Норби

1

— Пиджак! — велел я, когда подземное эхо стихло. — Сначала снимаете, затем кидаете подальше. Не пытайтесь выхватить пистолет, все равно выстрелю первым.

Ткань с негромким шумом упала на камни.

— Теперь отойдите на шаг и упритесь руками в стену.

Обыскивать женщин еще не приходилось, и я постарался представить, что передо мною манекен с витрины.

— Не останавливайтесь, мистер Корд, — посоветовала она, — мне уже нравится.

Проигнорировав, я положил фонарь на землю и вернулся к портфелю. Еще один моток бечевки, самой прочной, что нашлась в магазине.

— Повернитесь и протяните руки вперед.

Когда я убедился, что запястья прочно связаны, то взял фонарик и посветил вперед. Деревянный ящик оказался там же, где и был вчера, точно посреди зала. Оставалось взять Мухоловку за плечо и отконвоировать в нужном направлении. Ящик был стар и грязен, поэтому я без особых терзаний накрыл его своим пальто.

— Садитесь, мисс Фогель. У вас такое, насколько я помню, именуется потрошением. Приступим?

Она вновь рассмеялась.

— Вы дилетант, мистер Корд. Подсказать, как это делается?

Я вспомнил фотографии из ее досье. Обычно жертвы пропадали без следа, но один труп швейцарской полиции удалось найти. Судья в Монтане присудил бы ее к электрическому стулу, даже не заглядывая в кодекс.

— Кстати, мистер Корд, зачем вы солгали, что женаты? Настолько опасаетесь женщин? Клыки вампира на моей коже. Я помотал головой, отгоняя невольную оторопь.

— Мисс Фогель! Подобную тактику я знаю, но никогда не рекомендую агентам. Дилетант действительно может сорваться и пристрелить вас на месте вместо долгого вдумчивого допроса. Но я не дилетант. Пытать людей — занятие мерзкое и совершенно противоестественное, даже если от этого зависит твоя жизнь. Но иногда не бывает выбора.

Душная тропическая ночь, лесная поляна, догорающий костер. Взвод попал в окружение, и нам очень нужно, чтобы пленный партизан заговорил. Я не самый опытный и не самый безжалостный, зато хорошо знаю испанский. Школу заканчивал в Сан-Диего, куда отец перевез семью, надеясь найти приличную работу. Первыми испанскими словами, которые довелось выучить, были «Morir, perro!»[27]

— Вероятно, вам тоже это объясняли, Сестра-Смерть. Не претендую на ваши лавры, но поговорить со мной всерьез вам все-таки придется.

На этот раз она замолчала надолго. Я не торопил. Наконец, послышался равнодушный голос.

— Скажите, что именно вас интересует. Отвечу, как смогу.

— «Смогу» не годится, — вздохнул я, жалея, что вообще покинул Вашингтон. — Объект должен сообщить не то, что может, а то, что знает.

— Да, именно так мне и объясняли, — тихом эхом отозвалась она.

Я присел на камень и пододвинул портфель поближе.

2

Жужжание, наконец, прекратилось, и Антек облегченно вздохнул. Внутри странной белой капсулы было все-таки страшновато. Да еще эти провода с присосками-пиявками, которые именуются «датчиками». Его словно положили на противень и сунули в печь злой ведьмы из Пряничного домика. Когда жужжит, еще ничего, но если гудеть начинает.

Крышка беззвучно отъехала, и бывший гимназист не выдержал — улыбнулся. Не испекли!

— Вот и все, — над ним склонилось лицо профессора. — Как видите, больно не было.

Для того, чтобы попасть в капсулу, пришлось подниматься на лифте. Возле двери с вполне понятной надписью «Medical laboratorium», ему на миг стало страшно. В лаборатории не лечат, там лягушек потрошат.

Синяя пижама лежала на стуле. Антек поспешил одеться, радуясь, что Мары здесь нет. В подобном виде появляться перед ней не хотелось. Тем временем странный швед раскладывал на столе длинную белую ленту, покрытую извилистыми линиями. Что они означают, бывший гимназист даже не пытался понять.

Фамилию профессора он запомнил правильно, имен же оказалось целых два, что не редкость в Швеции. А вот профессором Оскар Стефан Сторсон не был. Как пояснил он сам, профессора преподают в университете, лекции студентам читают. А он исследования проводит, следовательно, просто доктор наук.

Хоть и не профессор, а все равно похож, почти как на иллюстрациях к Жюлю Верну. Вроде Паганеля, только успевшего в армии послужить и получить звание как минимум сержанта. А то и повоевать.

Открылась дверь, вошла Мара. Оскар Стефан Сторсон встал.

— Забирайте вашего подопечного, фройляйн, фройляйн Мара. Мне нужно подумать.

То, что девушку зовут иначе, Антек уже понял. «Фройляйн Мара» — чтобы он, случайный гость, лишнего не узнал.

— Герр Сторсон, — решился он. — А что со мной? Я. Я себя неплохо чувствую.

Швед покачал головой.

— Напрасно бодритесь, герр Антек. Синяки и царапины можно не считать, но у вас тяжелейшая черепно-мозговая травма. Сколько раз за последние дни сознание теряли? Про утраченную память даже говорить не буду. То, что вы при этом умудряетесь бегать, прыгать, стрелять и обаять девушек, является совершенно необъяснимым научным парадоксом.

Бывший гимназист почему-то смутился, особенно когда почувствовал пальцы Мары на своем плече.

— Может понадобиться операция, но я не хирург, — герр Сторсон встал, переворошил лежавшие на столе бумаги. — Если бы не катастрофа, я бы вас немедленно эвакуировал.

Отвернулся, сжал пальцы в кулак.

— Некуда.

Перед глазами — белый потолок, негромко поют птицы, легкий запах озона. Он вдруг понял, на что похож его бокс. Больничная палата.

— Не вставай пока, — сидевшая рядом Мара погладила его по руке. — Нам всем за последние дни крепко досталось. Шеф решил лично наблюдать за ходом эксперимента, взял с собой троих. Уцелел, как видишь, только он и то случайно. Остальные просто ушли в землю. Без следа.

Антек кивнул, вспомнив поляну, куда они вернулись с поручником Сверчевским. Ни капрала, ни лошадей. Просто ушли в землю… Но почему — эксперимент? «Шеф» Сторсон заранее знал о землетрясении и решил исследовать его прямо в эпицентре? Смелый он человек, этот швед!

— Тебе в школе рассказывали об адмирале Нельсоне?

Антек не хотел, а рассмеялся, настолько нелепым показался ему вопрос.

— Конечно! Победил французов и испанцев при Трафальгаре. Там и погиб.

Девушка кивнула.

— Да, там и погиб. Но не все знают, что Нельсон был тяжело болен. Его много раз ранили, он остался без глаза и руки. После его смерти сделали вскрытие и узнали, что в самом скором времени он должен был ослепнуть и впасть в паралич. Представляешь, как это? Полная тьма — и неподвижность.

Антек зябко повел плечами.

— И представлять не хочу! Но. Нельсон до такого не дожил, он погиб в бою!

— Погиб победителем, — Мара взглянула строго. — Обманул судьбу — и напоследок над ней посмеялся. А если бы Трафальгар не случился?

Он задумался ненадолго, всего на миг.

— Ты хочешь сказать. От смерти все равно не уйти, главное — не пропустить свой Трафальгар!

Девушка кивнула.

— Именно так. Ты мне сразу понравился, парень. Если отдохнул, собирайся. Кое-что тебе покажу.

Экран был полон звезд. Непривычно огромные, яркие, острые, они заполнили темную небесную пропасть. На короткий миг возник белый силуэт кометы, затем одна из звезд, желтая, словно спелый апельсин, начала расти, закрывая весь экран. Промелькнули планеты — серая, белая, голубая. И все исчезло, сменившись резким контуром небесного корабля. Ровная площадка с возвышением на самом краю, ажурные гроздья антенн. Еще один корабль, очень похожий, но поменьше, рядом, словно на привязи.

А потом все исчезло, и на экране появилась неведомая планета. Темно-синее небо, ничуть не похожее на земное, прозрачные перистые облака — и огромный город в легкой туманной дымке. Остроклювый самолет со скошенными острыми крыльями бесшумно рассек экран, уходя в зенит.

— Пока хватит, — Мара нажала кнопку на пульте. — Ты уже, наверно, понял, Антек, что это не фильм про Капитана Астероида, снятый студией «Уорнер Бразерс».

Он только и мог, что кивнуть. Такое на Земле не снимешь.

