому-то барону с двойной фамилией. Я его найду!

И о клинике, и о бароне вскользь упомянула Неле-начальница, комментируя записи в больничной карте. И десятую дорогу тоже вспомнила, добавив что-то про графа Калиостро.

— Не вздумай! — Мара, с трудом привстав, попыталась поймать взглядом взгляд. — Это Структура, они охотятся за тем, что оставила у нас Клеменция, а ты был на объекте «Плутон-1». Я работала не на них, а на французское правительство, поэтому мне и позволили спокойно умирать. Тебя не пощадят, Антек-малыш, если узнают. А они узнают, у них есть агент в польском Генеральном штабе. Ты сам должен лечиться, тебе, а не мне нужна операция, не тяни с этим. Помнишь, мы обследовали тебя на объекте?..

Голова коснулась подушки, закрылись веки, еле заметно дрогнули пальцы. Прошла минута, другая. Антек уже решил звать на помощь, но Мара внезапно открыла глаза. На миг они стали такими как прежде, зелеными, яркими.

— Уходи, Антек-малыш. Уходи — и прощай. У нас с тобой ничего так и не случилось, но это хорошо, тебе будет не так больно. И еще.

Помолчала несколько секунд, затем резко вдохнула.

— Я верю в Бога, Антек, но это не скажу даже на исповеди, только тебе. Я молилась каждый день и просила. Не так важно что, главное, меня, кажется, услышали. Поэтому прощай, но, может быть, не навсегда. Ты же не против?

— Не против, — твердо ответил он. — Мы обязательно увидимся, Иволга!

Хотел добавить, что терять надежду нельзя, и с бароном он обязательно разберется, но Мара уже закрыла глаза.

По улице тек людской поток, слышалась непонятная французская речь, все вокруг казалось чужим и враждебным. Он снова один, маленькая точка в бесконечном просторе. В черном космосе, среди ледяных звезд, легче. Сейчас подует ветер и унесет его прочь, прямо в воды реки, готовой захлестнуть с головой.

Антек поглядел в синее летнее небо, и заставил себя думать о другом. Не надо бояться ветра, он сам — ветер, а у ветра много дорог, его не поймать, не запереть в камере. Он обещал Маре — и он сделает. Барон? Подумаешь, барон, не опасней же он майора Орловского! Надо побольше узнать, все обдумать, все взвесить. Как узнать? Где? Шпионская наука непроста, но и ее постигнуть можно.

Антек подошел к скучавшему возле тротуара такси, открыл дверцу:

— Ambassade de la RёpuЫique Polonaise, s'il vous plait.[66]

5

Когда я открыл номер, Люсин обворожительно улыбнулась и щелкнула меня по лацкану пиджака.

— А вы умеете быть очень любезны, мсье Корд!

Я улыбнулся в ответ. Умею, работа такая.

— Ловко же вы меня сюда заманили!

Сегодня мы говорим по-французски. И одета она совсем иначе — платье-коктейль, и побрякушки с камнями в тон. Наверняка взяты напрокат, но выглядят неплохо, как и сама Лулу. А еще еле заметный запах амбры, особенно если наклониться к самой ее коже.

— Не спешите, не спешите, мсье Корд! Давайте что — нибудь закажем, покрепче, в американском духе.

Мы встретились в баре, но пробыли там недолго. Когда тебе намекают, к тому же очень настойчиво.

В номере трупа не было. Убедившись в этом, я подвел гостью к креслу и кивнул на недопитую бутылку шотландского виски.

— Такое подойдет?

— О, да! Наливайте, наливайте!..

Я представил, как мы выглядим со стороны. Богато и со вкусом одетая девица, обнаженные руки, зовущая улыбка. И нескладный угловатый мужчина за тридцать, готовый на все прямо сейчас и здесь. И — запах амбры.

Я подошел к столу, отодвинул бутылку «Cameron Brig» подальше.

— Пожалуй, у меня есть кое-что поинтереснее. Но для начала давай перейдем на «ты».

Ее тщательно подкрашенные глаза блеснули.

— Давай! А как мне тебя называть? Джонас? Джона?

— Норби, — вздохнул я. — Будто не знаешь?

Я открыл буфет, откуда вынырнула вторая бутылка, темная, но уже без пыли. Я поставил ее поближе к краю, присел на стул.

— Объект соблазнения выбалтывает тайны или во время, или после. Облегчу тебе работу, дорогая Люсин. Оно тебе надо? А вдруг у меня изо рта пахнет, как у бедняги Ковальски? Кстати, пальчики в комнате — откуда? Те самые, которые с маникюром?

Отреагировала Люсин очень быстро, и я поставил возле ее имени жирный плюс. Подобралась, став сразу очень серьезной, словно я направил ей в лицо электрический фонарь.

— Из морга. Один парень купил по моему поручению. Изо рта у тебя, Норби, не пахнет, я уже заметила. Но даже если бы пахло. Переспать с руководителем Сектора исследований и анализа Государственного департамента — неплохое достижение! Кстати, что тебя удерживает? Ты не женат, твоя невеста, то есть, бывшая невеста.

Я поднял ладонь.

— Стоп! То, что Структура имеет людей в Вашингтоне, я уже знаю. И вычислю их, дай срок. Что мешает? Работа, Люсин, работа. Ты, между прочим, пришла ко мне с неким предложением.

Она быстро кивнула.

— Да! Все остается в силе. Барон Симон Леритье де Шезель.

— Ничего тебе не поручил, — прервал я. — Давно работаешь на Структуру? Похоже, нет, энтузиазм в наличии, но вот с опытом декохт. Ладно, слушай и учись.

