Одри Хепбёрн

НОВАЯ ВЕСНА

В начале 1981 года измены Андреа Дотти стали уже слишком демонстративными. Как подметил актёр Илай Уоллак, «Одри было свойственно влюбляться в мужчин, которые мало ею занимались». Дэвид Нивен уточняет: «Она была слишком добра к Андреа, и он невероятно этим злоупотреблял». Одна итальянская подруга Одри скажет: «Им вообще не следовало быть вместе...»

В 1981 году Одри, наконец, сама это поняла. Она призналась журналисту Гленну Пласкину: «Я отчаянно пыталась избежать развода. Цеплялась изо всех сил. Надеялась, что всё уладится». После разрыва она сказала одному из близких друзей: «Мы с мужем заключили своего рода открытое соглашение. Это неизбежно, когда муж моложе жены. Я хотела, чтобы наши отношения продолжались. Не только ради нас самих, но ради Луки».

Сделать решительный шаг её побудило вторжение в её жизнь Роберта Уолдерса. Их познакомила во время званого ужина вдова голливудского продюсера Конни Уолд. Как и она, голландец, Роберт Уолдерс был красивым, высоким и сильным мужчиной с проседью в бороде, умным и чутким. Нежный, предупредительный и полный душевной теплоты — полная противоположность всем мужчинам, которые до тех пор привлекали Одри. «Поначалу Одри была мне другом и пыталась подыскать мне хорошую жену, — скажет Уолдерс. — Но она всегда привлекала меня, и я полюбил её с самого начала. Я знал, что она отреклась от любви и что мне понадобится время. Я не спешил».

Их встреча — встреча двух израненных родственных душ. Хотя симпатия зародилась сразу, к помолвке шли долго и постепенно. «Мало-помалу я стала рассчитывать на него, — рассказывала Одри. — Он сделался необходим как друг и наперсник. Если он не звонил несколько дней, я начинала по нему скучать. На самом деле я влюблялась в него. Надо сказать, что меня это сильно удивило. Я думала, что с этим аспектом моей жизни покончено, что я больше никогда не познаю любви, о которой мечтала маленькой девочкой. И вот когда меньше всего этого ждёшь...»

В апреле 1981 года всё завертелось быстрее и приняло официальный характер. От прессы уже нельзя было скрывать разрыв Одри с Андреа Дотти и новую любовь актрисы к Роберту Уолдерсу. Вскоре, отринув привычные стыдливость и сдержанность, звезда призналась журналистам: «Я люблю его и счастлива». Ей было 52 года, и её «Римские каникулы» завершились хеппи-эндом. Одри вновь стала устраивать вылазки по вечерам на Пьяцца Навона и играть в прятки с фотографами вместе с Робертом Уолдерсом, бывшим на семь лет моложе её. «У меня такое чувство, что я живу заново». «Браво! Поздравляю. Желаю, чтобы всё получилось», — скажет Андреа Дотти, который уже жил тогда с актрисой из фотороманов. Он показал себя честным игроком, чтобы снять вину с себя. Разумеется, жёлтая пресса с наслаждением обсасывала тот факт, что Одри старше красавца Боба. Но актрисе было на это наплевать, она не придавала значения разнице в возрасте и философски отмечала: «Мне нравятся мои морщины и седые волосы. Я была молода и ещё не состарилась». Кстати, и девять лет разницы с Андреа Дотти для неё не значили ровным счётом ничего.

