Одри Хепбёрн

МИССИС МЕЛ ФЕРРЕР

На этом этапе своей карьеры в Голливуде Одри находилась в «режиме ожидания» — stand-by[32]. Её чемодан был всегда наготове. Она держала при себе лишь единственное платье Живанши — одно из тех, которые носила в «Сабрине». «Оно, конечно, уже много путешествовало, но для меня оно божественно». «Божественно» — это слово часто встречается в интервью Одри. Оно легко срывается у неё с языка и, кстати, хорошо подходит и к платью, и к человеку, разделившему с ней славу. Она даже злоупотребляет им.

Её новые друзья тоже божественны, например супружеская пара Джин Симмонс и Стюарт Грейнджер. Это первые настоящие друзья Одри в Голливуде. Когда ей нечего делать, она проводит целое утро у Грейнджеров, лёжа у края бассейна — и очень редко в воде, потому что ненавидит плавать и не испытывает потребности в физических упражнениях, разве что в разминке у балетного станка.

Она не водит машину, ездит на велосипеде. В 1954 году в Беверли-Хиллз спокойно и безопасно. В городке звёзд было удивительно повстречать молодую знаменитость в узких и коротких розовых брюках и мужской рубашке с полами, обвязанными вокруг талии, мчащуюся на велосипеде. Когда Джоан Кроуфорд похвалила стиль Одри, Хедда Хоппер, не желавшая, чтобы Кроуфорд была арбитром вкуса в Голливуде, ответила: «У меня для вас новость, Джоан... Сия “молодая дама” явилась сегодня утром ко мне в офис в брюках в обтяжку кричащего розового цвета, в узкой рубашке из лёгкого розового хлопка и в обуви на одном ремешке». Одри ещё и курила — правда, умеренно, но очень крепкие сигареты («Wills’Gold Flake»), которые ей присылали из Англии и которые она вставляла в длинный мундштук.

Понимая, что она мало знает об обычаях голливудских джунглей, Одри пыталась избегать ловушек, проводя большинство выходных одна в своей квартирке. В этом безжалостном мире её свежесть не осталась незамеченной. «Какое счастье увидеть, после череды официанток и продавщиц в эти последние годы, молодую образованную женщину, знающую, как себя держать, пишущую без ошибок и, наверное, умеющую играть на фортепьяно! — отмечал Билли Уайлдер. — Это маленькое изящное существо, но какая осанка! Мы не видели ничего подобного со времён Греты Гарбо — за исключением, возможно, Ингрид Бергман».

Все, кто встречался в те времена с Одри — «независимой молодой женщиной», — подчёркивают её простоту. Ей, наверное, немного не хватало зрелости, но она видела всё в романтическом свете — ценное качество для предприятия и города, которым оно неведомо! «Мне всегда хотелось иметь покатые плечи, — сказала она Хедце Хоппер, — а не такие, под которые словно вата подложена».

Новая голливудская звезда всё ещё думала, что её лицо слишком широкое, зубы неровные, а во внешности нет ничего необычного. Что касается актёрской игры, она сделала всё, что могла, чтобы ей обучиться, но на самом деле чувствовала, что играть по-настоящему — это совсем другое.

Её скромность выглядит искренней. Под внешней непринуждённостью и твёрдой решимостью добиться успеха скрывались страх, неуверенность и всепоглощающая тревога. Она также обладала душевным теплом и живым умом.

Расставшись с Джеймсом Хансоном и Уильямом Холденом, Одри делала вид, что дорожит своей независимостью и хочет, чтобы между её новой жизнью в Голливуде и матерью, оставшейся в Лондоне, лежал океан. «Мы с матерью не похожи друг на друга», — призналась она, когда её спросили, почему баронесса предпочитает жить в Лондоне, а не рядом с дочерью. И поспешно добавила: «Мы прекрасно ладим», — но можно было догадаться, что ладят они тем лучше, чем дальше друг от друга. «А любовники?» Этот вопрос не давал покоя прессе. «Неужели после разрыва вашей помолвки с Джеймсом Хансоном у вас больше никого нет?» Она не ответила.

