Норби

1

Щедро умащенный пахучим машинным маслом палец взлетел вверх, прямо к синему безоблачному небу.

— Цыть, лягуха зеленая! Цыть — и меня слухай! Ухами. Это тебе, хлопец, не латынь в твоей гимназии зубрить и не девиц куплиментами одаривать. Это пу-ле-мет, и не простой, а станковый. А ну-ка повтори, зелень!

Доброволец Антон Земоловский вытянул руки по швам, каблуками пристукнул.

— Так точно! Пу-ле-мет, пан вахмистр. Станковый!

Пристукивать было чем — сапоги добровольцу выдали, причем точно по размеру, однако без шпор. Все прочее, к его некоторому огорчению, тоже оказалось не в комплекте. Мундир пусть и чистый, но старый и в заплатах, бриджи на два размера больше, ремень без пряжки, вместо фуражки — выстиранная добела пилотка. И ни петлиц, ни серебряного орла. Выданное было велено подогнать по размеру и носить аккуратно. Оценить итог доброволец не смог ввиду отсутствия зеркала, но представил и оценил на «удовлетворительно». Не чучело огородное, однако, никак не улан. А кто? Как и сказано: лягуха зеленая.

— А пулемет, лягуха, он есть сложное техническое устройство, не всем доступное. Я уже двоих лесом гулять отправил. Пулемет, зелень необстрелянная, не только знать, чувствовать следует. Душой, значит, прикипеть. И не как к мамзели гулящей, а как к женке верной. Ну, про женку тебе, зелень, думать пока рано, а потому — получи и прочитай. От корки, значит, до другой корки.

Грозный вахмистр Высоцкий, он же дядька Юзеф, неспешно вытер руки тряпицей и достал из полевой сумки изрядно затрепанную брошюру.

— Держи!

«Наставление по стрелковому делу» — буквы большие. «Станковый пулемет Ckm wz.30» — буквы поменьше. Справа вверху чернилами — «Экземпляр № 3». Обложку явно отрывали, а потом подклеили обратно. Закладки. Масляные пятна.

— Читай, зелень. Вот прямо тут садись — и читай. Чего непонятно будет — спрашивай, для того тебе и язык подвесили.

Тачанка образца 1936 года, по-военному WZ. 36, издали напоминала поезд о двух вагончиках. Первый — пассажирский, на два места, второй же боевой, с пулеметом, глядящим назад. Вместо паровоза — тройка гнедых, машинистом же был пожилой усатый вахмистр. Усы, как уже успел узнать бывший гимназист, уланам были предписаны, однако не всем, а лишь старослужащим. Капрал Станислав Пачка, второй номер, до усов еще не дослужился.

А вот пан майор Добжаньский усы игнорировал. Потому, вероятно, выше майора и не вырос.

Доброволец Земоловский приказ выполнил точно. Присел на траву возле первого «вагона», положил книжку на колени. Он-то думал вначале осмотреть сам пулемет, память проверить, а потом и попытаться разобрать. Сначала отделить пулемет от станка — отвинтить гайку соединительного болта, вращая ее вправо, вынуть соединительный болт, затем — засов. Однако последовало грозное «Цыть!».

Лягуха зеленая перевернула первую страницу. Итак. Ckm wz.30 — станковый пулемет, представляющий собой модификацию пулемета Браунинг M1917.

Полк двигался всю ночь, время от времени делая короткие привалы. Доброволец Земоловский вначале честно пытался не спать, прислушиваясь к тому, что творится за брезентовым тентом повозки. Однако ничего не менялось. Топот копыт, негромкое ржание, иногда — приглушенные людские голоса. На некоторое время тряска стихла, и он понял, что вышли на дорогу, может даже на шоссе. Ненадолго — после очередного привала вновь пошли ухабы. В конце концов он задремал, а потом и заснул, на этот раз крепко, без всяких снов.

Когда же проснулся, вокруг был ясный день. Полк, как и в прошлый раз, расположился посреди леса на большой поляне. Бодрствовали лишь часовые и коноводы, все прочие спали вповалку.

Бывший гимназист попытался вспомнить карту, прикинув, с какой скоростью они двигались, но затем махнул рукой. Живы — хорошо, куда-то пришли — еще лучше. А что и как, пану майору виднее. Доброволец честно дождался пробуждения личного состава — и отправился с рапортом по начальству. Попал не к майору, а к его заместителю, немолодому пышноусому ротмистру. Тот, даже не дослушав, отфутболил его прямиком к дядьке Юзефу. Кажется, пулеметчики тут действительно требовались.

Радиостанции в полку не было — потеряли в Гродно. Об этом ему поведал пулеметчик-капрал еще ночью. Впрочем, по его мнению, новости сейчас такие, что лучше их и не знать — деморализуют личный состав. Впрочем, как успел заметить доброволец, уланы держались бодро, даже шутили и смеялись. Свою войну они еще не проиграли. Он же, эвакуированный гимназист, кажется, нашел себе дело. Выучить наставление наизусть? Отчего бы и нет, это, к счастью, не помянутая вахмистром латынь с Катилинами и Цицеронами. «Принцип действия пулемета основан на использовании энергии отдачи, он имеет воздушное охлаждение, короткий ход ствола и жесткое сцепление затвора со стволом. Боеприпасы подаются из ленты и выстреливаются очередями». Все ясно и понятно.

Доброволец перелистнул очередную страницу.

— Ах, вот вы где, Земоловский!

Вставать не хотелось, рапортовать тем более. Пан подпоручник, невыспавшийся и злой. И, кажется, еще небритый.

— Внедрились, молодой человек? Приступили к вербовке личного состава?

Отвечать он не стал, зато отозвался дядька Юзеф, перетиравший в этот момент какие-то железки.

— Пусть попробует только, зелень. Враз по шее огребет!

Пан подпоручник поморщился, дернул рукой.

— Отставить! Земоловский, идите со мной!

Отошли недалеко, к ближайшим деревьям. Офицер, все так же морщась, внимательно его оглядел, задумался.

— Вас уже переодели? Ладно, найдем что-нибудь. Земоловский, вы, в самом деле, решили воевать?

И как на такое ответить?

— Решил, пан подпоручник!

— Пулеметом займетесь позже, есть дело. Рискнуть не желаете? По — настоящему?

В ответ бывший гимназист лишь пожал плечами. Рискнуть? Почему бы и нет?

— Тогда слушайте. Мы в окружении, связи нет, а русские о нас уже узнали. Дозор столкнулся с их разведгруппой, вперед идти нельзя. Есть еще один путь — по просеке мимо лесничества. Ждать до темноты невозможно, поэтому разведку проведем сейчас. Вид у вас штатский, прическа соответствует, есть документы. Не передумали? Может быть очень опасно.

Доброволец Земоловский ответил твердо:

— Никак нет!

— Задача такая: дойти до лесничества и узнать, нет ли там русских. Если нет, поговорите с лесником, уточните обстановку. Если же есть, предъявите документы и по возможности заведите разговор. По-польски, демонстрировать знание языка нельзя. Ваша легенда простая, вы эвакуировались, эшелон разбомбили, вас легко ранили. Встретили русских, они вас и перевязали. Потом вас подвез какой-то крестьянин на телеге и указал дорогу. По нашим сведениям, русские гражданских обычно не задерживают, отпускают. Заодно послушаете, о чем они между собой беседы ведут. Пока все ясно?

Он представил, как все может случиться. Почему бы и нет, эвакуированных сейчас много. Возле железки его в плен не взяли, может, отпустят и здесь. Он пройдет дальше по просеке, свернет в лес.

— Если задержат, действуйте по обстановке. Еще раз предупреждаю: возможен и самый скверный вариант.

Доброволец улыбнулся.

— На войне как на войне!

2

Я с немалым сомнением посмотрел на барельеф, что красовался над воротами. Женщины в каких-то простынях, а то и вовсе полуголые и только один мужчина сурового вида, но тоже в простыне. Все это вместе должно по замыслу создателя олицетворять медицину, но больше походило на банный день в турецком гареме. Зато улица именовалась подходяще — л'Эколь-де-Медсин, Медицинская школа. Теперь следовало нырнуть в ворота и с независимым видом (берет сдвинут на ухо) прошагать через двор к главному входу. Пустят или нет? Вид у меня совершенно не студенческий.

Пустили! И я глубоко вдохнул дистиллированный воздух Науки. Парижский университет, факультет медицины. До конца очередной лекции — пятнадцать минут, как раз успею подняться на третий этаж и найти нужную дверь.

Свои отчеты Николя Легран отправлял обычной почтой, но на два частных адреса, в том числе той самой машинистки, которая перепечатывала Конспект. В мирное время, когда нет военной цензуры, такой способ самый безопасный. На всякий крайний случай следует избегать «опасных» слов — агент, вербовка, резидент. Достаточно начать письмо с фразы «О, Париж поистине прекрасен!», потом сообщить, что в прекрасном городе полно прекрасных — и очень интересных! — людей, с которыми приятно завести знакомство.

Список этих знакомств я составлял лично, сводя в таблицу. В некоторых случаях контрагенты Леграна «зависали», поскольку человек не оправдывал ожиданий. Зато записи рядом с иными фамилиями росли и множились. В некоторых случаях конверт не справлялся, и Николя отправлял бандероль — тоже на адрес машинистки.