Чтобы не прослыть невежливым, плеснул в рюмку виски, немного, на самое дно. Отдал рюмку, налил себе.

— Барон — человек не только умный, но и эксцентричный, поэтому бутылка дорогого вина вполне может заменить трубку мира. Но в Париже вы за мной следили плотно, и наверняка узнали, что французские вина я не пью. Зачем же такое дарить?

Я отхлебнул виски, встал, погладил темную бутыль.

— Ответ простой: именно затем, что я ваших винах совершенно не разбираюсь. «Chateau d'Yquem» винтажа 1787 года? Я проверил по каталогу, оно стоит как два хороших автомобиля.

Наблюдать за ней было очень интересно. Кажется, уже поняла, и пытается найти выход. Способная девочка!

— Вино я тоже проверил. Естественно, оно совсем другое, начала века, хоть и неплохой лозы. Стоит ровно один фунт стерлингов. Интересно, сколько ты заплатила сомелье за этот спектакль? Надеюсь, соблазнять его не пришлось?

Она отвернулась, правая рука сжалась в кулак. Неужели пришлось?

— Барон бы не стал меня обманывать, значит, все это затеяла ты. На этом можно ставить точку, но если хочешь, расскажи, зачем ты это затеяла. Кстати, знаешь, когда я понял, что с тобой не так все просто? Когда ты сказала, что не была в Перпиньяне.

Люсин удивленно моргнула, но объяснять ничего я не стал. Пусть догадается сама! Слишком уж равнодушно отозвалась она о маленьком южном городке, о котором только что со всей душой пела. Мелочь, но царапнуло.

Девушка встала, шагнула ближе. Запах амбры на миг оглушил.

— Да, солгала. Я жила в Перпиньяне, но эта страница давно вырвана. А затеяла я небольшую рокировку. В руководстве Структуры многие недовольны де Шезелем. Нападение на замок Бермон переполнило чашу, со своими так поступать нельзя. Адди заигрался. Пора менять фигуры на доске и начинать новую партию.

И фальшивая бутылка стоимостью в один фунт — это ход Е-2 — Е-4. Я провел пальцем по ее горячей щеке.

— Хочешь возглавить Структуру, девочка? Ты рискуешь — и сильно.

Ее глаза плеснули живым злым огнем.

— Не больше, чем Ильза Веспер. Эта портовая шлюха смогла, смогу и я! Надоело ублажать на чужих простынях уродов и извращенцев! Между прочим, наблюдала за «Одинокой Звездой» именно я, тебя с Ковальски вычислила тоже я. Кое-что умею! А барон так и не смог взять под контроль объект в Польше. Стареет, даже таблетки для повышения потенции не помогают.

Теперь Люсин не лгала и не играла. Да, такая и в горло вцепиться может, если заснешь рядом на чужой простыне. Только вот амбиции зашкаливают. И я не фигура на чужой доске.

Ее плечи тоже были горячими, словно я вынул девушку из паровозной топки. Не знаю, чего ожидала Люсин, но я мягко усадил ее обратно в кресло. Налил в рюмку виски, вставил в ладонь.

— Тебе нужна голова Адди? А что получу я — и правительство Соединенных Штатов Америки?

Она отхлебнула из рюмки, явно не почувствовав ни вкуса, ни крепости.

— Договоримся, Норби!

Я придвинул стул ближе, наполнил свою рюмку. «Cameron Brig» — не восторг, однако неплохо, совсем неплохо.

— Начинай!

Я уложил ее на край кровати, предварительно сняв туфли. Все прочее, включая платьекоктейль, трогать не стал. Укрыл одеялом, подложил под голову подушку.

Спи, девочка! Пусть тебе приснится барон Симон Леритье де Шезель — в петле и с высунутым синим языком. А вот с виски шутить не стоит, пьется, конечно, мягко, и нервы успокаивает.

Кстати!

В бутылке еще немного осталось, и я наполнил свою рюмку. Теперь можно сесть в кресло и спокойно поразмышлять о том, что с этим всем делать дальше. В нашей работе нет отбросов — есть кадры. Люсин, конечно, изрядная сукина дочь, вопрос в том, чьей сукиной дочерью она станет. Иметь своего человека в руководстве Структуры. Какой соблазн для истинного урода и извращенца!..

6

Ступени двух цветов: нижняя черная, красная за ней, и так до самого верха, вперемежку. За ними — тяжелая дубовая дверь, наверняка еще помнящая последних французских королей. Только кнопка электрического звонка выпадает из стиля, дверной молоток был бы тут куда уместней.

Антек отступил на шаг. Странное дело! Ему почему-то казалось, что барон Симон Леритье де Шезель обитает где-нибудь вдали от глаз людских, допустим, в подземном бункере под метрами бетона. А дорогу даже искать не пришлось, таксист вспомнил сразу. «Hotel De Claire? Oui, bien sur!»[67] Оказывается, сюда даже экскурсии водят, пусть и не слишком часто. История!

Глухие серые стены, окна-бойницы под самой крышей, ворота литого чугуна с узорными украшениями, и двухцветное крыльцо, шестнадцать ступеней. Предместье Сен-Жермен, улица Гренель. На улице почти пусто, словно здесь и не Париж. А в безоблачном летнем небе — острокрылые ласточки.

Антек взбежал по ступеням, взглянул на кнопку звонка. Если нажмет, пути назад не будет. И ладно!

Звонка он не услышал, но дверь открыли почти сразу. За ней разверзлась, как показалось ему, черная темень. И только через несколько мгновений бывший гимназист смог разглядеть чье-то бледное, словно прямиком из склепа, лицо.

— Monsieur? Qui veux-tu?[68]

Коверкать язык он не стал, ответил по-немецки. Поймут!