В её жизни никого нет? Да — пока Мел Феррер не вернулся на сцену. Он очень серьёзно отнёсся к желанию Одри играть вместе с ним. В конце концов он остановил выбор на пьесе Жана Жироду «Ундина». Это сказка по мотивам средневековой легенды об Ундине: русалка покидает родную стихию и без разрешения вторгается в чуждые людские пределы. Там она влюбляется в рыцаря, покорённая его чудесной красотой. Но он переменчив, как все живые существа в мире людей. Их союз завершается изменой, смертью возлюбленного и возвращением русалки в водное царство. Эта пьеса проникнута грустным фатализмом и написана вычурным языком, типичным для послевоенной французской драматургии. Но это и современный взгляд на человеческую любовь и таящиеся в ней опасности. В Париже в ней играли Мадлен Озере и Луи Жуве.

Мел Феррер сознавал, насколько Одри уже к нему привязалась, но также знал, что им нужно побыть вместе, чтобы проверить свои чувства. Он разработал план. Прислал Одри экземпляр «Ундины», дав ей понять, что они могли бы вместе сыграть в этой пьесе, и заручился услугами Альфреда Ланта — знаменитого бродвейского режиссёра, пообещав, что Одри сыграет Ундину (участие Мела Феррера входило в договор). Чтобы осуществить свой проект, в конце 1953 года он явился в Лос-Анджелес — уговаривать Одри.

Возможно, это совпадение, но его повторный брак с первой женой только что был расторгнут в ускоренном порядке в мексиканском Хуаресе. Мел был свободен, чтобы стать партнёром Одри на сцене и в жизни. Их связь очень быстро стала набирать обороты, когда Одри согласилась участвовать в пьесе. Да, поначалу она пыталась не выводить их отношения за строго профессиональные рамки, опасаясь, что чувства помешают постановке «Ундины» в Бостоне, а потом на Бродвее. Но ей не удалось скрывать их долго.

Как только начались репетиции, Одри переехала в Нью-Йорк и сняла квартиру в Гринвич-Виллидж. Актриса Мэриан Селдес, занятая в спектакле, оставила контрастные воспоминания о его подготовке: «Одри была чудесна. Я обожала смотреть, как она репетирует и играет. Как ей удавалось создавать у других впечатление, что они красивы! Она была кудесницей на экране и в жизни. И как неукоснительно она следовала указаниям мистера Ланта! О Феррере такого сказать было нельзя. В труппе ходил слух, что с тех пор, как она в него влюбилась, он давал ей собственные директивы после репетиций. Мне это казалось немыслимым. <...> Конечно, он не реагировал на указания режиссёра так, как Одри; временами он при всей труппе вёл себя нехорошо с Лантом, который был старше его; но постановка “Ундины” была по большей части его идеей, и было бы смешно с его стороны мешать постановке, давая Одри противоречивые указания». Кстати, по словам жены режиссёра, «влияние, которое Феррер оказывал на Одри, пользуясь её чувствами к нему, чуть не поставило под угрозу весь спектакль».

В декабре 1953 года, пока продолжались репетиции, Одри всё больше влюблялась в Мела. Всё свободное время они проводили вместе. Одри была убеждена, что наконец-то встретила мужчину, который будет её любить и защищать, и когда речь заходила о нём, теряла всякую рассудительность. Полное отсутствие критического отношения к её спутникам — характерная черта её поведения: она отказывалась видеть их ошибки и защищала перед всеми и вопреки всему, даже если страдала от их поведения.

Чтобы зритель поверил в сверхъестественность Ундины, она с головой ушла в продумывание мельчайших деталей костюмов и грима и, поощряемая Мелом, взяла под свой контроль каждый штрих своего сценического образа. Костюмерша Валентина отвечала за сетчатый костюм Ундины (Одри появлялась обнажённой, ловко прикрытая пучками водорослей). Только столь безупречная особа, как Одри, могла позволить себе подобную дерзость (редкую в театре той поры), не навлекая на себя обвинений в эксгибиционизме. В самом деле, Одри сама нарисовала этот минималистичный костюм (на боди телесного цвета), вспоминая иллюстрации к сказкам Ханса Кристиана Андерсена. Режиссёр был от него в восторге, но они с Одри заспорили о причёске русалки. Стараясь добиться серебристого блеска, Альфред Лант попросил её перекрасить тёмные волосы в сияющий светлый оттенок. Она отказалась. Лант пояснил: «Волосы русалки могут только посветлеть в солёной воде». Одри возразила: «Логика тут ни при чём, Альфред. Это легенда». Она чувствовала, что ей не к лицу быть блондинкой. Мел Феррер принял её сторону в этом конфликте с режиссёром.