Перерыв еще не начался, коридор был пуст, но возле нужной мне двери скучала остроносая девушка в строгом платье и с зонтиком. Я, словно индеец сиу, попытался подкрасться ближе, но девушка успела обернуться.

— Профессор Вернье здесь читает? — поинтересовался я вместо «бонжур».

В ответ остроносая уныло кивнула. Не иначе, опоздала на лекцию.

Я постарался как можно искреннее удивиться.

— А куда делся профессор Бенар?

На этот раз студентка дернула плечами. Я решил, что наш разговор так и будет вестись языком пантомимы, но остроносой наверняка было скучно, и меня все же удостоили ответом.

Наиболее перспективные контакты Легран в письмах именовал «замечательными людьми». Менее интересные были просто «хорошими», а вот сомнительные, с двойным дном, «обаятельными». Мой друг редко ошибался, и о «замечательных людях» информировал регулярно. Но в двух случаях соответствующая колонка в таблице осталась пустой. Почему? Знакомство не продолжилось? Или Легран не все решался доверить бумаге?

Первый такой случай — профессор Жак Бенар, преподаватель медицинского факультета. Геронтолог, возраст около сорока, холост, научные работы представляют большой интерес. И, если об этом написал Легран, интерес не только узкоспециальный. С Бенара я и решил начать, позвонил в ректорат — и узнал, что профессор в университете больше не служит. Более подробным ответом удостоен не был, поэтому и приехал сюда, на улицу Медицинской Школы. В деканат решил пока не заходить, студенты не в пример разговорчивее. В этой аудитории знакомый Леграна читал курс биологии. Теперь не читает. Почему?

Прозвенел звонок, и я отошел подальше, чтобы присмотреться к хорошим и замечательным людям.

Утром у стойки портье двое горластых соотечественников при чемоданах во весь голос требовали указать место, где записывают в Легион Свободы. Я стоял рядом, чтобы отдать ключ, и смотрел на Одинокую звезду Техаса. Как выяснилось, запись идет на третьем этаже. Номер комнаты я запомнил, отдал ключ и попросил вызвать такси.

Легионом мой друг специально не занимался, хватало прочих дел. Когда все начиналось, я не отнесся к затее всерьез. Как выяснилось, зря.

Все началось в марте, на следующий день после того, как большевики перешли польскую границу. В нескольких парижских газетах появилось многословное и громогласное воззвание с призывом помочь Польше. Подписей хватало, причем все имена были достаточно известны. Однако по примеру Испании я знал, чем кончаются такие призывы. Три месяца будут собирать средства — и в лучшем случае купят подержанный санитарный автобус.[11] Однако через два дня те же газеты сообщили о создании Комитета помощи Польше — и Легиона Свободы, куда призывали записываться всех неравнодушных. Призыв был составлен хитро: упоминались испанские события, причем так, что примером стали и Легион Кондор, и антифашистские интербригады. Намек ясен, перед лицом красной угрозы должны объединиться и правые, и левые. Тут уж пришлось крепко задуматься. Создавать армию с нуля — не шутка. Интербригады формировал Коминтерн, руку приложил сам Сталин, но от призыва до первых боев прошло два месяца.

Легион Свободы получил боевое крещение уже в конце марта.

В газетах хватало фотографий, регулярно печатались репортажи, но меня не оставляла мысль, что все это — большая, хорошо продуманная мистификация. Добровольцев даже к концу марта съехалось не так и много, однако Легион не только проводил парады и устроил марш по варшавским улицам, но и сражался. Откуда-то появилась авиация, причем машины были получше, чем в польских ВВС. А еще — противотанковая артиллерия, причем не батарея или дивизион, а куда больше. Воевали же легионеры, если журналистам верить, не где-то конкретно, а вдоль всей линии фронта, но прежде всего там, где русские пытались прорваться.

Знак Легиона — голова зубра на бело-красном фоне — не сходил с газетных и журнальных страниц. Советская пресса молчала, лишь однажды разразившись статьей о «троцкистско-фашистском интернационале», цели которого омерзительны, а методы — преступны. Легион Свободы был поименован «пресловутым» и «так называемым».

Все это можно понимать, как угодно, но факт есть факт — русские не только не взяли Варшаву, но и не вышли на дальние подступы. Кажется, за зеленым карточным столом старушки-Европы обозначился новый игрок.

Я махнул на прощание бородатому субъекту в простыне, поправил берет и повел плечами, проверяя, как сидит кобура. Под пальто пистолет, как и обещал Консул, заметить мог только очень опытный глаз.

Дома я бы ни за что не выбрал «Руби». Под испанским именем прячется старый знакомый — Browning M1906 со всеми его недостатками. Убойное действие слабовато, а предохранитель норовит сойти с места от любого толчка. Но для провинции — вполне.

Пистолет стал одной из причин того, что я так и не зашел в деканат — там наверняка пришлось бы снимать пальто. Однако имелось и нечто посерьезнее. Сгинувший неведомо куда профессор Бенар оказался иностранцем, хотя и с французским (вроде бы) паспортом. Но — акцент, причем непонятно какой, непривычные научные термины, которые приходилось то и дело переводить. А еще после лекции его часто ожидали некие дамы, в летах и обязательно под вуалью, причем почти все время — разные. Геронтолог! В общем, очень и очень странный профессор. Появился из ниоткуда, исчез в никуда.

Один говорливый студент поведал о том, что Бенар не разделял столь ныне популярные идеи Дарвина. На лекциях отмалчивался, но в частных беседах высказывался очень резко.

И это было всё.

Портье мирно дремал, и мне пришлось тряхнуть его за плечо. На этом я счел дневную программу исчерпанной, однако ошибся. Номер обыскали. Очень аккуратно, бережно, но со всем тщанием.

Вечер обещал быть томным.

3

Новый посох он нашел прямо на просеке, приметив срубленное не так давно дерево. Ствол распилили и увезли, остальное же бросили. Старый бук был уже наполовину мертв, сухая ветка нашлась быстро. Не слишком ровная, но — сойдет.

Боль отступила, почти не напоминая о себе. Вокруг шумел майский лес, дышать было легко, и доброволец Земоловский быстро поймал нужный ритм. Вспомнилась даже песня, под которую легче шагать. Только мелодия, но хватило и ее. Можно не считать шаги, не прислушиваться к себе, просто идти вперед.

О задании он особо не думал. Мелькнула и сгинула мысль, что конный разъезд справился бы куда быстрее, но мало ли какие соображения у начальства? Вдруг русские и вправду уже здесь, смотрят на него сквозь молодую листву? Пару раз он даже останавливался, пытаясь что-то заметить и услышать, но тщетно. Шумел ветер в кронах, пели птицы, и никому до него не было дела.

Перед разведкой его переодели, выдав пиджак и брюки не по росту. Пришлось закатывать рукава и подтягивать ремень. Пан подпоручник посоветовал, если спросят, валить все на неведомого крестьянина, что на телеге. У него, мол, и купил на последние деньги. Главное же, держаться твердо, не сбиваться и повторять одно и то же, даже если станут спрашивать десять раз подряд.

Неведомая песня не отпускала, и бывший гимназист даже ускорил шаг, пытаясь поймать забытые слова. Песню он вспомнил не зря, под нее маршировали. Кто? Когда? Кажется, он тоже шагал в строю.

Дождей давно не было, земля высохла, но бывший гимназист все же заметил следы копыт. Русские? Или бравые уланы уже здесь проезжали? Заметили опасность, повернули назад. Ничего, скоро узнает!

До лесничества, если пану подпоручнику верить, чуть больше километра. Сначала должен быть перекресток — еще одна просека, причем пошире этой. Там свернуть налево.

Пан подпоручник не верит добровольцу Земоловскому. Шпион, да еще русский! А зачем засылать в полк шпиона? Нет, не в полк — в партизанский отряд? Связи нет и не будет, значит, все шпионство коту под хвост. Или.

Бывший гимназист невольно усмехнулся. Смысл все-таки есть! Русские отряд потеряли, а он сейчас убежит — и точное место укажет. Время до заката еще есть, русские успеют отрезать все пути.

И все-таки в разведку послали именно его!

Доброволец Земоловский махнул рукой. Командованию виднее! Пан майор знает, лично в разведку проводил. Правда, не сказал ни слова, только поглядел как-то странно.

Перекресток!

Ворота были закрыты, зато калитка — настежь. Возле ворот — следы копыт, причем явно свежие. Кажется, он здесь не первый. Бывший гимназист заглянул в калитку.

— Эй, хозяева! Эй!

Дом угрюмо молчал. В конце дорожки он заметил собачью будку и лежащую на земле цепь. Слева от дома — сарай, ворота открыты.

— Хозяева!

Не дождавшись ответа, вошел во двор и чуть не наступил на пустую бутыль сизого стекла. Поднял, принюхался, бросил. Сивуха!

Крыльцо — и приоткрытая дверь. На всякий случай он постучал, уже зная, что не ответят. Разве что затаились, держа дверь под прицелом, но тогда почему бутыль уронили?

Вошел.

В сенях прямо на полу лежал тулуп, примятый чьим-то сапогом. Наверняка сняли с крючка на стене. Всю одежду забрали, тулупом же отчего-то побрезговали. То ли хозяева в спешке бежали, то ли незваные гости распорядились.

