Охотники за книгами Сезон 1

1

Шанхай. Тогда.

Чэнь Цзюань решила, что этот русский ей не нравится.

От него пахло топленым жиром, одет он был в черный костюм, который, судя по всему, стащил из похоронного бюро. Он прислонился к каменной балюстраде и смотрел на реку Хуанпу, в сторону от Шанхая. Явно хотел создать впечатление, что рассматривает болота и склады Пудуна за усеянной лодками черной гладью, однако каждые несколько секунд бросал косой взгляд на Чэнь — полагая, что она этого не замечает. Она все замечала — и игнорировала.

Набережная Вайтань дугой выгибалась к северу: с востока река, с запада — чужеродные фасады из пожелтевшего мрамора: тут были клубы коммерсантов, банки, а вдали еще и посольства — британское, американское и французское. Скверным выдался 1928 год, но Вайтань — хорошо ли, плохо ли — функционировала и блюла свои интересы. Националистических флагов здесь почти не висело.

Чэнь была одета на выход: высокие каблуки, длинное черное платье с высоким воротом и разрезом выше колена, лисье боа, серебряные серьги, серые шелковые оперные перчатки с серебряной отделкой и — подо всем этим — со вкусом подобранный крестик. Не для того она наряжалась, чтобы на нее глазел на Вайтане какой-то потрепанный призрак-иностранец с лицом, точно лезвие ножа.

Она глубоко вдохнула дым сигареты и задумалась об издержках собственной профессии.

О приближении русского возвестили сальный запах и нетвердые шаги. Она посмотрела вправо: он уже облокотился на парапет с ней рядом. Пиджак тесноват, а может, под ним слишком много мышц: голова угнездилась между двумя выпирающими плечами.

Чэнь стряхнула пепел и выпрямилась, готовая уйти.

— Останься, — проговорил он на скверном китайском: гласные плывут, интонация неверная. — Я расскажу тебе историю.

— Не знаешь ты истории, которую я захотела бы услышать.

Едва она отвернулась, он схватил ее за предплечье: пальцы и ладонь заскорузлые, хватка крепкая — может остаться синяк.

— Мне кажется, знаю, — произнес он. Она остановилась. — В каменной каморке, — продолжил он, и произношение стало почти безупречным, разве что говорил он слегка нараспев: заучил без понимания, — жил-был поэт. — Глаза блеснули, точно лед, облитый спиртом и подожженный.

Она нахмурилась.

— Твой босс разве не знает, что хуже фразы для пароля не придумаешь? Тут и ребенок вспомнит отзыв. Будь мы в Англии, это было бы как «Робин Бобин Барабек».

— Мы не в Англии. Так что назови.

Она добавила в голос стали — жаль, что согласными не порежешь кожу.

— Был он любителем львов и дал себе клятву съесть целый десяток.

— Как тебя звать, милочка?

— Грейс, — ответила она.

Иностранцам почему-то нравились иностранные имена. Подойдет любое — не обязательно русское, немецкое или еще какое. Да и в любом случае все их языки звучат одинаково. Они небось и сами-то их не различают.

Он отпустил ее, криво улыбнулся, обнажив кривые зубы.

— Прости, милочка. Не я придумываю правила. Рад познакомиться. Конверт у тебя?

Она со щелчком раскрыла перламутровый ридикюль и извлекла оттуда красный конверт, запечатанный белым воском, на котором был оттиснут крылатый лев.

— Вот.

— Открой сама.

— У тебя что, рук нет?

— Руки есть. Твои.

Они были одни, хотя на свету и на людях. Дальше по набережной гуляли пары. У тротуара стоял черный автомобиль с выключенным мотором.

Она подсунула большой палец под клапан конверта, потянула. Печать треснула.

— Тут ничего не написано. Просто лист красной бумаги.

— Это не письмо, — ответил он. — Это упаковочный ярлык.

Тут его рука обвила ее шею, другой же он прижал к ее носу и рту влажную тряпку.

Она сдавленно вскрикнула, перестала дышать, навалилась на него.

Двигатель стоявшей за их спинами машины заработал.

Он закряхтел под ее весом, отпустил шею, обнял за плечо, будто ведет домой подвыпившую девицу, повернул в сторону от реки. Тряпка выпала у Чэнь Цзюань изо рта.

Она обхватила его руку своей, вильнула бедром, поднажала, сломала ему плечо. Заорал он визгливее, чем она ожидала.

Перед глазами у нее плыли черные круги. Хлороформ, или эфир, или что это там было слегка замедлил ее движения. Русский поскользнулся и упал, попробовал встать, превозмогая боль. Она села на него сверху, подсунула согнутую в локте руку под шею, надавила. Его прерывистое дыхание заставило ее вспомнить карпа, которого она поймала, когда ей было шесть. Он дергался под нею.

— Вот тебе история, — прошипела она ему в ухо. — Жил на горе один монах, однажды он сказал: «Настоятель, расскажи мне историю» — и вот какую историю тот рассказал…

Отпустила она русского, когда тот обмяк.

На дороге хлопнули дверцы машины, грозные иностранные голоса заорали: «Стой!» Она нырнула вниз, перекатилась. Ночную тишину раскололи выстрелы — однако метил стрелок не в Чэнь. Друзья русского попрятались. Рядом притормозила еще одна черная машина, дверцы распахнулись, оттуда выскочил Уцзин. Он черной молнией метнулся к Чэнь Цзюань, с пассажирского кресла Ахсан прикрывал обоих из пистолета. Уцзин подхватил русского за руку, поднял со своей стороны, Чэнь Цзюань — со своей, и они вдвоем поволокли его на просторное заднее сиденье автомобиля. Уцзин снова сел за руль, включил зажигание. Чэнь Цзюань застегнула за спиной русского наручники, сковала его лодыжки и успела связать ручные кандалы с ножными еще до того, как он очнулся.

Он бился и орал, как она и ожидала. Ахсан отстреливался от преследовавших их русских. Уцзин резко повернул направо, потом — еще резче — налево.

— Как тебя зовут? — Чэнь говорила по-русски немногим лучше, чем ее собеседник по-китайски — но этого пока хватало.

— Пошла ты!

Она ударила его в сломанное плечо, он завопил.

— Как зовут?

— Василий, — ответил он, а потом повторил еще раз, будто заклинание.

— Обменяемся историями, Василий. Ты мне одну рассказал, я тебе тоже. Снова твоя очередь.

— Не могу.

Уцзин резко развернул машину на двести семьдесят градусов. Чэнь Цзюань сняла правую перчатку, положила голую руку Василию на плечо.

— Где девушки, Василий? Где профессор? Расскажешь — и тогда проснешься в месте получше этого, а меня никогда больше не увидишь. Будешь упираться — я познакомлю тебя с другими своими друзьями. Вряд ли они тебе понравятся, Василий. Если честно, они и мне не очень нравятся. Зато они умеют задавать вопросы, на них и не захочешь, а ответишь.

— Нет, — упирался он.

— Девушки. Профессор.

Ахсан высунулся в окно, выстрелил снова. Машина преследователей вильнула и врезалась в капустный лоток.

Василий обмяк.

— В Пудуне, — ответил он и назвал адрес.

— Спасибо, Василий. Похоже, историю, которая меня интересует, ты все-таки знаешь. — Чэнь взяла с сиденья рядом смоченную хлороформом тряпку, прижала к носу и рту Василия, дождалась, пока он затихнет.

— Готово! — крикнула она Уцзину и Ахсану. — Поехали, вызволим девочек, пока профессор не успел дернуться.

Уцзин рассмеялся.

— Будто это так просто.

— Пока все без осечек.

— Думаешь, удача — то же самое, что и толковый план?

— Я тебя подстрахую, — сказала она и ухмыльнулась, поймав его взгляд в зеркале заднего вида. — А ты меня. Это надежнее удачи.

Ватикан. Теперь.

— До того как ты тут у нас появилась, я в жизни не видела столько нарушений и такого безответственного поведения на операциях.

На стене Черного Архива, расположенного в подвалах Ватикана, висела табличка: «ПРОСЬБА СОБЛЮДАТЬ ТИШИНУ» — но сегодня к ней проявляли даже меньше уважения, чем обычно. Впрочем, для разнообразия на сей раз расшумелась Грейс.

Сэл отвечала ей тем же:

— Уж прости, что спасаю человеческие жизни, — орала она. — Ты хотела, чтобы эти туристы погибли. Я поняла, что есть другой выход, и воспользовалась им. — Она была вся в пепле, вся в порезах и синяках, как и Грейс, — впрочем, как обиженно подметила Сэл, у той синяки и порезы были не такими заметными. Остальные члены отряда — Лиам, Менчу и Асанти — старательно игнорировали перепалку. — И все получилось. Не понимаю, в чем проблема.

— Лично я, — высказался Лиам, глядя в свой мобильник, — с радостью уничтожил бы пиццу.

— Ты не понимаешь, в чем проблема? — Грейс, похоже, готова была к уничтожению не в переносном смысле слова. Она замахнулась экземпляром «Мидлмарча» — Сэл раньше видела, как пьяницы вот так вот замахиваются барными табуретами. — Да в этом-то она и есть. Ты просто не понимаешь. Ты мыслишь логически, разбираешься в улицах, задаешь правильные вопросы — кроме действительно важных, касающихся риска и смерти. Вы с Асанти отправились в Глазго без поддержки. Ты подключилась к магическому компьютеру, потому что «ну а почему бы и нет»; ты всех нас подвергла опасности, пытаясь спасти гражданских от Первого отряда, а теперь бегаешь по зараженным туннелям, чтобы вытащить оттуда каких-то тупоголовых туристов, которые по дурости проигнорировали наши объявления, хотя мы же внятно написали: уносите ноги, а не то вас сожрут гигантские тараканы.

Отец Менчу кашлянул и хотел было заговорить, но Грейс резко обернулась к нему, и он тут же передумал. Асанти открыла свой чемодан и принялась доставать оттуда тома в кожаных переплетах.