Сложнее было с прошлым её нового рыцаря, о котором судачили в Риме злые языки. В киношных кругах его знали благодаря не столько актёрскому таланту, сколько прежней женитьбе: Боб Уолдерс был четвёртым и последним мужем Мерл Оберон[57]; она настояла на том, чтобы ему отдали главную мужскую роль в «Интервале» — одном из её последних фильмов. Мерл было 60 лет, а Бобу только 37. Как и Одри, Мерл Оберон заявила на свадьбе: «С ним я чувствую себя такой молодой». Она не принесла Бобу славы, но оставила ему кругленькое состояние, которое он тратил между Нью-Йорком и швейцарским Гштадом. Одри заняла недвусмысленную позицию: «Я много лет знала Мерл Оберон и никогда не встречала Роберта вместе с ней. Она расхваливала его: какой он нежный, внимательный; и я представляла его себе не вполне независимым мужчиной. Я полностью заблуждалась. Он такой непринуждённый, такой спокойный. У него устойчивые вкусы и представления, но, как и я, он действительно хочет делить свою жизнь с другим человеком и готов пойти на необходимые уступки, чтобы обрести гармонию». По словам Боба, Одри никогда не приходила в голову мысль о любви: «Она была замужем и всегда была верной женой». Он продолжал: «Она чувствовала, что мне нужна в жизни женщина. Даже думала, что нашла кого-то для меня, — вот доказательство, что в те времена между нами ещё не было любви!»

Но их встречи и междугородные звонки стали более интимными и нежными. Крепкая дружба преобразилась. «Да, это настоящая любовь, — признала, наконец, Одри. — У меня такое чувство, будто мы женаты. Боб — мой мужчина...» Потом она призналась, что выйдет замуж, «как только сможет освободиться от нынешнего мужа — чем скорее, тем лучше». Ещё один друг считал Боба её спасением: «В глубине души Одри чувствовала, что это её последний шанс на счастье: искренний, преданный, верный мужчина, который никогда не покинет её».

Той римской весной 1981 года пересуды шли своим чередом, несмотря на запреты. «Одри больше не выйдет замуж, — уверяла Паола Бандини, родственница Андреа Дотти. — Их сыну Луке нужны оба родителя». Даниэла Требби, утешившая Андреа Дотти, была более словоохотлива: «Боб Уолдерс недавно приезжал в Рим подыскивать загородный дом, чтобы жить там вместе с Одри. Я не удивлюсь, если они поженятся. Если Одри захочет, она получит развод. Они с Андреа разные люди, она пуританка с узкими нравственными рамками. Она никогда не шла на компромисс».

Одри и Андреа официально развелись только в 1982 году, но Одри и Роберт стали жить вместе годом раньше, причём каждый черпал душевные силы в присутствии другого. Наконец-то мужчина любил Одри так же безраздельно, как она любила его! Они работали в саду, читали друг другу вслух и наслаждались счастьем быть вместе. «Пятьдесят лет — чудесный возраст для женщины! — утверждала Одри Хепбёрн с лучезарной улыбкой. — Мы вовсе не “изношены”, достигнув этого якобы рокового рубежа; наоборот, пятидесятилетняя женщина, зачастую не стеснённая материально, освобождённая от забот по воспитанию детей, живёт гораздо более насыщенной жизнью и наконец-то может наслаждаться счастьем пожить немного для себя.

В нашем обществе, несмотря на свободу нравов, женщины часто живут, чтобы служить другим. Достигнув определённого возраста, они наконец-то могут наслаждаться собственной жизнью! Вот почему женщины напрасно боятся стареть. В старении может быть заключено много счастья и неизведанных радостей, неожиданных открытий!»

Ради Мела Феррера Одри стала домохозяйкой, занятой исключительно воспитанием их сына. С Андреа Дотти она научилась фантазировать, но и страдать. «Говорят, что счастье состоит из крепкого здоровья и плохой памяти, — обронила как-то Одри. — Как удачно, что у меня есть и то и другое».