Тулуп он перешагнул, дошел до двери в комнату, приоткрыл. Хотел вновь позвать, но заглянул — и передумал. Хозяев нет. Нет и незваных гостей, хоть были они совсем недавно. Всюду беспорядок, большой сундук в углу открыт, вещи лежат на полу. Возле стола два табурета, один на четырех ногах, второй лежит. На столе.

Он подошел ближе и поморщился. И тут сивуха! Не бимбер, не ксенжицувка[12], а именно она, такую можно пить, только нос зажимая. Но пили, причем втроем. Кружка, два стакана, нарезанный прямо на столешнице лук и… газета «Красная звезда»! В масляных пятнах, с кусочком присохшего сала.

Что докладывать начальству, бывший гимназист уже знал, но на всякий случай прошел в следующую комнату, а затем заглянул в коморку. Приехали, разграбили, перевернули все вверх дном. Хозяев то ли забрали с собой, то ли те успели в лес нырнуть.

На всякий случай он еще раз осмотрел комнату, где гости пировали. Окурки прямо на полу, еще один кусок сала, раздавленный чьей-то подошвой. Скамья возле окна. А на скамье.

Все еще не веря, доброволец шагнул ближе. Командирская сумка! Кожаная, с металлической застежкой и ремнем! Неужто забыли по пьяному делу? Взял в руки (тяжелая!), открыл — и присвистнул. Если и упились, то в смерть, так что и себя не помнили.

Пистолет!

Достал, взвесил в руке, осмотрел. Память подсказала: русский ТТ, он же Тульский Токарева, самозарядный, действует за счет отдачи при коротком ходе ствола. Восемь патронов, кнопка защелки магазина на левой стороне рукоятки. Неужто забыли? Будет трибуналу работа!

Уже ничему не удивляясь, он пошарил в сумке. Что там еще? Неужели карта? В трибунал!

Карта оказалась настоящей, военной, на тканевой основе. Красные стрелки, синие, карандашные пометки, чьи-то подписи внизу.

Он присел на лавку, усмехнулся. Ну, точно, пиратский клад! Пятнадцать человек на сундук мертвеца — и две бутыли сивухи. Потом задумался, вновь изучил карту — и занялся пистолетом. Отсоединил магазин (кнопка справа!), выщелкнул патроны.

— Стой, — окликнули из-за дерева. — Кто идет?

— Семь, — откликнулся он. — Отзыв?

На поляне пахло дымом, возле полевой кухни выстроилась очередь с котелками, усатый ротмистр, заместитель майора, что-то внушал двум стоящим по стойке «смирно» шеренговым. Доброволец Земоловский взвесил командирскую сумку в руке, прикидывая, где ему искать пана подпоручника, но тот объявился сам, словно соткавшись из теплого вечернего воздуха.

— Сходили?

Следовало доложиться по всей форме — или хотя бы принять должный вид, но он лишь пожал плечами.

— Никого там нет. И. Возьмите вашу сумку.

Офицер взглянул недобро.

— В каком смысле — мою?

— В прямом, — бывший гимназист усмехнулся. — На русской карте — Гродно, а мы уже за Белостоком. А в пистолете патроны — вареные. Решили проверять, так придумали бы что-нибудь похитрее.

Пан подпоручник сумку забирать не спешил, думал. Наконец, вскинул голову.

— Объясните замысел проверки.

— Все просто. Русский шпион, обнаружив секретные документы, обязательно уйдет к своим. Расположение полка он знает, количество бойцов наверняка подсчитал. А пистолет — ради уверенности. Были бы патроны боевые, я бы еще засомневался.

Пан подпоручник покачал головой.

— Кто же вам, Земоловский, боевые патроны выдаст? Шпион — он еще и диверсант, мало ли что у вас на уме? В общем, я вас разочаровал, но и вы меня ни в чем не убедили. Хотите сказать, что вы обычный гимназист?

— Не знаю, — честно ответил он.

4

Я отложил меню в сторону, поглядел на гарсона.

— Жареное мясо с картошкой. Жареной, но без лука. Это возможно?

Тот, как мне показалось, поглядел с некоторым уважением, словно узрев перед собой бизона. Скотина, конечно, но очень большая и с острыми рогами.

— Конечно, мсье. Винная карта, как я понимаю, вас тоже не заинтересовала?

Догадлив, однако!

— Что-нибудь для взрослых. Рюмку! Только не виски и не коньяк.

От столика он отходил с немалой осторожностью, чуть ли не на цыпочках. Кто их, бизонов, знает?

Ресторанишка именовался «Старый Жозеф». На ресторан не тянул, в лучшем случае кафе с претензиями. Но я решил завернуть именно сюда. Столик удобный — входная дверь прямо перед глазами, пахнет прилично, и даже гарсон попался понятливый.

Зашел я сюда (угол улиц Полонсё и де Шартр[13]), потому что захотелось кое-кому подставить подножку. Гости «Одинокой Звезды» наверняка столуются в ресторане при отеле, а ближе к ночи заходят в бар, благо двери рядом. Если мною заинтересовались, станут ждать именно там. Поэтому я снял с ремня кобуру, перецепил на поясной ремень, погляделся в зеркало (сойдет!) и, накинув пальто на плечи, решил слегка прогуляться. Не оглядывался, но свернув за угол, каждый раз замедлял шаг и останавливался возле ближайшей витрины. Результат неоднозначный: и да, и нет, точно как с такси. Никто конкретный за мною не шел, но при желании. А то, что желание есть, я уже понял.

Мясо же в комплекте с картошкой заказал, потому что не выношу французскую кухню, даже от названий воротит. Легран как-то рассказал, что все здешние изыски появились по причине того, что три века назад в прекрасной Франции закончились дрова. Вот и стали готовить всякие затирухи.

Еда — это мясо. И точка!..

Народу в вечерний час собралось немало, входная дверь то и дело открывалась, и я понял, что наблюдать не имеет смысла. Зато возможно другое. После обыска наверняка последует личный контакт. Ничего серьезного, просто взглянуть поближе, словом перекинуться. Значит, ждем.

Тем временем на деревянную эстраду неспешно вышел седоусый дед с аккордеоном. Устроившись на табурете, сурово взглянул в зал. Вслед за ним выскочила певичка, совсем молоденькая, в светлом приталенном платье и яркой помаде. Протянула руки, улыбнулась.

Дед рванул меха.

Рядом обозначился гарсон с подносом, и я не стал вслушиваться дальше. Перпиньян далеко, в Пиренеях, возле испанской границы — бывшей границы. Французы здорово погрели руки на чужой беде, проглотив и Каталонию, и Страну Басков. У нас тогда спорили, как следует протестовать — громко или не очень. Выяснилось, что протестовать не следует вообще. ФДР лишь усмехнулся, попросив напомнить ему о Каталонии, когда закончится война.

Первую пробную мобилизацию промышленности мы провели еще в 1927 году, потом повторили, еще раз повторили.

Я вспомнил, что во время оно, в правление графов Барселонских, заштатный ныне Перпиньян и был столицей Каталонии, так что песня эта — неспроста. В Барселоне сейчас, кстати, тоже французы. Певица между тем спрыгнула с эстрады и, взяв за руку того, кто сидел с краю, закружилась в вальсе. Затем, улыбнувшись партнеру, подхватила следующего. Мой столик — третий. Я отставил тарелку в сторону. Вовремя!

От нее пахло духами и коньяком. Рука скользнула по спине, и я порадовался, что не взял с собой наплечную кобуру. Мы кружились между столиками, она улыбалась и что-то тихо напевала. Наверняка про Перпиньян. Музыка кончилась, мы, отступив на шаг, поклонились друг другу.

— Проводите меня, пожалуйста! — шепнули ее губы, когда аплодисменты стихли.

Почему бы и нет? Тем более недалеко, к двери справа от эстрады. Она взялась за ручку, повернулась ко мне.

— Спасибо! Просто в зале сидит один человек, он очень навязчив.

Я охотно кивнул.

— Бывает. А где у вас тут дерутся?

Она скользнула взглядом по залу, усмехнулась.

— Подворотня слева от входа, но он побоится. Будет шум, а у него дома — ревнивая жена.

— Женам лучше не изменять, — охотно согласился я. — Способствует карьере.

В ответ я получил легкий щелчок по лбу. Негромко хлопнула дверь.

Шутки шутками, а в мой нынешний кабинет вначале собирались вселить совсем другого человека. Всем был хорош, но вот налево ходил регулярно. Вербовать такого — одно удовольствие.

Зайдя в номер, я первым делом запер дверь. Замок уже изучил, такие называют «против честных людей». Затем быстро осмотрел номер, прикидывая особенности здешней географии. Окно прямо против двери, кровать справа от окна. Влево от двери — коридорчик, там службы. Что еще? А еще выключатель — от двери слева, кресло, стол и два стула. Осталось осмотреть ванную. Дверь прилегала плотно — и места хватало.

Годится!

Я заказал по телефону кофе и достал из чемодана блокнот. Пора и за работу. А то, что работать придется в ванной, с пистолетом при поясе, прислушиваясь при этом к каждому шороху, не беда. Везде своя экзотика.

Ах, Париж! Лямур, бонжур, тужур!