— Я удачно выбрал: пепперони и анчоусы? — с надеждой осведомился Лиам.

Сэл всплеснула руками. С одежды посыпался пепел.

— Наше дело — защищать людей. В этом вся суть. Для меня, по крайней мере. Затем и работаю.

— Наше дело не просто защищать людей. — Грейс решительно двинулась на Сэл. Корешок «Мидлмарча» замер у самой грудины Сэл. На обложке серии «Современная библиотека» с золотым тиснением виднелись неопрятные отпечатки. — Мы защищаем всех. Защищаем от монстров, от выродков вроде Норса, которые считают, что могут использовать монстров в своих целях, защищаем от Первого отряда, который проводит зачистку, если мы облажались. При этом нас — на случай, если ты не в курсе, — всего пятеро. То есть еще мы защищаем друг друга. А это значит — не идти на оголтелый риск. Вставать плечом к плечу. Работать слаженно. Слушать друг друга. Заботиться друг о друге.

— По тебе, плечом к плечу — значит так, чтобы уже никто не втиснулся. Так, блин, сомкнули ряды, что я в половине случаев не в курсе, что вообще происходит. Если бы сквозь эти ваши ряды хоть что-то просачивалось, я бы заранее знала про эти самые феромоны!

— Мы живем в опасном мире. Это не игра, это не… ну, посиделки там у костра. Я тебе это все время твержу, а ты не слышишь. Здесь. Можно. Покалечиться.

— А то я без тебя не в курсе.

— Похоже, не в курсе.

— Мой брат, — с расстановкой произнесла Сэл, — в коме лежит, блин, понятно? Что ты вообще знаешь про покалеченных?

Лицо Грейс напоминало захлопнутую дверь. Ноздри раздувались. Сэл подумала, что, даже когда Грейс душит демона, вид у нее спокойнее. В углу челюсти подрагивала мышца. От Грейс пахло потом, пеплом, яростью.

Сэл отстраненно, гипотетически представила, что она будет делать, если Грейс решит ей врезать.

Грейс хлопнула книгой по столу, развернулась и зашагала прочь.

— Значит, пиццу на четверых. — Лиам нажал на кнопку быстрого набора.

Сэл посмотрела на Менчу, на Асанти — ответов на их лицах не увидела. И тоже ушла.

2

Река Хуанпу. Тогда.

Совещание на барже проводил Уцзин. Ударная группа расселась по скамьям, все пили чай и покуривали. Баржа потрескивала. Снаружи рокотал двигатель. Чэнь Цзюань сидела в задних рядах; на причале она переоделась в более удобный серый наряд: ботинки, просторные брюки, блузка с длинным рукавом. Пила крепкий чай в надежде, что он перебьет послевкусие от хлороформа.

На проекционном экране виднелся бледный темноволосый человечек средних лет с высокими скулами, широко расставленными глазами, усиками и намеком на бороденку. Полные губы кривила улыбка палача.

— Это, — обратился Уцзин к тем членам ударной группы, которые были еще не в курсе, — профессор Юрий Антопов, русский эмигрант-белогвардеец, бывший советник фон Унгерна-Штернберга, Кровавого Барона Монголии. — Спины распрямились. Рассказы об Унгерне они слышали, хотя живьем его, разумеется, не видели. Агенты, которых отправляли на север, возвращались разрезанными на куски. Кровавый Барон прислал им костюм из кожи одного из них, а заодно — дубленую маску из кожи лица и приглашение на маскарад в Улан-Баторе.

— После поражения фон Унгерна-Штернберга Антопов бежал на юг. Под фамилией Александров много лет работал во французской концессии в Шанхае, создавал новые добавки к опиуму, прикрывала его Зеленая банда. В определенном смысле он был образцовым гражданином. О том, что Антопов и Александров — одно лицо, мы узнали только после того, как получили разведданные ГРУ из концессии — координирует их работу инспектор Чэнь Цзюань. — Он вытянул руку в ее сторону, она в ответ отдала честь, как в американских фильмах; члены ударной группы рассмеялись. — С помощью своих связей в Зеленой банде Антопов возродил лабораторию в Монголии. Как нам представляется, исследования его направлены на… Э-э… — Уцзин умолк, опустив взгляд. Улики он видел собственными глазами, причем неоднократно, но Грейс казалось, что он своим глазам и сам не верит.

— Он баторист, — вступила она, чтобы не ставить Уцзина в неловкое положение. — Покупает людей и живьем вытапливает из них жир. Считает, что таким образом достигнет бессмертия — или что-то в этом духе. Мы теперь знаем, где находится его лаборатория. — Чэнь Цзюань допила чай. — К сожалению, ему известно, что нам это известно, так что он готов действовать на опережение и скоро убьет заложников. Нужно поторопиться.

— Заходить будем с воды, — добавил Уцзин. — Чтобы вытапливать жир, нужно много места. Скорее всего, происходит все это в центральном складском помещении, вот здесь. — Слайды сменились, вместо ухмылки Антопова появился план склада. — Сперва захватим причал, потом прорвемся внутрь через вот эти погрузочные ворота.

Чэнь Цзюань кивнула.

— Я до начала штурма зайду со второго этажа.

— Не получится.

— Получится. Запрыгну с соседнего здания…

— Я не об этом.

Все члены группы повернулись на своих скамьях, чтобы видеть и Чэнь Цзюань, и Уцзина. Ахсан хмыкнул.

— Нужно вывести заложников, — произнесла Чэнь. — Мы не знаем, как он поступит после начала штурма, знаем лишь, что он монстр, а монстры не любят проигрывать. Дайте мне двадцать минут на спасение людей.

Уцзин сложил руки на груди.

— Ладно. Но мне важно, чтобы ты не попала под перекрестный огонь. Как выведешь заложников — уходи, если мы не дадим сигнал, что все чисто.

— Не хотите, чтобы я пришла вам на помощь?

— Я хочу, чтобы ты оставалась в безопасности.

Ватикан. Теперь.

Площадь Святого Петра не хуже любого другого места подходит для того, чтобы топать от обиды. Сэл, засунув руки в карманы и вздернув под курткой плечи, уклонялась от туристов и, бормоча извинения, влезала в кадры тщательно спланированных фотографий. Впереди возвышался купол базилики. Повсюду торчали кресты. Лучшая архитектура в западном мире — по крайней мере, самая зрелищная. «Вон там вы видите папский балкон», — произнесла по-испански проходившая мимо гид. Или она сказала: «Вон там вы видите папский головной убор»?

Хорошо еще, что появление папы на сегодня не запланировано. Раньше, в Америке, Сэл каждое утро проверяла, какая будет погода, чтобы одеться соответственно. Здесь она проверяла, что собирается делать папа. Вот только как ни одевайся, туристов не разгонишь — остается только терпеть.

— Сэл!

Голос Менчу.

Она подумала: а пойду-ка я дальше; многочисленное японское семейство выстраивалось, чтобы сфотографироваться на фоне базилики — если чуть поспешить, она как раз испортит им всю песню. Что ей, одной, что ли, сегодня страдать?

Она остановилась у столба, давая священнику возможность ее нагнать.

— Я многого не прошу, — начала она, пока он пытался отдышаться. — Да, вы все твердите: имей терпение. Я и имела. Выучила правила, придерживалась их, а она меня все равно гнобит.

Менчу вытащил из внутреннего кармана платок, утер лоб. Для середины дня по римским меркам было не жарко, при этом именно слова «по римским меркам» и определяли весь смысл.

— Короче, я об этом даже говорить не хочу, — продолжала Сэл. — Да, Грейс человек скрытный, вы все меня об этом так или иначе предупреждали. И да, мы работаем вместе — впятером против всего мира. Так что надо учиться не отталкивать друг друга локтями.

Менчу сложил платок, засунул обратно в карман.

Карапуз из японского семейства вырвался от матери и помчался прямо на камеру, раскинув ручонки. Мать передала папе младенца и устремилась за карапузом, но тот крепко вцепился в руку фотографа — вероятно, собственного дяди.

— Почему? — спросила Сэл, когда молчание Менчу сделалось невыносимым.

— Почему — что? — переспросил Менчу.

— Мы ведь вроде как элита, верно? Лучшие в мире. Уж Асанти-то точно. И Грейс, полагаю, тоже. В жизни не видела тетки, которая бы так била других и так терпела побои. А Лиам у нас такой этот, как его там, из фильма «Хакеры», который блондин, а ты — ну, не знаю, отец Тереза, а я — Сэм Спейд, только одетый поприличнее, и мы все должны говорить на тридцати языках и владеть приемами кунг-фу.

— На некоторых заданиях это бы не помешало, — согласился Менчу. — А ты знаешь хоть одного такого человека?

— Нет.

— И я не знаю. — Карапуз заревел. Мама подхватила его на руки. — Люди — странные существа. Никогда не скажешь заранее, как они отреагируют на нашу деятельность, пока им не приведется впервые столкнуться с потусторонним. Многие ломаются. Другие забывают. Некоторых такая жизнь завораживает, и они устремляются в погоню за монстрами. Есть такие, которые лезут в драку. Ты, как начала здесь работать, уже всяких перевидала. Никогда заранее не знаешь, кто как поступит. Мы к себе всегда берем тех, кто уцелел.

— Вы и Грейс так нашли?

Мама запела, карапуз затих. Она рукавом вытерла ему щеки, повела обратно к семейной группе.

— Ты не мешай Грейс быть Грейс, — посоветовал Менчу. — Все у нее будет хорошо. И у тебя тоже. Просто ей нужно время.

— Между нами с самого начала что-то такое, — пожаловалась Сэл. — Я хочу это исправить. Такие трения между коллегами — вещь опасная. Я и раньше видела, как это скверно.

— Грейс никогда не поставит под удар ни успех задания, ни кого-то из нас. Уж ты мне поверь.

— Все равно с этим нужно разобраться, пока не вылезли серьезные проблемы. Мне… наверное, мне стоит с ней поговорить. Где она живет?