— Я из Польши. Передайте барону Леритье де Шезель, что у меня есть новости про объект «Плутон-1».

Темнота долго молчала, но затем дверь медленно, с глухим скрипом, распахнулась.

— Здравствуйте, господин Гжегож Бженческикевич!

Человек, сидевший за массивным письменным столом, улыбнулся уголками губ. Фамилию выговорил правильно, даже, как показалось Антеку, с некоторым удовольствием. Каждый слог, будто маленький орешек. Бжен-чес-ки-ке-вич. И не такое разгрызали.

Усики, ровный пробор в гладких, прилизанных волосах, помятые щеки. Барон смотрелся неказисто, несмотря на бриллиант в тяжелом перстне и золотую булавку в галстуке. Как будто чужое надел.

— Присаживайтесь!

И снова улыбка, ненастоящая, приклеенная к лицу. В глазах же — ничего, словно на пустую стену глядит. А кресло, что напротив стола, приметное, очень глубокое. Если сядешь, колени вверх задерутся, вроде как в яму попал. Гость должен знать свое место.

Садиться Антек не стал. Шагнул к столу, достал из внутреннего пиджачного кармана маленькое фото, бросил на полированное дерево.

Любуйтесь, пан зацный и моцный!

Взгляд остался прежний, но пальцы, заросшие густым волосом, дрогнули, когда снимка коснулись. Фотограф в лондонском ателье тоже удивлялся.

— Пульт и карточка, господин Леритье де Шезель, пропуск на объект «Плутон-1». Предупреждаю сразу: при себе такое не ношу. Где хранятся, знаю только я.

Барон долго молчал, беззвучно шевеля губами, наконец, что-то решив, кивнул.

— Там, в углу — нормальный стул. Садитесь!

К тому, что в рюмке (если верить хозяину — коньяк из города Коньяк), Антек даже не прикоснулся. Барон же выпил залпом, словно спирт глотал. Порозовев лицом, улыбнулся уже по-настоящему, искренно.

— Уважаю деловых людей! Кстати, господин Бженческикевич, что там сейчас на объекте?

Бывший гимназист пожал плечами.

— Трупы.

Барон стер улыбку с лица.

— Ваши соотечественники, не в обиду будь сказано, решили проглотить слишком большой кусок. Ничего, трупы уберем, не привыкать.

Ударил взглядом.

— Сколько хотите?

Антек представил, что перед ним пропасть, которую не одолеть в два прыжка. Страшно, но отступать некуда.

— Вы оплатите лечение в клинике «Жёнес мажик». Говорят, там творятся чудеса. Мне нужно чудо.

Барон нетерпеливо дернул губами.

— О ком идет речь?

— О Марте Ксавье.

Леритье де Шезель кивнул, словно и не ждал иного. Достав из ящика стола записную книжку, черкнул несколько строчек автоматическим пером.

— Ваша цена понятна, господин Бженческикевич. Ответ сейчас дать не могу, требуется навести справки.

Антек читать мысли не умел, но понял сразу: не о том барон думает, и никакие справки ему не нужны.

— В польском посольстве знают, куда я пошел.

Сидевший за столом поморщился.

— Не сомневаюсь. Приходите завтра в это же время. Не смею задерживать.

Уже в дверях Антеку очень захотелось оглянуться. Взгляд барона прожигал кожу.

Улица Гренель по-прежнему была пуста, только возле соседнего дома обозначилась старушка с тяжелой клюкой, а чуть дальше прислоненный к фонарному столбу велосипед. Антек передернул плечами и пошел по тротуару, желая поскорее покинуть это сонное царство. Через несколько шагов оглянулся, однако двери особняка все так же были закрыты. Никто за ним не следовал.

То, что сюда возвращаться нельзя — ни завтра, ни в любой иной день бывший гимназист уже понял. Он ошибся, сыграл не по правилам. Жаль, эти правила ему не объяснили.

И что теперь?

Ответ ждал его возле ближайшего перекрестка. Полицейское авто и два скучающих ажана. Еще одна машина стояла чуть дальше, в ней трое, но, кажется, в штатском.

Антек успел удивиться. Полиция? Барон принял его за обычного шантажиста или мелкого жулика? Наверняка попросил задержать не у своих дверей, чтобы не отметиться в газетах.

Ажаны, переглянувшись, лениво шагнули вперед. Во втором авто открылась дверь, оттуда выглянул один из штатских. Бывший гимназист невольно отступил на шаг. Вот и все, за глупость приходится платить.

Полицейские были уже рядом, тот, кто вышел из второго авто, успел преодолеть половину пути, когда что-то со стуком упало на асфальт. Негромкий хлопок — и в глаза плеснул густой серый дым. Защипало в ноздрях, резкой болью ударило в виски… Где-то рядом кричали, тишину разорвал пистолетный выстрел. Откуда-то сверху рухнула черная тень, вокруг пояса обвился твердый жесткий ремень, и земля ушла из-под ног. А потом все исчезло за плотно закрытыми веками. Антек понял, что плачет, успел удивиться, а затем покорился судьбе. Черная тень, черный ангел. Пришел за ним — и ладно.

— Вот фляга и платок, промой глаза, только осторожно. Ничего опасного, обычная слезогонка с дымом.

Голос фройляйн Фогель он узнал сразу и почему-то не удивился. Значит, его ангела зовут именно так. Они сидели на жестком ребристом железе, сквозь закрытые веки светило яркое солнце, но бывший гимназист не чувствовал ничего кроме тяжелой свинцовой усталости. Его спасли. Зачем?