Роберт Уолдерс, родившийся 28 сентября 1936 года в Роттердаме, был, по словам американской актрисы Эвы Габор, «обаятельным, очень по-европейски утончённым, настоящим джентльменом во всех смыслах этого слова». Одри сказала журналисту Гленну Пласкину: «Я очень люблю Робби, очень... Это чудесно. Мы ценим друг друга. Он надёжен во всех областях. Я могу на него рассчитывать. Я верю в его любовь. Я больше не боюсь, что вдруг его потеряю. С ним не страшно». Благодаря Бобу Уолдерсу Одри пережила смерть матери. «Я была очень привязана к матери. Она была мне защитой. Благодаря её уму и мужеству, мы выжили во время войны. Я её боготворила. Она была не тот человек, чтобы выставлять напоказ свои чувства. По правде говоря, она часто казалась мне холодной, но она любила меня всем сердцем, и я всегда это знала. Она тоже была уничтожена уходом моего отца, наверное, ещё больше, чем я, но не показывала виду, чтобы подать мне пример сильной женщины. Она прожила в Толошна больше десяти лет и умерла там в 1984 году. Без неё я потерялась. Она была моим камертоном, моей совестью. Не будь Робби, я не уверена, что пережила бы её кончину. Но он был рядом».

Смерть её друга Дэвида Нивена в 1983 году и Уильяма Уайлера примерно тогда же[58] усилили её печаль и зависимость от Роберта Уолдерса. На похоронах Дэвида Нивена в швейцарском посёлке Шато-д’Экс, где актёр прожил 25 лет, Одри тайком проскользнула в церковь за полчаса до начала церемонии и села на скамью напротив стены. Она была сильно подавлена. Нервно надевала и снимала тёмные очки и утирала слёзы, катившиеся из глаз, — разделяла скорбь членов семьи. Когда шотландский рыжебородый пастор Арно Моррисон напомнил о «философии счастья Дэвида Нивена, его способности смеяться и любить своих друзей», Одри не выдержала, закрыла лицо руками и расплакалась.

Восьмидесятые годы отмечены большой женской дружбой с Дорис Бриннер, женой Юла Бриннера (до 1969 года), жившей по соседству с Одри в Толошна. «Мы виделись каждый день, — вспоминала Дорис. — Даже задумали провести прямую телефонную линию между нашими домами. Мы сразу стали хорошими подругами. В моей жизни не происходило ничего, о чём не знала бы она, а в её жизни — ничего, о чём не проведала бы я. Сердечная дружба. Такое бывает только раз в жизни. Одри искренне интересовалась другими и умела слушать. О большинстве людей этого не скажешь...»

В душе актрисы наконец-то поселились настоящая гармония, внутренний покой. Роберт Уолдерс тактично и дипломатично нащупывал дорогу к сердцу её детей, давая им понять, что нимало не намерен заменить собой их отцов. Одри, Шон, Лука и Роберт составляли весёлую общую семью. Одри как никогда полюбила свой дом в Швейцарии. «Я обожаю эту страну, обожаю наш городок, — сказала она в интервью «Вэнити Фэйр». — Люблю дважды в неделю ходить на рынок. И мы с Робби без ума от наших собак».

В глазах всех близких её счастье было полнейшим. Гости, бывавшие в Толошна, встречали сердечный приём и чувствовали, как важны эти отношения для Одри. Её близкие друзья отмечали, что когда в комнату входил бородатый красавец Боб, их взаимная нежность бросалась в глаза. «Я долго ждала, пока не встретила его, — призналась однажды Одри. — Лучше поздно, чем никогда».

Её дом теперь полностью оправдывал своё название — «Покой». Одри жила в ритме своего городка, рано ложилась спать, держалась скромно. Американский дирижёр Майкл Тилсон Томас тоже побывал в «Покое». В это время ему пришлось поменять билет на самолёт на другой рейс. Одри нарвала в своём саду цветов и подарила букет сотруднику поселкового турбюро в знак благодарности. Жизнь Одри была простой и гармоничной. У неё были Роб и Лука (Шон вскоре вылетит из гнезда и займётся продюсированием кинофильмов), управляющий-сард, работавший у неё уже два десятка лет, и четыре джек-рассел-терьера.