— Не могу сказать.

— Что, правда?

Мама забрала у папы младенца, тот нагнулся и протянул карапузу конфету в серебристом фантике. Мама нахмурилась.

— Она человек скрытный, — заметил Менчу. — Лучше сама поговори с ней во время следующего задания.

— На задании они либо читает — и тогда ее не тронь, либо лупцует каменюками по физиономиям монстров из подгнившего мяса — и в этот момент как-то неудобно ее отвлекать.

— Ты тут у нас еще новенькая.

— Я у вас полгода.

— Для Грейс — новенькая. Она здесь давно. Дозреет — сама тебе откроется.

— То есть пусть гора придет к Магомету.

— Место жительства Грейс засекречено, — повторил Менчу. — Будешь докапываться — привлечешь внимание Церкви, а мои возможности защитить тебя ограничены.

Карапуз развернул конфету, засунул в рот, улыбнулся, продемонстрировав перепачканные зубки. Дядя — он так и стоял на коленях — навел на группу фотоаппарат.

Пудун. Тогда.

Чэнь Цзюань с такой легкостью приземлилась на крышу склада, что даже не спугнула голубей в гнездах. Они слегка нахохлились, бросая на нее злобные взгляды. Вокруг, внизу, в летней ночи изнемогал от духоты и вонял Пудун — уродливая сброшенная кожа Шанхая, озаренная светом красных фонарей и луны. К западу, за рекой громоздилась набережная Вайтань, высокомерная, точно охваченный пожаром город. Рано или поздно ее кто-нибудь подожжет. А если раздуть пламя как следует, горит даже мрамор.

Чэнь пауком проползла по черепице к закрытому на засов окну, заглянула внутрь. Тремя метрами ниже пустой коридор. Ряд закрытых дверей, снизу каждой — прикрытое заслонкой отверстие. Мансардные окна, соответствующие комнатам за дверями, изнутри закрашены черной краской.

Крыльями раскинув руки, Чэнь Цзюань свесилась с крыши. По обоюдному согласию масляный светильник делал вид, что освещает переулок, а единственный охранник — что смотрит на отбрасываемые им тени. Он курил — просто табак, подумала Чэнь, но отсюда в точности не унюхаешь.

Вторая стрелка ее наручных часов завершила круг. Время на разведку вышло. Осталось одно — заходить.

Она откинула засов на первом окне, спустилась в коридор, присела, вслушалась. Из-за запертых дверей доносилось тихое дыхание. Пленницы спят? Остается надеяться, что не одурманены наркотиком. Двери в обоих концах коридора были заперты: первая на засов и ключ, вторая просто на щеколду. Чэнь послушала у второй двери, ничего не услышала, приоткрыла. Быстрый рывок сквозь тьму, вниз по лестнице, к задней двери, где покуривал охранник. Отлично.

Чэнь вернулась к двери первой камеры. Антопов, судя по всему, тратил все деньги Зеленой банды на мистические штучки, мускулатуру и человеческих существ — на замках он явно экономил. Мама научила Чэнь Цзюань открывать такие замки, едва та приноровилась держать шпильку: найти точку приложения силы, выдохнуть, надавить, нащупать, повернуть. Замок щелкнул. Дыхание за дверью смолкло. По соломе заскребли ноги: узница испуганной крысой отползала в угол.

Чэнь Цзюань замутило. Ей никогда не приходилось чувствовать то, что чувствовала заточенная в этой камере. Но ей хватало воображения, чтобы это себе представить.

Она открыла дверь.

Девочка — женщина — была одета в рубище; большие зеленые глаза, длинные костлявые руки и ноги, которые когда-то явно были грациозными. Она скорчилась в углу на соломе, подтянув колени к подбородку, подобрав пальцы, выставив когти. Лицо бледное — такого не бывает, если человек выходит на воздух. При виде Чэнь Цзюань губы ее дрогнули, к смятению в глазах примешался страх.

— Что? — спросила она по-русски.

— Ме-ни-а зо-вут Грейс, — откликнулась Чэнь. Женщина — хоть какое-то облегчение — выглядела нетронутой: руки в ссадинах — она лупила ими в дверь, — лицо изможденное, на щеке синяк, но ни порезов, ни ожогов нет — пока. — Я пришла тебя спасти. Спокойно. Идти можешь?

Женщина кивнула.

— Давно ты тут?

— Много дней. Недель?

— А знаешь, сколько тут вас всего?

— Нет.

— Подожди, — сказала Чэнь. — Вызволю остальных.

В соседней комнате оказалась девушка из Фуцзяня — в гораздо худшем состоянии. Она явно дралась упорнее. Когда Чэнь Цзюань открыла дверь, девушка бросилась на нее. Оказалась сильной, но не слишком проворной — Чэнь повалила ее без особого труда.

— Я пришла тебе помочь.

Взгляд девушки она расшифровала без труда: доверительный, но только дай повод, и станет мстительным.

Всего пленниц оказалось одиннадцать, в некоторых камерах их было по две. В основном фуцзянки и цзянсийки и несколько русских белоэмигранток — наемные партнерши по танцам, которым не повезло обзавестись опасным врагом. Чэнь полагала, что двенадцатой стала бы она, а сам Антопов оказался бы тринадцатым участником проводимого им ритуала. Иностранцы почему-то любят число тринадцать. Полный звездный круг плюс один. Осталось две минуты, сообщили ей часы.

Со стороны реки загремели выстрелы. Она чертыхнулась. Уцзин поторопился.

— Пошли, — обратилась она к узницам.

Лестничная клетка по-прежнему пустовала. Девушки спустились следом за Чэнь. За дверями главного помещения хлопали выстрелы, звучали мужские голоса, раздавался визгливый пронзительный хохот.

Первый этаж.

Дверь открылась в тот момент, когда Чэнь потянулась к ручке. Куривший охранник оторопело замер, не успев дотянуться до кобуры. Чэнь Цзюань ударила его в колено и в горло, он завалился назад и уже не встал. В переулке стояла тишина. В Пудуне после наступления темноты выстрелами никого было не удивить.

А выстрелы продолжали звучать — к пистолетным присоединились автоматные очереди. Чэнь прислушалась. Кричали по-китайски. Может, люди Антопова, может, ее коллеги. Она вроде как распознала голос Уцзина. Заложницы заколебались: в здании казалось безопаснее.

Она обязана вывести их отсюда. В этом и состоял весь план. Доставить их на катер, потом встретиться с Уцзином в Центре.

Но кто-то начал штурм раньше времени, прошло уже четыре минуты, а Уцзин все не подавал сигнал «все чисто».

Чтоб вас всех.

Я тебя подстрахую, а ты — меня.

— Двигайте, — обратилась она к заложницам. — Вон к тому фонарю. Потом налево. Бегите в сторону доков. Там ждет моторный катер. Передайте капитану вот это. Она запустила руку за воротник куртки, вытащила свой крест. — Он поймет, что вы от меня. — Девица, которая напала на нее наверху, выглядела хладнокровнее других — ей Чэнь и отдала крест. — Я должна помочь друзьям. Бегите.

Они побежали. Чэнь забрала у поверженного охранника пистолет. Сама она пришла без оружия: зачем оно ей на втором этаже? Проще пользоваться тем, что подвернется.

Из складского помещения снова долетел крик.

Она отсчитывала собственные вдохи, пока заложницы не скрылись за углом. Четыре. Пять.

Прокралась по коридору, приоткрыла дверь склада.

Свет ее ослепил. Пахло горячим воском и горелым волосом. Антопова она опознала по фотографиям — хотя ни на одной фотографии он не был запечатлен парящим в полуметре над землей и квохчущим. Трое его приспешников засели за огромным железным котлом с крышкой — о его назначении Чэнь предпочитала не думать — и вели огонь по ее коллегам.

Но коллегам ее, похоже, было не до стрелков. Они были заняты: дрались со статуями из воска.

Восковые изваяния выскакивали из корыта, стоявшего у ног Антопова, и по мере продвижения обретали форму: сперва у них было восемь ног, потом четыре, потом они делались человекообразными и неслись на бойцов Уцзина, распахнув восковые рты в беззвучном крике. На полу после них оставались пузырящиеся лужи.

— Иди сюда, — произнес Антопов по-русски и рассмеялся. Этот смех Чэнь Цзюань слышала и раньше, в схожих обстоятельствах, в последний раз — в Харбине. Нормальные люди, насколько ей было известно, так не смеялись. Слишком высокий тембр для человека в своем уме.

Чэнь проскользнула внутрь. Увидела, что Антопов парит над огромным подсвечником, вырезанным из кости, на котором стоит зажженная свеча толщиной с бедро самой Чэнь. Антопов шевелил пальцами с длинными ногтями, пламя вздымалось, восковые монстры двигались.

— Вы пришли ко мне, в мой дом, будто я — обычный преступник. Но я благородной крови, мне доводилось гореть в тайном пламени. Я вас призвал — я вас и растоплю.

Восковая горилла набросилась на Ахсана, они покатились по полу. Ахсан был силен, широкоплеч, но, когда он ударил мягкотелое существо кулаком, руки его увязли в расплавленном воске. С гориллы на него падали капли — в глаза, в рот, он закричал. Уцзин выскочил из укрытия, ударил гориллу в морду. Один из приспешников Антопова прицелился в него.

Чэнь Цзюань уложила его двумя выстрелами — в спину и в голову.

Прежде чем остальные успели обернуться, она прицелилась в Антопова, выстрелила трижды. Дважды — в середину туловища, третий раз, на всякий случай, в голову.

Из корыта выплеснулся воск, перехватил летящие пули. Парящий в воздухе русский повернулся к Чэнь, рыча от ярости. Его приспешники вскинули оружие. Уцзин увидел, что его подруга в опасности, поднял пистолет, выстрелил. Один из приспешников упал, другой крутанулся на месте — и тут восковой тигр прыгнул на Уцзина, повалил его, впился зубами в лицо.