Ключ заскрипел в двери без пяти минут два. Я встал со стула, выключил свет и осторожно шагнул в коридор. Замок сопротивлялся недолго. Скрипнула дверь. Несколько секунд было тихо, гости наверняка привыкают к темноте. Уличный фонарь далеко, поэтому разглядеть они смогут лишь кровать — и мое пальто, укрытое одеялом.

Снова шаги. Двое! Один у двери, второй уже в комнате. Белый свет скрытого фонаря, луч скользнул по одеялу. В последний момент я решил, что говорить следует по-французски. Если сразу не поймут, перейдут на язык пуль.

Выключатель.

— Добрый вечер! Не двигайтесь, первого убью сразу.

Парень у двери, молодой, в расстегнутом пальто, меня не заинтересовал. Оружия в руках нет — и ладно. А вот та, что стояла возле кровати, светя бесполезным уже фонарем. Модный плащ, шляпка с вуалью, сумочка как раз под дамский пистолет. Неужели певица? Эх, Перпиньян, Перпиньян.

Она обернулась, положила фонарь на прикроватную тумбочку, откинула вуаль с лица. Хорошо, что я ни с кем не заключал пари!

Хотя. Тоже вариант.

— Говори с ней подольше, повторяй одно и то же, — велел я Леграну. — Пусть даже она примет тебя за идиота. Постарайся понять, чего нам ждать от этой мисс. Я послушаю, потом войду, а ты не обращай на меня внимания.

Три года назад мы отправляли в Европу очередного очень полезного человека из тех, кого мой друг именовал «замечательными». Официально делать это мы не могли, прикрытием стал очередной «национальный комитет». На беседу же гостью пригласили по поводу выдачи заграничного паспорта. В документах требовалось что-то уточнить. У нас в Штатах такие бюрократы!..

Когда я вошел в кабинет, Николя Легран даже ухом не повел. А вот гостья проявила интерес, хотя постаралась не подать и виду. То, что меня запомнила — наверняка. И не забыла, такие ничего не забывают.

— Здравствуйте, мисс Фогель!

5

Дядька Юзеф взглянул хмуро.

— Не так, не так, зелень зеленая. Эх, видать унтелехту гимназического не хватает, свинусы с косвинусами башку засорили. Это же тебе не коровьи дойки! Гляди, как надо!..

Обязанности второго номера в бою доброволец Антон Земоловский изложил если не дословно, то очень близко к тесту. Придерживать ленту во время стрельбы, менять воду в системе охлаждения, прикрывать первого номера огнем из личного оружия (которое ему не выдали), а также исполнять обязанности всех прочих номеров, включая наводчика, которых в боевом экипаже не было. Растерял подчиненных дядька Юзеф!

Но это теория, с практикой же вышла заминка. Казалось бы, невелика наука — правильно ленту подавать.

— Понял? Теперь сам давай. Руки, руки держи ровнее. Отставить! Ладно. Какие твои обязанности при заряжании?

Теория все-таки легче!

— Левой рукой просунуть наконечник ленты в приемник, принять конец ленты. Придержать его большим пальцем сверху. Затем продернуть ленту влево и несколько вперед до отказа, — бывший гимназист на миг прикрыл глаза, вспоминая текст, — правой рукой подать рукоятку вперед. Удерживая ее в этом положении, вторично продернуть ленту влево. Потом.

Что потом? А!

— Бросить рукоятку, руку убрать и вторично подать рукоятку вперед, снова продернуть ленту влево, бросить рукоятку.

Вахмистр горько вздохнул.

— Теорехтик! Эх, всех перебило-покалечило! Хоть бы до первого боя ленту держать научился!.. А если прямо сегодня придется?

В пулеметный расчет его вернули. Подумав немного, доброволец решил не обижаться. Скучная у пана подпоручника служба — всех подозревать! Закатное солнце уже коснулось верхушек деревьев, и уланы начали сворачивать временный лагерь. В повозку к раненым он решил не возвращаться. Не погонят, люди у пулемета нужны.

Фельдшер в очередной раз сменил повязку, рана уже не болела — чесалась, и бывший гимназист решил считать себя условно здоровым. Бегать еще не может, но ведь уланы, как ни крути, кавалерия! Насчет же теории и практики не сильно расстраивался. Поначалу всегда так, еще пару дней — и освоится.

Антон Земоловский взял ветошь, чтобы протереть руки, но тут вечернюю тишину разорвал громкий крик боевого горна. Стало ясно — не будет у него ни пары дней, ни дня, ни даже лишней минуты.

— Ну, вот, — горько вздохнул вахмистр Высоцкий. — Накаркал, старый!

Надвинул фуражку на нос, одернул мундир.

— Все, хлопцы! Боевая тревога!..

Первый вагончик их маленького поезда так и назывался — «передок». По бокам два колеса, между ними — жесткая железная скамья. Спинка тоже железная, теплая от солнечных лучей. Слева место Яцека-ездового, с которым бывший гимназист только и успел, что познакомиться, справа — второй номер, то есть он сам. Дядька Юзеф в следующем вагончике, у пулемета.

— Трогай!..

Лошади обиженно заржали, передок дернулся, и доброволец Земоловский поспешил покрепче ухватиться за скамью. Что творится вокруг, не поймешь. Впереди — лошадиные хвосты, по бокам и сзади тоже лошади с всадниками и без, командуют и слева, и справа, появился и сгинул пан ротмистр.

— До темноты бы продержаться, — негромко проговорил Яцек-ездовой, крепкий белобрысый парень. — А там укрывай нас, матушка ночь! Патронов-то хорошо если на один бой.

Наконец, колонна тронулась, впереди уланы, пулемет в хвосте. Бывший гимназист оглянулся. Еще одна колонна строилась посреди поляны. Там же и пан майор, но не впереди, а почему-то сбоку. Кто куда пойдет — поди разбери!

— Вьё! Вьё-ё! Веселей, хромые-увечные!..

Их колонна уходила вправо, к дальней просеке. Пахнуло лесной прохладой, зеленые стены сомкнулись, образовав узкий коридор. Сразу же стало темнее. Передок легко подпрыгивал на ухабах, застоявшиеся лошади бодро стучали копытами, а бывшему гимназисту все не верилось, что сейчас, именно сейчас ему придется воевать. Уланы впереди, пулемет сзади. Может, русские за ними гонятся?

Про славных парней-махновцев он помнил. Но у тех тачанок было много, целые полки. И команда имелась особая, когда тачанки в бой вступали.

— Тр-р-р! — Яцек-ездовой, придержав лошадей, привстал, глядя вперед. Над колонной прозвучало «Сто-о-о-ой», уланы начали спешиваться, и тут доброволец Земоловский вспомнил. Команда была.

Робыгрязь!

— А я запоминаю быстро, особенно текст, — бывший гимназист вздохнул. — Во время стрельбы надо поддерживать ленту левой рукой и направлять ее в приемник. Если стрельба непроизвольно прекратилась, поднять руку и громко доложить.

— Что копец, отвоевались, — дядька Юзеф повел стволом пулемета влево, затем вправо. — Стрельба прекращаться не должна, ни теорехтически, ни прахтически. В общем, придерживай ленту и смотри только на нее. Что впереди, это уже мое дело. Понял, зубрила?

Впереди была речка, а через речку — мостик, деревянный, с невысокими перилами. Человек пройдет, всадник тоже, если конь в поводу, двоим же не развернуться. Пулемет в двадцати шагах, слева и справа — уланы. Не верхом, а лежа на земле, лошади где-то в лесу, при коноводах. Там и Яцек, там и вагончик-передок. Когда отцепляли, бывший гимназист, помогавший ездовому, чуть пальцы не прищемил. А русские. Кто их, русских знает, наверное, там, за речкой. Невелика она, вброд перейти можно. Вот и вся диспозиция.

Доброволец Земоловский диспозицию оценил. Пулемет — вещь серьезная, да только он один. Отпугнуть тех, что впереди, отпугнет, но дальше.

А вокруг тихо-тихо, только голоса птичьи слышно. Вечер, май, свежий лесной дух, ветер и тот стих.

— Лента! — негромко проговорил вахмистр Высоцкий.

— Есть лента! — откликнулся он, поправив каску, налезавшую на самый нос.

— Р-рдах! Дах! Дах! — вступил в разговор пулемет. — Рдах! Рдах!..

Резкий звук ударил в уши. Бывший гимназист хотел посмотреть вперед, но вовремя вспомнил о ленте. Поддерживать левой рукой и направлять в приемник.

Робыгрязь, доброволец Земоловский!

Вокруг уже стреляли. Над головой что-то прожужжало, впереди кричали, а где-то далеко, за деревьями, послышался грохот разрыва. Там тоже начался бой.

— Р-рдах! Р-рдах! Дах! — упрямо и зло повторял пулемет Ckm wz.30. — Дах! Дах!

Лента дергалась в пальцах.

Убитых грузили на лошадей. Не повезло двоим, троих перевязывал фельдшер. Уланы, уже верхом, строились в колонну. Небо потемнело, ночь-спасительница уже близко. Все кончилось, кто убит — убит, кто бежал — бежал. А он так и не увидел ни одного врага.

Что именно произошло, дядька Юзеф объяснил, хоть и без особой охоты. Немного русских было — усиленный дозор. От моста их отпугнули, сунулись вброд — отбили. Там и рукопашная случилась, где парни полегли.