На этот раз пришлось не подниматься, а спускаться вниз на два этажа. Пустой коридор, запертые двери. Одну из них Мара и открыла, но не ключом, а цветной карточкой, которую требовалось приложить к замку. Внутри оказался маленький кинозал на дюжину кресел, экран, пульт управления — и звезды в темной бездне.

Антек покачал головой, словно отгоняя видение.

— Вначале я подумал, что все это создал какой-то безумный ученый, чудак-миллионер. Подземный Франсевилль доктора Саразена[28]. Почему бы и нет, это, по крайней мере, в пределах логики.

— Земной логики, Антек.

Она присела рядом, поймала взглядом взгляд.

— Я тоже в первые дни вспоминала «Пятьсот миллионов бегумы», только не Франсевилль, а Штальштадт. Не кажись наивным, малыш! Ты почувствовал, что такое акустический удар, и мой костюм-невидимку тоже наверняка заметил.

Бывший гимназист улыбнулся.

— Когда я тебя впервые увидел, ты была лучом света. Белым, но, очень теплым.

— Перестань! Хотя. Таких комплиментов мне еще не говорили. Так вот, это не главное. И даже то, чем занимается шеф — тоже. Главное ты только что увидел.

— Космос, звезды, космические корабли, иная планета, — медленно проговорил он. — Видел, но. Кажется, еще не поверил.

— И я поверила не сразу, — вздохнула она. — Как-то все, несравнимо. Прежде казалось, что я помогаю вершить историю. Представляешь, малыш? На фронте готовится наступление, миллионы солдат, тысячи орудий, новые секретные газы, аэропланы. А я все могу остановить! Ради такого не жаль и у стенки встать. Шесть пуль, какая мелочь, Антек! А потом я увидела звезды.

— Ты. Ты летала? — не поверил он. — Там, в космосе?

— Всего один раз, — девушка встала, хлопнула его по плечу. — Кажется, я тебя успешно завербовала, страшный террорист Антек?

Бывший гимназист не знал, что ответить, мысли путались. Он был титулярный советник, она.

— Вы меня отсюда не отпустите, — понял он, но почему-то не испугался.

Пушки Трафальгара гремели у горизонта.

3

Газету я купил в киоске возле метро, даже не взглянув, просто ткнул пальцем. Как выяснилось, «Матэн», вчерашняя. С первой страницы мне радостно улыбался французский премьер Эдуар Деладье. Я расстелил газету поверх мокрых камней и принялся разгружать портфель, время от времени оглядываясь назад. Анна связана, слух у меня чуткий, но с Мухоловкой лучше не шутить.

Ее досье попало к нам вместе с архивом бывшего министра Дивича. Купить документы предложил Николя Легран и даже вызвался ради этого съездить в Европу. Растранжиривание казенных средств я пресек и поручил это дело одному парню из посольства. В смутные дни, когда Вермахт уже стоял на границе, покупку и вывоз архива удалось осуществить без особых проблем.

Документы мы с моим другом изучили вместе, но вот выводы сделали разные. Легран посчитал, что судьба Мухоловки — классический пример «выгорания» агента. Подобной работы рано или поздно не выдерживает никто, Анна Фогель сломалась на Уолтере Квентине Перри. Министр Дивич просто не уследил и вовремя не перевел сотрудника на службу куда-нибудь в архив.

Мои выводы были совсем иные. Анна не ломалась, она все решила заранее и тщательно подготовила свой выход из игры. С Перри она не ошиблась, парень сработал очень толково. Жаль, я не мог зачислить его в «водопроводчики». После тесного знакомства с Фогель человек становится подозрительным по определению.

— Ты не прав, Норби, змеи тоже бывают полезны, — сказал мне Легран, когда решался вопрос о ее возвращении в Европу. — Пусть уползает! Одним ночным кошмаром меньше.

Разложив все нужное в должном порядке, я вернулся к Фогель и присел рядом. Мухоловка глядела куда-то в сторону, в самое средоточие тьмы. Я положил пальцы на ее шею, почувствовав, как дрогнула кожа. Руки ее были связаны, поэтому я без особых сантиментов разрезал блузку ножом, после чего сложил куски ткани неподалеку и поднес зажигалку.

В свете маленького костерка лицо Анны казалось мертвым. Даже глаза стали каменными, нелюдскими. Мухоловка, кажется, поняла, что я не шучу.

Подземелье вновь превратилось в ночной тропический лес. Партизан-сандинист тоже показался мне каменным, пока я нагревал нож в огне.

— Я знаю, как вы пытали своих жертв, мисс Фогель. Меня такому не учили, и слава Богу. Но. Наука Соединенных Штатов — самая передовая в мире. Взгляните!

Я вернулся к газете, взял небольшую стальную коробочку, взвесил на ладони.

— Шприц, мисс Фогель. Самый обычный, купил вчера в аптеке. А вот эти ампулы привез из Штатов. На упаковке написано «Глюкоза», но там кое-что иное.

Следующим на очереди были фотографии, поменьше одна, побольше другая.

— Смотрите! Это Джон Талава, грабитель и убийца. На его счету восемь убийств, в том числе один коп. Такие вещи у нас не прощают, смертный приговор привели в исполнение полгода назад. Не требуется Ломброзо, чтобы понять — крутой был парень. На допросах молчал, никого не выдал.

Фотография упала в костер.

— На нем-то мы и провели опыт. «Сывороткой правды» профессионала не удивишь, но химики из концерна Дюпона на этот раз очень постарались.

Мухоловка еле слышно фыркнула. Я ее понял.

— Да, есть методики блокирования сознания, я с ними знаком. Но препарат Дюпона ломает их без особого труда. Сначала подопытный молчит, как вы сейчас, потом все же идет на контакт. Агрессия, угрозы, проклятия — это вроде закуски. А затем он начинает рассказывать все, он просто не в силах больше молчать. Ему кажется, что слова — последнее оружие, и он тратит их, как ганфайтер при встрече с индейцами.

Я открыл один из пузырьков. Запахло спиртом, и Мухоловка впервые вздрогнула. Камень наконец-то треснул. Я смочил ватку и резко провел по ее шее. Анна повернулась, на меня взглянули живые страшные глаза.

— Вы сильно рискуете, герр Корд. Ведь я могу и выжить!

По-немецки, с характерным южным акцентом. Мой Deutsch далек от совершенства, но чтобы ответить, слов хватит.

— Джон Талава выжил. Он говорил сутки подряд, пока не потерял сознание. Точнее не так, несколько последних часов его речь уже и отдаленно не напоминала людскую. За столом, прикованный наручниками, сидел бешеный павиан. Врач бывал в Африке, это его сравнение. Перед тем, как сесть на электрический стул, он выглядел так…

Второе фото. Я поднес снимок к ее глазам и подержал не меньше минуты, прежде чем и его отправить в огонь.

Я заметил, как дрогнули ее плечи, руки, запястье. Освободиться Фогель не могла, но я, кажется, понял, что она задумала. Протянул руку к ее лицу, крепко сжал подбородок.

— Не вздумай! Шприцов у меня всего два, ты надеешься, что первая иголка, сломается, за ней другая. Колоть надо в вену, причем очень точно. Значит, следует пнуть меня ногой, попытаться ударить в пах, хороший укус тоже сойдет.

Я вздернул ее за плечи, поглядел в лицо. Мои губы оказались как раз на уровне ее серых глаз.

— Ты Смерть, Анна Фогель. Победить тебя невозможно, а вот обмануть — вполне.

Хотел толкнуть на камни, но в последний миг что-то внутри щелкнуло, и я просто вернул ее на место.

— Хлороформ! — я поднял повыше очередной флакон. — А вот самый обычный носовой платок. Усыплю тебя ненадолго, всего на полчаса, и спокойно сделаю укол. Потом ты проснешься, я тебя выслушаю, а когда в тебе уже не останется ничего человеческого, оттащу в угол. Там есть колодец, внизу — подземная река. А затем возьму клубок — и вернусь под майское солнышко.

«Поете вы, ребята, про «Самый лучший Май», но родина той Розы — Техас, любимый край».

Она попыталась улыбнуться.

— Не угадал, янки. Мой самый страшный кошмар — могила, куда меня закапывают живой. Крышка гроба, фонарик и кулек с конфетами. Ты будешь разочарован, я не предавала Соединенные Штаты Америки. Впрочем, нечто подобное мне говорили при потрошении много раз, прежде чем я вонзала в человека первую иглу. «Ибо каким судом судите, таким будете судимы».[29]

— «И какою мерою мерите, такою и вам будут мерить», — подхватил я. — Кажется, мы поняли друг друга, фройляйн Мухоловка. Впрочем…

Я вновь подошел ближе и наклонился, чтобы поймать ее взгляд.