Споры продолжались до самой премьеры пьесы в Бостоне; под конец Одри, страшно переживавшая, выбитая из колеи этой ссорой, уступила и перекрасилась за несколько часов до поднятия занавеса. Один взгляд в зеркало — и она тотчас об этом пожалела. Одри-блондинка — это катастрофа. Запаниковав, она согласилась на парик цвета шампанского, который Лант предусмотрительно держал наготове. Но парик ей не понравился. «Мои волосы мертвы. Они плохо прилажены, мне в них жарко, это ужас». Где-то за час перед выходом на сцену она наконец нашла решение: посыпала свои собственные волосы, перекрашенные обратно в тёмный цвет, золотой пудрой. Они отражали свет, словно прожилки драгоценного камня. Иногда, когда Ундина делала пируэт, золотые пылинки слетали с неё, словно хвост кометы. Как она и надеялась, эффект получился волшебным. Одри создала и собственный грим: голубоватая пудра, гармонировавшая с её сине-зелёным костюмом, белый тональный крем, подходящий под кремовое платье. И для пущей сверхъестественности прикрепила к ушам золочёные острые верхушки — этакий мистер Спок за 20 лет до выхода «Звёздного пути»[33]. В вечер премьеры Мел подарил ей гирлянду из водорослей в качестве талисмана.

Как раз перед премьерой «Ундины» Одри позвонил её голливудский агент Лью Вассерман, чтобы сообщить, что предпремьерный показ «Сабрины» прошёл с большим успехом. Ей нужны были такие хорошие новости, потому что по мере приближения нью-йоркской премьеры она испытывала настоящие приступы тревоги. Тогда у неё появлялись зримые признаки усталости (сказывалось напряжение двух последних лет), и Мела это тревожило. Стойкий насморк не поддавался лечению. Одри превратилась в комок нервов. От премьеры «Ундины» на Бродвее у неё осталось очень смутное воспоминание: «Я не помню, как вышла на сцену, произнесла свой текст, даже поклоны, — рассказывала она. — Вижу только тонны цветов в моей гримёрке, когда я туда вернулась. Это было просто великолепно! Сад посреди Нью-Йорка! Я упивалась ими».

В вечер премьеры, как и на всех других представлениях, когда падал занавес и артистов вызывали на сцену, Мел Феррер стоял рядом с Одри. Она настаивала на том, чтобы делить с ним аплодисменты. Зрители, казалось, удивлялись, когда он выходил на поклоны, но Мел Феррер упивался успехом. Критики пели Одри дифирамбы. «В гораздо большей степени, чем любой другой персонаж, она с присущим ей здравомыслием играет старую сказку так, словно каждое слово в ней поэтично», — писал журнал «Лайф». Под статьёй в «Тайм» подписались бы большинство критиков Нью-Йорка: «Пусть озеро спокойно, русалка, вылетающая оттуда стрелой, околдовывает на расстоянии живостью и неудержимостью. Игра Одри Хепбёрн в буквальном смысле легендарна».

Единственные отрицательные отзывы касались игры Мела Феррера. Критик «Нью-Йорк пост» отмечает: «Можно высказать кое-какие замечания по поводу спектакля, особенно в отношении странствующего рыцаря, которого играет Мел Феррер... на мой взгляд, его игра совершенно никакая, ему недостаёт живости, стиля и воображения, и это тем более нехорошо, что именно эти качества необходимы в таком спектакле, как “Ундина”». «Тайм» дошёл до жестокой иронии: «Своим жеманством и безжизненностью он напоминает не придворного чародея, а кондитера».

Дуэт Мела и Одри на сцене и в жизни вызывал раздражение и у голливудских кумушек. Зрелище Мела Феррера, каждый вечер получающего свою долю аплодисментов, наслаждающегося узурпированной славой, и подозрения, что он подмял Одри под себя, вызывали множество презрительных замечаний в прессе. Чувствовалось, что Мел — диктатор и собственник. 3 марта 1954 года в «Лос-Анджелес экзаминер» появилась статья Луэллы Парсонс под заголовком «Нью-йоркская болтовня»: «Весь Нью-Йорк говорит об Одри Хепбёрн и Меле Феррере, отношения между которыми не только романтические, но и профессиональные. Одри не даёт интервью и не позирует фотографам без Мела, и наоборот... Мел не теряет её из виду даже на пять минут, а она словно околдована им. Одри не первая подпала под обаяние Феррера. Сейчас он свободен, то есть может произойти всё что угодно». Это последнее замечание — намёк на недавний развод Мела Феррера.