Обычно Одри вставала в шесть утра и готовила завтрак собакам, а потом уже себе. Ей нравились спокойные утренние часы в Толошна, она наслаждалась чувством умиротворения, пока посёлок ещё спал. Она любила свой сад и выставляла растения и букеты на поселковом празднике. Она обожала швейцарские пейзажи вокруг «Покоя». «Впереди у нас Альпы, а позади — Юра[59]. Когда светит солнце, а вершины покрыты снегом, я просто выразить не могу, как это красиво. По вечерам мы чувствуем, что мы дома. Я не люблю вино, но люблю выпить виски перед ужином. У нас в спальне есть телевизор, и после ужина мы сворачиваемся там клубочком, чтобы посмотреть телепередачу или видеофильм или почитать. Я всегда засыпаю до одиннадцати часов». Горный воздух Швейцарии успокаивал её мысли.

Дома, вдали от нескромных взглядов, она почти не пользовалась косметикой. Волосы обычно зачёсывала назад и стягивала в «конский хвост». Носила два кольца — вот и все украшения. Любила выходить в посёлок, дважды в неделю ходить на рынок с Робом, покупать там фрукты, овощи, цветы. После обеда она обычно отдыхала, читая газеты, а потом они с Робом выгуливали собак. По возвращении она работала над своим альбомом «Сады мира».

Только изредка она соглашалась побыть звездой. Однажды зимой в Нью-Йорке она надписывала экземпляры «Садов мира» в магазине Ральфа Лорена между 72-й улицей и Мэдисон-авеню. Собралась большая толпа, очередь вытянулась от Мэдисон до Парк-авеню, и многие из тех, кто терпеливо дожидался на холоде, не могли войти внутрь. «Мне пришлось уйти через запасной выход из-за толпы, — рассказывала потом она. — Я пожалела об этом, потому что столько людей долго прождали на улице — и зря».

В Нью-Йорке, когда Одри давала интервью писателю Доминику Данну для «Вэнити Фэйр», интерес к этому событию со стороны читателей и прессы был столь велик, что у Данна было такое чувство, будто он беседует с Мадонной, а не с кинозвездой на пенсии; Одри же держалась подчёркнуто скромно. «Вас не удивляет невероятное возбуждение, которое вы вызываете до сих пор?» — спросил он. «Очень, — ответила она. — Меня всё удивляет. Мне странно, что меня узнают на улице. Я говорю себе: “Ну что ж, значит, я всё ещё похожа на себя”. Я никогда не считала себя талантливой, красавицей или кем-то ещё. На меня это всё свалилось. Я была неизвестной, без опыта, худющей. Я очень много работала, это можно поставить мне в заслугу, но я не понимаю этой любви. В то же время мне от этого тепло на сердце, и я ужасно тронута». Она говорила искренне. Из-за того, что Одри редко выходила в свет, она превратилась в живую легенду — именно так теперь называли её журналисты.

В феврале 1987 года живая легенда согласилась сняться в телефильме «Любовь среди воров» компании «Лоримар»: это комедийный детектив, в котором Одри играет знаменитую и аристократичную пианистку, укравшую три яйца Фаберже, чтобы выкупить похищенного жениха. За ней гоняется по мексиканской глубинке Роберт Вагнер, распутный торговец картинами, который шумно жуёт сигары и притворяется полицейским. Но играть в комедиях — больше не её удел. Последние годы её жизни были посвящены ЮНИСЕФ. Как заметила Лесли Карон, «карьеру Одри можно разделить на две части. В первой она познала всю славу, о какой только можно мечтать, а во второй с лихвой отдала всё, что получила».

С 1988 года, когда она стала послом ЮНИСЕФ, Одри Хепбёрн практически забросила мир кино и вымысла ради реальных несчастий, которые всегда не давали ей покоя. Она посвятила себя другим людям и попыталась разделить с ними веру в жизнь, которую пронесла через все испытания. «Да, я сражалась, — скажет она журналу «Эль». — Да, я испытала горе. Да, у меня были проблемы. Как у всех. Ни больше ни меньше. Но я знаю с самого раннего детства, что у меня есть путеводная звезда. Она всегда спасала меня. Даже в самые тяжёлые моменты жизнь словно подмигивала мне».