— Есть вариант. Вдруг он тебе понравится? Кстати, я — не янки, Монтана была за дикси.

«Разбиты мои ноги, так хочется в Техас, но Дяде Джо нужны мы, он ожидает нас». Предки пристрелили бы меня без всякого суда, если бы увидели сейчас. Как бешеную собаку.

Morir, perro!

— Я не буду ставить на тебе опыты и забуду, что ты существуешь, взамен на рассказ о том, как ты, Мухоловка, убила Викторию Фостер. Кто помогал, кто заказывал и платил. Ее не вернешь, а мне очень нужно знать правду. Не хочется рисковать, ты можешь слишком рано спятить и превратиться в хихикающий овощ. Итак, сделка: твой рассказ — в обмен на то, что я выкину шприц прямо сейчас. Идет?

— Нет, герр Корд, не получится. Я не убивала мисс Викторию. Если бы ты дал мне еще несколько дней, я бы все узнала… Отпустить ты меня все равно не отпустишь, а ради легкой смерти брать чужой грех на душу не стану.

— Это, как видишь, хлороформ. Может, все-таки передумаешь?

— Не передумаю, дикси.

4

Послышался негромкий гудок, вслед за ним что-то щелкнуло и зажужжало. Антек, оторвавшись от причудливых готических букв, отодвинул машинописную страницу в сторону. Одиннадцать утра по среднеевропейскому, очередная уборка.

Перерыв!

Механический «жук», выползший из отверстия в стене, деловито сновал по комнате, распространяя вокруг себя острый запах озона. Подполз к самым ногам, замер в нерешительности, сдал назад и принялся искать обходной путь.

Лучше не мешать! Бывший гимназист прошел вдоль стены к выходной двери. Создатели объекта «Плутон-1» прямо-таки помешаны на чистоте. Самодвижущиеся «жуки»-уборщики, сложная система вентиляции — и обязательный душ дважды в день для личного состава. И еще специальный тамбур при входе на подземную станцию, откуда стартует торпеда, она же аппарат «UGB-3». А там, если верить бумагам, контроль биологических веществ и, в случае необходимости, обеззараживание. Как именно, не объяснялось, и Антек не без содрогания представил себе падающий прямо с потолка тараканий дуст.

Все эти подробности, наряду с многими иными, и были изложены в описании подземного объекта, переведенном кем-то на немецкий язык. Схемы и рисунки копировались от руки, но очень красиво и четко. Пришлось вчитываться в «готику», вспоминая немецкий письменный и ломая глаза. Постепенно втянулся, и дела пошли на лад. «Жук» заставил прерваться на предпоследней странице.

А вот три первые отсутствовали — вся вводная часть. Там явно имеется нечто, для Антека Виллана не предназначенное.

За первой частью машинописи следовала вторая. Бывший гимназист уже туда заглянул — описание аппарата «UGB-3». Тоже перевод и тоже с приклеенными к страницам схемами и картинками. Интересно, для кого переводили? Наверняка для тех, что погибли, когда отправились на поверхность вместе с профессором (который не профессор) и, для Мары? Девушка была необычной, ни на кого не похожей, но никак не марсианкой. А вот Оскар Стефан Сторсон — поди пойми! Ученые — они по определению странные, да и шведов встречать пока не приходилось. Ни щупалец, ни стебельковых глаз, ни защитного панциря. Но все-таки есть в нем что-то этакое.

Жужжание за дверью стихло. Антек осторожно заглянул внутрь, чтобы увидеть «жука», исчезающего за стенной дверцей. Щелк! Исчезла и она, стена вновь стала ровной и гладкой. Бывший гимназист невольно потер лоб. Техника, однако!

Теперь можно возвращаться к столу и дочитывать оставшиеся страницы, после чего следует обязательно сделать запись в рабочем журнале. Бюрократия в подземелье почиталась ничуть не меньше, чем гигиена.

— Подсчитали количество жертв, — сообщил «шеф» за обедом, когда настал черед пить кофе. — Если не желаете портить аппетит, я просто дам потом почитать распечатку.

Антек отметил про себя очередное новое слово. «Ausdrucken» — вроде бы по-немецки и смысл понятен, но почему не «машинопись»? Или «Werkzeugmaschine» для шведа слишком громоздко, все-таки язык не родной?

— Смерть одного человека — трагедия, миллиона — статистка, — негромко проговорила Мара. — Автора этого афоризма я бы пристрелила на месте, но ничего не поделаешь, так оно и есть.

Оскар Стефан Сторсон горько вздохнул.

— А еще говорят: малая кровь остановит большую. Подземный удар затронул прежде всего шоссе Брест-Варшава и окрестные города. Там у русских склады, штабы и резервы. Точно можно говорить о двухстах тысячах погибших, нонкомбатантов из них меньше половины. Такого результата можно добиться ударом нескольких сот тяжелых бомбардировщиков, но и в этом случае разрушения не будут сплошные.

Антек вспомнил лунные кратеры — и серую пыль над местом, где совсем недавно шли русские колонны. Второе Чудо на Висле, которое обещал своим уланам бравый майор Добжаньский.

И вправду, расстрелять бы тех, кто считает жертвы миллионами!

— Да, значительно кровавее того, что случилось в 1920-м. Однако теперь удар был концентрированным — и не стоил Войску Польскому серьезных потерь. Линия фронта пострадала мало. Правда, нонкомбатанты. Но если бы Британия прислала бомбардировщики, результат получился бы куда страшнее.

На миг бывший гимназист прикрыл глаза, чтобы увидеть Последнее поле. Безмолвные колонны уходили в стылый туман. И несть им числа.

— Польское контрнаступление, судя по всему, остановлено, — добавила Мара. — Поляки не смогли вернуть ни Брест, ни Львов. И у них, и у русских не осталось резервов. Сталин может мобилизовать миллионы, но винтовок и пулеметов на всех не хватит. И еще. В Монголии, у Номонгана, японцы перешли границу. Это второй фронт!

— Цугцванг, причем взаимный, — подытожил «шеф». — Им придется пойти на мир. Если это не результат, то что такое результат?

Ему никто не ответил. Вроде бы и не поспоришь. Антек и не пытался. То, что «Плутон-1» не сейсмологическая станция, он догадался быстро. Марсиане пришли на помощь Речи Посполитой. Малая кровь остановит большую.

Нет!

Из черных глубин памяти всплыли когда-то слышанные слова. Язык чужой, но вполне понятный. А если по-польски.

Малую кровь можно унять тряпицей, большую — временем, великую же кровь не унять ничем, течь ей, пока вся не вытечет.

Кофе допит, за новой чашкой идти лень. Швед, распрощавшись до вечера, убежал по своим таинственным делам, Мара. И ее нет. Пустая столовая, белый искусственный свет, негромкое гудение неведомых механизмов. Чудесная техника, чудесная мощь. И — статистика. Комбатанты, нонкомбатанты.

Уланы, уланы, балованные дети. С саблями на танки — глупость. А подземный удар из-за неприступных стен объекта «Плутон-1»? Очень правильное название, в самую точку.

А зачем он, Антек-террорист, ехал с чужими документами в Варшаву?

Вновь вспомнились лихие уланы. Хорошо пели хлопцы! Только на войне песни всякие бывают. Когда-то он слыхал, и не с патефонной пластинки, не из радиоприемника.

Войнушка-военка, что ж за госпожа ты? И он тоже хорош, контуженный, почти без памяти, пошел людей убивать. Да, русские — враги!

Но и поляки — враги!

Белый искусственный свет давил на глаза. Антек закрыл лицо ладонями и замер, слыша лишь собственное дыхание. Зачем его откопали? Зачем?

— Встань! — велела Мара.

Как дверь открыла, как подошла, даже не услышал. Но встал и даже пальцы от лица сумел оторвать.

— Накрыло? — девушка смотрела прямо в глаза. — Понял, куда угодил?

Удар пришелся по лицу, открытой ладонью, со всего размаху.

— Плакать будешь потом, Антек-малыш. Ночью, под простыней, я тебе платок подарю, чтобы нос вытирать. А сейчас пошли в тир, покажешь, чему тебя учили.

Он понял, хотя и не сразу. Тир — там стреляют. Сам виноват, расхвастался.

Отсюда его не отпустят.

— Пошли!

5

Когда она заснула, я первым делом бросил платок с хлороформом в погасший костерок. Затем извлек из портфеля маленькую бутылочку минеральной воды, купленной в аптеке, открыл и сполоснул руки. Фогель лежала тихо, но губы то и дело беззвучно шевелились.