Уцзин закричал.

Закричала и Чэнь Цзюань. Кинулась на Антопова, все еще сжимая пистолет; напрыгнула, заслоняя лицо руками.

Она была тяжелее пули. Пленка горячего воска покрыла ее кожу, одежду. Воск обжигал, но это ее не остановило. Через миг она прорвалась и обрушилась на Антопова, схватила за ноги, дернула вниз, преодолевая гнусную невесомость, созданную его магией.

Русский с криком свалился, ударился об пол. Чэнь вскарабкалась на него, не обращая внимания на боль от ожогов, вонь от подпаленных волос и непривычный тошнотворный привкус воска во рту.

Антопов змеей вывернулся из-под нее, согнулся пополам, лбом ударил ее в переносицу. Она отлетела в сторону, он перешел в нападение — стремительно, слишком стремительно, а пламя свечи у него за спиной вымахало в световой столб, лизнуло стропила. Чэнь рвала, царапала его лицо, но ее ногти вместо кожи сдирали полоски воска, обнажая в нижних слоях тот же воск, но цвета крови.

— Слишком поздно, — проквохтал Антопов. Зубы у него были желтые, язык розовый. — Пламя — дух, а воск — плоть. Разум — форма, а мясо — глина.

Рука его сделалась огромной, тяжелой, он ударил Чэнь по лицу. Пальцы впечатались в ее щеку, расплавленный воск залепил ноздри и рот. Вторая его рука превратилась в змею, обвилась вокруг ее предплечья. Когда она отшатнулась, конечности его стали удлиняться, точно подтаявшая тянучка, но ее не выпустили. Балки пылали. Воск на ее коже пузырился. Уцзин поднялся, шатаясь — голова его по-прежнему была в челюстях тигра, — и стал из последних сил вырываться. Ахсан лежал неподвижно.

Чэнь Цзюань пыталась руками разлепить рот, но дышать не могла. Между нею и миром заплясали черные точки, у точек были лица, лица эти состояли из одного рта, и рты смеялись в такт нечеловеческому хохоту Антопова. Чэнь пошатнулась, поймала равновесие, оперлась на подсвечник. Руки залил расплавленный воск — с тех пор, как она вошла в помещение, огромная свеча успела оплавиться на четверть.

Пламя — дух, а воск — плоть.

Уцзин дважды выстрелил тигру в живот, а потом упал.

Чэнь Цзюань сжала в ладони фитиль свечи.

Пламя погасло.

Она услышала то ли крик, то ли хохот, а потом наступила тишина.

3

Рим. Теперь.

Выслеживать людей, как по опыту знала Сэл, — все равно что участвовать в борцовском поединке: топчешься вокруг цели, дожидаешься, когда она раскроется. В магазины Грейс ходит? Постоянно перемещается? Домоседка? Родня есть? Сексуальные партнеры? Что ты вообще про нее знаешь?

Сэл знала достаточно, чтобы понимать: борцовский поединок с Грейс не обойдется без болезненных моментов: бандюгана на фенциклидине завалить проще, чем эту девицу. Так что аналогия, пожалуй, не самая подходящая. Впрочем, говоря по совести, в выслеживании Грейс Сэл преуспела не сильнее, чем преуспела бы в схватке с нею на ринге.

Начнем с фактов. Грейс любит книги. Знает подозрительно много иностранных языков. Дерется. Всюду приходит вовремя, скандалит, когда другие опаздывают. Все это наводит на мысль о службе в армии, но не помогает ответить на вопрос, где она живет, да и вообще, если слишком сильно полагаться на догадки, попадешь в знакомую еще Шерлоку Холмсу когнитивную ловушку «сигнал/шум». Почему почтальон не побрился? Потому что сильно нервничал, потому что потерял бритву или потому что она сломалась? Грязь на штанине у бармена действительно из Восточного Лондона, где в четыре часа дня шел дождь? Или на задворках бара лопнула труба и он, вынося мусор, плюхнулся в лужу?

Грейс ездила на оранжевой «Веспе». Как, впрочем, и половина Рима. Одевалась хорошо: в неброские качественные модные вещи, без видимых лейблов. Стриглась без затей. Насколько Сэл было известно, никогда не пила — с другой стороны, встречались они по большей части только на заданиях — но все равно разыскивать ее на сборищах анонимных алкоголиков, видимо, не имеет смысла.

Единственная зацепка — тренировки. Грейс иногда боксировала с Лиамом, перед заданиями или после, но Лиам, когда Сэл исподтишка к нему подкатилась, ответил, что не знает, есть ли у Грейс другие спарринг-партнеры. Боевой стиль Грейс, по сути, не был стилем: мощные удары, задача — сломать кости, навалиться всем весом, вывернуть сустав или вывихнуть конечность — больше свирепости, чем техники. Все это напоминало жаркое месиво ярости: Грейс воплощала собой ярость, а ее партнер выступал в заглавной роли месива. Сэл неделю шаталась по залам для бокса и смешанных единоборств, прикидываясь чайником. «Хочу сделать подарок на день рождения девушке брата: ну там, тренировки, месяц бесплатно или что-нибудь в таком духе; знаю, что она занимается, но не знаю, здесь или где-то еще. Китаянка, примерно вот такого роста, квадратный подбородок, черные волосы, стрижка боб, дерется свирепо?» Половина собеседников Сэл немедленно начинали с ней флиртовать, прежде чем сознаться в полном неведении; остальные просто качали головой и пожимали плечами. Сотрудница одного из залов сказала, что знает почти всех местных боксеров, и, если только Сэл не имеет в виду Сэнди Кван, тяжеловеску метр восемьдесят ростом с бритой головой, больше под это описание никто не подходит.

Спасибо, конечно, но нет, не то.

Сэл заглянула в клинику, где лежал в коме ее брат, и много часов просидела у постели Перри — пока медбрат не отошел разобраться с каким-то там файлом, который ему забыли прислать. Сэл плюхнулась на его место (на компьютере даже не стояло пароля — Лиама бы от такого кондрашка хватила), с трудом пробилась сквозь гнусные черно-желтые окна управления DOS и наконец-то добралась до функции поиска. По запросу «Чен» нашлось несколько сотен результатов, по запросу «Чен, Грейс» — ни одного. Она записана под своим китайским именем? Сэл открыла собственную карту: отчеты о проведенном лечении, отдельная папка на их подразделение, в которой оказалось около двадцати имен, большинство — с пометкой «умер» или «ушел на пенсию». Менчу. Лиам. Асанти. Сэл. А Грейс нету. И никаких Чен во всем списке.

Получается, что, сколько бы Грейс ни резали, ее ни разу не штопали. А если штопали, то без всяких записей. В Ватикане существует отдельная клиника для людей, работа которых — дубасить демонов по физиономиям? Да ничего подобного: Сэл сама видела, как громилы из Первого отряда после очередного задания целой толпой сидят прямо здесь, в приемной. Может, файл Грейс засекречен? Засекречен от персонала клиники? Если история Грейс засекречена, не правильнее было бы засекретить и историю Сэл? Они же вместе ходят на задания. Вот разве что Грейс — тайный ватиканский убийца? Хотя нет, тогда ей не место в Третьем отряде. И вроде бы они ни разу не отправлялись на задание без Грейс. То есть она приписана к ним постоянно.

Медбрат кашлянул, Сэл закрыла поиск.

— Простите, тут мобильного сигнала нет, а мне нужно было срочно проверить почту. — Она показала ему свой телефон.

— А вы бы отключили режим полета.

— А. Ну да. Фу, мне просто жуть как стыдно.

Итак: в спортзал не ходит, медицинскими услугами не пользуется. Грейс должны так или иначе перечислять зарплату, но зарплатные ведомости Ватикан ей уж точно не покажет. Сэл вновь отправилась в неблизкий путь до Архива — по мраморным плитам, под сводами, расписанными мастерами эпохи Возрождения, которые наверняка рассчитывали на то, что у проходящих здесь мысли будут более возвышенные, чем «Как бы это мне вломиться в квартиру к коллеге?»

Уж ты меня прости, Микеланджело.

С другой стороны, она читала Макиавелли. Как там Асанти любит повторять? «Плющило мам-коз»?

— Plus ça change, plus c’est la même chose[2], — уточнила Асанти в ответ на вопрос. Сэл плюхнулась в кресло Лиама и уставилась на сводчатый потолок Архива. Асанти поправила свою лампу для ювелирных работ и металлическую арматуру, удерживающую лупу над папирусом у нее на столе. — А чего оно тебе сдалось, можно спросить?

— Из головы не выходит, — ответила Сэл.

Асанти прикоснулась к кнопке на лампе. Свет сделался ультрафиолетовым, ногти ее засветились.

— А тебе не приходило в голову, — сказала она, — что известная нам мировая история может быть не единственной?

— Да нет вроде. — Сэл забросила ноги на стол, откинулась на спинку стула, задумалась о перипетиях прошлого Лиама. — В смысле, ну, учебников истории, наверное, много.

— Я не о том, — возразила Асанти. — Концептуальный аппарат, при посредстве которого мы реконструируем мировую историю по доступным нам текстам, — а этим термином я, понятное дело, пользуюсь в общем смысле…

— Понятное дело.

— …Предполагает, что ситуация в прошлом ничем не отличалась от современной. Следы этого постоянно видны у Шекспира: римляне бросают шляпы в воздух и обсуждают свои чулки, будто они англичане XVII века и не положено им ходить в тогах.

— Но мы-то знаем, что это не так. — Сэл порылась на столе: переплетенные научно-популярные журналы, «Максим» на итальянском, распечатка «2600». — Или нет?

— Безусловно. Но с учетом того, что мы еще знаем… — Асанти поправила лупу, — про магию и оккультизм, представляется весьма вероятным, что мистический уровень воды — воспользуемся прелестной аналогией отца Менчу — в былые эпохи то повышался, то понижался. События, которые когда-то казались рядовыми, сегодня непредставимы. Вот только человеческий ум, как мы уже видели, плохо справляется с прерывистостью. Кант понимал: чтобы опыт не терял значения, нам нужен неделимый и единый поток времени, даже если умопостигаемый мир остается нам недоступен.