В довершение всего мать Одри, остававшаяся в Англии вплоть до премьеры «Ундины», приехала в Нью-Йорк. Но Одри избегала её и оставалась в маленькой квартирке, где жила вместе с секретаршей и двумя чёрными пуделями, которых подарил ей Мел. Любимый всегда был рядом, как тень, и оберегал её. Номер её телефона держали в тайне, даже её пресс-секретарь и директора театров его не знали. Если нужно, она звонила им сама. На самом деле Одри больше всего был нужен покой. Она теряла вес, что было видно по её костюму Ундины. Заговорили об анорексии. Встревоженные друзья объясняли её состояние работой, которая быстро набрала обороты. Мел позаботился о том, чтобы на каждом представлении в театре дежурил врач. «Ну вот, — говорили хроникёры, — у Одри Хепбёрн нервный срыв». Они были правы.

Мел Феррер, обладавший не только экспансивным темпераментом, но и даром делать ядовитые замечания о тех, кого в чём-то подозревал или ненавидел, явно был главным виновником. Ему не вполне верили, когда он объяснял, что, удаляя от Одри журналистов, только заботится о её хрупком здоровье. Это была правда, но не вся. Одри была хрупкой не только физически. Как русалка из «Ундины», она была покорена встреченным ею рыцарем, который хотел, чтобы она принадлежала ему одному. Но сможет ли она приспособиться к браку?

Баронесса ван Хеемстра в этом сомневалась, особенно когда увидела чародея Мела. Когда-то она не могла устоять перед такими мужчинами, но потом научилась их остерегаться. Хроникёры передавали сплетни и слухи о скорой помолвке между Мелом Феррером и Одри. Но баронесса постоянно требовала опровержений. Она категорически отказывалась считать Мела Феррера, который уже трижды был женат, достойным претендентом на руку своей дочери. Разрываясь между ними, Одри страдала от их ожесточённой борьбы.

Она попыталась получить амнистию по случаю церемонии вручения премии «Оскар», на которую она была номинирована за роль в «Римских каникулах». Официально она не могла отправиться на западное побережье, поскольку всё ещё играла в «Ундине» в Нью-Йорке. Однако 25 марта 1954 года Одри поспешно убежала со сцены и в костюме и гриме Ундины помчалась в театр «Эн-би-си сенчури», где в прямом эфире транслировалась церемония из Лос-Анджелеса. Она едва успела переодеться в белое вечернее платье от Живанши и села рядом с матерью в зале, где был весь цвет шоу-бизнеса. Её соперницами были Ава Гарднер («Могамбо»), Дебора Керр («Отныне и во веки веков»), Мэгги Мак-Намара («Синяя луна») и Лесли Карон («Лили»), В Голливуде Фредрик Марч вскрыл конверт и объявил имя счастливой избранницы: «Одри Хепбёрн». В Нью-Йорке, под гром аплодисментов, поклонники вытолкнули её к сцене. Она заблудилась, очутилась за кулисами — и принуждённо улыбалась, чтобы загладить эту ошибку. Джин Хершолт протянул ей вожделенную статуэтку, и Одри произнесла полагающиеся по случаю благодарности, выразив признательность всем, кто помогал ей на заре карьеры. И закончила: «Я не допущу, чтобы этот “Оскар” вскружил мне голову и отвлёк от моей первейшей цели: стать по-настоящему великой актрисой».

Несколько дней спустя Одри получила и премию «Тони» как лучшая театральная актриса года за исполнение «Ундины». Она — самая титулованная актриса США, но никогда ещё она не чувствовала себя такой больной. В довершение всего она не в ладу с собой. Всех, кто восхищается ею как актрисой, журналистам, курящим ей фимиам, она отвечает: «Разве я когда-нибудь смогу подняться так высоко? Это всё равно что получить в подарок, когда ты ещё ребёнок, нечто слишком большое, для чего нужно ещё подрасти». Измученная спектаклями, она даже уверяла: «Мне нелегко даётся игра. Мне приходится страшно много работать для малейшей частички того, что из меня выходит». Она не пропустила ни одного представления, но в мае врач потребовал, чтобы они прекратились.