Одежда! Я нашел ее пиджак и первым делом изъял из внутреннего кармашка маленький, как раз в ее ладонь, пистолет. Кажется, «австриец», дамский, под три патрона. Под обшлагом рукава нащупал что-то твердое и, кажется, с острыми краями. Трогать не стал, пусть ее!

Пиджак отряхнул и, забрав свое пальто, уложил на него Мухоловку. Разрезал бечевку на запястьях, сжег в костре. Что еще? Фотографии мне отпечатали в здешней библиотеке, они из какого-то театрального журнала. Страшный Джон Талава на самом деле — характерный актер, подвизавшийся на подмостках в Марселе.

Шприцы и глюкозу (настоящую!) было жаль, не люблю выбрасывать полезные вещи. Но делать нечего, пришлось отправить их вместе со всем лишним в обещанный «колодец». Ни к какой подземной реке он не вел, обычная яма метра в полтора.

Пора!

Я оставил у ее ног фонарь, клубок — нить Ариадны — и недопитую бутылку с водой. Нам лучше не встречаться на этой земле, мисс Анна Фогель!

Она в своем деле профессионал, я — нет. А всякую «сыворотку правды» можно если не победить, то обмануть. Ничего-то я толком и не узнал! Мухоловка не предавала Соединенные Штаты, но умудрялась работать на три разведки, включая свой опереточный Национальный Комитет и Бюро Кинтанильи. Мне такую не сломать, да это и не требуется, просто стану держаться подальше.

А если Сестра-Смерть не поймет намека, я сообщу Консулу, кто убил его брата.

Амен!

— Я — апаш! — с вызовом в голосе сообщил молодой человек, расставляя ноги пошире. Кепка, яркий шейный платок, матросский тельник — и невообразимо старый пиджак весь в заплатах. Правда, обязательный нож-«зарин» на поясе отсутствовал. Не было и пояса, штаны, порванные на одном колене, поддерживала завязанная узлом бечевка.

Ботинки у парня разные, тот, что на левой ноге — слегка поновее.

Братцы-попугайчики неподалеку, переглядываются тревожно. Я уже узнал — они действительно братья, причем тот, что в разных ботинках — старший.

Апаш, однако!

— Молодежь, брысь! — распорядился я, послушал нестройный топоток убегающих, после чего занялся старшим. Пора и ему поклевать.

— Это тебе за разговор, апаш!

На банкноту он взглянул кисло.

— С апашами рассчитываются только серебром, мсье американец. С вас мы берем двойные доллары, которые с орлом.

Хотелось щелкнуть нахала по лбу, но я все-таки сдержался.

— Брали лет двадцать назад, причем в танцевальных залах. Твои апаши за эти двойные доллары ублажали пожилых дамочек, не щадя последних сил. А настоящим апашем стать не так просто. Назови свою банду, район, главаря, а потом объясни мне, где потерял свой «зарин».

Парень скис. Я прикинул, сколько ему лет. Шестнадцать, едва ли больше.

— Вторая попытка, юноша.

На этот раз банкнота исчезла с моей ладони, словно от порыва ветра.

— Мне сказали, что вам нужен сыщик, мсье.

— Корд. Джонас Корд, — улыбнулся я. — А ты действительно сыщик?

От портье в «Одинокой Звезде» я узнал, что дела сержанта Ковальски плохи. Не помогло заступничество из посольства, прокуратура уперлась и стояла насмерть. Тело Люсин так и не нашли, но на простынях кровь, на ноже тоже, а в углу комнаты обнаружились два отрезанных женских пальца с маникюром. Именно такой, если верить свидетелям из «Старого Жозефа», певица сделал себе накануне.

Беднягу Ковальски газеты уже прозвали «Янки-расчленителем». То-то обижается этот закоренелый дикси!

«Одинокую Звезду», к удивлению портье (да и моему тоже) оставили в покое. Сегодня утром в отель прибыла еще одна группа добровольцев.

— Монмартр — райончик неспокойный, мсье Корд. Кошельки режут, сумочки, чердаки потрошат, квартирами, ясное дело, не брезгуют. Но обращаться к фликам — не по понятиям, правильные люди сами между собой разбираются. Мой отец с этого всю жизнь кормился, да только два года назад на чей-то нож налетел.

Паренек носил вполне библейское имя — Давид. Мы с ним, царь да пророк, вполне себе пара.

— Я, мсье Корд, все тут знаю. И люди со мной говорить не боятся, потому как фликам никого не сдаю. Моя работа — заказчику все сообщить, что дальше — его забота.

Я думал недолго. Почему бы и нет? Ничем не рискую, а страшный апаш сможет купить себе новые ботинки.

— Пошли в какое-нибудь кафе, Давид. Есть длинный и серьезный разговор.

Фотографию сержанта Ковальски я вырезал из газеты, а снимок певицы Лулу купил в «Старом Жозефе». Люсин кружилась с кем-то в вальсе и весело улыбалась.

То, что в этом деле ни полиции, ни прокуратуре доверять нельзя, я понял сразу, в первый же день.

Бар в «Одинокой Звезде» был почти пуст. Я велел скучающему бармену налить все той же граппы и присел за столик, за которым впервые увидел незадачливого сержанта. Может, апаш Давид и справится, мне же предстоит разбираться с куда более опасными «апашами».

Впервые неприметную организацию, скромно именуемую Структурой, окрестили так в ведомстве покойного Гейдриха. Имя с намеком, «апашей» явно хотели стравить с «ковбоями». Кое-что удалось, однажды сладкая парочка с автоматами наперевес пошла на штурм мансарды, где проживала Анна Фогель.

Мухоловка, Мухоловка, куда же без тебя?

Их вскоре помирили, и от этого я и постарался оттолкнуться. Парни из конторы Гувера рассказывали, как происходят гангстерские войны. Вначале — стрельба из «томсонов», трупы на пустыре, дохлая рыба в почтовом ящике. А потом, когда кровушки пролито изрядно, является миротворец, весь в белом и чуть ли не с нимбом над головой. Как правило, он и есть зачинщик, организатор всего. Цель достигнута, пора делить барыши.

«Апашей» и «ковбоев» пытался мирить посол Буллит, но без особого результата. А вот миротворец № 2 справился с делом за пару дней. Мухоловка и та, которая приходила по ее душу, чуть ли не облобызались. И воцарился мир — до поры, до времени. «Апаши» делали вид, что их интересуют только экономика и финансы, «ковбои» же пытались всем доказать, что их вообще не существует. Первой тревогу забила (опять!) Анна Фогель, потом я отправил Николя Леграна в Париж, труп моего друга выловили из Сены, неизвестные убили Викторию Фостер и сожгли ее дом.

К миротворцу № 2 соваться слишком опасно. Не в Сену кинут, так закопают. Значит, атакуем на флангах.

— Ланс-капрал, приказ ясен?

— Сэр! Так точно, сэр!

Я допил граппу и велел портье заказать билет первого класса до Ниццы. Не скучай без меня, Анна Фогель. И ты, Люсин, где бы ты сейчас не пребывала, не скучай.

6

Не рисунок — распечатка. Перевода нет, подписи на неведомом языке, и на латынь похож, и на французский. Но смысл понятен сразу: человечек в трусах и майке бодро поднимает руки вверх, приседает, наклоняется, касаясь пальцами пола. Комплекс оздоровительной гимнастики, простейший, почти не требующий сил. Инструкция от таинственного шведа.

Изучать распечатку довелось сидя в маленьком спортивном зале на скамейке в углу. Привела его сюда Мара, определила к месту, велев инструкцию изучать, ей же никак не мешать. Как объяснила девушка, у нее — свой оздоровительный комплекс, и не простой, а особый, восстановительный.

Мара на брусьях, на кольцах, на шведской стенке. На покрытом упругими матами полу. Почти без отдыха, без перерывов. Встанет, руками помашет — и снова.

Антек помнил, у кого бывают зеленые глаза. Только ведьмы нечасто ходят в спортзал. А если комплекс восстановительный, то. Что с Марой случилось?

Смотреть на нее было. Странно, если не лукавить. Вроде бы и приятно, но что-то чувствовалось неправильное, даже стыдное. Словно Мара выставляла напоказ. Нет, не молодое гибкое тело, не саму себя, способную бегать, прыгать, почти что летать, а какую-то страшную тайну, которой нельзя делиться с людьми.

С живыми людьми.

Бывший гимназист помотал головой, отгоняя нелепые мысли. Чего тут стыдиться-то? Чушь, чушь, чушь! Просто засмотрелся на девушку, пусть и не красивую, таких в кино не снимают, но симпатичную, яркую, умную. И непонятную.