Наконец, Антек смог открыть глаза и увидеть сквозь слезы железные листы крыши, снятую газовую маску — и саму фройляйн в летном костюме, шлеме и тяжелых очках. Следовало поблагодарить, объясниться, но слова куда-то исчезли. Еще один бой, и этот бой он проиграл.

— О чем ты только думал, Антек? — Анна покачала головой. — С кем связался?

Бывший гимназист сжал ладонями ноющие виски. Ошибся, ошибся! Только в чем?

— Ты наверняка упомянул Марту Ксавье? Эх, Антек, Антек! Она работала на Французский Генеральный штаб, а военные сейчас крепко обиделись на Структуру. Барон наверняка решил, что это дешевая провокация и тут же позвонил в префектуру.

Он слушал и не слышал. Значит, все зря. Оставалось одно, последнее.

— Мара. Марта Ксавье. Что с ней?

— Умерла вчера.

6

— Ноги на стол положи, — посоветовал я. — Ты теперь босс, нужно соответствовать.

Аллен смущенно заерзал на стуле. Вообще-то за стол усадил его именно я, чтобы ткнуть носом в бумаги, но пусть терпит. Везде есть свой ритуал. Меня должны были вызвать в Вашингтон, позволить отчитаться, надавать тумаков и лишь после этого торжественно выдать пинок под зад. Вместо этого в Лондон приехал Аллен, уже назначенный и утвержденный. Против него самого я ничего не имею, сам же протащил в заместители. Из нью-йоркской адвокатской семьи, семь языков, Гарвард за плечами. Еще бы пару лет в морской пехоте, и был бы идеал.

Давний обычай: рекрут, взятый не в срок и не по закону, куражится. А начальство терпит, чует, чье мясо съело.

— Читай, читай! — подбодрил я. — Входи в рабочий ритм. А вообще-то, Аллен, свиньи вы все там в Вашингтоне.

Сменщик, захлопнув очередную папку, поглядел на плотно прикрытую дверь. В посольстве чужих ушей нет, но мало ли?

— Стеттиниус на тебя очень зол, Норби. Ты же знаешь, что он помешался на том, чтобы стравить Россию и немцев. Сейчас его штаны задымились, и он решил назначить крайнего.

Папка с легким стуком легла на зеленое сукно.

— Бумаги, Норби, это чепуха. Передай мне агентуру.

— Которую нам категорически запрещено вербовать? — крайне удивился я.

Аллен улыбнулся. Этот идиотский запрет мы поминали в секторе регулярно и с обширными комментариями.

— Именно ее. Потому я и приехал сам. Леграна уже нет, Фогель исчезла, но остальные.

Я невольно задумался. Передать? Но кого? Попугайчиков с Монмартра? Вечно голодного журналиста? Консул с ним работать не станет, Люсин нужна самому, это моя добыча. Но Аллен упрям, начнет копать — докопается.

— Есть объект для вербовки. Созрел, даже трудиться не придется. Просто напои хорошим кофе и предложи работу. Но обязательно назначь начальником, мадемуазель только об этом и мечтает. А для затравки передай привет от меня.

Аллен взглянул недоверчиво. Я улыбнулся.

— Гертруда Веспер.

Полюбовавшись, как он ловит собственную челюсть, я снисходительно кивнул.

— Справишься!

С вербовкой Аллен справится, не впервой, но вот со всем остальным. Сейчас я расскажу ему об операции «Мессершмитт», данные проверены, у Ковбоев есть агент из Германского сопротивления. В Берлине готовят визит Геринга в Лондон. Толстяк подпишет договор о ненападении, но это лишь бумажка, не первая и не последняя. Главное в дополнительных протоколах, которые вслух поминать не станут. Рейх обязуется не трогать остаток Польши, а Британия — помогать Франции. Во что это выльется, никто не знает, но в Лондоне уже разрабатывается проект создания единого франко-британского государства, причем Лев согласен ограничиться северными департаментами, прилегающими к Каналу. А еще колонии и флот, как торговый, так и военный.

А в Польше поднимают голову сторонники реванша, причем в союзе с Рейхом. Самый страшный сон Сталина: польско-германский поход на Восток.

И все это расхлебывать тебе, Аллен!

— Сраное дерьмо! — резюмировал он, забыв про всякие Гарварды. — Мы останемся без союзников в Европе!

Я охотно кивнул.

— Оно самое, причем на лопате и прямо нам в морду. Ничего, вернусь в Монтану, прикуплю ружье и займусь стрелковой подготовкой. И полосу препятствий организую — прямо возле бензоколонки. Буду восстанавливать форму и ждать повестки. А ты работай!

Аллен метнул в меня папкой, но я был наготове — поймал еще на подлете и отправил обратно. Он тоже не сплоховал, все-таки бейсболист, пусть и отставной.

— Значит, Консула и всех прочих будешь курировать, сидя на бензоколонке возле Скалистых гор? С нашей профессией в отставку не уходят, Норби! Боссом тебе уже не быть, но помощником назначат. По секрету скажу: уже назначили, утром шифровку получил.

Аллен не шутил, да и мне стало не до веселья. Помощники бывают разные.

— Помнишь твою докладную о Транспорте-3? Главный ее прочитал и даже собрал специальное совещание. Вначале тебя хотели отправить на принудительное лечение, но потом решили не миндальничать. Ты Аргентину выдумал, вот и будешь ею заниматься. Отныне все Капитаны Астероиды и Черные Властелины — твои. А ты работай!

Помощник Президента Соединенных Штатов Америки. Я помотал головой. Не помогло.

— А задача? Чего хочет ФДР?

Аллен невозмутимо пожал плечами.

— Ты и сформулируй.