— Страшно было? — спросил Яцек-ездовой, усаживаясь на передок. — Первый бой — не шутка.

Бывший гимназист очень удивился.

— Страшно? С какой стати?

Смерть, незримо стоявшая рядом, одобрительно кивнула.

Так держать, Никодим!

6

Теперь в номере нас было двое, парня моя гостья без лишних слов отослала в коридор. Просто кивнула — и нет, будто приснился. Я ему посочувствовал: бар закрыт, ресторан тоже. И кофе по телефону не закажешь.

Я усадил гостью в кресло, присел на стул и представился. Надеюсь, запомнить «Корд. Джонас Корд» будет несложно. Лично я запомнил почти сразу.

Можно и к делу.

— И как это прикажете понимать, мисс?

Теперь я говорил по-английски. Анна Фогель — гражданка США — со всеми вытекающими последствиями, между прочим.

Ее плечи еле заметно дрогнули.

— Позвали — пришла. Американец, знающий про Квентина. Про Уолтера Перри. Разве это не приглашение?

Я кивнул, признавая очевидное. Мисс Фогель оказалась расторопнее, чем я думал. Значит, певица сегодня не придет. Или вообще не придет, все могло быть случайностью. Ах, Перпиньян, Перпиньян.

— Четыре месяца назад вы и ваши люди разорвали все контакты с известной вам организацией.

— С «Ковбоями», — негромко поправила она.

Нелепое название резануло слух, но я решил не спорить. «Управление стратегических служб» вслух пока поминать нельзя.

— С вами попытались связаться через бюро Кинтанильи. Вы ответили, что можете все объяснить только лично. Вот я и приехал.

Фогель достала из сумочки сигареты, оглянулась, вероятно, в поисках пепельницы. Ее в комнате не было — сослана за ненадобностью в ванную.

— Не курите, — поняла она, пряча пачку. — Не буду и я, уже второй год пытаюсь бросить.

— Сочувствую, мисс.

Ее английский звучал похуже моего немецкого, но я решил не менять язык. Пусть неудобно будет ей.

— Вообще-то вы меня немного удивили, мистер Корд. Три дня назад в Париж прибыл представитель Государственного департамента. Пресса считает, что он привез секретное послание французскому премьеру. Я думала, в связи с «Ковбоями»…

— Не одна вы, — улыбнулся я. — Стараемся!

— А ответ прост. Я порвала связи с «Ковбоями», потому что в их руководстве появился предатель. Вначале я подозревала, теперь совершенно уверена.

И я был уверен, и Николя Легран. Потому и отправил друга в Париж.

— Про Викторию Фостер вы уже, конечно, знаете.

Виктория Фостер, «мисс Виктория» для своих, убита четыре дня назад, когда я был посреди Атлантики. Узнал об этом лишь сегодня, перебирая свежие подшивки в библиотеке Святой Женевьевы. «Ковбои» остались без начальника штаба.

Гибель Николя Леграна — тревожный звонок. Убийство мисс Фостер — практически катастрофа. Осмыслить случившееся я еще просто не успел, думая о чем угодно — о таинственном профессоре, о певице из ресторана.

Про Леграна мисс Фогель ничего не знает — и не должна знать. На предателя она вышла из-за провалов своей агентуры. Окно на границе, за которое отвечали «Ковбои», кто-то сдал немцам. Следы вели к одному из помощников мисс Виктории, но он исчез, сама начальник штаба убита, а я даже не представляю, кому теперь можно верить. Анна Фогель ненавидит Рейх, захвативший ее страну. Но кто сказал, что предатель работает именно на Гитлера? Провалы агентуры — не доказательство, всего лишь симптом.

Впрочем, один ответ я знал. Кому можно верить?

Никому!

— Но почему сейчас? — не выдержал я. — Почему не подождали начала войны? Только тогда и следует громить чужую разведку.

Мисс Фогель взглянула удивленно.

— Война уже идет, мистер Корд!

Я чуть не спросил: где?! Потом задумался. Кому в Европе нужны поляки? Их уже приговорили и списали в утиль. Все ждут, когда навстречу РККА выступит Вермахт, тогда и начнется настоящая Большая политика.

— Но. «Ковбои» не занимались Польшей!

Мисс Фогель покачала головой:

— Они могли узнать о тех, кто Польшей занимается.

Кубики лежали беспорядочной кучей, но я попытался расставить их по порядку. Легион Свободы, самолеты новых моделей, противотанковые орудия, Красная армия, буксующая на подступах к Варшаве.

— Кто-то желает затянуть войну. Сталину это невыгодно, Гитлеру тоже. Французам и британцам, в принципе, все равно. Кто остается?

— Не знаю, — спокойно ответила она. — Зато знаю, кто вышел на связь с мисс Викторией незадолго до ее убийства. Это некая пожилая дама, участница Великой войны — и тоже разведчица. В прошлом — точно, сейчас — неизвестно. Тогда она работала на французов, на капитана Ладу.

— И как звать старушку?

Анна Фогель улыбнулась.

— Старушка очень осторожна. В мемуарах Ладу называет ее Иволгой. Ни фамилии, ни имени. Вероятно, она осталась в разведке и после войны.

Я попытался вспомнить. Ни о какой Иволге Николя Легран не писал. Зато. Зато два пустых столбца в таблице «замечательных» — это профессор-биолог и. И некая Марта Ксавье. Не просто «замечательная», а еще и с восклицательным знаком!

На всякий случай следует пополнить список. Бенар, певица, Иволга, Марта Ксавье.

Анна Фогель ушла. После нее остался легкий запах духов, совсем других, чем у той, что пела о Перпиньяне. На миг мне стало обидно за неизвестную девушку из «Старого Жозефа». Может, она просто певица со своими маленькими радостями и печалями. Обычная парижская бабочка с яркими крыльями. А вот мисс Фогель никак не бабочка, она Мухоловка, она Сестра-Смерть. Менее всего хотелось иметь с ней дело, однако не бывает отбросов, есть кадры. Решение о предоставлении ей американского гражданства принималось на самом-самом верху.

ФДР недавно обмолвился об одном банановом президенте: «Может, он и сукин сын, зато он наш сукин сын».[14] Фогель — террорист и убийца, но.

В эту ночь я очень боялся, что мне приснится Николя Легран. При жизни не снился никогда, теперь же приходит во сне — мертвый, с пустыми глазами и пожелтевшим лицом. Молчит, смотрит, словно сквозь меня. Не уходит. И я начинаю понимать, что призрак не он, а я сам. И это мне нет покоя. На этот раз повезло, не иначе парижский ветер унес прочь кошмары. Я увидел большой южный город, где много пальм, собак и пыли. Морская пехота чеканит шаг по брусчатке, мрачная толпа заполнила тротуары, вот-вот просвистит первый камень, прогремит первый выстрел.

Мы не боимся. Мы — морская пехота.

Манагуа, горячий апрель 1927-го. Очередного местного сукиного сына свергли, вместо него выскочили, словно из-под земли, еще трое. Разбираться поздно, в Окотале наши парни уже сражаются, корабли гвоздят с моря, нужно нанести последний удар.

— Кто-то должен сильно рискнуть, парни, — обращается к строю штаб-сержант. — Нужно сходить в гости к этим людоедам.

Шаг вперед делают трое, и я в том числе.

— Нам будет очень трудно договориться, — сказал мне через несколько дней Аугусто Сесар Сандино. — Вас, гринго, многие считают людоедами.

Во сне я ничего не боялся. Двадцать лет, капральский шеврон — и все пули пролетают мимо. Смущало лишь одно. Самым краешком сознания я чувствовал — нет, знал! — что даже здесь меня не оставили одного. Мертвый Николя Легран стоит рядом и тоже видит мой сон.

7

— Все рысью да рысью, — осуждающе молвил Яцек-ездовой. — Заморим коней-то! На шаг переходить надо, на шаг!..

Парень был не слишком разговорчив, но, видать, проняло. И в самом деле, шли быстро, средней рысью, упряжные еле успевали за строем. Как объяснил Яцек, для таких дел есть особые породы, так и именуемые — рысаки. Тачанку же везли обычные лошади из обоза. Колонна растянулась, передовые ушли чуть ли не к горизонту, повозки же заметно отставали. Пулеметный «поезд» катился как раз между основными силами и арьергардом.

Полк торопился. Доброволец Земоловский, лягуха зеленая, догадывался о причине. Лес остался позади, они в чистом поле посреди ясного дня. В синем весеннем небе — ни облачка, ни тучки. Уланы словно на ладони, на одну положили, вторая вот-вот прихлопнет.

После боя, недолго отдохнув, повернули назад, однако на поляну не вернулись, свернув на узкую лесную дорогу. Где-то через полчаса их встретил дозор, и полк вновь собрался вместе. А потом был привал, но уже не в лесу, а на опушке. Поспать дали только пару часов, и — марш! Полевая грунтовка, яркий солнечный свет, пот на лице, обиженное лошадиное ржанье. 110-й полк, словно сняв шапку-невидимку, двигался точно на юг.

Перед маршем хмурый дядька Юзеф обмолвился, что от пехоты они оторвутся, кавалерии у большевиков мало, а от авиации Черная Богородица Ченстоховская убережет. Пока что берегла, лишь однажды в небе появился самолет, но в самой выси. Так и улетел, не снижаясь. Бывший гимназист рассудил, что фронт откатился далеко на запад, а ведь на западе Варшава.