— Угу.

Распечатка «2600» была зачитана до дыр; Сэл ее полистала, но ни в политике, ни в сложных диаграммах не разобралась.

— То есть когда уровень воды падает, мы перестаем верить в Камелот и Желтого императора, пресвитера Иоанна, Шамбалу и королевство Раваны на Шри-Ланке.

Сэл отодвинула журналы и увидела принадлежавший Грейс экземпляр «Мидлмарча» — золотое тиснение было заляпано золой.

— А это так важно?

— Ну, как минимум это придает какой-то смысл «Баффи». Все эти короли-демоны в книгах Джайлса, про которых никто не знает и которых нет в археологических материалах, — мы перестали в них верить.

— Я в том смысле — для нашей работы это важно?

— Разумеется, у теории есть и практическое приложение, — кивнула Асанти. — С другой стороны, критическое мышление ценно само по себе.

Сэл подняла «Мидлмарч», показывая, что сдается.

— Грейс книгу забыла.

— Заберет перед следующим заданием. Она только на заданиях читает.

— Быстро же она читает.

— Бедняжка сэкономила бы кучу денег, если бы просто брала книги в библиотеке. Можно подумать, у нас не лучшее собрание в мире.

— Может, Грейс не нравится… — Сэл указала на папирус.

— Учебник заклинателя скорпионов, Пятая династия. Египетский.

— Да уж, только переворачивай страницы.

— Это свиток. Там нет страниц.

— Ты знаешь, о чем я.

— У нас в первом отделении есть полное издание «Тайны Эдвина Друда», если тебе захочется почитать триллер.

Сэл нахмурилась.

— А где Грейс берет книги?

— Покупает.

— Мне кажется, она не любит рыться на магазинных полках.

— А почему ты спрашиваешь?

— Так, любопытно. — Сэл спустила ноги со стола Лиама, пошевелила мышку и вошла в гостевом режиме. У Грейс был телефон-раскладушка, электронные письма она презирала. Такое трудно было себе представить, но Сэл подозревала, что у нее и компьютера-то дома нет. А Лиам открыл гостевой доступ на своем компьютере еще до появления в отряде Сэл. И кто им, интересно, тогда пользовался?

История поиска. Поглядим-ка. Сайты по продаже книг. Бесплатная доставка. Логин. Сэл нажала на «Г», подождала. Ничего. Сотрем. Тогда — «Ч». Она приказала себе не задерживать дыхание.

Автозаполнение — полезная штука — выдало «чен-точка-грейс-собака», и даже готовые звездочки на месте пароля. Супер. История заказов. Адрес доставки.

Распечатать.

Через два часа Сэл стояла на углу улицы и разглядывала монастырь Святой Екатерины. Гаргульи на карнизах, плотные шторы на окнах, охранник у ворот, по двору прогуливается дружелюбная на вид немецкая овчарка. Вон там, на четвертом этаже, комната Грейс.

Где-то. Тогда.

Чэнь Цзюань очнулась на соломенном лежаке, во рту привкус пыли и воска. Села рывком, вскрикнула; тело свернулось в клубок, колени к подбородку, руки подняты. Кожа на руках выглядит как кожа. Никаких ожогов. Дышать получается. Она существует — и все же на протяжении некоторого времени не существовала.

В узкое окно потоком вливался солнечный свет. Она встала. То, что она приняла за кровать, оказалось открытым ящиком, набитым соломой. На ней были хлопковая рубаха и штаны свободного покроя. Ноги босые, пол — каменный.

За окном вздымались и опадали черепичные крыши — будто расстилалось бурное море; угол каждой крыши был отмечен драконом. Окно выходило на юг и располагалось достаточно высоко — за толстой красной стеной видно было ворота и площадь Тяньаньмэнь.

Чэнь находилась в бывшем императорском дворце. Ее перенесли назад в Центр.

— А, очнулась, — прозвучал за спиной знакомый голос. — Хочешь чаю? Тебя, наверное, жажда мучит.

Она стремительно обернулась, лицо озарила улыбка.

— Уцзин!

Он сидел возле низкого столика, на вид худощавее, чем она помнила, — лицо осунувшееся, но не так сильно искалеченное, как она боялась. По щекам и лбу змеились шрамы от ожогов, однако, уже зажившие. В остальном он выглядел как обычно. Нет, подумала она. Не как обычно. Был больше похож на себя.

— Рад тебя видеть. — Голос его звучал устало.

За спиной у него стояли четверо в военной форме. Незнакомцы, но ей было все равно. Рядом с Уцзином в костяном подсвечнике возвышалась толстая свеча. Увидев ее, Чэнь напряглась — но пламя казалось смирным.

— Зачем свеча горит?

— Чэнь Цзюань, — произнес он. — Пожалуйста, сядь.

— Мы его поймали?

— Поймали. Выпей чаю.

Она села, выпила. Военные стояли неподвижно. Будто изваяния.

— Не понимаю.

— Ты была ранена, — сказал он.

Она читала его как открытую книгу.

— Серьезно, надо полагать.

— Да.

— Ожоги?

— Ожоги были, но они зажили.

— А как Ахсан?

— В порядке, — ответил он. — Ослеп на один глаз. Мы перенесли тебя в Центр, с тех пор с тобой работают ученые.

Чай отдавал дымом и временем.

— А свеча зачем? Вид у нее жутковатый.

— Свеча. — Он будто пробовал слово на вкус. — Свеча — часть задачи и ее решение.

— В смысле?

— Чэнь Цзюань, — произнес он, подавшись вперед. В отсвете солнца и свечи на его висках блеснула седина — еще вчера ее там не было. — Выслушай меня, пожалуйста.

— Нет. — При этом она не пошевелилась. Сидела так же неподвижно, как стояли военные.

— Судя по запискам Антопова, достичь бессмертия можно через крещение огнем. Ты вбежала в его круг. Глотнула воска. А потом прикоснулась к его пламени и завершила ритуал.

Она качнула головой. Хотела заговорить, но не могла подобрать слов.

— Как только ты задула свечу, воск перестал двигаться — потому что лишь пламя и держало его в расплавленном состоянии. Антопов рухнул, будто статуя. А ты осталась стоять.

— Надолго? — спросила она. Слова казались пустыми. Видимо, и были пустыми: он их будто и не услышал.

— Мы думали, дело в воске. Соскоблили его, но ты не очнулась. Твои раны зажили. Кожа осталась кожей — не как у него. Но ты не шевелилась. Ученые считают, что он привез из Монголии запас готового продукта, хотя и не идеального качества. Из него и сделал свечу. Пока она горела, он сохранял молодость. Если бы он довел ритуал до конца, расплавил девушек, может, воск со свечи перестал бы стекать или он сделал бы еще одну свечу. Мы этого не знаем. Но ты забрала у него пламя. Теперь эта свеча твоя. Когда мы ее зажигаем, ты начинаешь дышать. Просыпаешься. Восковые фигуры, понятное дело, тоже, но первопричина всего — ты.

Ее рука задрожала. Она поставила чашку, чтобы не уронить.

— Давно? — Он поник под ее взглядом.

Уцзин протянул ей газету. На первой полосе стояла дата: 1933 год.

— Пять лет.

Он кивнул.

— Вы меня не будили пять лет.

Она поднялась. Военные подались вперед. Она бросила на них свирепый взгляд, они замерли. По жилам у нее вместо крови струилось пламя, вторгалось в легкие вместо воздуха.

В глазах Уцзина появились слезы.

— Прости меня, — сказал он. — Я не хотел рисковать. Рисковать тобой. Каждая капля воска — это день, которого уже не вернешь.

— День, которого нам не вернуть.

— У тебя их меньше, чем почти у всех, — сказал он. — Все эти годы мы пытались тебя спасти. Но так и не выяснили как.

— Надо было спросить, что я думаю.

— Наверное. — Он забрал у нее газету, сложил. — Наверное, но я все не мог решиться.

1933 год.

— Что я пропустила?

— Многое. Японскую оккупацию. С ними явились их монстры. Бюро официальных тайн работало, не покладая рук. Я в последние месяцы почти не сплю.

— Я могу помочь, — вызвалась она. — Я же проснулась.

Он положил газету.

— Речь не об этом.

Не надо было ей слушать. Она не хотела этого слышать.

— Японцы грозят захватить Пекин. Дворцовый музей мы на всякий случай эвакуировали по железной дороге на юг. Это официальная легенда. На деле мы вывозим всю коллекцию Бюро. Следующие несколько лет мы будем полностью заняты войной — предотвращать вспышки и падение городов. Мне отдали приказ, — в этих словах ощущалась горечь, — прекратить все работы по исследованию и внедрению, которые напрямую не связаны с военными нуждами. Я хотел тебя разбудить, сказать тебе об этом. Возможно, нам теперь долго не доведется поговорить.

— Как долго? — Странно, что голос ее прозвучал так ровно. Пламя горящей свечи взметнулось выше. — Еще пять лет? Десять? Ты бросишь меня в этом паршивом ящике, а потом все мои знакомые состарятся и умрут — и все только ради того, чтобы дать мне шанс?

Он поморщился, но глаз не отвел. Она подумала, как бы сама поступила на его месте.

— Сколько бы это ни потребовало времени, — сказал он, — мы не отступимся.

Она бросилась бежать.

Четверо военных, стоявших между нею и дверью, оказались не готовы. Они, видимо, ждали, что она попытается удрать раньше, а потом успокоились, видя ее смятение. Когда она перескочила через стол и стукнула самого рослого по горлу, остальные — так ей казалось — двигались будто в замедленной съемке.

Она врезала второму по лицу, прежде чем он успел заслониться рукой. Никогда еще она не двигалась так стремительно, никогда не ощущала такой силы. Она ударила его ногой в колено. Сзади ее обхватили руки, начали сжиматься, но она вывернулась и заехала локтем между ног тому, кто пытался ее удержать.

