Ому

Глава LX ЧТО ДУМАЛИ О НАС В МАРТАИРЕ

Прошло несколько тихих дней, в течение которых мы трудились лишь столько, сколько необходимо было, чтобы нагулять аппетит; от всякой тяжелой работы снисходительные плантаторы нас освобождали.

Их стремление удержать меня и доктора становилось все более и более очевидным, чему не приходилось удивляться. Не говоря уже о том, что с самого начала они считали нас компанейскими, добродушными ребятами, с которыми можно будет чувствовать себя запросто, они быстро поняли, как сильно мы отличались от обычных бродяг и сколько интересного и поучительного может дать наше общество двум одиноким неграмотным людям, вроде них.

Очень скоро наша образованность стала вызывать в них чувство восхищения, смешанного с завистью, а на доктора они смотрели как на настоящее чудо. Лондонец обнаружил, что он (доктор) может читать перевернутую вверх ногами книгу, даже не произнося длинные слова предварительно по слогам; а когда янки с целью испытать математические познания доктора называл вслух несколько цифр, тот в мгновение ока сообщал ему их сумму.

Кроме того, разговаривая о людях и событиях, мой долговязый товарищ нередко употреблял такие пышные выражения, что однажды они слушали его рассуждения, буквально обнажив голову.

Коротко говоря, их высокое мнение о нас, в особенности о Долговязом Духе, росло с каждым днем, и они стали предаваться всевозможным мечтам о тех выгодах, какие они смогут извлечь, пользуясь услугами столь ученого работника. Среди других обсуждался проект постройки небольшого судна тонн на сорок для торговли с соседними островами. Затем, набрав из туземцев команду, мы стали бы поочередно совершать плавания по спокойным водам Тихого океана, приставая по желанию то тут, то там и приобретая такие романтические товары, как трепанги, жемчужные раковины, аррорут,[108] серая амбра, сандаловое дерево, кокосовое масло и съедобные птичьи гнезда.

Мысль о путешествии по Южным морям приводила нас в восхищение, и доктор немедленно объявил о своей готовности взять на себя командование будущей шхуной и вести ее, не страшась никаких мелей и рифов. Его дерзость доходила до наглости. Он распространялся об искусстве кораблевождения, угощал нас диссертациями о лоции Меркатора и азимут-компасе, вдавался в ничего не объяснявшие объяснения собственного, совершенно невразумительного способа безошибочного определения географической долготы.

Всякий раз, как мой товарищ давал волю своей пылкой фантазии, слушать его было одно удовольствие, а потому я никогда не прерывал его, а вместе с плантаторами сидел перед ним в немом восхищении. Такое самоунижение с моей стороны признавалось истинным мерилом наших сравнительных достоинств; к своему немалому огорчению, я вскоре заметил, что в глазах плантаторов Долговязый Дух стоял гораздо выше меня. Насколько я догадывался, он, вероятно, по секрету намекнул на различие в нашем положении на «Джулии»; или же плантаторы, возможно, считали его каким-то знаменитым человеком, по загадочным причинам путешествовавшим инкогнито. Если так, то его неприкрытое отвращение к работе становилось простительным; в своих планах расширения дела они рассчитывали скорее на его услуги в дальнейшем в качестве мужа науки, чем теперь в качестве простого землекопа.

Хитроумный доктор не мог отказаться от удовольствия поддерживать столь высокое и столь для него выгодное мнение о себе и даже со мной шутки ради иногда обращался свысока; это было довольно смешно, но подчас раздражало меня.

Сказать по чистой правде, дело, наконец, дошло до того, что я откровенно предупредил его о своем нежелании мириться с подобными притязаниями; если он собирается разыгрывать джентльмена, я последую его примеру, и тогда быстро наступит развязка.

Тут мой приятель от души рассмеялся, и, весело поболтав, мы решили покинуть долину, как только сможем это сделать, не нарушая приличий.

Итак, в тот же вечер за ужином доктор намекнул на наши намерения.

Как ни удивился и ни встревожился Зик, у него на лице не дрогнул ни один мускул.

— Питер, — произнес он, наконец, очень серьезно и после зрелого размышления, — не хотите ли вы заняться стряпней? Это легкая работа, и ничего другого вам делать не придется. Поль покрепче; он может поработать в поле, когда явится желание. А скоро мы сумеем предложить вам кое-что более приятное, не так ли, Коротышка?

Коротышка утвердительно кивнул.

Конечно, это звучало довольно мило: особенно прельщала синекура, предложенная доктору. Но обязанности, возложенные на меня, мне ни в коем случае не нравились — слишком они были неопределенные. Никакого окончательного решения мы, впрочем, не приняли; мы высказали свое желание покинуть плантацию, и пока что этого нам казалось достаточно. Однако, так как мы больше не заговаривали об уходе, янки, очевидно, пришел к выводу, что нас можно все же уговорить остаться. Он удвоил свои старания к тому, чтобы мы были довольны.

Так обстояли дела, когда однажды утром до завтрака нас отправили прополоть участок сладкого картофеля; так как плантаторы что-то делали в доме, то мы были предоставлены самим себе.

Хотя вырывание сорняков наши хозяева считали легкой работой (почему они и предоставили ее нам) и хотя для любителей возиться в огороде оно может казаться довольно приятным развлечением, все же это занятие в больших дозах становится крайне утомительным.

Тем не менее мы некоторое время усердно трудились; но вот доктор, которому из-за его роста приходилось сгибаться под очень острым углом, вдруг выпрямился и воскликнул, одной рукой упираясь в позвоночник:

— Ох, если бы в наших позвонках имелись дырочки, чтобы в них можно было накапать масла!

Как ни мало было надежд на осуществление предложенного усовершенствования человеческого рода, я полностью соглашался с доктором, ибо все позвонки в моем спинном хребте выражали свое сочувствие этой идее.

Вскоре из-за гор показалось солнце и принесло с собой ту убийственную утреннюю расслабленность, которая отнимает у человека в жарком климате все остатки энергии. Больше мы не могли выдержать и, взвалив мотыги на плечи, двинулись к дому, решив не злоупотреблять добродушием плантаторов, задержавшись еще хотя бы секунду на столь неподходящей для нас работе.

Мы им так прямо и сказали. Зик был чрезвычайно огорчен и стал приводить всевозможные доводы, чтобы побудить нас переменить решение. Убедившись, что все бесполезно, он очень гостеприимно предложил не торопиться с уходом; мы могли оставаться у него в качестве гостей, пока не обдумаем на досуге свои дальнейшие шаги.

Мы от души поблагодарили его, но ответили, что завтра утром должны покинуть мартаирские холмы.