Не с Марса, точно. Но и не из привычного мира.

А еще его поразил тир. Каким ему быть на подземном объекте? Маленьким, понятно, едва ли больше спортивного зала. В таком только из мелкашек стрелять и, может, из пистолета. Не угадал! Тир оказался даже меньше спортзала, зато с готовой «боевой частью»: окопы для стрельбы лежа и стоя, полевые укрытия и даже бугорки, поросшие травой. Все, понятно, не настоящее, но очень похожее. А на месте мишеней, всего в метрах десяти — стена, не каменная и не бетонная. Больше всего это напоминало застывшую манную кашу, кое-как обрезанную ложкой. Бывший гимназист, понятно, удивился. Куда стрелять-то? И как? Мара лишь посмеялась и открыла боковую дверь. А там — оружие, самое разное, стеллаж за стеллажом.

Руки сами потянулись к немецкому «маузеру». Знаком! Auf die Position! Ziel! Feuer!

Оружие пришлось вначале разобрать, потом собрать, зарядить, затем все то же в обратной последовательности. Мара наблюдала внимательно, но замечаний не делала, молчала.

И, наконец, стрельба. Сперва самое простое: три цели в позиции лежа. Но какие цели, до «манной каши» бутылкой докинуть можно! Но девушка негромко скомандовала: «Loslegen!»[31] — и тир исчез. Вместо него — поле до самого горизонта, синее небо — и мишени среди высокой травы.

Feuer!

Винтовка стреляла по-настоящему, отдача била в плечо, мишени падали. Сначала стрелял лежа, потом с колена, затем мишени стали двигаться. Перезарядить, вытереть пот со лба, нащупать взглядом следующую цель…

Feuer! Feuer!

А потом тир вернулся, а на «манной каше» засветилось табло с результатами. Гордиться особо нечем, но — отстрелял, пересдавать не придется.

После чистки оружия (Мара дышала над самым плечом), девушка отправила его в душ, пообещав, что в следующий раз вместо мишеней будут солдаты. Форма и знаки различия — по его желанию. Хоть зулусы в набедренных повязках.

Потом сказка, пусть и страшноватая, кончилась, и они пошли в спортзал. Антеку Виллану почему-то подумалось, что светлая госпожа желает показать ему, сирому и недостойному, что может и умеет она сама.

А ведь может. И умеет!

— Скучал? — Мара подбежала к нему, по пути играючи сделав два кувырка. — Теперь я в душ, а ты — в столовую, свари два кофе. Мне — мокачино. Сам не заблудишься?

Исчезла.

Бывший гимназист спрятал сложенную распечатку в нагрудный карман синей пижамы и отправился исполнять. Не заблудится, недаром материалы по объекту «Плутон-1» изучал!

И вот теперь они пили кофе. От девушки пахло свежестью и травами. Костюм-пижаму она успела сменить.

— Ты это нарочно, — констатировал он, допив свой эспрессо до половины. — Скучно без зрителей?

Зеленые глаза взглянули серьезно.

— А ты как думал, Антек-малыш? Два года назад я и ходила с трудом. Заучивала страшные слова: ревмокардит, остеохондроз. И тратила последние деньги на санатории, только не очень помогало.

Он не поверил и. Поверил! Здесь, под землей, все было тайной — и техника, и люди. Но техника — всего лишь металл.

— А ты неплохо стреляешь, парень. С этого дня — работа в тире, не меньше двух часов. Но. Не это главное.

Отставила чашку подальше, накрыла его ладонь своей.

— А давай-ка подумаем вместе, Антек-малыш!

— Я никому не верю, парень, работа такая. И тебе не верю, уж извини. Представим — только представим! — что ты сказал правду. Давай сделаем следующий шаг. Ты не за поляков и не за русских. Ты — террорист, ты ехал в Варшаву. Зачем?

— А зачем нужен террорист в Варшаве, Мара? Это называется. «Центральный акт»! Кто-то из руководителей государства, армии — или иностранный гость не ниже министра. И еще. Меня тренировали в Рейхе, и был я там, кажется, не один раз.

— В Рейхе, значит? А как ты относишься к Гитлеру? Говори первое, что в голову приходит!

— Ему удалось очень многое. Всего за несколько лет Германия стала самой влиятельной страной в Европе, такое не под силу ни Сталину, ни бывшему Дуче, ни Рузвельту. Однако. Рейх только для немцев — как и Польша для одних поляков. Будет большая война, и Гитлера уничтожат. Но пока он может быть союзником. Против России, против Польши.

— Хватит, Антек-малыш. Вот ты сам все и рассказал.

Он лежал на кровати, глядя в пустой потолок, и думал обо всем сразу. Это оказалось неожиданно легко. Мир вырос, стены словно расступились, исчезли пол и потолок, уступив место бездонному звездному простору. Светила — и планеты возле них. На одной, маленькой, почти незаметной, он родился и вырос. Но есть и другие, там тоже живут люди — или почти люди. Они уже пришли сюда, на Землю, они сильнее и мудрее. А еще они чего-то желают, планируют — и действуют. Он, бывший гимназист, увидел немного, самый краешек, но и этого хватало. Невероятная мощь холодного чужого разума, для которого гибель миллионов — статистика.

И девушка по имени Мара. Она им служит. Или. Или совсем наоборот? Не все ли равно марсианам, кто победит — Россия или Польша? А вот Маре не все равно.

А если. Марсиане мистера Уэллса прилетели на Землю — и попали в плен вместе со своими треножниками. И теперь просто выполняют приказы?

Мысль вначале показалась дикой, совершенно невероятной, однако новый мир, ему открывшийся, был тоже невероятен. В бесконечности возможны любые, самые фантастические варианты.

Среди мириадов планет и звезд он сам, бывший гимназист, маленький небесный камешек. Законы гравитации неумолимы, его втянуло на орбиту — на чужую орбиту. Лети, камешек, лети! Но Космос далеко, за облаками, а зеленоглазой девушке нужен хороший стрелок именно здесь, на Земле. Никуда он не убежал, вокруг все то же — жизнь, смерть и война.

А еще — Мара. Если по-польски — призрак, кошмар, гибель. И по-русски так, и на его родном тоже.

7

Американцы — они богатые и глупые, а еще ни слова не понимают по-французски. К тому же упрямые, втемяшится что-то в их американскую башку — пулей из «кольта» не вышибешь. С ними лучше не связываться, все равно на своем настоят.

Богатый глупый американец, ни слова не понимающий по-французски, решил повидать Ниццу.

— Oh, Nice, о-oh!

Не хватало лишь полудюжины тяжелых чемоданов, которые каждый уважающий себя богатый и глупый американец обязательно возит с собой. Не сложилось, чемодан всего один, и тот маленький, остальные, вероятно, в багажном вагоне. Все прочее же вполне соответствует — крупная купюра, утонувшая в ладони проводника вагона первого класса, надменный вид, указующий перст, воздетый к небу.

— Oh, Nice, о-oh!

Маленький седой старичок, аккуратно одетый, при галстуке-бабочке, поначалу даже испугался. Сосед по купе громогласно приветствовал его не слишком понятным: «Hello-о-о old chap!», затем из чемодана на столик спикировала бутылка (естественно) виски. При этом сосед улыбался совершенно людоедским образом, а на все попытки заговор ить с ним на приличном английском, отвечал одним и тем же:

— Oh, Nice, о-oh!

Виски американец пить все же не стал. Заказав у проводника кофе («Coffee! Did you get it?»), он им и удовлетворился, после чего повернулся к окну, за которым мелькали парижские пригороды, и принялся негромко, но с чувством напевать нечто печальное, но истинно американское:

Когда дело дошло до могильного холмика, к которому друзья подвели безутешного ковбоя, американец смахнул рукавом набежавшую слезу.

Старичок проникся. И дикари чувствовать умеют! С тем и оставил всякие попытки наладить с соседом контакт, погрузившись в купленный в привокзальном киоске журнал.

— Oh, Nice, о-oh! — меланхолически отреагировал на это богатый глупый американец и тоже достал газету — «Нью-Йорк таймс» недельной давности. Иной на все том же вокзале — Лионском, откуда отходил поезд до Ниццы, купить не удалось.

Одинокая бутыль дрянного поддельного виски скучала на столике, гадая о своей судьбе.