Комната заполнилась нестерпимо ярким светом: пламя свечи выросло на полметра и пылало ослепительно — воск так и катился каплями. Медленно, точно планета, совершающая свой оборот, Уцзин поднял газету. Прыгнуть на него она не успела — он загасил свечу.

Теперь ей не хватало сил даже пошевелить руками. Не хватало ярости двинуть ногой. Она застыла, будто фигура на диораме. Мир постепенно начал выцветать — от краев к центру. Уцзин воздел руку. Военные подняли ее точно статую. Распрямили ее руки и ноги. Бержно положили на солому. У одного изо рта и из сломанного ею носа струилась кровь.

— Прости меня, — произнес Уцзин.

Она попыталась открыть глаза, но он закрыл их. Она услышала, как на ящик опустили крышку, как стукнул молоток, — и время превратилось в долгое ничто.

4

Рим. Теперь.

Римская ночь никогда не бывает тихой и совсем уж черной, но тени все же имеются. В 21:30 на входе в монастырь Святой Екатерины сменилась охрана. Заступившая на дежурство начала смену с обхода сада с фонариком, потом выпустила собак, забралась в сторожку и погрузилась в чтение женского романа, достаточно тонкого, чтобы в случае проверки спрятать его под газету.

Две немецкие овчарки бродили между виноградными лозами и розовыми кустами. Более крупная с достоинством пописала на лужайке.

Через ограду перелетела черная ракета, приземлилась со стуком и больше не шевелилась. Собака покрупнее подошла полюбопытствовать. Не важно, что там, но пахнет вкусно. Да и вообще вкусно — упруго, приятная текстура, с жирком. Подошла та, что поменьше. Первая псина заворчала — но не так злобно, как ей самой бы хотелось. Ей вообще не хотелось почти ничего, кроме как поспать.

Ее напарница успела дожевать бифштекс и только потом заметила, что коллега отдыхает. Думать она не привыкла, особенно если речь шла о бифштексе. Прикончив его, она в течение часа уж точно ни о чем больше не думала.

Пока собаки дремали, одетая в серое фигура в три приема вскарабкалась на ограду, спрыгнула, приземлилась, спружинив, на траву и рванула к задним дверям монастыря. Скорчилась за кустом, а когда через несколько минут распрямилась вновь, на ней были черная ряса и слегка помятый плат.

Сэл подумала: одно из преимуществ работы в Ватикане — то, с какой легкостью можно стибрить монашеское облачение. Нащупала отмычку в кармане, но потом решила сперва подергать дверь. Оказалось — не заперто.

Внутри монастырь ничем не отличался от любого другого здания: узкие коридоры, желтые стены, сводчатый потолок из кирпича. Сэл зашагала по коридору размеренным, но стремительным шагом — и вот оказалась у лестницы.

Ей никто не встретился ни на первом этаже, ни на втором. Может, у них тут комендантский час? Или ей сейчас положено где-то молиться? А камеры тут не стоят? Впрочем, в гостиной на третьем этаже обнаружились четыре престарелых монахини: они негромко переговаривались по-итальянски и потягивали вино. Поднимаясь, Сэл услышала смех одной из старушек.

На четвертом этаже тоже оказалось пусто, даже в коридоре лампы горели вполсилы. Сэл ступала неслышно, отсчитывая номера келий: 416, 417. За спиной у нее открылась дверь, закрылась снова.

Сэл заставляла свое сердце биться. Не в ее вкусе было вламываться в чужие дома. В профессиональной жизни она чаще оказывалась на противоположной стороне.

Потянула за ручку двери в келью Грейс.

Понятное дело, заперто.

Значит, отмычки все-таки пригодятся. Если ее увидят стоящей на коленях под дверью Грейс с отмычкой в руке, дело ее труба. Но сюда же она добралась. Уже нарушила уединение Грейс, не говоря уж о доброй дюжине законов — и что, уходить с пустыми руками?

«Невозвратные издержки» — так назвал бы это Перри. Но если уж пошел на издержки, лучше вернуть хотя бы часть потраченного.

Сэл встала на колени. Вскрывать замки она тоже научилась у Перри. Он практиковался на заднем дворе, просил ее засекать время. Ей никогда не предлагал попробовать, ему даже в голову не приходило вызвать ее на состязание — и, разумеется, она прекрасно все усвоила. Обставляла его в половине случаев, когда наловчилась — после этого он просто перестал с ней тягаться. А она стала совершенствоваться дальше.

Щелк.

Сэл обернула руку мантией, открыла дверь, шагнула внутрь.

Где-то еще. Тогда.

Нос, рот, горло и легкие Чэнь Цзюань заполнил душный тягучий сырой воздух. Она вдохнула пыль, закашлялась, дернулась. Лбом ударилась о доску. На нее давили темнота и солома. Она лежала во мраке, одна. Пошевелиться не могла. Вскрикнула. Получился не то хрип, не то рев — ничего похожего на человеческий голос.

Поблизости раздалось проклятие.

В голове у нее роились кошмары, плескались огромные омуты времени, заполненные чем-то унизительным: зубы, разодранная кожа, и пламя — одно отражение, потом еще и еще. Она снова вскрикнула тем же неверным голосом.

Мужчина откликнулся — по крайней мере, просто заговорил — за пределами тьмы, составлявшей весь мир Чэнь Цзюань. Значит, за пределами что-то было. Она не в могиле. Не в западне. Ей стало жарко, жарко до смерти, воздух давил так тяжело — не вздохнуть. А вздохнув, она ощутила запах соломы, плесени, гнили.

Но за пределами что-то было. Там ждал этот человек. Ее тюремщик. Приспешник Уцзина. Уцзин ведь навещал ее во тьме — или нет? Или ей только привиделось? Уцзин, чей голос и чье прикосновение к ее векам проросли во все ее сны.

Она ударила лбом о крышку.

На лицо посыпались пыль и щепки. Из носа потекла кровь.

В таком тесном пространстве толком не замахнешься. Зато сила тяжести поведала ей о многом: она лежит в длинном ящике, с наклоном назад. Слишком тесно — сильно не ударить. Зато можно поднять руки над головой — даже от такого небольшого движения рубаха порвалась — но она смогла прижать к крышке обе ладони.

Втягивать воздух в такой жаре было больно. Она чувствовала, что как бы плывет внутри себя самой. И все же надавила. Заворчала. Заревела — звук вышел с дребезгом. Вспомнила Уцзина, то небрежное движение, которым он погасил ее свечу.

Она пробудилась снова — значит, кто-то снял заклятие, то есть зажег свечу. Если бы они знали, что она такое, сразу задули бы пламя. Выходит, не знают. Какой из этого вывод? Может, они японцы? Поезд перехватили, ценнейшая коллекция Бюро попала в чужие руки? Коллекция Уцзина, в которой она — главный экспонат? Чертова девица в чертовом ящике?

Больше ни за что. Никогда.

Она надавила.

Под кожей полыхнуло пламя — этакое прикосновение призрака. Это чувство она запомнила еще в момент предательства.

Пусть свеча горит. Пусть горит и моя неволя.

Гвозди хрустели. Подгнившая древесина поддавалась. И мерцал свет, которого она не видела… Как давно?

Этого она не знала и знать не хотела. Босая вышла из ящика. Вся в пыли. С нее свисали полуистлевшие лохмотья.

Она стояла на горячем металлическом полу, усыпанном щепой. Комната оказалась не комнатой, а длинным контейнером из гофрированного железа, высотой под три метра и столько же длиной, повсюду — рухлядь и ящики. Свет проникал через зазубренное отверстие в крыше, столбами пронзая пыльный воздух. Над головой она увидела зелень, как в мастерской резчика по нефриту, и даже более того: яркую, изумрудную, пастельную; зелень столь насыщенного оттенка, что она отливала синевой; зелень острую, точно лезвие, и легкую, как перышко; зелень, которая тяжелым молотом била по глазам. А за всем этим сияло солнце.

— ¿Que?

Человек. Она его не выдумала. Отвела взгляд от дыры в крыше.

Посередине металлического контейнера шел узкий проход, незнакомец стоял в его дальнем конце — глаза широко открыты, одной рукой заслоняется, будто от удара. Одет в черную рубашку с пятнами пота, на ней — воротничок католического священника; кожа смуглая, скулы высокие — никакой не японец. Может, мексиканец? Очень, кстати, красивый.

Между ними, на костяном подсвечнике, горела свеча.

Испанский она так и не выучила.

— Здрасьте, — начала она по-китайски.

Он шагнул ближе. Она не дернулась. Он не подбежал к свече. Похоже, не понял ее слов. Она попробовала заговорить на другом диалекте китайского, потом по-японски. По-русски. Вид у него был недоумевающий.

— Хелло, — перешла она на английский.

На сей раз он понял.

— Хелло. — Он облизал губы. — Ты кто такая?

— Грейс. — Она продолжала медленно приближаться, он — отступать. Она потянулась к свече, положила руку на воск, чтобы успокоиться. — А тебя как зовут?

— Артуро, — ответил он. Между губами мелькнул розовый язык. Такое выражение лица она видела и раньше. Знала, что оно отразилось и на ее собственном лице. Этот человек в растерянности и пытается решить, как действовать дальше. — Отец Артуро Менчу.

— Отец. — Она рассмеялась. Ее ровесник, а может, и помоложе. — Тебя Уцзин прислал?

Он качнул головой.

— Не знаю такого имени. Меня прислало Societas Librorum Occultorum.

Чэнь мигнула.

— Католическое бюро. Вам в Китай въезд запрещен.

— Ты не в Китае, — возразил он. — Мы в Гватемале. Отследили контейнер от предыдущего порта — Гвадалахары.

Уцзин отправил ее за океан. Неужели на войне все так плохо?