Я встал, подошел к подоконнику и взглянул сквозь давно не мытые стекла на легкие белые облака, плывущие в голубом просторе. В знойном небе пылает солнце, в бурном море гуляют волны, в женском сердце царит насмешка, в женском сердце ни волн, ни солнца. Знал бы я тогда, чем все кончится!

— Они вернутся, Аллен. Через год, через два, через три. Клеменция высадит десант, и над Европой загорится фиолетовый огонь. Мы не сможем их победить, но по крайней мере должны знать, что делать.

Он что-то ответил, но я не слушал, смотрел в небо. Пока мы бессильны, но это пока. У Дяди Сэма — много!

Эх, Аргентина, красное вино!

5

Они прощаются посреди Последнего поля. Ветер уносит негромкие слова, пыль оседает на губы. Двое, неотличимые ни лицом, ни голосом, но все-таки разные. Смерть стоит рядом, но не торопит, ждет терпеливо. И у Нее случаются слабости, и Она иногда чувствует вину.

— Это несправедливо! — говорит один, глядя в чужое лицо, словно в зеркало. — Я пойду с тобой, ты — это я, я — это ты!

Второй стряхивает ладонью пыль с лица-зеркала.

— Справедливо! Ты ушел, появился я. Теперь ты вернулся, значит, мое время кончилось. Каждому из нас отвечать за свое.

Первый хочет возразить, но второй не слушает, он уже рядом со Смертью. Та кивает, кладет ему на плечо желтую кость ладони.

— Пойдем, мой Никодим! Оркестр уже играет, но если хочешь, выбери музыку сам. Не ошибись, это твой последний вальс.

Ответ звучит негромко, почти неслышный в шуме ветра.

— «Дунайские волны».

Первый смотрит им вслед, но пыль взмывает смерчем, заслоняя серый простор. Ни земли, ни неба, все тонет в безвидной темени, исчезает, стирается. И только издалека легким, почти неслышным эхом…

Антин Немоловский-Косач открыл глаза, но музыка исчезла не сразу. «А ночью встает над тобою луна, и песню поет голубая волна». Он сцепил зубы, пытаясь прогнать морок. Смерть, Последнее поле. Ерунда, он жив! Это главное, все прочее приложится.

Белый потолок, белые простыни, цветы на подоконнике, нехитрый больничный уют. Врач говорит, что дела идут на поправку, операция прошла успешно, скоро к нему вернется память.

Врач — англичанин, по-немецки говорит с сильным акцентом. Веллингтон Хоспитал, Лондон. Сиделки говорят по-английски, ему показывали британские газеты, по радио тоже английская речь.

Но почему?! Последнее, что он помнит — горящий вагон и пламя, бьющее в глаза. Эвакуация из Белостока, в кармане фальшивые документы на имя гимназиста Земоловского. Великобритания? Может, это игры Дефензивы, тамошние штукари могут придумать и не такое? Он поверит, расслабится, начнет задавать вопросы, а потом рассказывать сам.

Антин ни о чем не спрашивал, на вопросы отвечал коротко, смотрел, слушал, сопоставлял. Газеты июньские, в них пишут, что война кончилась, Советы аннексировали Галичину. Пальцы невольно сжимались в кулак. Почему он здесь, почему не дома? Друзья наверняка не смирились, они воюют, убивают проклятых коммунистов, защищают от них народ. Ничего! Если это действительно Лондон, а не варшавская тюрьма, он встанет, наберется сил — и вернется. В британской столице работает Евген Ляхович, представитель ОУН в Объединенном Королевстве, первым делом надо с ним встретиться.

Ни о чем ином не думалось, даже о Ядзе. Она сейчас с отцом, в Варшаве, рядом с ней крутятся блестящие паны-офицеры с набриолиненными усами и звонкими шпорами. О скромном гимназисте панна Сокольницкая наверняка уже забыла. «Прощай! И. Спасибо за цветы, они очень красивые!.».

Подпольщик Немоловский-Косач ни о чем не жалел, даже о Ядзе, даже о сгоревшей памяти. Главное осталось с ним: детство, мать с отцом, родная речь, и его борьба. Месяц май 1939-го исчез без следа — пусть! Прошлое в прошлом, главное — впереди.

— Говорят, вы оплатили мою операцию, госпожа Фогель? — спросил он у той, что пришла его навестить. — Спасибо! До самой смерти буду помнить, но. Почему? Мы даже не знакомы.

Сероглазая девушка не спешила с ответом. Смотрела странно, словно перед ней на больничной койке лежал мертвец. Антину стало не по себе. Сгоревший навсегда май отозвался внезапной болью. Кажется, он что-то потерял, что-то очень и очень важное.

— Рада, что вы живы, господин Немоловский, — наконец, ответила она. — Врач сказал, что вы стали самим собой, таким, как были прежде, до контузии. И это очень хорошо. Я оплатила операцию в память о моем друге, смелом, честном и наивном парне.

— А как его звали? — спросил он, потому что промолчать было невозможно. Чья-то жизнь оборвалась, а ему повезло. Справедливо? Кто скажет? Но справедливости нет — даже на Последнем поле.

— Как и вас. Антон. Антек.

4

Я выбрал скамейку как раз напротив Шекспира. Тот был занят — смотрел в Вечность, опираясь на какое-то подобие гостиничной тумбочки. Памятник был серым, дом за ним — красным с бурым оттенком. Лестер-сквер, «Земля Театра», если верить знаку, установленному чуть дальше, за рядом скамеек. Интересно, почему мы встречаемся именно здесь?