Горн подал свой звонкий голос. «Прива-а-ал!» — пролетело над колонной. Яцек-ездовой облегчено вздохнул и натянул вожжи.

— Тр-р-р-р!..

— Уланы 110-го, мои боевые товарищи! — гремело перед строем. — Мы не сдались — и не сдадимся! Разведка доложила, что на западе находятся крупные силы противника, нам не прорваться.

Полевой кухни уже нет — бросили. Повозок всего две, одна с ранеными, вторая хозяйственная, с «интендатурой». В строю — сотня с невеликим довеском. Пан майор горячит коня, сабля в руке, фуражка сдвинута на затылок.

— Я принял решение двигаться в направлении Свентокшиских гор, там густые леса, они нас укроют. Будем действовать по-партизански, громить тылы врага, помогая нашей армии, защищающей Варшаву. Вчера мы взяли пленных, и они подтвердили: Варшава держится!

— А-а-а-а! — тяжелой волной прокатилось по строю. — Варшава! Польша! Польша!

— Самое дорогое для поляка — честь! Не посрамим могилы предков! Впереди новое Чудо на Висле — и мы поможем свершиться этому чуду!..

Вокруг кричали, солнце блистало на острие майорской сабли, но бывший гимназист оставался странно спокоен, словно перед ним белый киноэкран, по которому скользили цветные тени. Теперь он ясно понимал: это не его война. Воевать он хотел, но, не так, совсем иначе. Однако жребий брошен, вызвался быть добровольцем — будь им до конца. Большевики — враги, а это главное.

— Левое плечо вперед — марш! В походную колонну!.. Справа по два!.. Набрать повода!.. Рысью.

Яцек-ездовой привстал, взял в руки вожжи.

— Ма-а-а-арш!

Копыта ударили в землю. Тачанка дернулась, слегка подпрыгнула.

— Песню-ю-ю!..

Нет такой деревни, Нет такой сторонки, Где бы не любили Улана девчонки.

Пели лихо, истово, от всей души. Доброволец Земоловский пожалел, что не знает слов. Храбрые парни! В окружении, во вражеском тылу, почти без всяких шансов.

И тут, заглушая лихую песню, послышался гул моторов. Два самолета с красными звездами на крыльях упали прямо с небес. Прошлись над колонной на бреющем, развернулись. Пулеметные очереди прочертили пыльный след. Люди и кони уцелели, но песня умолкла.

— Стой, курва маць! — проорал из заднего «вагончика» дядька Юзеф. — Зелень, сюда! Живо, живо!..

Он соскочил на дорогу, пытаясь вспомнить, что сказано в наставлении о стрельбе по воздушным целям. Что-то было, только вот что именно.

— Ленту! Ленту держи!..

С русской колонной столкнулись где-то через час. Вначале послышалась стрельба, затем стали видны дозорные, гнавшие коней галопом. Тачанка теперь ехала впереди, как и велит боевой устав. Никто не удивился, за это время полк обстреляли уже дважды. Сначала с воздуха, изрядно проредив ряды, потом из недалекой рощи, случившейся по пути.

Их рейд — уже не тайна. Враг вцепился и не отпустит.

— К бою-ю-ю!

Доброволец Земоловский соскочил на дорогу, чтобы не мешать Яцеку разворачивать их «поезд». В полку были еще два пулемета, тоже «браунинги», но легкие, образца 1928 года. Вся надежда на тачанку, дядька Юзеф уверял, что в бою станковый пулемет заменяет сотню бойцов.

Дозорные, пыля, проскакали мимо, и он увидел русских. Колонна рассыпалась в цепь, а вокруг все то же ровное поле.

— Строй фронт! — ударил тяжелый бас.

Конь пана майора вынырнул из пыли. Все уланы надели каски, но Хенрик Добжаньский был по-прежнему в парадной фуражке с белым орлом. Сабля наголо, ворот мундира расстегнут.

— К атаке!

Полк разворачивался из колонны в строй. В ХХ веке уланы стали ездящей пехотой, но если к горлу подступит.

Под негромкую ругань вахмистра Высоцкого бывший гимназист готовил пулемет к стрельбе. Заправить ленту, проверить, еще раз проверить.

— Короткими очередями — огонь!

— Рдах! Рдах! Рдах! — деловито откликнулся станковый Ckm wz.30. — Дах! Рдах-дах!

Исчезло поле, дорога тоже исчезла, осталась лишь пулеметная лента. Фильм о войне, крупный план.

— Рдах! Дах! Рдах!

Под ухом довольно заворчал дядька Юзеф. Кажется, они стреляют не зря. Чистое поле, от пуль не спрятаться.

— Атака! Марш! Марш!..

Земля дрогнула. Неровный строй улан помчался вперед. Пулемет сейчас не помощник, тачанке за всадниками не успеть.

— Будя пока!..

Вахмистр Высоцкий оторвал пальцы от пулемета, хлопнул второго номера по плечу.

— Хорошо хлопцы пошли! Сейчас москалей в пень порубают, попластают от уха до седла. От уланов не уйти! Яцек, разворачивай, дальше двинем.

Бывший гимназист оглянулся. Слева еще шла стрельба, справа уже бежали. Но от конницы в поле не скроешься, солнце сверкало на саблях, уланы настигали, рубили, мчались дальше, снова рубили.

Добровольцу Земоловскому вновь почудилось, что он смотрит фильм о давней войне — той, что была при Наполеоне или вообще Тридцатилетней. Вот вам и ХХ век! Что делать будете, панове большевики?

Ему ответил орудийный глас — раз, другой, третий. Среди атакующего строя вспухли черные разрывы. А потом заговорили пулеметы.

Вахмистр Высоцкий вскочил, приложил ладонь ко лбу, прикрывая глаза от солнца. Всмотрелся и осел кулем обратно.

— Ах, ты! Танки! Вот холера!..

8

Швейцар ловко растворил банкноту в ладони. Умеет!

— «Галлопин» — прекрасное брассери, мсье. Одно из самых лучших во всем Париже, мсье. Может быть, самое лучшее, мсье.

Выпрямился с немалым достоинством.

— Всякая шушера к нам не ходит, мсье! У нас — солидное заведение, мсье. Журналисты, конечно, бывают, но только из самых уважаемых изданий. Безработных здесь не ищите!..

Грозно блеснул очами и припечатал:

— Мсье!

Я покосился на вывеску. Легран писал, что встречался с журналистами именно здесь, на улице Нотр Дам де Виктуар, но швейцар прав, писака писаке рознь. Мой друг предпочитал взбитые сливки, а я.

Еще одна банкнота испарилась в ладони дверного стража, и — о чудо! — он улыбнулся.

— Да чего их, голодранцев, искать? За угол заверните, там, в «Старом каштане», они и гнездятся. Тут несколько редакций рядом, всяких встретить можно, особенно тех, что работу ищут…

На заключительное «мсье» денег, вероятно, уже не хватило.

За угол? Я поправил берет и не без удовольствия повернулся к заведению спиной. Слово «брассери» с самого начала показалось мне подозрительным. Нет, чтобы просто и ясно: «Пивной бар». И пиво — не мое. Совсем.

«Старый каштан» нашелся быстро. Швейцара в нем не оказалось, зато к стойке бара пришлось протискиваться чуть ли не локтями. Начало мне понравилось. Ну, точно как в Нью-Йорке, даже сигаретный дым похож.

— Бурого цвета, — объяснил я бармену. — Градусов, как в хорошем виски, но это не виски. И не коньяк, хоть дубом пахнет.

Тот, задумавшись всего на миг, плеснул в рюмку нечто искомого колеру, как раз такое, что я пил на Монмартре.

— Граппа, — пояснил бармен. — Из Лимузена. Еще что-нибудь?

Излагая заказ, я дважды выкладывал купюры на стойку. Бармен кивал и без всякого изыска прятал деньги в карман. Простые здесь нравы! Наконец, все объяснив, я протиснулся к ближайшему столику, где имелось свободное место. Присел, приземлил рюмку. Теперь можно и подождать.

Граппа в рюмке мелко подрагивала. Совсем рядом — метро, станция «Бурс». Я прикинул, что Лимузен не так и далеко от Перпиньяна.

Приехал — вербуй агентуру, правило старое и вечное. Тут и кроется опасность, агенты не спешат докладывать о своих успехах, оставляя наиболее перспективные знакомства для особых целей. Николя Легран наверняка писал далеко не о всех контактах. Как стало теперь ясно, ничем хорошим это не кончилось.

Итак, «Ковбои» разгромлены. Уильям Буллит, наш посол, найдет для отчета совсем иные слова, но суть не изменится. Некий монстр, ужас из расщелины Голубого Джона, какими-то тайными ходами проник в самое сердце организации. Строить что-то новое на руинах рано, следует сперва монстра поймать. А для начала попытаться понять, кто его хозяин.

Мы раскидывали сеть, не нарушая местные законы. Никому не запрещается читать газеты, разговаривать с людьми, изучать экспонаты на промышленных выставках. Французам, бельгийцам, голландцам не на что обижаться. Италии сейчас не до войны разведок, с Британией мы дружим. Значит, все-таки Гитлер? До недавнего времени наша агентура работала в Рейхе практически легально, но теперь, когда кредитные линии заблокированы, а торговля резко сократилась, Адди мог и осмелеть.