Она знала, что пока не задала ему самый важный вопрос. Решила насладиться этим мигом: молодой священник, отверстие в крыше, пляска слоистого зеленого света, солнце на коже, воздух такой тяжелый: хуже, чем в Гуанчжоу в августе — будто дышишь сквозь одеяло, которым вытерли лохматого вонючего пса после купания в мутной реке. Не хотелось ей задавать единственный важный вопрос: потому что ответ известен.

— Какой сейчас год?

— Не понимаю.

Все он понял. Просто прикидывается.

— Год. Дата. Какая? — Она старалась говорить непринужденно. Чтобы его не напугать.

— 14 июля, — ответил он. — 1985 год.

Ее согнуло пополам.

Не думала она, что такое бывает в реальной жизни — что можно задохнуться, зашататься от осознания. Такое, как известно, случается в книгах, а актеры разыгрывают это на сцене. Но воздух в легкие не шел. Думать она не могла. Мир сузился до одной точки.

— Грейс, — позвал священник, — ты в порядке?

Нет, подумала она. Упала бы, если бы не держалась за свечу. Глянула на него сквозь пряди волос, свесившиеся на лицо. Не в порядке. И никогда больше не буду.

Рим. Теперь.

Сэл вошла в квартирку Грейс, затворила за собой дверь. Свет выключен. Поворачивать выключатель она не стала. Сбросила рясу и плат, повесила на вешалку у двери, рядом с курткой, в которой Грейс ездила в Испанию. По крайней мере, комнатой не ошиблась. Большая часть обуви на стойке тоже выглядела знакомой.

Справа от входа находилась кухонька — места едва хватает, чтобы повернуться, и порядок такой, что Сэл сразу поняла: Грейс еду готовит редко. Такие чистые кухни Сэл видела только в кино.

За кухней узкая, скудно обставленная гостиная выходила окном на улицу. На стене — репродукция Эшера, помимо этого Сэл заметила единственное украшение: настенный календарь, на каждой странице которого — котенок в смертельно опасной ситуации. Сэл слышала, что подобные вещи иногда называют мотивирующими. Видимо, в данном случае вас мотивируют не подпускать оформителей календарей к котятам. В нынешнем месяце Грейс пометила три дня. В предыдущем — два.

Еще в комнате имелись единственное плюшевое кресло и почти пустой книжный шкаф — слишком пустой для человека, который постоянно читает. Возможно, дочитав книгу, Грейс ее кому-то передавала. Сэл вытащила из кармана «Мидлмарч», подумала, что поставит его на полку и уйдет, — но решила, что так все-таки нехорошо.

Все имевшиеся у нее инстинкты, да и не имевшиеся тоже, хором верещали: уходи. Она пришла поговорить с Грейс, но зазор между тем, чтобы без приглашения заявиться к психанувшей коллеге с извинениями и тем, чтобы вломиться к ней в квартиру и рыться в ее личных вещах, представлялся, мягко говоря, немаленьким. Этакая пропасть, в которую срываются с криком.

Поэтому Сэл, понятное дело, открыла дверь спальни.

Поскольку она так старательно давила все прочие инстинкты, ей удалось подавить и желание чертыхнуться.

Грейс лежала на кровати.

На ней была зеленая пижама, спала она, скрестив руки на груди, как мертвый Дракула в фильмах.

Сэл замерла. Убежать — значит наделать больше шуму, чем если просто отступить назад, развернуться и потихоньку выйти. Если только она уже не разбудила Грейс. Поэтому она решила выждать.

Грейс не шевелилась.

Вот и хорошо, подумала Сэл поначалу.

Грейс по-прежнему не шевелилась.

И не дышала.

Не может человек спать так крепко.

— Грейс? — прошептала Сэл. Никакого ответа, она повторила: — Грейс?

Ничего.

Может, она… Нет, невозможно. Да, люди умирают постоянно, Сэл это видела. Здоровые, ходят в зал, восемь кубиков на брюшном прессе, отжимаются по 430 раз. Лопнул сосуд в мозгу в три часа утра — и прощай, качок. Но мирно они не уходят. Орут. Лица перекашиваются. Скручиваются калачиком, схватившись за живот, если у них лопается аппендикс. А умерев, воняют. Мышцы расслабляются, опорожняется кишечник.

Не лежат они в позе чертового Дракулы.

Сэл подошла к постели. Взяла Грейс за руку. Потрясла.

— Грейс. Да чтоб тебя, давай, Грейс, просыпайся. — Кожа у Грейс была не то чтобы холодная, но прохладная на ощупь и немного жестче обычной кожи. Сэл похлопала Грейс по щеке ладонью. Щека гладкая, округлая, но кожа, как и на запястье, подается меньше, чем следовало бы. — Грейс? Грейс, мать твою, ты тут?

Никакого ответа.

Магия. Кто-то, непонятно как, до Грейс добрался. На последнем задании? Отложенная месть, подарочек от Руки? Еще один Перри — кандидат в пациенты?

Нет. У Грейс на шее висел крестик — без следа патины. Сэл до него дотронулась, он оказался горячим, наэлектризованным — теперь все серебро казалось ей таким, но демонов здесь явно не было. Сэл задумалась. Вот разве что они как-то перехитрили серебро. Может, и умеют.

Мать твою.

Сэл огляделась. Если в гостиной было голо, то тут украшения повсюду: стены увешаны фотографиями, много изображений Третьего отряда, большие обрамленные снимки какого-то китайского города, Сэл незнакомого, какая-то набережная в Европе. Репродукции картин с подсолнухами. Одну стену скрывал турецкий ковер — сплошная геометрия и золотое шитье. На полках красовались статуэтки.

А рядом с постелью Грейс висела записка — печатными буквами, на плотной бумаге, женской рукой: «В ЭКСТРЕННОМ СЛУЧАЕ ЗАЖЕЧЬ СВЕЧУ».

Прямо под запиской стояла толстая белая свеча, вроде как из пожелтевшего отполированного дерева. На тумбочке лежал коробок спичек.

Если на Грейс совершено нападение, то случай явно экстренный. Но что будет, если зажечь свечу? Менчу появится? Магию Грейс презирает. Может, у свечи особый запах и он ее разбудит?

Долго не раздумывай. Будешь долго думать — получишь пулю. Грейс без сознания. Это не просто сон. Не медитация, ничего такого. Да у нее, господи прости, пульса нет. В экстренном случае…

Сэл чиркнула спичкой, поднесла ее к свече. Скукожившийся фитиль опасливо занялся. Сэл заслонила его ладонью, чтобы не задуло сквозняком. Пламя сделалось ярче, согрело ей руку. Казалось, это не просто тепло — как будто в ладони пташка. Сэл загасила спичку.

Ничего. Разумеется. Вот что бывает, когда день ото дня возишься с магическими примочками. Начинаешь думать, что в мире повсюду магические примочки, а по большей части это обыкновенные свечи.

Сэл облизала пальцы, потянулась погасить свечу.

Гватемала. Тогда.

Когда огонь погас, Чэнь Цзюань со священником легли на землю рядом с дымящимся остовом контейнера — свеча стояла между ними. Из искореженного металлического ящика потоками вытекал воск. Над головами вздымались деревья. Солнце, бившее сквозь слоистую зелень, покрывало и землю, и их тела слоистыми тенями.

Чэнь Цзюань смеялась так сильно, что слезы выступили на глазах.

— Прямо не верю, — сказал Артуро. — Правда не верю. Они меня едва не добили. Их было так много.

— Чего еще от Уцзина ждать, — фыркнула она. — Положить все восковые штуковины в один ящик, чтобы не разводить лишнюю бухгалтерию. Он никогда не любил… — произнесла она в промежутке между двумя взрывами смеха. — Не любил заполнять бумажки.

Артуро перекатился на бок, к ней лицом. Глаза у него были глубокие, переливчато-карие. На виске и щеке — ожоги от воска.

— Нужно это доктору показать, — рассудила она.

— Ты не из воска.

— Нет, — подтвердила она. — И я не вещичка. Но в пламени свечи моя жизнь. Пока она горит, я бодрствую. Погасла… — Она щелкнула пальцами.

— Когда ты заснула? И где?

Она это оценила: «заснула». Не какое-нибудь: «когда тебя засунули в этот ящик?»

— В Китае. В 1933 году.

— Мне очень жаль.

— Пойду-ка я, — сказала она, встала на ноги, взяла свечу. Подлец Антопов мог бы придумать вечную жизнь и поудобнее для переноски. Видимо, все дело в склонности старика к компромиссам. Дай ему волю — соорудил бы этакую громадину, еще и с куполом.

— Не уходи.

— Мне нужно вернуться.

— Куда? — спросил он. Ответа она не знала. — Китай за пятьдесят лет сильно переменился. Той страны, из которой тебя вывезли, больше нет.

Он поднялся и потянулся к ней.

— Не могу. — Она отшатнулась, сжимая в руке свечу. — Нет. Раз их уже нет, я пойду сделаю… что-нибудь. Если не форсировать, свечи хватит на много лет. И я не первая в мире умру молодой.

— Мы можем тебе помочь. То, что ты там сделала… В жизни не видел, чтобы человек двигался с такой скоростью. Ты можешь вступить в Братство. А у нас есть ресурсы. Поможем продержаться, пока не отыщется способ тебя вылечить.

— То есть будете меня изучать, как крысу в лабиринте. В прошлый раз я это слышала от того, кто запихал меня в этот ящик.

— Нет! — Он произнес это так яростно, что сумел ее этим убедить — свирепостью, жаром, страхом. Она не раз видела показную искренность. Когда прикидываются, так не боятся. — Нет, Грейс. Послушай. Братство занимается только одним — ищет разные вещи. Одна из них, возможно, тебя освободит. А если мы не найдем то, что ищем, — ты, по крайней мере, сможешь нам помочь. Ты спасла мне жизнь. Возможно, спасешь весь мир.

Высоко на дереве, покрытом лохматой корой, запела птица: никогда Грейс не видела таких высоких стволов и густых крон. Да, она далеко от дома.