Она несчастлива. Снова начались приступы астмы — явно реакция на эмоциональное напряжение, возможно, усилившаяся из-за возражений матери против её брака с Мелом Феррером. Женщины поссорились. В конце концов актриса согласилась с мнением врачей, что ей нужно отдохнуть на чистом воздухе в швейцарских горах. Мелу Ферреру это тоже подходило. Простое совпадение: он согласился на роль в итальянском фильме «Мать», который снимали на Сицилии и в Риме. Италия недалеко от швейцарского Гштада, куда собиралась ехать Одри. Бледненькая и худенькая, она отправилась в Европу одна, отказавшись от предложения матери её сопровождать. «Я хочу наслаждаться жизнью, а не превратиться в развалину», — жалобно заявила она перед отъездом из Нью-Йорка. Но слух о её скорой свадьбе уже летел за ней.

В Гштаде она столкнулась с теми же почитанием и любопытством, что и принцесса из «Римских каникул». В витринах магазинов были выставлены её фотографии в рамочках, словно она была особой королевской крови. В местном кинотеатре шёл её фильм! Проведя несколько дней взаперти в своей комнате, принимая пищу в одиночестве и подолгу глядя на дождь, она почувствовала себя совершенно разбитой... Из последних сил позвонила Мелу Ферреру. Он устроил её переезд в Бюргеншток над Люцернским озером, окружённый горами и фермочками. Владелец небольшого шале Фриц Фрей пообещал заботиться о ней. Атмосфера там была весёлая и сердечная, сторожа отгоняли чужаков. Фриц Фрей приказал, чтобы все входящие звонки контролировались. Врач при отеле прописал тонизирующую диету, настаивая на регулярном питании. Одри отправлялась в постель уже в восемь часов вечера. Вскоре такой режим произвёл благотворное действие: напряжение спало, астма прошла.

Одри воспользовалась вынужденным отдыхом, чтобы подвести итоги: последние события принесли ей триумф, но одновременно и нервную депрессию. Будущее без спутника жизни казалось ей невозможным. Она решила ответить согласием на предложение, которое Мел сделал ей перед самым отъездом из Нью-Йорка. «Её решение было принято в конце лета», — подтвердил один из её друзей. Это произошло почти в день рождения Мела, которому исполнилось 37 лет. Он всё ещё снимался в Италии. Одри послала ему платиновые часы, на которых велела выгравировать «Mad about the boy» («Без ума от мальчика») — слова из песни Ноэла Коуарда[34]. Это значило, что она согласна.

«Моя самая главная цель — сделать карьеру, не превратившись в карьеристку», — вскоре скажет Одри. Она скучала по Мелу Ферреру, и болезнь открыла ей, что она нуждается в советчике. Она думала, что, выйдя замуж, сможет стать счастливой женщиной и при этом заниматься своей карьерой. Ровно через месяц после дня рождения Феррера назначили дату свадьбы — конец сентября 1954 года.

Мел вылетел из Рима в Женеву в выходные перед свадьбой. Помолвка была скреплена поцелуем. Церемонию продумали тщательнейшим образом, чтобы она была как можно менее публичной. Одри уже познакомилась с изнанкой известности. Бракосочетание в мэрии прошло в Буохсе, небольшом швейцарском городке на берегу озера, 24 сентября 1954 года. Одри разгневалась, когда в мэрию без приглашения зашёл местный фотограф. Соединившись узами брака, Мел и Одри сбежали оттуда и забрались в машину, дожидавшуюся во дворе.

На следующий день, 25 сентября, швейцарская полиция выстроилась у входа в маленькую протестантскую церковь XIII века в Бюргенштоке. Когда супруги и 24 гостя зашли внутрь, двери заперли на ключ. Шёл проливной дождь. Бледная Одри одной рукой придерживала подол своего платья из белого органди, чтобы не запачкался о влажную землю, в другой держала молитвенник в белом кожаном переплёте. На её тёмных волосах лежал венок из белых бутонов роз. К алтарю её вёл сэр Невилл Блэнд, бывший британский посол в Гааге. Сестра Мела и двое его детей, Пепа и Марк, тоже были там. Два брата Одри, Ян и Александр ван Уффорды, не приехали из Индонезии. Баронесса ван Хеемстра рыдала на протяжении всей церемонии, проходившей на французском языке. Присутствие Ричарда Миленда, лондонского представителя «Парамаунт», при принесении брачных обетов казалось напоминанием, что студия бдит. «Это был самый счастливый день в моей жизни, — скажет Одри. — Мечты и надежды, возлагаемые на первый брак, просто огромны, как всё, чего от него ждёшь. Выйти замуж за Мела и создать семью было самым важным делом в моей жизни. Если бы нам не были нужны мои доходы, я бросила бы кино в самый день моей свадьбы».