В невидимок, идущих по моим следам, я так и не поверил, но то, что ведут меня плотно, не сомневался. Как вычислили? Даже моя машинистка в Вашингтоне не знала точный маршрут. Ежедневно в Париж приезжает целая толпа американцев, за каждым хвост не пустишь, но, далеко не все останавливаются в «Этуаль Солитэр», перевалочной базе Легиона Свободы. За всеми постояльцами тоже не уследишь, но этого и не требуется. Выделяют тех, кто ведет себя не так, как прочие, формируемые в «молекулы» и отправляемые в Бельгию. Сержант Ковальски уезжать не торопился, я тоже, и результат налицо. У тех, кто присматривает за отелем, возник неизбежный вопрос: зачем пожаловали?

Я допустил худшее — отслеживали всё, встречи, контакты, передвижения. Разве что Консула пропустили, с ним мы виделись сразу по приезду, когда подозрений еще не возникло. Да и слабы они против Консула, от него никакой невидимка не укроется.

Итак, отследить могли. А вот зачем конкретно приехал, если и догадываются, то смутно.

Чемодан-«оккупант» я оставил в «Одинокой Звезде», сообщив, что вернусь через пару дней, а перед поездкой переоделся в свой прежний серый костюм, купленный на распродаже. Не забыл и шляпу — если уж американец, то по полной программе.

Бутылку виски купил уже перед самым отъездом в первом же попавшемся магазине. Пусть будет вишенкой на торте.

Oh, Nice, о-oh!

Перед поездкой удалось повидаться с рыжим журналистом, однако ничего особенного Пьер Домье не сообщил. О том, что расследование по делу об убийстве Виктории Фостер фактически свернули, я догадывался и сам. Газеты, поначалу немало шумевшие, утратили всякий интерес, хотя вместе с мисс Викторией были убиты еще двое, в том числе француз и подданный Его Величества Георга. Но посол Буллит на продолжении расследования особо не настаивал, его британский коллега тоже. Я их прекрасно понимал. Мало ли что могут раскопать настырные флики? Дело в архив — и все спят спокойно.

О Николя Легране я журнал иста, естественно, не спрашивал, и все время ждал, не упомянет ли рыжий моего друга. Но — обошлось.

Под конец разговора Пьер Домье, чувствуя, что не угодил, принялся рассказывать новости из клиники «Жёнес мажик». Там случился очередной скандал, который пока не всплыл на страницах газет. Некая престарелая графиня, помнившая еще Франко-Прусскую войну, побывала в клинике и, сгинула. Вместо нее на прием к графу Парижскому явилась юная особа никак не старше двадцати лет, нагло претендовавшая на то, что она графиня и есть, о чем свидетельствовали фамильные бриллианты и характерная родинка на левой щеке. Самозванка не пропустила ни один танец, улыбалась, кокетничала — и умерла на ступеньках дома, где ее уже поджидала полиция.

Правнуки исчезнувшей графини дело возбуждать отказались. Через два дня кого-то без всякого шума похоронили в фамильном склепе. Администрация клинки предъявила безупречно составленный документ, в котором графиня заранее отклоняла все претензии к «Жёнес мажик», беря всю ответственность на себя.

Если Домье думал, что эта история меня особо заинтересует, то сильно ошибся. К внешней политике Соединенных Штатов Америки — и к Конспекту, из которого выпадала страница за страницей — она никакого отношения не имела.

— Oh, Nice, о-oh! — сообщил я проводнику и радостно улыбнулся. Тот сонно моргнул в ответ. В Ниццу поезд прибывал поздним утром, сейчас же за окнами поезда еле проступал рассвет. Горы остались позади, мы сворачивали к морю.

— Oh, Nice, о-oh! — повторил я, нагнетая энтузиазм, после чего потряс чемоданом. Проводник, просыпаясь на ходу, принялся многословно объяснять на непонятном мне французском, что до конечного пункта еще ехать и ехать, а сейчас будет никак не Ницца, а просто небольшая станция, стоянка всего три минуты.

Я оскалил зубы и всучил ему купюру покрупнее.

— Nice!!!

Старичок-сосед мирно спал. Даже если проводник куплен с потрохами, ничего ему не успеть. Связаться с Парижем он сможет только в Ницце, не раньше. А я уже буду далеко.

Бутылку виски я оставил соседу на память.

— Oh, Nice, о-oh!

Последний раз я повторил это, уже ступив на пустую платформу, поеживаясь от холодного утреннего ветра. Подождав, пока поезд уедет, я оглянулся и, не заметив никого, кроме железнодорожника с жезлом, взял чемодан и побрел мимо здания станции, еще закрытой в столь ранний час. За ней обнаружилась привокзальная площадь, на которой скучало одинокое такси.

Водитель мирно дремал, проснувшись же, вначале не поверил своим глазам. Улыбаться я не стал, ранний пассажир и без того подарок. Достал карту, развернул.

— Есть возможность заработать, мсье.

— О! — очнулся тот. — Вы американец?

8

За ужином Оскар Стефан Сторсон упорно молчал, и только получив свою чашку макиато (третья кнопка в последнем ряду) задумчиво молвил, размешивая ложечкой сахар.

— Аналитик меня поправил, дамы и господа. У Сталина все же преимущество, пусть и не решающее.

Мара и Антек переглянулись. О чем речь, понятно. Только.

— Аналитик — это кто? — не сдержался бывший гимназист.

«Шеф» наставительно поднял палец.

— Что! Механизм, умеющий делать правильные выводы. Вроде арифмометра, но слегка посложнее.

Антек сглотнул.

— Он. Он думает?

Оскар Стефан Сторсон негромко рассмеялся.

— Как сказал один ваш ученый-биолог, машина не должна думать, машина должна ездить.[33] Герр Антек! Думающие машины — в книжках для подростков. Но для правильных выводов требуется учет огромного числа данных, и механизм с этим справится лучше, чем тысяча математиков. У вас такие машины тоже имеются, в Британии, к примеру.

Антек понимал, что самое время прикусить язык, но вновь не выдержал.

— У нас, значит. А у вас, это где? На другой планете?

Швед (да швед ли?) невозмутимо кивнул.

— Да, на Клеменции. Я думал, герр Антек, что вы спросите об этом еще вчера.

— Шеф! — осторожно проговорила Мара. — Название.

— Лучше не поминать вслух, — подхватил тот. — Мое нынешнее начальство ничем не отличается от начальства прежнего. Если я скажу не «Клеменция», а «Аргентина», что-нибудь изменится? Так вот, аналитик выдал расклад, по которому Сталин Польшу все-таки может додавить. Дело не в потерях и не в резервах, следует учитывать саму его личность. Для Сталина важен только результат, никакие жертвы ему не помешают. Значит, все зависит от «хоппо».

Полюбовавшись эффектом, снисходительно пояснил.

«Хоппо» — «северные», если я не забыл японский. Сторонники экспансии на север, прежде всего против СССР. Бои на Хасане показали, что Красная армия ничуть не сильнее японской, а сейчас у Номонгана японцы имеют все преимущества, включая авиацию. Если «хоппо» убедят императора начать войну, Сталин потеряет весь Дальний Восток. Момент очень удобный, из польского капкана русские выберутся не скоро, особенно если выступит Венгрия. Вчера Хорти заявил о создании специальной армейской группы «Арпад» и обвинил русских в нарушении венгерской границы.

Антек потер лоб, пытаясь понять хотя бы половину. Его новый мир оказался очень и очень сложен. А он, горе-заговорщик, собрался ехать в Варшаву, чтобы там кого-нибудь пристрелить. И многое бы изменилось?

«Он был террорист и подпольщик».

Стрелять в этот день снова довелось, но обещанные зулусы так и не появились. Вначале мишени стояли и двигались среди травы, затем видение обрело глубину, и он оказался на крыше. Внизу — большая площадь, сразу же показавшаяся знакомой. Мишень обнаружилась на заднем сидении открытого авто.

Feuer!

Мишень не давалась, машина двигалась — прямо и зигзагами — резко тормозила, даже крутилась на месте. Но куда-то Антек все-таки попал, во всяком случае, Мара его не ругала, сказала лишь, что до зулусов ему еще далеко.

А потом она стреляла сама. Мишени были в поле, они почему-то двигались шеренгой, словно гренадеры из прошлого века. Девушка всаживала в них обойму за обоймой, мишени падали, но Антек заметил, что у него получается как бы не лучше. Зулусы Маре тоже не по плечу.

Оружие чистили вместе. В воздухе стоял запах масла и сгоревшего пороха. А потом девушка как-то резко помрачнела и ушла, даже не попрощавшись. Только за ужином и встретились.