— Ты заблуждаешься, — произнесла она. — Я знаю, из чего сделана эта свеча. Другую такую не отлить. Надежды нет.

— Надежда есть всегда.

— Тогда тебе придется верить за нас обоих, — произнесла она.

Рим. Теперь.

Череп Сэл треснулся о стену спальни Грейс. Что-то на большой скорости влетело ей в живот, она согнулась пополам, пытаясь выдохнуть. «Колено», — подумала она за секунду до того, как пол выскользнул из-под ног и она тяжелым мешком плюхнулась на ковер. Рука — человеческая, поблагодарим того-самого-неведомого хоть за такое мелкое одолжение — стиснула горло Сэл, она попыталась хоть как-то отбиться, и тут глаза ее, сквозь мелькавшие в них звезды, сфокусировались на знакомом кулаке и на еще более знакомом лице, на котором застыла не менее знакомая ярость.

— Грейс, — выдохнула Сэл из последних сил. — Привет.

Лицо ее обидчицы вспыхнуло в свете пламени: пока она двигалась, свеча горела ярче, а теперь вновь потускнела.

— 你在这里干什么呢？[3]

Хватка на шее Сэл чуть ослабла, ей удалось вдохнуть.

— Прости. — Сэл указала на ковер и на упавший туда заляпанный золой «Мидлмарч». — Я же не говорю… В смысле. Я принесла тебе книгу.

— Ты какого хрена сюда приперлась? Артуро прислал?

— Нет. Сама пришла.

— По какому праву?

— Извиниться хотела. С глазу на глаз. — Звучало неубедительно. — Я действительно облажалась.

— Ага. — Кулак Грейс разжался. Она, все еще сидя у Сэл на животе, перенесла вес тела на бедра, потом поднялась. — Я тебя едва не покалечила.

— Едва? — Сэл потерла затылок. Руки Грейс ей не предложила. Сэл медленно поднялась, придерживаясь за стену.

Пламя свечи приплясывало, отражаясь в глазах Грейс.

— Выметайся отсюда.

И тут Сэл, прибегнув к старой сыскной уловке, вдруг сообразила. В голове будто щелкнул замок, в котором повернули ключ. Календарь, в котором зачеркнуто лишь несколько дней в месяц. Книги на задании, дома — ни одной. Кухня без продуктов. Ни на что нет времени в нерабочее время. Ни спортзала, ни тусовок. Фото, которое она видела в квартире Менчу: святой отец выглядит моложе, а Грейс такая же.

— Ты... — выдохнула она. — Ты как-то связана с этой свечой.

Прямо у нее за спиной, на стене спальни, висели все эти фотографии членов Братства: год проходил за годом — а Грейс не менялась.

— Сказала же: выметайся. Живо. Никому про это не говори. И мы обе забудем, что ты здесь была.

Сэл уставилась на нее. «Такого не спрячешь, — захотелось ей произнести — или выкрикнуть. — Расскажи мне все. Я хочу знать».

И тут будто бы обнажилась суть происходящего. Она пришла сюда не ради Грейс и не ради Отряда. Пришла ради себя самой, не считаясь с тем, какой вред может причинить.

— Прости, — произнесла она, на сей раз от всего сердца. Ночь прижималась к окну. — Я вела себя как эгоистка. И там, с тараканами, и вообще все последнее время. Не хотелось, чтобы люди погибали. Я подвергала риску всех нас, наши задания. И здесь — я не имела права все это видеть. Я тебя предала, потому что мне было больно и потому что я не подумала. Может быть, когда-нибудь я и завоюю твое доверие. А пока я пойду.

Она прошла мимо Грейс в гостиную с голыми стенами, двинулась к двери.

— Ты спрашивала, что я знаю о травмах, — прозвучал голос Грейс. Сэл замерла. — Ну так вот мой ответ. Друзья мои мертвы. Жизнь у меня похитили. Не спастись. А я, по большому счету, легко отделалась. Потеряла все — и только.

По улице, далеко внизу, пронеслась «Веспа».

— Я не знала, — сказала Сэл.

— Понятное дело. Ты ж только о себе и думаешь. — Голос ее был сдавливающий, тугой — как после гарроты. Впрочем, когда она заговорила вновь, он зазвучал мягче: — Хотя оно со всеми так, за редким исключением.

— Мне очень жаль.

— Да уж понятное дело.

— Я пойду.

— Тебе не следовало приходить. Но раз пришла — оставайся. — Грейс казалась измотанной. — Лучше уж рассказать все сразу.

— Когда это случилось? — спросила Сэл.

— Давно.

5

Тогда.

Они создали систему, и она заработала.

Это оказалось проще, чем предполагала Грейс. Большую часть времени она спала. Научилась называть этот состояние «сном». Он будил ее раз в неделю, без осечки, а потом она сама — как правило — задувала огонь. Когда Сфера начинала светиться и долг призывал их, она следовала за коллегами. Они разбирались. Она дралась. Они привозили домой то, что обнаружили.

Отец Хантер исследовал обнаруженные книги и артефакты. Они собирали оплавленный воск, отливали новые свечи, но они не могли разбудить Грейс. По ее настоянию из свечи вырезали кусочек воска и превратили в другую свечу, поменьше — эта ее будила, но и выгорала быстрее. Магия не шла на сделки, не поддавалась на уловки. Сколько бы отец Хантер ни искал, решение от него ускользало.

Когда отец Хантер состарился и архивариусом стала Асанти, стала пытаться и она — и тоже утыкалась в тупики.

Грейс убивала монстров, сводивших людей с ума одним своим взглядом. Грейс швырнула демона в Ниагарский водопад и сама прыгнула следом. Грейс вступила в единоборство с ангелом — или с существом, которое назвалось ангелом. Раны заживали быстро, а заставляя свечу гореть ярче, она развивала скорость, недоступную ни одному человеческому существу. Однажды, когда понадобилось, она обогнала машину. Увидев, какой на это ушел кусок свечи, Артуро взял с нее слово, что она больше не будет так делать. Тогда они впервые поскандалили.

Она спасала мир.

И каждый раз просыпалась в мире, который стал старше.

У молодого священника появились шрамы, потом усы, чтобы их прикрывать. Седина поселилась в волосах, в красивых глазах — боль.

На задания приходилось выходить все чаще. В восьмидесятые годы ее помощь требовалась раз в несколько месяцев. Тогда ей даже случалось взять отпуск. Теперь сигналы поступали из месяца в месяц. А порой и из недели в неделю.

Теперь.

— Ни хрена себе, — высказалась Сэл, когда Грейс закончила рассказ.

— Выражения выбирай, — отозвалась Грейс с мимолетной улыбкой — но раньше Сэл у нее и такой не видела — непринужденной и печальной. — Я дама старомодная.

Засвистел чайник, она налила им две чашки.

— Мне никто ничего не говорил.

— Понятное дело. Лиам и тот не знает. Надоело мне объясняться с каждым новым членом отряда — превращаться в проблему.

— Мне очень жаль.

— Ты это уже говорила, — отозвалась Грейс. — Ладно, проехали. У меня есть некая особенность. Особенности есть у многих. Я со своей справляюсь. — Над чашками поднимался пар. — Если об этом говорить, только тяжелее. Люди меня пытаются лечить. Спасать. Не помогает. Мне легче одной.

Сэл взяла чашку, отпила, зашипела — кипяток обжег ей язык.

— А я тут все бегала и думала, что дело-то во мне, что это я оказалась как бы снаружи всего — и старой жизни, и новой. — Она засмеялась над чашкой. — Всегда снаружи, с какой стороны ни погляди. Слышала эту песню Дилана?

— Нет.

— А стоит.

— Поищу время, — пообещала Грейс.

— Я, наверное, вот что пытаюсь сказать: если тебе вдруг понадобится побыть с кем наедине, я тут. Можем, например, в кино сходить.

Грейс рассмеялась — опять же впервые.

— Да, дурацкая мысль, пожалуй. — Сэл положила «Мидлмарч» на кухонный стол. — Мне жаль, что я тебя разбудила.

Грейс поймала руку Сэл прежде, чем та успела ее отнять. Пальцы были крепкими, теплыми.

— А мне нет.

В коридоре раздались шаги. Грейс замерла.

В замке заскрежетал ключ. Дверь распахнулась, за ней стоял отец Менчу.

— Грейс!

На лбу у священника выступил пот. Грудь вздымалась. Сэл еще не видела его таким перепуганным — а когда он понял, что к чему, испуг перешел в замешательство.

— Сэл. Это ты натворила? Уходи отсюда. Выехала группа безопасности…

— Не переживай, Артуро, — сказала Грейс. — Я отменю вызов. Сэл ко мне в гости пришла.

Менчу захлопнул рот, но лоб его не разгладился.

Грейс помахала «Мидлмарчем» у него перед носом.

— Она мне книгу принесла.

Вид у отца Менчу был скептический.

— Она все знает, Артуро. И я этому рада. Я погрузилась во тьму. А это, по сути, лишь иной способ зря тратить время. — Грейс допила чай. — Ступайте. Я не прочь повеселиться, но теперь самое время отдохнуть.

Сэл вслед за Менчу молча спустилась вниз, села с ним рядом в машину, и они покатили по лабиринту улиц Рима.

— Ты ее знаешь тридцать лет, — произнесла Сэл, когда молчание слишком уж затянулось.

— А она меня три года, — ответил он. — А тебя — всего пару недель. Доверие приходит лишь со временем.

Они проехали под высокой аркой. Стена слева от Сэл была выстроена из многовековых руин: крошащиеся мраморные дворцы, средневековая штукатурка, похищенные колонны.

— Ты это ради нее делаешь? — спросила она. — Чтобы ее исцелить?

Он включил правый поворотник, повернул.

— А ты это делаешь ради Перри?

Она вспомнила свечу, новую для нее улыбку и смех и тепло руки Грейс. Слова показались излишними. Она произнесла:

— Не только ради Перри.

На дорогах Рима перед ними раскинулась ночь.