После непродолжительного пиршества в частном гольф-клубе новобрачные поскорее сели в машину и уехали в Италию — или им хотелось, чтобы все так думали? На самом деле они вернулись по второстепенной дороге и провели уик-энд у жаркого очага в шале Одри, наслаждаясь своим новым счастьем и совершенно не ведая о том, что некоторые хроникёры (по меньшей мере не получившие приглашения на свадьбу) пророчили о их совместном будущем.

Узнав новость, журналисты повели себя так, словно Одри не только опередила их, но и была у них похищена человеком, твёрдо решившим прибрать её к рукам. Отныне Мела окончательно считали «сторожем», каким он предстал в Нью-Йорке. Уверяли, что Одри вскоре взбунтуется против такого помыкания ею. Его предыдущие браки очень быстро закончились разводами, ведь так? А разница в возрасте — 12 лет? В «Ундине» между строк читается предупреждение таким мужчинам, как Мел, которые женятся на женщинах не своего круга, намекали мрачным шёпотом. Хотя их брак не обречён на такой же быстрый распад, как театральная любовь с русалкой, однако над ним довлеет проклятие, поскольку это союз двух разных натур. Пресса уже потирала руки...

На следующий же день их необычайная популярность стала сильным ударом по нервной системе. После спокойной поездки по железной дороге из Швейцарии в Италию неожиданностью стали орды поклонников и фотографов, набросившихся на Одри на вокзале в Риме. Феррер искренне хотел защитить молодую жену, но ему требовалось защищать и своё эго. Он страдал от отсутствия внимания к нему. Женившись, он превратился в «мистера Хепбёрна». Папарацци Марко Скьяво так описывает сцену прибытия в Рим: «Подобно убегающим грабителям банка, Одри и Мел запрыгнули в студийную машину, которая с рёвом рванула с места, преследуемая по пятам машинами, набитыми журналистами, вплоть до заднего двора киностудии “Чинечитта”. Скоростной режим был нарушен, когда они покатили по Аппиевой дороге и въехали за ограду большой виллы на холме Альба, близ Анцио. Папарацци прорвали кордон слуг до того, как опустился шлагбаум. Они стучали в двери и сотрясали окна с отчаянием людей, не желающих верить, что несколько минут позирования перед фотоаппаратами сродни для их жертв чувству, будто их выворачивают наизнанку. Наконец Ферреры сдались столь яростной осаде и попозировали какое-то время».

Два часа спустя всё успокоилось. В потёмках Одри вышла из своей сельской крепости подышать свежим воздухом перед сном. Внезапно она оказалась в кругу из дюжины трескучих вспышек. Супруги Феррер проведут целый месяц в Италии, пока у Мела не закончатся съёмки. В сельском доме была огромная кухня, и Одри давала волю своей фантазии, готовя разные блюда из макарон. Нескольким репортёрам удалось пробраться туда и тиснуть в газетах пару снимков, например, тот, где Мел нежно гладит Одри по голове.

Она чувствовала себя счастливой и твёрдо решила такой остаться. Больше всего она боялась, что её брак рухнет, как брак матери, причинив страдания детям, которых она так хотела иметь. С самого начала Одри избрала для себя стратегию: отношения с Мелом стоят выше её карьеры, поэтому надо избегать опасных расставаний, на которые, похоже, обречены все пары в шоу-бизнесе. Однако она не намерена полностью отказаться от карьеры. Вот какова её точка зрения: «Я думаю, что семейная жизнь и искусство должны обязательно расти вместе. Никогда нельзя забывать, что и то и другое требуют полной самоотдачи... Когда я вышла замуж за Мела, я решила, что всякий раз, когда я уделю, допустим, три месяца подряд моей карьере, я должна буду взамен посвятить не меньше трёх месяцев моему супругу. В конце концов, у Мела тоже есть проблемы, и какой же я буду женой, если он вернётся домой и захочет излить мне душу, а я буду слишком занята заботами о собственной карьере, чтобы поговорить с ним о чём-то, не относящемся непосредственно ко мне?»

Один близкий знакомый Одри сделал по этому поводу убийственное замечание: «Проблема была в том, что Мел никому особо не был нужен. Но когда они поженились, Одри и Мел превратились в одно целое. Если вы хотели заполучить большеглазого эльфа, в нагрузку шёл Пигмалион печального образа».