В Лондоне скрываться от слежки бесполезно, хотя я честно протолкался битый час в подземке, дважды меняя маршрут. Это в Париже за тобой будет ковылять сыщик из частного агентства. Британские джентльмены не позволят себе такой пошлости, здесь за тобой станет следить сам Вильям Шекспир, пусть он и каменный. Имперская школа, нам у них еще учиться и учиться. Одно хорошо, именно сейчас англичане не станут размениваться на подобные мелочи. Зачем обижать гостя? Я должен вернуться в Вашингтон в хорошем настроении.

Настроение и в самом деле не из худших. С документами для Жака Бенара все решилось, его проводят, сопроводят и встретят. Кажется, мое начальство оценило будущего эксперта по марсианам. А с Люсин мы договорились, если не станет глупить, в самом сердце Структуры заведется маленький и очень полезный червячок с острыми зубками, гусеница, которой предстоит закуклиться в свой срок, чтобы потом выпорхнуть яркой бабочкой. Когда Адди, наконец, сообразит, будет уже поздно.

Осталось еще одно дело, ради которого я и пришел на Землю Театра пред светлы очи Вильяма Шекспира. Хорошо, что сейчас ясный день, вокруг люди, а от снайпера меня надежно защищает памятник.

— Приветствую, босс!

Я поглядел налево, где еще минуту назад не было никого. Консула не узнать, и одет по-лондонски, и канадский акцент куда-то исчез. Однако на руках, как и прежде, перчатки.

— Добрый день, Консул! Планы на ближайшее будущее у нас такие.

Он слушал, не перебивая, наконец, кивнул.

— Заметано, босс. Я и сам ни с кем кроме вас не стану встречаться. Не то, чтобы я вам особенно верю, все мы люди, все человеки. Но мой Джонни у вас, а я не хочу терять сына. Вы же его не пожалеете, верно?

Джону Рузвельту Перри недавно исполнилось пятнадцать. Славный паренек, мы с ним пару раз вместе сходили на рыбалку. Я поглядел на невозмутимого Шекспира. Кажется, у него что-то такое было с Ричардом, третьим по номеру. У того был свой Консул по фамилии Тиррел.

Консул судит по себе, но спорить с ним не имеет смысла. Все равно не поверит.

— За мною должок, — вздохнул я. — Виновники смерти твоего брата.

Он внезапно усмехнулся, зловеще, вполне по-шекспировски. Хоть сейчас на сцену.

— Я не бездельничал, босс, раскопал всю эту историю. Уолти в Германии убили возле какого-то озера, он ехал в немецкой военной колонне и попал в засаду. Армия Анри Гизана, швейцарцы. А потом их всех с воздуха накрыли да так что земля горела. Вроде как в бою погиб, только что он там забыл? Стал я искать тех, кто выжил, но мало их осталось, босс. Есть одна женщина, Анна Фогель, она с братом вроде как знакомство водила.

Я невольно вздрогнул. Консул — хуже бульдога, вцепится — не оторвешь.

— Твой брат ее спас. Помог с лечением, вывез в Штаты, устроил у Элвина Йорка, тот ее на ноги ставил. Помнишь героического сержанта?

Консул нахмур ился, замолчал надолго. Наконец, тряхнул головой.

— Спасибо что сказали, босс. Чуть не взял грех на душу. Уолти, Уолти, добрая душа! Я ведь нашел и тех, что приказы отдавали. Думали в кабинетах отсидеться! Я не про Анри Гизана, он за свою страну воюет, с него спрос иной.

Вначале я не поверил. Какие приказы? Налет был чистой импровизацией, кто-то сообщил Гизану, что в колонне будет сам Герман Геринг. Мисс Виктория Фостер успела включить в отряд своих людей в самый последний момент.

Внезапно я почувствовал, как холодеют пальцы. Мисс Виктория убита, убиты ее помощники. А я-то грешил на Структуру, на Адди, будь он неладен! И тут я понял, почему Консул назначил встречу именно здесь. Гангстер меряет всех по себе. В центре Лондона средь бела дня я не решусь выстрелить ему в бок. Шекспир, Шекспир!

Как музыка — слова твои! Стань ближе.

Вот пропуск; подойди и дай мне ухо.

— Мертвые мертвы, — констатировал я, глядя в каменное лицо Шекспира. — Но кое-кто еще жив. Те, кого ты убил — марионетки, их просто за веревочку дернули. Искать надо выше, куда веревочка и тянется. Жена твоего брата — из рыцарского ордена Бегущих с волками. Орден враждует с иными, которые входят в Общество Немецкого Средневековья. Они-то, вероятно, все и затеяли. В колонне везли образцы секретной техники с Клеменции. Такой вот расклад, Консул. Все запомнил?

— Бегущие с волками, — негромко повторил он. — Общество Немецкого Средневековья. Клеменция. Не забуду, босс. И — спасибо за доверие, я пройдусь по этой тропе.

Показалось мне или нет, но каменный драматург, слушавший нас, не пропуская ни единого слова, одобрительно кивнул.

3

Впереди был горный склон, поросший редким лесом, до него рукой подать, но пули били все ближе, выбивая из податливой тверди серые облачка пыли. Стреляли ниоткуда, то ли с затянутого редкими тучами неба, то ли просто из пустого пространства.

— Беги, Мара, беги!

Он вовремя схватил девушку за руку, та зацепилась за выползший на тропу корень и чуть не упала. Пули прошли совсем рядом, одна разорвала ткань на ее плече.

— Беги!

На самой опушке — коренастый древний дуб, узорные листья, густая зеленая крона. Они успели заскочить за ствол, опоздавшие пули с жужжанием врезались в древесную плоть.

— Ты как?