Вечера на «Плутоне-1» были невероятно скучны. Радио имелось только в комнате с табличкой «Media communicationis», куда можно заходить только во время дежурства, патефон с пластинками отсутствовал как явление. Книги? На его вопрос девушка лишь развела руками, потом, немного подумав, ушла ненадолго и вернулась с самой настоящей книгой в твердой обложке и с картинками. Антек раскрыл, полистал. Стихи? Стихи!

Сообразил, хотя и не сразу. «Песнь о Роланде»! Но. На каком языке? Это даже не французский!

Мара, невозмутимо пожав плечами, пояснила, что именно на этом не-французском «там» и пишут, и говорят. На объекте есть библиотека, в ней половина книг на нем, все прочее же на латыни.

Принести?

Поэтому Антек вернулся в свой бокс без особого настроения. И очень обрадовался, когда почти сразу в дверь постучали.

— Пойдем! — позвала его Мара.

Стол, на нем медицинская банка с плотно пригнанной крышкой, рюмки — и большая бутыль с минеральной водой, явно из столовой. Антек только глаза протер.

— У тебя глупый вид, — сообщила ему девушка. — Но пить все равно больше не с кем. Садись!

Он настолько растерялся, что без слов опустился на стул.

Идти пришлось всего ничего, несколько шагов по коридору. От его двери мимо двери запертой к боксу Мары. А там.

— Что смотришь, парень? — девушка поморщилась. — Шеф не пьет, шампанское в здешних запасах не обнаружилось, шнапса, и того нет. Зато есть спирт. Пить приходилось?

Антек лишь головой помотал. Спирт, конечно, пьют — на Южном полюсе. И на Северном. А еще где-нибудь в горах на высоте шесть тысяч метров.

Мара невесело рассмеялась.

— Спаиваю ребенка. Толку с тебя, Антек Виллан! Смотри и учись. Наливаем понемногу, в первый раз тебе больше не осилить. Главное — резко выдохнуть, как будто свечу задуваешь — и не дышать, пока в горло все не зальешь. Собственно, и финиш, но тебе, как начинающему, разрешается запить водой. Могу еще персики консервированные достать. Главное — начать. А там. А там, глядишь, еще на что-нибудь сгодишься.

Он думал недолго.

— Не хочу! И тебе не советую.

Зеленые глаза потемнели.

— А кто ты такой, чтобы мне советовать, мальчишка? Что ты видел? Что понимаешь? Да ты у меня из рук есть должен и хвостиком за мной бегать!

Бывший гимназист едва не отшатнулся. На него смотрела сама Тьма.

— Не хочу! — упрямо повторил он. — Даже если ты… Если ты старше меня на целую жизнь! Дело же не в рюмке спирта, правда? Сначала спирт, а что потом?

Тьма дрогнула.

— Заткнись! А то пожалею, что тебя спасала.

Шагнула ближе и внезапно ударила головой — прямо в нос. Что-то хрустнуло, губам сразу же стало солоно. Вначале Антек даже не почувствовал боли, только очень удивился. За что?

Мара протянула ладонь, размазывая кровь по его лицу. Оскалилась.

— Чтоб знал, как со мной спорить. Скажи спасибо, что в последний момент удержалась, не сломала тебе переносицу.

Выхватила носовой платок, бросила в лицо.

— Утрись, сопляк! Ключ от медицинской части я тебе дам, сам разберешься.

Он резко выдохнул, словно и вправду свечу задувал.

— Спасибо! За переносицу — особенно.

Следовало спешить, кровь капала на шею, на костюм, на пол. Бывший гимназист повернулся к двери.

— Я. Я не хотела, — внезапно донеслось сзади. — Антек, я не хотела, чтобы так!..

Он усмехнулся сквозь кровь.

— А что случилось?

9

Улица была узкой, высокий забор бугрился диким серым камнем, и меня не покидало ощущение, что довелось угодить прямиком в лабиринт, причем никаких Ариадн на этот раз не предусматривалось. А над головой — яркое майское небо и зеленая гора с острой серой вершиной. Море близко, но отсюда его не увидеть.

Что такое Селест — село или городишко, от села неотличимый, я даже не пытался угадать. Туристы сюда заезжают редко, и я без труда снял комнатку неподалеку от автостанции, где меня высадил таксист. По пути пришлось проехать три почти точно таких же городишки и объехать две горы.

Умывшись и приведя себя в порядок, я с трудом отбился от дегустации вина прошлогоднего урожая, пообещав вкусить его, но вечером, а заодно узнал от хозяина, что никакого санатория в Селесте нет, и не было никогда. Николя Легран явно переплатил кому-то из своих агентов. Но вот приезжие из Парижа тут и в самом деле обосновались не менее года назад. Дом купили самый лучший, отремонтировали, и с тех пор живут-поживают. Не шумят, с соседями не знакомятся, ездят же на дорогих авто. Однажды хозяин заметил у ворот даже британскую «Лагонду Рапид», которую и в Ницце не часто встретишь. А постоянно там дежурит «Лоррен Дитрих», не самый новый и явно после ремонта.

Хозяин-винодел оказался еще и автомехаником по основной профессии.

В это утро я брился особенно тщательно, американец со щетиной — это уже перебор. Впрочем, улица была практически пуста, если не считать просвистевшего мимо велосипедиста с безумными глазами. Зато у железных ажурных ворот обнаружился помянутый «Лоррен Дитрих» кофейного цвета. Разглядывать его я не стал и сразу прошел к калитке. Перед тем, как нажать белую кнопку звонка, оглянулся. Никого, даже невидимки! Если за мною все-таки проследили, готов поить этих парней год подряд самым лучшим бурбоном по их выбору — даже если они предпочитают «Jim Beam». Заслужили!

Звонок я так и не услышал, но открыли мне быстро.

— Мсье?

Дом за воротами выглядел пусть и не на миллион долларов, но вполне прилично, а вот привратник шагнул сюда явно из городской подворотни, где перед тем добывал тяжкий хлеб грабежом и душегубством. Приодели слегка, побрили, но помогло не слишком. И несло от него отнюдь не бурбоном.

— Корд. Джонас Корд. С новостями от Норби.

Если в ответ я услышу «Че-че-чего?!», значит, я сильно недооценил этих людей.

— Подождите здесь, мсье!

Калитка захлопнулась перед самым моим носом, но я отнюдь не расстроился. Сейчас побежит!..

Уже побежал.

До поры, до времени Структура была обычным картелем, пусть и очень разветвленным. Зарабатывала на всем подряд, но более всего на военных поставках. Оружием не торговала, а вот все прочее — в полном ассортименте. Их своеобразным коньком были «военные тревоги», которые вот уже три года сотрясали старушку-Европу. При малейшей угрозе войны народ немедленно устремляется в магазины. Бидон керосина и сотня спичечных коробков вроде бы мелочь, но когда паника охватывает целые государства.

Структура окрепла и, развивая успех, принялась «тревоги» организовывать сама. Это не так и сложно, если заранее поделиться с кем-нибудь из правительства. Премьер-министры и министры просто тоже не прочь иногда пугнуть доверчивого избирателя. Вся эта не слишком приятно пахнущая возня нас почти не касалась, но в 1937-м Структура впервые решилась заняться оружием. Покупали его испанцы, а вот посредниками были — вот сюрприз! — люди самого Лаки Лючано. Тогда я и подключил к этому делу Николя Леграна.

А потом настал черед Польши. Здесь уже Структура не стеснялась, даже завела собственную армию. Легион Свободы — целиком их детище. Легран сразу вспомнил покойного баронета Базиля Захароффа, творившего нечто подобное перед Великой войной. Мой друг оказался совершенно прав, как выяснилось, в руководстве Структуры есть его прямые наследники.

Так и вырос монстр, имеющий собственные планы на будущее Европы. Они написали свой Конспект.

— Проходите, мсье Корд, вас примут. Хозяйка нездорова, но вы можете рассказать все секретарю.

Я чуть было не повернул назад. Если это не наглость, то что такое наглость вообще? Но — сдержался и смирно прошел в калитку. Громил было уже трое, но вели себя они тихо, во всяком случае оружие не доставали. Один, явно имея глаз-рентген, просветил меня взглядом насквозь, но я лишь развел руками. Испанец «Руби» остался в Париже, при мне нет даже зубочистки.

— Сюда, мсье Корд!

В холле висели какие-то картины из тех, где кубики чередуются с полосочками. Кубики были яркие, полосочки еще ярче. Кажется, я попал к культурным людям.

— Пожалуйста!

Громила открыл дверь, и я увидел пальму в большом глиняном горшке. За пальмой оказался стол, а за столом.

— Доброе утро, мсье Корд! Как добрались?