Но почему именно сейчас? Через месяц-другой мы все восстановим, за это время большая война не начнется. Неужели дело в Польше? Да кому они нужны, эти поляки! Разве что немцам.

Я хотел сделать еще глоток, но рюмка была уже пуста. Слегка огорчившись, я сжал ее в руке и легко ударил по столешнице. Когда Варшава падет, немцы почти наверняка перейдут польскую границу. Это раз.

Возвращение Данцига и Силезии станет для Гитлера триумфом, венцом его карьеры.

Два!

И, наконец, три. Враги Гитлера хотят лишить его триумфа. Почему? А потому что триумфатора труднее свергнуть.

Я поставил пустую рюмку на скатерть — от греха подальше. Врагов у Адди полно, но далеко не все они могут влиять на исход войны. Значит, надо искать тех, кто может!

— Мсье?

Некто высокого роста, ярко-рыжий, при очках и клетчатом шарфе склонился над столом.

— Это вам нужен очень голодный журналист?

На улице я не без скепсиса взглянул на свое приобретение. Пиджак вытерт на локтях, брюки не в тон и коротковаты, шляпа помята, на туфли вообще лучше не смотреть. Нос в веснушках, щеки впалые. И еще портфельчик в руке, не иначе тот, с которым в начальную школу ходил.

— Я Пьер Домье, я работал в «Ля Журналь Матиньоль», у меня.

— Корд. Джонас Корд, — представился я, протягивая руку. — Мне действительно нужен журналист. Но не всякий.

Его рукопожатие оказалось неожиданно крепким, но в глазах. Неужели действительно голодный?

— Сейчас время ланча, — я поглядел на часы. — Пойдемте куда-нибудь в приличное заведение.

Светлые глаза внезапно полыхнули огнем.

— Я. Мсье, я денег не прошу! Я готов работать!

— Работайте! — я отступил на шаг и зачем-то снял берет. — Кто я такой по-вашему? И откуда?

Думал он недолго, времени хватило только на то, чтобы поправить сползавшие на нос очки.

— Вы говорите с акцентом, похожим на квебекский. Одежда куплена здесь, в Париже, в хорошем магазине. Кроме туфель, они у вас очень дорогие, сшитые на заказ.

Я невольно поморщился. Опять туфли! Надо было надеть мокасины — из Квебека.

— Вы из Соединенных Штатов, мсье Корд. Не журналист, не военный и, очень надеюсь, не гангстер. Вы не бедны, но мне почему-то кажется, что эти деньги — не ваши лично.

Я взял его за костлявый локоть.

— Пошли! Так где тут приличный ресторан?

Свой ланч парень честно заработал.

— Я журналист, мсье Корд, моя работа — задавать вопросы. Поэтому спрошу. Почему вы не обратились в детективное агентство?

— Ответьте сами, мсье Домье.

— Частные детективы вынуждены сотрудничать с полицией, если их спросят — они ответят. Вы этого не хотите.

— Именно. Успокою вас, я действительно не гангстер и не намерен нарушать французские законы. Для начала. Я лишь хочу узнать об одном человеке как можно больше. Но это — моя добыча, написать о нем вы не сможете — разве что в мемуарах где-нибудь через полвека. Пугать не стану, но. Придется работать очень и очень осторожно. Я не собираюсь сажать вас в мешок и сбрасывать с Нового моста, однако за других не поручусь. Согласны?

— У меня жена и ребенок, мсье Корд. Согласен — и обещаю быть очень осторожным. Кто вас интересует?

— Профессор Жак Бенар, преподаватель медицинского факультета, геронтолог.

— Бывший преподаватель, мсье Корд, а ныне главный врач клиники «Жёнес мажик».

9

Доброволец Земоловский провел ладонью по лицу. Пыль. Сухая земля рядом, под локтем, возле подбородка.

Карабин в руках. Слева, в двух шагах, зеленая озимь, справа кювет, за ним грунтовка. Он — между, носом в придорожную пыль. Поза для стрельбы лежа, точно как в уставе.

Бывшему гимназисту было горько и обидно. Выгнали! Вторым номером дядька Юзеф взял Яцека после того, как тот отогнал лошадей куда-то в поле. Вроде бы понятно, с ездовым усатый вахмистр служил, тот воюет с первого дня. Но ведь и он воевал, два боя — для новобранца не шутка.

И все-таки выгнали. Только он успел открыть коробку с лентой, как дядька Юзеф, сунув ему в руки карабин с подсумком, кивнул куда-то за обочину.

— Прикрываешь!

И пересекая всякие возражения, рыкнул:

— Исполнять!

Вроде бы тоже по уставу, пулеметчики в центре, слева и справа стрелки. Но обидно, обидно!..

Хотелось встать, увидеть, что вокруг творится. Стрельба вроде бы приутихла, и пушки молчат. Танк же он заметил всего один — тот, что ехал прямо по грунтовке. Но моторы гудели и слева, и справа, значит, русские танки развернулись, теперь они где-то среди зреющей пшеницы. И пехота там же, из-за танка то и дело появляются неясные силуэты. Слишком далеко пока, не выстрелишь.

А своих не видать. Но слева и справа стреляют, вероятно, кто-то ушел вперед, прорвался, остальные же спешились и залегли. Теперь все правильно, наступил ХХ век, конные воюют по-пешему. Если бы не танки!

Артиллерии в полку нет, что было, то под Гродно осталось. Он вспомнил, что против танков используют ручные гранаты, только где те гранаты? А еще можно попасть в смотровую щель — если очень и очень повезет.

Значит, пулемету скоро конец. Но вахмистр Высоцкий все-таки прав, стрельба отсечет и задержит пехоту.

— Д-дах! Рдах-рдах-дах! — согласился с ним Ckm wz.30.

Доброволец Земоловский привстал, оценивая расстояние. Далековато для карабина, но. Большевики идут в полный рост, не пригибаются даже. Он вдруг понял, что если хорошо прицелится, то попадет. Кажется, его этому учили, вот только оружие было другое, не польский Маузер и не русская «мосинка».

Силуэт в прицеле внезапно вырос, набрался тяжелой плоти. Теперь затаить дыхание. Палец уже не на спусковом крючке, под ним — лепесток розы. Нужно давить мягко-мягко.

— Нежно!

— Рдаум!

Бывший гимназист улыбнулся. Ну, вот!

В следующего целился уже без всяких эмоций, словно перед ним обычная мишень. Из глубин сгинувшей памяти проступил белый мокрый песок. По движущимся мишеням он стрелял из небольшого окопчика, который сам же и вырыл. Лопатка была маленькая, едва с локоть длиной. Лежа стрелять неудобнее и еще эта пыль, пыль, пыль.

— Рдаум!

Танк был уже в полусотне метров, когда пулемет замолчал. Бывший гимназист как раз перезаряжал карабин, радуясь, что пехоту, кажется, они остановили. Правда, теперь стрелял танк, но снаряды проносились над головой, не причиняя вреда. Поэтому он вначале воспринял молчание как должное. Танковую же броню пуля не пробьет, незачем ленту тратить. Но потом почему-то забеспокоился, привстал, пытаясь что-то увидеть, а затем не выдержал. Вскочил, пригибаясь, перепрыгнул кювет, подбежал к застывшей посреди дороги тачанке.

Яцек-ездовой лежал на пыльной земле. Дядька Юзеф уткнулся лицом в пулемет.

Все.

Танк уже близко, ревет мотор, пыль летит из-под гусениц. Кажется, русский Т-26. Верхний люк открыт, оттуда кто-то выглядывает.

Ах, ты!

Тело вахмистра Высоцкого показалось очень легким, словно смерть превратила человека в ватную куклу. Он уложил мертвеца на серую твердую землю, упал на теплое железо скамейки. Расчет пулемета бой закончил. Но пулемет цел, и он, доброволец Земоловский, еще жив.

Рукоять была горячей, и он чуть не обжег руку. Если второго номера нет, стрелять можно только короткими очередями, иначе ленту перекосит. Ничего, хватит и короткой! Тот, что из люка выглянул, уверен: дело сделано. Пулемет молчит, на дороге пыль, он и решил разведать обстановку. Сейчас разведает!

— Рдах-рдах-дах! — согласился пулемет.

Люк остался открытым, человек исчез. А через пару секунд остановился и танк. Башня еле заметно повернулась.

Выскочить на дорогу он успел, и упасть в кювет тоже. И даже сжать теплую каску ладонями. Но все равно грохот оглушил, в ноздри ударил горьковатый дым, сверху посыпалась земля. Промелькнула и сгинула странная мысль: живые притворяются мертвыми, мертвые — живыми.

— Цветы очень красивые, спасибо! Очень люблю хризантемы. Но, знаешь, давай договоримся: это будет последний букет. Мы не должны встречаться.

На хризантемы он потратил последние деньги, и больше всего боялся, что цветы ей не понравятся. Понравились! И он был счастлив.

— Неужели не понимаешь? Есть такое слово — долг. Я из офицерской семьи, у нас традиции, обязанности. У меня есть жених, в конце концов!