В марте 1988 года Одри пришла в отделение ЮНИСЕФ в Женеве и предложила Кристине Рот свои услуги на год. Она хотела играть активную роль, а не просто быть статисткой. Это пришлось кстати. В Эфиопии дети умирали десятками тысяч. Нужны были такие люди, как Одри, чтобы привлечь внимание общественности к трагедии стран третьего мира, о которой легко забывали на сытом Западе.

Она тотчас отправилась в Эфиопию — и испытала шок. Этот ужас не шёл ни в какое сравнение с тем, что довелось вынести ей самой. Пустые глаза и вздутые животы умирающих эфиопских детишек потрясли её до глубины души и снились по ночам. Как пишет журнал ЮНИСЕФ, Одри не ограничилась мимолётным протокольным визитом, а как следует взялась за дело. Она побывала в Эритрее и Тигре — провинциях, в наибольшей степени пострадавших от голода, вызванного ужасной засухой. Там она попала в самый эпицентр трагедии.

Одри разобралась в том, как работает эта фантастическая гуманитарная организация, в механизмах сотрудничества и логистики ЮНИСЕФ. Она поняла, что гуманитарная помощь жизненно необходима населению, лишённому воды и пищи. По возвращении — взволнованная, возмущённая — она дала в Лондоне пресс-конференцию. Она сумела найти нужные слова, чтобы убедить слушателей в важности и неотложности решения проблем африканской страны. Это была первая её встреча с прессой, за которой последовали другие.

Впервые столкнувшись с нищетой в мире, она осознала масштаб несчастья и необходимость срочной помощи. Она решила посвятить всю себя деятельности ЮНИСЕФ. Её назначили послом доброй воли. Она нашла свой путь. Одри обычно путешествовала вместе с Робертом Уолдерсом, без поддержки которого наверняка не нашла бы в себе силы выполнить свою миссию. Она заявила по этому поводу: «Всё, что мы сделали, мы сделали вместе. Роберт принимал эту миссию так же близко к сердцу, как и я».

Её «вторая карьера», в ЮНИСЕФ, принесла ей похвалы во всём мире, которые она считала незаслуженными. «Мне неловко. Я пользуюсь влиянием, потому что меня знают, потому что я стою в огнях рампы. Но если бы вы только узнали или повстречали кого-нибудь из тех людей, благодаря которым ЮНИСЕФ позволяет детям выжить, вы бы меньше меня расхваливали. Это они работают — безвестные люди, имён которых вы никогда не узнаете... Я-то, по крайней мере, получаю доллар в год, а они — ничего!»

Она растратит все свои силы, работая на ЮНИСЕФ и колеся по всему миру. Вместе с Робом, который сопровождал её повсюду и сам добывал места в гостиницах и билеты на самолёт от имени ЮНИСЕФ (у этого фонда никогда не было собственных средств, он зависит от частных пожертвований), она путешествовала очень скромно. В городах, где она вела кампании по сбору средств, она жила в гостиницах, сама причёсывалась и наносила макияж, отвечала по телефону, не изменяя голос и не делая вид, будто это горничная. Она не устраивала парадных выходов и зачастую приезжала на встречу даже раньше тех, кто должен был её встречать. Даже самые большие циники не могут отрицать, что она хорошо выполняла свою работу. Говорила она просто и по делу. И всегда роскошно выглядела на фотографиях.

Она никогда никому не отказывала. «Меня всегда посылают в неизвестные места, — писала она другу. — ЮНИСЕФ говорит: “Хотите поехать в Эфиопию? Там засуха ещё хуже, чем раньше, а мы не можем привлечь внимание СМИ, и поэтому у нас нет денег”. И я еду. Я знаю, что дело выгорит. Моя особа вызывает любопытство, и я этим пользуюсь». Она была реалисткой: «Я счастлива, что у меня есть имя, потому что использую его для стоящего дела».