Девочка выглядела лет на четырнадцать, но если вычесть серьезный вид, дорогой серый костюмчик, потуги на косметику и легкий немецкий акцент, то и четырнадцати не наберется.

— Превосходно! — изобразил я аллигатора на все тридцать два. — Милые у вас тут места!

Затем, пинком отогнав аллигатора, прошел к столу, наклонился.

— И как это все понимать?

Девочка встала. Не испугалась, но определенно прониклась.

— Маме действительно плохо, ей нужно еще поспать. Если вы считаете, что я слишком маленькая, чтобы говорить о делах, мсье Норби, можем просто поболтать о погоде. Как только мама проснется, ей о вас сообщат. Присаживайтесь, мсье!

Я прикинул, как все это видится с ее стороны стола. Ни свет, ни заря в дом вваливается американская разведка. Вступиться некому, а мама больна. Девочка встала на пути.

— Вы Жертюд Грандидье, — я протянул руку. — Ваше досье составлял лично.

Еще бы! Приемная дочь покойного адмирала Грандидье, племянница нынешнего руководителя военной контрразведки и одновременно.

— Гертруда Веспер, — поправила она, пожимая ладонь. — Как меня не переименовывай, я все равно мамина дочь. Сейчас принесут кофе, но. Вы же американец! У нас есть виски, говорят, хороший, целая бутылка!

Ее глаза смотрели серьезно, но я понял — издевается. Так, чуть-чуть, чтобы американский заброда прочувствовал.

Ладно!

— Граппу, если можно. Из Лимузена. И обязательно из дубовой бочки.

Гертруда Веспер мечтательно улыбнулась.

— Это моя любимая!

Да-а-а.

— Когда мне говорят «вы», чувствую себя табуреткой. Так что если можно.

— Можно. Мне действительно надо поговорить с твоей мамой, Гертруда. Имя Норби, как я понимаю, тебе известно?

— Тоже мне, секрет! Вы, мистер Корд, посланы руководством внешней разведки США. А меня в разведку не берут, ни в какую, даже в Тауред. Туда только марсиан вербуют. И лунатиков.

— Если не секрет, что у вас тут случилось? Отчего твоя мама уехала из Парижа? Мне почему-то кажется, что вы тут прячетесь.

— Не прячемся, а держим оборону. А вообще-то случилось многое, но… Загляните в свое досье, там наверняка все написано. А я лучше граппы выпью.

— А надо? Хочешь доказать, что ты очень взрослая? Мне? Или самой себе?

— Вы не Зигмунд Фрейд, мсье Корд. Вы всего лишь американский шпион.

10

Как нос ни прикрывай, Оскар Стефан Сторсон заметил все сразу. Поглядел выразительно.

— Так!

Этого хватило, чтобы завтрак прошел в гробовом молчании. Мара сидела, не поднимая глаз, Антек же старался дышать ртом — нос распух безобразно. Допив кофе, странный швед отставил чашку в сторону, встал.

— Герр Антек, прошу пройти в мой кабинет. Фройляйн Мара, на сегодня все физические нагрузки для вашего подопечного отменяются. На завтра — тоже.

Слово «подопечного» было превосходно интонировано. Бывший гимназист в очередной раз убедился, что «шеф» отнюдь не был безобидным Паганелем.

Чтобы попасть в кабинет, пришлось подниматься на лифте. На двери когда-то висела табличка, но теперь ее нет, сорвана. Кабинет же своему званию вполне соответствовал. В небольшой комнате — книги во всю стену, на столе ворох бумаг, а еще большой экран на стене, от книг свободной. И непонятные механизмы, как без них? Жужжать не жужжат, но лампочками перемигиваются.

Антек был усажен на стул, Оскар Стефан Сторсон, оставшись стоять, с минуту помолчал, явно подбирая слова.

— Что произошло, догадываюсь. Приношу глубочайшие извинения за поведение моей сотрудницы. В ее оправдание могу сказать, что фройляйн Мара не всегда может себя контролировать. Это последствия не слишком удачной медицинской операции. Физическое восстановление прошло успешно, но с психикой, как вы наверняка заметили, проблемы.

Что за операция, Антек уточнять, естественно, не стал. Сразу вспомнился рассказ о расстреле под «Дунайские волны». Но. Когда это было? И на какой войне — на той, что идет? Русских не заподозришь в подобном кровавом эстетстве, в крайнем случае, кликнули бы балалаечников.

— Нос — ерунда, — рассудил он, честно попытавшись вдохнуть через обе ноздри. — Заживет, не пропаду. Но. Раз уж поговорить выпало, объясните мне, что мы тут делаем? За кого воюем?

«Шеф» прошелся по кабинету, затем, свернув к столу, нажал пару кнопок на одном из механизмов.

— Лично я, герр Антек, не воюю, а стараюсь предотвратить очередную Мировую войну.

Экран вспыхнул белым огнем, затем потемнел, и на нем проступило изображение Земли. Не такой, как на глобусе, а непривычной, в белых пятнах облаков, сквозь разрывы в которых проступали знакомые очертания континентов.

— По нашим подсчетам в будущей войне погибнут не менее пятидесяти миллионов человек, впятеро больше, чем в войне предыдущей. Две трети — нонкомбатанты, мирные жители. Это минимальные цифры, реальность будет страшнее.

Бывший гимназист попытался представить масштаб. Пятьдесят миллионов — это пятьдесят таких городов, как Варшава. Сразу и не осознать.

— Скажу больше, — Оскар Стефан Сторсон переключил кнопки на механизме. — Вы, земляне, прекрасно учитесь — если речь идет о смертоубийстве. В ходе войны может дойти дело до принципиально нового вида вооружений. Это еще не наши «тяжелые системы», но вам вполне хватит.

Теперь на экране — взметнувшийся к самым небесам грязно белый силуэт, очень напоминающий гигантский гриб. От него во все стороны разбегаются волны, в которых исчезают непропорционально маленькие дома под острыми крышами.

— Это, к счастью, только реконструкция, мультипликационный эскиз того, что может случиться. И подобное сотворите вы сами, без всякой помощи. Ни Марс, ни Юпитер, ни моя Клеменция не будут виноваты. Наш грех в ином, самим своим существованием мы обнадеживаем агрессора. Хуже! Могут найтись те, кто и в самом деле вмешается в вашу войну. И что тогда?

Антон Земоловский, бывший доброволец, в который уже раз вспомнил лунные кратеры на месте шоссе и лежавший вповалку лес. Малая кровь, значит?

— Вы и так уже вмешались!

Экран погас, но чтобы через мгновение вновь вспыхнуть. Теперь на нем — океанские волны, невероятно огромные, с белой шапкой пены. За волнами — остров, зеленые горы, белый город у подножия. Дома, улицы, храмы.

— Инсула Солис, — негромко проговорил Оскар Стефан Сторсон. — Остров Солнца, моя родина.

— Клеменция — планета беглецов, герр Антек. Несколько веков назад некая высшая цивилизация из неведомых нам соображений спасла от верной гибели несколько десятков тысяч человек из Окситании, которую уничтожали крестоносцы. Дверь оставалась открытой, каждый век на Клеменцию прибывали новые эмигранты. На Острове Солнца поселились уцелевшие ученики великого Томазо Кампанеллы. Наш учитель хотел построить Город Солнца, и мы возвели его согласно всем заветам. И только потом поняли: на Клеменции он попросту не нужен. Город Солнца нужен Земле! В книге Кампанеллы говорится, что Цивис Солис стоит где-то посреди океана, но на самом деле учитель имел в виду свою родину — городок Стило в Калабрии, именно там Солнце должно было взойти. Но для этого требовалось прогнать испанских оккупантов. Прогнать силой! Мы вступили в союз с Римским папой, с турками. Тогда не повезло. Но. Может, еще не поздно? Идеи Кампанеллы на Земле помнят и даже пытаются воплотить в жизнь в меру сил и разумения.

— Но зачем вмешиваться в чужую войну?

— Потому что мертвым Солнце ни к чему.

Мара зашла к нему поздним вечером. Антек сидел на кровати и листал «Песнь о Роланде», пытаясь угадать слова чужого языка. Он очень старался, но смысл ускользал, не давался.

Девушка присела рядом, взглянула неуверенно.

— Хочешь, я себе нос разобью?

Он перелистнул страницу, даже не оглянувшись.

— Спятила?

Мара согласно кивнула.

— Спятила, малыш. Извиняться не рискну, лучше упрошу шефа взять тебя в рейс, такого ты точно еще не видел. Может, простишь старую вредную тетку.

Антек отложил книгу, поглядел осторожно.

— A-а. Куда едем?

Девушка улыбнулась.

— Летим.