Мара помотала головой, пытаясь ответить, но лишь ухватила губами воздух. Стрельба стихла, однако выглянуть из-за ствола Антек решился не сразу. Когда же отважился, то не заметил ничего, только неровное поле, поросшее редкой травой, почти такое же, как возле шоссе, где они сдерживали русские танки.

— Я думал, война кончилась, — наконец, выговорил он, когда смог, наконец, дышать свободно.

— Война никогда не кончится, — ответила Мара. — По крайней мере, для нас. Зачем ты пошел со мной, Антек-малыш? Зачем.

Он решился и погладил ее по щеке. Девушка на миг закрыла глаза.

— Ты даже не понял, чем пожертвовал.

— Я понял, кого не хочу потерять.

Мара присела на траву. Странный пятнистый комбинезон порван, но пуля не задела. На Антеке был похожий, только с нашивкой на плече. По белому фону — разлапистый черный крест. Когда Антек оказался рядом, она коснулась пальцами ткани.

— Штрафник. Уверена, охотились за тобой. У тебя счастливое свойство — влипать в неприятности. Интересно, куда нас с тобой определили? На Ад не похоже, а если Рай, то почему стреляют?

Он хотел ответить, но внезапно услышал песню. Вначале не поверил, потом прислушался. И музыка знакома, и слова, и, кажется, голоса.

Антек встал, оглянулся, потрогал руками черную кору расстрелянного дуба.

— Я понял, где мы. Это Свентокшиские горы.

— В Польше? — удивилась она. — Но война там кончилась, это последнее, что я прочитала в газете!

Бывший гимназист и бывший доброволец попытался улыбнуться, но губы, покрытые пылью Последнего поля, слушались плохо.

— Ты же сама сказала. Для нас — нет.

А песня гремела уже совсем рядом.

2

Острый серп Луны за окном, недопитая рюмка в руке. В номере темно, свет я выключил перед тем, как достать из бара бутылку. Сзади, за моей спиной — призраки, их много, и не всех помню по именам. Наверняка там Антонио Сандино, и Легран там, и мисс Виктория Фостер, и сержант Ковальски. Прогнать их невозможно, лучше просто не оборачиваться и смотреть в небо, время от времени прихлебывая виски. Издержки профессии — пить можно только одному в запертом изнутри номере при отключенном телефоне.

По Луне я соскучился, даже там, за стратосферой, не довелось ее повидать. И вот пришла, и тень стали резче, и сердце бьется сильнее.

Я посмотрел на одну из теней, что проступила слева, такая же острая и холодная, как полумесяц в недоступном небе.

— Думаешь, Фогель, я все не просчитал? Не взвесил? Да я каждую ночь об этом думал, когда ты засыпала, а я лежал рядом и пялился в потолок. Все я продумал, и раз, и два, и три. Но выходило каждый раз одно и то же.

Тень молчит, безмолвствует в небе Луна. Пусть! Все ответы уже даны.

— Если бы ты вернулась в Штаты, тебя бы сразу взяли в оборот, причем даже не мы, а Гувер-извращенец. На кого-то требуется свалить измену и гибель нашей агентуры. Мы с Леграном свои, нас обвинять опасно. Всех потянем за собой, вплоть до Государственного секретаря. Стеттиниус — зверь битый, не рискнет. А вот ты — идеальная фигура.

Тень Анны еле заметно дрогнула. Она понимает все и без меня. Эмигрантка, сотрудница трех разведок, обманувшая доверие приютившей ее страны. Шум поднимать никто не станет, разберутся тихо, и никто даже не вспомнит о Мухоловке.

— Мог я поступить по-другому? Мог, Анна, мог! Если бы я сказал, что ты — моя жена, и ткнул бы им в нос свидетельство о браке, они бы отступились. Но тогда бы нам пришлось ехать на бензоколонку в Монтане — или исчезнуть где-нибудь посреди Европы, с концами и на многомного лет.

Думал я об этом, думал! Но стать нелегалом, значит потерять все. Деньги нажить можно, но вот Конспект уже писать не придется. Падать с вершины, а потом ползать внизу, не смея поднять головы. Хуже смерти, гораздо хуже.

Тень совсем близко, и я начинал чувствовать манящий запах ее кожи, губ, пальцев. Леграна искусили враги, я искусился сам.

— Не в том я виноват, Фогель, что отступил, не шагнул вместе с тобой в бездну. Виноват в том, что даже не предложил тебе это, тогда бы все было честно. А я не смог, испугался и твоего «да» и твоего «нет».

Я долго не отводил взгляд от белого серпа за окном, когда же обернулся, тень уже исчезла. Никого, только призраки за спиной. С каждым годом их будет становиться больше и больше, и никто их не сможет прогнать.

«Нет, Норби. До моих песен ты еще не достучался». Не достучался, но она добавила «еще». Значит, мог? Почему она так сказала? Почему?

Спать боюсь. Вторую ночь снится мертвый волк.

1

Он увидел Серебристую дорогу, что простерлась над всеми мирами, и невольно ускорил шаг. Залитый холодным лунным светом путь притягивал и манил. Все, что он еще помнил, исчезало без следа, растворяясь в трепещущем желтом огне. Хотелось одного — скорее добраться, почувствовать под подошвами неверное серебро и идти, идти, идти.

«Квадриллион, — промелькнуло в исчезающей памяти, — каждому придется пройти свой квадриллион».

Не пустили, хотя до лунного серебра остался всего один шаг.

— Не сейчас! — голос-гром рассек темное небо. — Обернись!

На какой-то миг он вспомнил сам себя. Антон Земоловский. Антек. Антек-малыш. Обернулся — и увидел белую тень, совсем близко, возле острого края пропасти, над которой стелилась дорога.

— Антек-малыш.