Жениха этого он как-то видел. Ничего особенного, пан офицерик в мундире со сверкающими пуговицами. Нос до небес, усы колечками. Такому только в оперетте играть.

— И не думай, это не из-за этих твоих «классовых различий». Не только из-за них. Да, у моей мамы имение под Краковом, а папа — генерал. Мы. Мы из разных миров! Но это не главное, нельзя думать только о сегодняшнем дне. Будет еще завтра, и послезавтра будет. Если я тебя не отпущу, и если ты не отпустишь меня. Я не могу ссориться с отцом, пусть он даже помешался на родословных и гербах! Ты — хороший, с тобой очень интересно, но пойми, пойми.

Из низких вечерних туч падал снег, свет фонаря отражался в снежинках. Он слушал и понимал, что следует попрощаться и уйти. Молча, не споря. Он ведь знал, что все так и будет, но все-таки купил хризантемы. И обижаться нельзя, ее ждет авто с шофером, ему брести домой по заснеженным улицам. И даже не домой, а туда, куда пока пускают.

Не сдержался. В глаза смотреть не стал, поймал зрачками свет фонаря.

Остальные строчки замерзли на губах. Она не поняла, взглянула удивленно.

— Ты о чем? Не расстраивайся, у тебя все будет хорошо — и у меня тоже. Прощай! И. Спасибо за цветы, они очень красивые!..

Хлопнула дверца дорогого авто, мотор зарычал, снежинки заплясали в желтом огне. Все кончено, ничему уже не быть. Она права, их миры слишком разные. Титулярный советник русского поэта Вайнберга может и в чинах вырасти, и наследство от дяди самых честных правил получить. А вот он.

Перевел наскоро на польский и проговорил вслух:

10

Отстояв очередь, я сунул паспорт в окошко и получил, наконец, письмо. Конспирация детская, адрес — Париж, главпочтамт, до востребования, обратный — домашний, все той же незаменимой машинистки. Послание плыло через океан, значит, отправили уже после моего отъезда.

Я повертел конверт в руках, оглянулся. Людям в переполненном зале не до меня, а если следят профессионалы, то не спрячусь. Впрочем, государственные тайны по почте не отправляют.

Место я нашел за одним из столов с чернильницами. Рядом какая-то старушка в большом сером берете усердно скрипела пером. Из конверта вначале выпала небольшая фотография, за нею последовали две машинописные страницы. Сразу понятно, кто автор.

Прочитал, поглядел на фото и неспешно направился к выходу. Что делать со страничками, еще не решил. Никакого особого секрета нет, но и тем, что есть, делиться не хотелось.

— Такси!

Ланч с журналистом был давно, перекусить в городе не пришлось, значит, впереди ужин. Можно зайти в одну из тысяч здешних забегаловок, можно узнать, чем кормят в «Одинокой Звезде». А можно и послушать про город Перпиньян.

Если меня ищут, пусть найдут. Контакт с противником — тоже контакт.

— Граппу, — со знанием дела велел я бармену. — Из Лимузена.

Его рука, потянувшаяся к большой темной бутыли, замерла.

— Мсье! Но кто же пьет граппу из Лимузена? Настоящую вы в Париже не купите, а то, что продается — наверняка подделка. Эта из Нима, два года в дубовой бочке.

Вот и доверяй людям! Потому и не заказываю виски. Откуда настоящий виски во Франции?

Бутыль утвердительно булькнула.

— Прошу, мсье!

Попробовал. По-моему, из одной бочки наливали. Может, и дубовой.

— Годится, — успокоил я бармена. — Я не опоздал? Про Перпиньян еще не пели?

Бармен, сделав вид, что не услышал, принялся перетирать бокалы. Я понял его правильно и положил купюру на стойку. Он сгреб деньги, быстро оглянулся по сторонам.

— Был большой скандал, бедняжке Лулу сильно досталось. Этот ее ухажер — настоящий апаш, мсье. Боюсь, сегодня выступать она не будет. Ее наверняка оштрафуют, мсье, наш хозяин, э-э-э, очень принципиален в некоторых вопросах. Лулу совсем без денег, кажется, этот апаш забирает у нее все до последнего су.

Бумажник я не прятал, поэтому следующая купюра не замедлила.

Она сидела за столиком в какой-то грязной подсобке в компании пустой рюмки. Синяк на пол-лица наскоро припудрен, рядом с рюмкой губная помада и, естественно, пудреница.

— Добрый вечер!

В ее взгляде испуг гармонично соседствовал с удивлением. Если она меня ждала, то мир лишился величайшей актрисы.

— Кто вы, мсье? Я же просила.

— Корд, — отрекомендовался я. — Джонас Корд. А в то, что вас зовут Лулу, я не верю, таких имен не бывает. У вас во Франции что, женщин с собаками путают?

Она попыталась свершить невозможное — найти хотя бы каплю в стоявшей на столе рюмке. Тщетно!

— Вам-то что, мсье Корд?

Я пожал плечами.

— Если ваш ревнивый знакомец не одобряет того, как вы выступаете, то в этом есть и моя вина. Предлагаю ее загладить, причем прямо сейчас. Мы найдем кафе поблизости, я закажу все, что вам захочется, а сам буду пить граппу и молчать. Затем исчезну.

— Потому что женам лучше не изменять, — она попыталась улыбнуться. — Я вас вспомнила. Но. Мсье Корд, Гастон — настоящий сумасшедший, он всегда носит с собой испанскую наваху!..

Кажется, я попал в фильм, в мелодраму из тех, что снимают для фермеров Великих Равнин. И ладно, один вечер можно побыть героем экрана.

То, что она согласится, я уже понял.

Разговоры про самолеты новых моделей в Польше пока оставались лишь разговорами. Никто их толком не видел, вроде бы они на аэродромах в Южной Польше, неподалеку от венгерской границы. В одном из последних писем Легран предположил, что даже не у границы, а за нею. Хорти сейчас активно закупает новые машины в Италии, их самое время проверить в деле. Танки же у поляков действительно имелись, старые французские, купленные через нейтральные страны. Ничего удивительного, но полгода назад те же поляки уже пытались их приобрести, однако цена показалась тогда слишком высокой. Или танки уценили, или Варшава получила от кого-то кредит, причем немаленький. Танков — то не десять и не двадцать.

Про противотанковую артиллерию вообще молчок. На фронте явно что-то есть, иначе бы русские танки не остановились. Только вот что? И откуда?

Но все-таки за один кончик из клубка удалось ухватить. В письме, мною сегодня полученном, рассказывалась дивная история про некую винтовку. Начало скучное, а вот финал хоть куда.

— Вы все молчите, мсье Корд, — не выдержала, наконец, девушка, покончив с чем-то взбитым в тарелке. Ох, уж эта французская кухня!

Как именуется заведение, куда мы попали, я даже не поинтересовался. И граппы брать не стал, ограничившись чашкой самого крепкого кофе. Мадемуазель Лулу этого, кажется, не заметила, настолько увлеклась здешним меню. Сегодня мне определенно везет на голодных.

— Привычка, — улыбнулся я. — Меня в детстве за разговоры во время обеда лупили ложкой по лбу.

Вход под присмотром, страшный Гастон не пожалует незамеченным. Но этот апаш, реальный или выдуманный, мало меня интересовал. Самозарядная винтовка Kbsp wz.38M Model 38M — дело иное. Сейчас все пытаются вооружиться подобными «райфлами», но не все могут. Разработать можно, но выпускать дорого. Сталин решился, Гитлер нет, Вермахт до сих пор при обычных маузерах. Польский инженер Марошек винтовку сконструировал, выиграл конкурс, попытался пустить свое изобретение хоть бы в мелкую серию — и все встало. Слишком дорого, даже если из злотых в доллары пересчитать.

История понятная, но вот конец совершенно нелогичный. Полгода назад началось крупносерийное производство на заводе в Радоме. К началу войны винтовок Марошека наштамповали уже на пару дивизий. А испытания, между прочим, показали, что из такой вполне можно сбить низколетящий самолет, а бронебойная пуля пробивает борта советских танков.

Поляки явно получили кредит, причем целевой, под самозарядный «райфл» — иначе бы потратили на новые попоны для своей любимой кавалерии.

— Вы так ничего и не ели, — с упреком сказала девушка. — И не пили!

Я поднял вверх пустую чашку из-под кофе, демонстрируя, насколько она не права. Та, что пела про Перпиньян, внезапно улыбнулась.

— Кстати, вы ошибаетесь, мсье Корд. Лулу — не кличка, а имя, только персидское. А во Франции Лулу — это Луиза. Но я не Луиза.

Привстала, протянула руку:

— Люсин.

По законам жанра, страшный апаш Гастон должен был встретить нас у входа. Шрам на лице, кепи на затылке, наваха в кулачище.

— Рр-р-р-р! Саперлипопет, это моя женщина! Моя!..

Фермеры Великих Равнин остались бы довольны.

Нет Гастона! Тот, кто шел за нами, появился из дверей кафе, в вечернем сумраке он казался неясной зыбкой тенью. Скользил, не отставал.

— Я тут рядом комнату снимаю, — Люсин зябко дернула плечами. — Можете меня оставить прямо здесь, мсье Корд.

На такое я даже не стал реагировать. Девушек надлежит провожать до дома. А хвосты — рубить!

Скользи, тень, скользи!..