Теперь уже не вспомнил, теперь услышал. Шагнул ближе и сквозь неясную пелену сумел разглядеть лицо — молодое и одновременно старое, в глубоких морщинах. Еле заметно шевельнулись с трудом различимые губы.

— Последняя милость, Антек-малыш. Мне разрешили тебя подождать. Попрощаться.

Тот, кто был прежде Антеком, понял. Поглядел на близкий Лунный путь.

— Разве тебе не туда?

— Нет, — тень едва заметно колыхнулась. — Дорога — пусть к Спасению, долгий, но его можно пройти. Ты сумеешь, Антек-малыш. Мне — вниз, там — вечная война…. Каждому — свой приговор. Прощай.

Голос звучал все тише, тень бледнела, становясь подобной редкому туману. У него же, напротив, прибыло сил. Мара, Марта Ксавье. Он не спас ее там, не спасет и здесь. Ничего не изменить.

Ничего?

— Вместе! — крикнул он, протягивая руку сквозь туман. — Война — так война!

Ее пальцы были холодны, словно лед, но он сжал их из последних сил, боясь отпустить. Обернулся.

— Эй, слышите? Мы — вместе!

— Спасение, — пророкотал голос-гром. — Иного шанса не будет!

— Не вздумай, Антек-малыш, — прошептали ее губы. — Оставь меня, оставь!

Он не слушал. Ее рука — в его руке.

— Где тут ваша пропасть?

И шагнул первым.

1

За ней пришли перед рассветом, когда так сладко спится, а небо на востоке уже начинает белеть, и вот-вот запоют первые птицы. Стены монастыря толсты и крепки, шагов она не услыхала, но все равно проснулась за несколько мгновений до того, как заколотили в дверь. Успела полежать с открытыми глазами и даже вспомнить, куда повесила платье.

— Otkryvaj!

Испуганно пискнула Хильда-соседка. За ней уже приходили — в 1933-м, когда штурмовики Рёма по спискам брали активистов компартии. Отец успел скрыться, арестовали маму и семилетнюю дочь. Хильду вскоре освободили и отправили к дальним родственникам, но та давняя ночь снилась ей постоянно, заставляя кричать сквозь простыню.

— Otkryvaj, govoryu!

Соланж де Керси встала, накинула легкое платье, провела расческой по коротко стриженым волосам. Защелка на двери несерьезная, сейчас ударят посильнее, и придется вызывать мастера. А тот сейчас занят, у него праздник по случаю получения жалования — «zapoj».

— Иду!

Крикнула по-русски, понадеявшись, что не перепутала буквы. Открыла щеколду, отступила на шаг. Дверь открыли рывком, и тут же в лицо ударил белый луч фонаря.

— Grazhdanka Kersi? Sobirajtes. S veshami!

Соль хотела пояснить, что здесь она не Керси, а Ган, причем не по собственной воле, но решила не спорить. Nachalstvu vidnee. Плеснула из графина на полотенце, протерла лицо и руки. Брать почти что нечего, но и это малое некуда положить. Сумкой она так и не обзавелась.

— Возьми мой чемодан, — негромко проговорила Хильда.

Соседка тоже встала, завернулась в простыню и, прислонившись к холодной стене, наблюдала за происходящим. Не услышав ответа, сама достала из-под кровати маленький фибровый чемоданчик, вытряхнула вещи на одеяло.

— Бери, Зофи. Передачи не скоро разрешат.

Соль, поблагодарив взглядом, собрала свой нехитрый скарб, сунула в нагрудный карман серебряную икону Святой Девы Монсальватской. Заминка вышла с орденом. Он невелик, в красной коробочке, обтянутой изнутри шелком, но не класть же Krasnoe Znamya в чемодан. Так ничего и не решив, взяла коробочку в руку.

— Skorej! Skorej!..

Возле двери поставила чемодан на пол, оглянулась.

— Ротфронт, Хильда!

— Ротфронт, камрад Ган!

Думала, наденут наручники, но сопровождающие лишь взяли чемодан. Орден так и остался в руке.

— Poshla!

И повели коридорами.

То, что она в Москве, Соль поняла, услыхав за плотно задернутым шторкой окном автомобиля памятный, ни с чем не перепутать, трамвайный звонок. Сопровождающий, плотный мужчина в хорошо пошитом штатском костюме, и бровью не повел, Соль же суетно пожалела, что так и не обзавелась зеркальцем. Даже если в тюрьму, нельзя же чучелом выглядеть! Достала расческу, неуверенно покрутила в руке.

— Успеете, — буркнул тот, что в штатском. — Будет время.

За лобовым стеклом мелькали улицы с редкими в этот ранний час авто, звенели трамваи, а потом машина куда-то повернула и покатилась вниз. Небо исчезло, сменившись бетоном и камнем. Желтые электрические лампочки осветили путь. Спуск кончился, сменившись ровным бетонным полом, потолок резко ушел вверх. Водитель нажал на тормоза.

— Выходи!

Их встречали двое в форме с малиновыми петлицами. Тот, что постарше, с орденом, таким же, как у нее. Сопровождающий поставил на пол чемодан, попытался что-то сказать, но орденоносец, нетерпеливо махнув рукой, повернулся к Соль. Заговорил по-немецки, чисто, почти без акцента.

— Гражданка Керси? Сейчас вы приведете себя в порядок и.

Всмотрелся и внезапно дернул губы в улыбке.

— И наденете правительственную награду. Только, пожалуйста, побыстрее.

«Пожалуйста» расставило все по местам. Значит, пока еще не арест.

Один спереди, другой позади, она — точно посередине. То ли под конвоем, то ли снова в строю. Вперед, маленький солдат!